Утро- не мое время
Я потеряна, меня никто не ищет - и слава Богу
Я должна дать себе пинка, нет, провести сеанс искусственного дыхания - мозг мой тупо спит, начинают работать руки. Тогда я беру солнечно-желтую тряпку и произвожу изумительную работу - 30 квадратов плиточного пола - все мои!
Я чувствую ладонями, как моя утешительница подбирает мельчайшие крошки и крупинки, оставляя за собой идеально гладкую поверхность - та не под руками, она в моем сознании, которое торжествует от восстановленной гармонии, приобщившись к безупречности зеркала
Восстановление порядка - это реставрация картинки, однажды возникшей сперва в воображении, затем созданной из подручных средств, и теперь существующей в мире личной топографии. С ее обретением в душу просачивается кислород равновесия, я начинаю чувствовать, что день начался - мой мозг кажется жив, еще немного - и он начнет посылать мне сигналы своего присутствия
Это ничто иное, как попытка совладать с нутряным хаосом через внешний орднунг, но, правый Боже, как хорошо что такое средство есть
Что же может быть невыносимее катастрофы разрывов? Горше груды обломков, из под которых не выбраться?
Обрывки чувств-веревок, выкорчеванные корни иллюзий, каменья неосуществленных затей и раскиданные повсеместно розги, коими хлещешь себя в неистовстве
“Как больно” - кричу я, и на глазах расползается ветшающая на глазах тряпица ослабевшей обескровленной внутренней моей сущности…
Не произнести "душа" - та с крылышками, та - облачко, та - дымка легкости, здесь же в прорехах ветошь...
А бывает иначе
Что-то крепнет и наливается соком, там, за ребрами. Я сглатываю сладко-давящее без страха: это не подступающее удушье, это нарождающаяся сила - она движется снизу вверх по протокам, и глухая пока преграда, делающая недоступной мысль и воображение, что в куполе головы, - распадется под ее натиском в который раз необъяснимым образом: нет смысла торопить, все произойдет само и тогда осуществится энергетический выброс с поглощением времени и творением из него действа
А пока - механический разгон собственной сущности: вот пыль, вот рассыпавшиеся баночки и тюбики, вот рвущиеся из шкафов носки, брюки, ремни, вот только что не вздымающиеся под потолок белые оборванные крылья листов и листочков, и словно поверженные повсеместно воины на поле боя - карандаши и ручки, и их доспехи - стержни и колпачки...Но нет сил дольше минуты управлять в ванне, в кухне - за неимением метлы для передвижения по воздуху - перебегаю посуху, то в один отсек, то в другой, выворачиваю ящики, высыпаю вороха и начинаю кружить по комнатам, хватаясь то за одно, то за другое попеременно: невмоготу оставаться на длительной привязи. Круги, круги, зацеплю рукой, смахну, сложу, расставлю, размещу, скину - я набираю скорость и привожу в равновесие мир, который непригоден для вхождения в меня по открытым каналам зрения - ведь даже ступни не выносят раздражающих упреков мельчайших крупинок, что ссыпались с молодых чумазых ботинок моих маленьких мужчин...
Я повар и готовлю мир для беспрепятственного в меня вхождения...
Но это благо, потому что в иные дни - о я знала их!!! - каналов не существует. Все связи разорваны. Одна большая свалка внутри. Разруха и хаос урагана
И я начинаю жить там, где болит. Сколько раз я проделала путь безумца, потерявшего рассудок, по перешейку, что соединяет позвоночник с полой сферой головы - топчу этот мосток, этот в темноте раскачивающийся понтон и не нахожу ответа, где остаться - время пожираемо этим челночным безумием...
Или проползти по пластунски в ребро и грызть вместе с болью трубчатую кость, чтобы сжевать в темноте крошащуюся труху-боль...
А как нести неподъемный резиновый шар киселя в разбухшем животе? Вот же накануне он еще перелетал в руках моих детей, синий, наполненный из крана воздушный шарик с несоразмерно искривленной рожицей на боку? Его сглаженный сосок тревожно растянутый до прозрачности уже вопил о пределе, а их руки все лупили и подхватывали тяжелую сферическую массу ртутчатого естества, вот-вот норовившего разорвать гуттаперчу, пока шар не принял свой последний приговор лететь с высокого этажа к разрешению смертью случайного союза воды и сосуда...
Тогда я, почти мертва, приползаю - на деле собираю стоящие по стенам деревья, подсолнухи, солнца, ковыли, сношу их к кровати, расставляя ограждением своего мягкого острова и начинаю дышать. И по капле, а вскоре большими глотками мои глаза принимаются пить попеременно то горячую, то ледяную живую энергию, что в бездонном подземном море холстов колышется под тончайшей пленкой масляной мембраны.
Я поглощаю судорожно эту целебную ртуть, а ее прибывает и во мне и там, в неиссякаемом подвижном озере совершенства соседствующих цветовых касаний
Я нагая там, я в ней, она омывает меня и облекает в горячие струи расплавленной гармонии!
Она проникает в мозг, заполняет опавшие вены моей остывшей нутряной вечности, она восстанавливает мой слух, и вот я снова способна вместить ураганный ветер Рахманинова, я могу стать неподвижно-терпеливой, когда забудется колышащимися длиннотами Шопен, когда едва переносимым ужасом-крюком подденет Шнитке и повлечет в антрацитную бездну, взмоет со мной, обезумевшей от вселенской оставленности к небесному жерлу, исторгающему раскаленный смертельно разящий камнепад...
И не каясь перед производящими полезную жизненную работу - позволю себе поневеститься с барочными угодниками, умытая их флейтовыми ручьями, растянуться в блаженстве поглощения под нерукотворной лаской скрипочек, альтов и арф, и седой секущий черно-белый Перселл будет одарен холодной улыбкой почтения и протокола
И смогу посудачить-полузгать с ресторанной шансоньеткой, подпевая ее занывшей любви к жулику, и покружу вокруг костра, что зажигает блуждающие улыбки на переписанных -в детские - бородатых лицах, не сильно опрятных душевно, мечтательно терзающих струны стареющих мальчиков в братстве палаток, спальных мешков и перловых консервов...
А сейчас, благословляя кирпич толстых стен и Всевышнего за несказанную любовь ко мне, отводящую в сферу условного заботу о хлебе - бесчувственна к обращенной в повод, пролегающей меж парящих дерев живой от жизни земле, к резьбе юного листка, не зная правды пахучих трав, глуха и слепа к высоким прелестям природных подарков и, благодарная солнцу лишь за отмыкающую власть над личным подземельем - я утверждаю, что нет жизни без плотоядного соленого голода по преобразованной безумным чувственным аппаратом художника то сыпучей, ты брызжущей, то льющейся туманящей мозг, оплодотворяющей энергии жизни - энергии его живописи!
За роскошь лакомства плодами, ценностью в целую жизнь, поцелованного и скроенного из непошедшего на общую мерку тиражей - услышь мою благодарность, художник Сергей Филиппов!