Мой белый день
«Я света белого не вижу».
Возможно, именно эти ассоциации приходят на ум многим, когда наша жизнь сравнивается с черно-белой полосой.
Конечно, свет согласно последним утверждениям и якобы научно обоснованным выводам астрофизиков и химиков, разложивших этот объект на предмет данного спора, явствует, что белого света не бывает.
Соглашусь.
В природе сложно и практически не возможно найти этот неизменный атрибут чистоты и непорочности, ну если конечно не считать рекламу многочисленных производителей отечественных и импортных стиральных порошков, а так же воспоминания некоторых сомнительных альпинистов, якобы практически ослепших в далеких и возможно просто сказочных Гималаях.
Лишь только за окном зашуршат первые ноябрьские метели, и молодые снежинки, своими очаровательными ресничками, опустятся на нашу грешную землю, и ты, в надежде, что этот первый девственный снег, только твой, выбежишь во двор и раскинешь как в детстве руки…
Как легкое поскрипывание обозначит грязные следы сорок третьего размера, а рядом сорок второго, и даже тридцать девятого. Ну ладно эти, а ты то маломерка куда? Туда же…
И почему именно на белом так хорошо видна кровь?
И белая фата, и белые простыни. И регистрация на две недели позже, хотя она безумно хотела замуж. Нет, нет, не стоит думать, что она хотела за меня. Она просто отчаянно хотела замуж.
Она очень любила меня. Она вообще очень любила мужчин, и этот факт её биографии, мог сильно помешать, осуществить намеченное.
- Горько!
Мы целовались? Возможно. Мой друг Васька-фотограф впоследствии утверждал именно это.
- А славные бы получились фотографии, - спустя уже три года всё твердил он при встрече, вымаливая, на очередную бутылку шандыка, - если бы не твой тесть, мудак.
В тот раз тесть удивил многих.
Но что тесть. На вопрос моей новой мамы: «У неё, что, критические дни начались»? Я лишь удивленно пялился на покрасневшую от стыда простынь.
Тогда я впервые в жизни почувствовал, как по моему чистому белому снегу прошелся кто-то в грязных кирзовых сапогах.
Невеста, которой так и не успели отыскать её украденную туфлю, растворилась в ту же брачную ночь, сославшись на то, что её нестерпимо мучает сушняк. Это было правдой. Сначала она очень долгими громкими глотками хлебала колодезную воду, ударяя медным черпаком по краям алюминиевого бака, затем, видимо по нужде, скрипнув входной дверью, вышла во двор.
Больше её ни кто не видел. Во всяком случае, на свадьбе. Утром, с разваливающейся головой, на окровавленной простыне меня и встретила улыбающаяся теща. В её руках уже была приготовлена, отпитая на половину тестем, трехлитровая банка огуречного росола.
Свадьба гуляла шумно. В принципе никто исчезновения невесты не заметил. Все надеялись, что её украли, я надеялся, что она вернётся. Теща щедро принимала подарки. Тесть ушел в погребок за очередной порцией наливки, прихватив с собой одну из подруг невесты. За чем он сказал, что отправился за наливкой я так и не понял. Во всяком другом случае, его ни кто бы не стал искать. Его нашли. Теща задала ему всего один вопрос, на который он не смог ответить правильно. После второй ночи, теща принесла мне трехлитровую банку огуречного рассола. Банка была полной. Тестя я больше не видел. Во всяком случае, на свадьбе.
Свадьба продолжала гудеть.
После третьего раза, милиция перестала реагировать на вызовы. Соседи перестали трезвонить и требовали на правах опоздавших, штрафную. Когда последние хвосты селедок были по третьему разу тщательно обсосаны, начались долгие с затяжными поцелуями прощания. Для такого случая у тещи нашлось еще пару четвертинок, и огонек вспыхнул с новой надеждой. Кто-то искал сапоги, кто-то жену. Кто-то разговаривал с луной, кто-то навечно занял сортир.
На третью ночь я наконец-то обнаружил в собственной постели исчезнувшую супругу и долго мял её огромные, словно переспелые дыни груди. Старательно исполнив супружеские обязанности, я с чувством выполненного долга, перевернулся на другой бок и попытался заснуть.
Сквозь утренний сон я слышал, как теща, с двумя трехлитровыми банками рассола терпеливо дожидается проявления утреннего синдрома. Я скосил глаза в сторону:
- А где ОНА?
- КТО? - не сразу врубилась теща.
- Невеста! - я заволновался.
- А шут её знает? - крякнула теща, отхлебнув добрый глоток солоноватого лекарства.
«Приснилось» - подумал я.
«Шалунишка» - подумала теща.
«Горько» - подумал тесть.
«Где я»? - подумала невеста.
«А что о нас подумают люди»? - подумали люди и стали выползать из-под столов, ибо на столах ничего интересного уже давно не было.
«Опять сортир заняли!» - подумал друг жениха и помочился на бабушкину малину.
«Ого!» - подумала подруга невесты, занимаясь тем же в кустах смородины напротив.
«Суки!» - подумала бабушка и перевернулась в гробу.
Невесты так и не было, но этого по-прежнему ни кто не замечал. Тещина грудь, двумя переспелыми дынями, сновала среди гостей как флагманский линкор.
Я безуспешно пытался уже в который раз поговорить с наполненной рюмкой, но она вновь и вновь затыкала мне глотку.
Свадьба пела. Рояль уже давно вынесли в кусты. Его место заняли два сержанта и капитан патрульно-постовой службы. Церковным хором мальчиков они выводили «Владимирский централ, ветер северный», и требовали продолжения банкета.
Ключи от погребка были только у тестя, а так как он скоропостижно исчез вместе с невестой и её подругой, то гостям пришлось проявлять инициативу.
Кто-то крикнул, что подарки новобрачным розданы, а водки нет и, тут же камнем ушел на дно, потопленный метким выстрелом флагманского линкора.
- Кто еще хочет отведать комиссарского тела? - Теща обвела честную компанию полу трезвым взглядом. Маринистов-баталистов за столом и в его окрестностях не оказалось. Народ, тут же сделав правильные выводы, снарядил гонца. Воя всеми сиренами-мигалками, милицейский газик, сорвался с места и, утопая в клубах пыли, умчался по поручению общественности. Два сержанта и капитан патрульно-постовой службы, имитируя рояль, церковным хором мальчиков выводили: «Не жди меня, мама»! и требовали продолжения банкета.
Я попытался встать из-за стола, но палуба покачнулась и, импульсивно взмахнув головой, словно дирижер на мажорной ноте я, фонарным столбом пошел на таран со свежим блюдом оливье.
Упершись, надбровными дугами в подоспевшие мягкие переспелые дыни, я икнул и всхлипнул:
- Мама.
- Не дрейфь сынок, прорвемся.
- А где? - Я мучительно пытался правильно сформулировать вопрос.
- А оно тебе, - дыни приподнялись на вдохе, - надо?
- Нет, - икнул я, но вырвался именно этот звук
- И то верно, - подхватила теща.
- Так ведь, - я, пытаясь бороться со свинцовыми веками, артистично развел руками.
- Горько! - Хрюкнул, из полузабытья один из хора мальчиков, и мягкие соленые губы тещи, впились мне в десна.
До брачного ложа в эту ночь я видимо не дополз. Башка раскалывалась петушиным криком. В чуланчике, где я, очнувшись, оказался, напротив меня, подруга невесты, под гайморитный храп, изучала анатомические особенности строения некоторых интересных овощей. Во рту у неё торчал огромный соленый огурец, а промеж ног стояла трехлитровая банка огуречного рассола. Я со стоном протянул руку, но в последний момент перед моими глазами образовались две переспелые дыни и емкость с живительным напитком, вырванная из крепких девичьих объятий с крейсерской скоростью, покачивая широкими бедрами, подрейфовала к ложу для новобрачных.
«Шалунишка» - подумала теща, увидев на брачном ложе друга жениха.
«Горько!» - подумал тесть.
«Где я?» - подумала невеста.
«Что подумают люди?» - подумали люди, заползая под стол, на котором уже давно ничего не было.
«Где наша машина?» - подумал капитан патрульно-постовой службы.
«Где водка?» - одновременно подумали два сержанта милиции.
«Ого!» - подумал я, глядя на огурец в её рту.
«Суки!» - подумала бабушка, и вновь улеглась на место.
Свадьба мрачно веселилась. О невесте пока так ни кто и не вспомнил. Кто-то пытался поджечь тещин одеколон на наличие спирта. Шутки уже не были плоскими, потому что болью отдавались в мозжечке. Теща подкармливала друга жениха заначеными для свадебного путешествия куриными потрошками. Остальные по очереди отхлебывали огуречный рассол из деревянной кадки и парами бегали в кусты. Бабушка продолжала ворочаться.
Внезапно завыли сирены и все с облегчением встрепенулись. Водка едет! Но прибывшие пожарники старательно объяснили, что водки у них нет и воды тоже, поэтому пожар придется тушить своими силами. Последний в очереди к кадке крикнул, что есть рассол, но тут же схлопотал по застарелому церрозу, и поспешил к роялю, с небольшим письменным заявлением на трех листах, на имя председателя гаражного кооператива.
Капитан патрульно-постовой службы погрозил пальцем желтолицему кляузнику и, растолкав толпу, припал к огуречной кадке.
Пожар, как и свадьба, продолжался.
Все силы были задействованы на поиски машины с водкой.
Внезапно теща, всплеснув переспелыми дынями, вспомнила, что на кухне, в мешке с картошкой, оставалось три пол литра отменного самогона.
- У-у - толпа угрюмо надвинулась на грядку бахчевых культур.
- Ведра в сарае, колодец во дворе, - скомандовала теща, не реагируя на мнимую угрозу.
Кто-то вылил на меня ведро холодной колодезной воды. Полегчало. Угорел, однако. Девушка с гайморитом и чем-то, напоминающим огурец, во рту, встрепенулась.
- Помогите! Горим!
- Не ори, дура! Потушили, уже!
- Хозяйка, здесь только два пол литра! - в один голос прохрюкали два сержанта.
- Вот пень старый! - Теща нахмурила рот. - Найду, все рога пообломаю!
На трех милицейских бобиках прибыла водка. В квартале от сюда горел театр.
«Наверное свадьба», - подумали пожарные.
«Наверное не было заначки», - подумала теща.
«Наверное не было рассола», - подумал церрозник.
«Наверное не было огурцов», - подумал я.
«Ого» - подумала подруга невесты.
«Суки!» - подумала бабушка.
Свадьба допивала.
Наконец то вспомнили невесту. Старуха с соседней улицы на прошлой неделе занимала ей десятку. Бабке налили два по пятьдесят, между которыми она попыталась крикнуть: «Горько!»
Теща, мгновенно среагировав, ушла в затяжной прыжок с другом жениха.
Когда дружно досчитали до ста двадцати семи, театр сгорел. Пожарные, усилив хор мальчиков, в трепетном порыве исполняли «Гори, гори, моя звезда». Друг жениха, упершись двумя руками в дыни и одной ногой в церроз, старался выйти из мертвого захвата. Подруга невесты подкладывала мне куриных потрошков.
Три капитана патрульно-постовой службы, шесть сержантов и пожарное звено, встав по ранжиру, дружно завалилось в кустах вместе с роялем.
Бабка, в семнадцатый раз, вспомнив долг невесты, орала «горько» и после этого громко выла на луну, виднеющуюся из водозаборного люка пожарной машины.
Я стоял перед сортиром на четвереньках, вымаливая у него пощады. Но, сортир был безмолвен и непреклонен. Мой мочевой невыносимо страдал от пере выпитых доз. Я бы тоже завыл на луну, как та бездомная собака, которая уже половину ночи ни кому не давала покоя.
- Убью, суку, - мимо меня пробежал друг жениха, впопыхах перезаряжая ружье тестя.
- Не убивай её друг, пусть воет, - всхлипнул я.
- Ты о ком?
- О собаке.
- А я о твоей теще.
- А, - протянул я. - А её то за что?
- Да пломба у меня была золотая, - махнул он рукой и метнулся в кусты.
- Пломба, - медленно протянул я, - золотая. А собака здесь при чем?
В кустах кто-то чиркнул спичкой.
- Где я?
- А ты кто?
- Я то, пожарный.
- Так на свадьбе ж. Гуляем.
- Слава, тебе, Господи. А я смотрю, рояль. Ну все думаю, хана театру, сгорел.
- Да ведь сгорел же.
- О, Господи, то-то я гляжу, что менты кругом обложили.
За огородами раздалось два выстрела. Затем еще два, дуплетом.
«Долго перезаряжает, урод. Уйдет, ведь сука» - подумал я.
«Прямо в дыню» - подумал друг жениха.
«Наконец то эту суку кто-то пристрелил, довылась» - подумала теща.
«Оперативно работают, сволочи» - подумал убегающий от закона пожарник, выковыривая из задницы свинцовые дробинки.
Свадьба закончилась. Конечно, сначала закончилась водка. Потом, спирт денатурат, потом деревянный клей и только потом гуталин.
Нет, ничего не подумайте. Просто, три капитана и шесть сержантов, включая звено доблестных пожарников, приводили себя в порядок.
Ботинки милиционеров сияли первозданной чистотою, словно лица пожарных, опохмелившихся с утра и узнавших, что театр цел. Сгорела общественная баня. На радостях они тут же заправили полную машину воды. Старой бабке кредиторше невесты, как она ни сопротивлялась, все же пришлось покинуть уютное металлическое гнездышко.
Гости, обретя свой привычный внешний вид, и свои вторые половины, любезно кивая всем телом, прощались с хозяйкой и её гостеприимным домом.
Подруга невесты все - таки выпросила у тещи рецепт засолки удивительных огурцов и на радостях, с первыми петухами умчалась на колхозный рынок.
Друг жениха перестал приставать к гостям, обнаружив в бабушкиной вставной челюсти, ту самую недостающую золотую пломбу.
Соседки сообщили теще, что её благоверного, чуть теплого нашли в городском морге. Он спутал местный холодильник со своим погребком и все это время, в гробовой тишине, размахивая похищенной поллитровкой, произносил убойные тосты кивающим в ответ жмурикам.
Теща, с мигалками, тут же направилась в морг. Но из-за боязни переступить порог мрачного заведения, орала на всю улицу, что если он выйдет оттуда живым, то она его немедленно похоронит.
Свадьба удалась на славу.
Я стоял на карачках под теплыми лучами утреннего солнца, и молил бога отворить двери рая.
Когда двери сортира наконец то открылись, я посмотрел на выплывшего от туда Ангела.
- Кто ты? - спросил я его.
- Кто, кто. Твоя невеста, - ответил Ангел.
Мой черный день.
Он был длинный, нет, скорее ужасно длинный. И ужасно черный. Кто-то бы сказал, что таких не бывает, но ручаюсь, вам здоровьем моей покойной бабушки, что он был именно такой. Ужасно черный и ужасно длинный.
Нет, если бы я не пережил этого сам, я бы не говорил.
Вот здесь я лукавлю. Конечно, этого я не мог пережить сам. Три дня как я погиб под колесами новенького БМВ. Как всегда все произошло до обидного банально. Я пошел за апельсинами. И вдруг. Этот паршивый пакет. Нет, этот паршивый азербайджанец. Хотя, впрочем, он мог быть и армянином. Так вот, этот паршивый узбек, который сунул мне два кило спелых аргентинских апельсин в этот пакет, он уверял меня, что в полиэтилен за три рубля я могу положить все восемь кило этих апельсин. Но он же не сказал, что ведра картошки туда будет многовато. Когда я рвался по швам, пытаясь собрать по шоссе скачущие, словно новогодние ёлочные шары апельсины, обгоняющие неуклюжую российскую картошку, я понял, что сегодня не мой день.
Именно в этот момент меня и зацепила эта черная новенькая БМВ. Конечно, я бы не смог простить создателю и самому себе гибели под колесами отечественного автомобиля, и все же меня изрядно покорежила мысль, что моя голубая кровь и моя белая кость оставили на капоте немецкого автомобиля такую маленькую вмятину. Нет. Я не патриот, чтобы с одной гранатою в руке кидаться против двух немецких «Тигров», но уверяю вас, от такого удара, вмятина могла быть и более достойной. А вот моя голова после этого инцидента имела вполне достойную вмятину. Доктор скорой помощи так и сказал. Хорошая вмятина. Вызывайте катафалк.
Так вот повторяю и не устану повторять - он был ужасно длинным и ужасно черным. Изящество его форм и грациозность линий говорили о торжественности момента и полной законченности. Во всяком случае, для меня, все уже было позади. Его никелированные ручки так и манили к себе. Его черные тонированные стекла погружали в потусторонний мир, его капот с блуждающими огромными, словно глаза глубоководной рыбы фарами, внушал полную уверенность в защищенности и превосходстве. Наконец его дверца отворилась и, двенадцатиметрового монстра, осторожно, пробуя почву туфелькой на тоненьком, высочайшем каблучке, покинула некая таинственная особа.
Что - то я увлекся. Вот всегда так. То апельсины. То похоронный лимузин. Вечно что-то мешает сосредоточиться на самом главном, самом сокровенном.
Особа была моей женой. Простите вдовой. Она, опираясь всем своим гибким, изящным корпусом, на руку друга нашей семьи, медленными шажками возглавила траурную процессию.
Моему самолюбию было приятно видеть, что сегодня на ней то самое платье, которое я купил ей не задолго до смерти, когда мы собирались на юбилей моей матушки. Что говорить, она всегда знала, как мне угодить.
День не сказать, что бы был очень мрачным. Я насчитал шестнадцать желтых хризантем, двадцать четыре гвоздики, восемь лилий, десять голландских роз, пятьдесят четыре ромашки, почему - то семнадцать тюльпанов, и четыре ярких цветка, названия которых при жизни я так и не узнал. Среди личных вещей участников церемонии я насчитал восемь золотых наручных часов, правда одни были на цепочке, и без мелодии, четыре серебряных портсигара, два из которых были заполнены дешевым отечественным табаком, бриллиантов, на общую стоимость в пятьдесят восемь карат, из которых пятьдесят принадлежало на пополам двум моим могильщикам, которые позавчера эксгумировали и в ту же ночь вновь перезахоронили труп некоего еврея, сумевшего еще при жизни перехитрить всю свою родню. Он подумал спрятать небольшую россыпь волшебных камушков в каблук своих старых туфель, в которых его и похоронили. Туфли очень жали, особенно правая и могильщик, кривя свой натруженный спиртом фейс, продолжал уверенно налегать на лопату.
- Завтра тебе разнашивать, - плюнув, на мозолистые ладони, он вывернул огромный ком земли, при этом кивнув на еврейскую обувь.
- Согласен, - кивнул напарник тому в ответ, кося хитрым глазом на мои новые ботинки.
Еще восемь карат я обнаружил у некоего молодого человека с харизматичным бледным лицом сластолюбца и женоненавистника. Они мне показались до боли знакомыми и действительно, вскоре я припомнил, что именно эти камушки потеряла моя супруга. Простите вдова. На прошлое рождество. У него они неплохо смотрелись в яко бы фамильном перстне. Но я то знал истинную историю их происхождения. Две серьги по четыре карата.
Ну, у остальных, были стразы, хотя при моей жизни они считались вполне приличными брильянтами.
В большинстве случаев от моей жены, простите вдовы, мне и доставалось именно из-за этих стекляшек. Когда очередная её подруга, нацепив подделку, на минутку забегала к нам поинтересоваться здоровьем моей покойной бабушки. После этого моя супруга. Простите вдова. Могла бы спокойно работать бригадиром лесоповальщиков на Бодайбо, ибо пилила она меня после этого отменно. Да, при жизни я был наивен.
А после смерти мне было все равно.
Когда пьяный провизор, зашедший на огонек к своему другу в анатомичку, дожевывая потный беляш, тыкал в мою печень длинной спицей, мне уже было все равно.
Паталагоанатом, зашпаклевав вмятину на моем черепе, хорошей порцией воска и, прилепив на это место кусок рыжих волос, срезанных с головы какой - то заблудшей женщины, нарвавшейся вместе со своим недалеким любовником на собственный утюг, впервые в жизни, оказавшийся в руках мужа, выпустил колечко дыма и, затушив остатки косяка на заднице того самого любовника, прикинув на глазок свою работу, изрек.
- И сказал я, что это хорошо.
Но мне было все равно.
Когда в мусорный бак отправились мои внутренности, провизор перестал жевать. Он как - то странно скосил глаза и неожиданно, соскочив со своего нагретого места, подлетел к другу.
- Ты что делаешь?
- А что? - Недоуменно спросил тот.
- Стежок кривой.
- Ну и? - Вылупился тот на всколыхнувшегося друга. Он тебе родственник что ли?
- Не-а, - провизор вновь уселся на насиженное место и вновь откусил порцию беляша. - Человек все-таки.
- Труп, - безразлично изрёк анатом.
- А вы куда это гребанное говно отправляете? - Не унимался провизор, кивнув на кучу человеческих отходов.
- Да тут недалеко чебуречная, - усмехнулся анатом. - И увидев позеленевшее лицо с наполовину прожеванным беляшом, добавил - Шутка.
Но мне было все равно.
Когда открыли крышку уютного, дорогого, полированного, отделанного внутри бардовым бархатом моего гроба, от яркого света мне захотелось зажмуриться.
Но я все же решил не разочаровывать родственников и терпеливо встал в очередь, что бы в конце концов поцеловать самого себя в налобную повязку.
Нет, я не брезглив, особенно по отношению к самому себе, но я видел выражения лиц в момент максимального наклона. Ну не сказать, что бы они были чрезмерно черствы, но им это однозначно не доставляло истинного наслаждения. Скажу больше, многим эта процедура была не по душе. К числу не моих поклонников относилась и моя жена. Простите вдова. Моих ноздрей лишь слегка коснулся аромат её непревзойденных духов, сшибающий мужчин за квартал. Но вот я почти ожил. Кто-то нервно уперся своим мокрым носом мне прямо в кусок воска во лбу. Я почти не ожидал от тех, кто присутствовал на этой церемонии такого бурного проявления родственных чувств. Оказалось, что это моя дальняя тетка, поскользнувшись в луже вдовьих слез, чуть было не расквасила себе нос о мой прекрасный грим.
Оркестр пьяно фальшивил. Речи, пожарным брандспойтом, тушили пожар моей жизни.
Кто бы мог подумать, что при жизни они так плохо меня знали и, так хорошо ценили. Сколько красивых витиеватых слов было опущено в свежевырытую могилу вместе с обладателем гроба красного дерева.
Они говорили много и трогательно. Я обливался горючими слезами удивляясь, что так и не узнал себя до конца. Могильщик, изнемогая от узкого ботинка, пританцовывал на переднем плане, вдова не успевала менять платки, изредка косясь в сторону харизматичной личности. Оркестр выдул из медных труб очередную порцию траура и, профессиональным движением уложив гроб на место, могильщики, получив команду, мгновенно заровняли площадку, и выверенным движением воткнули какого то улыбающегося на мраморе по пояс идиота точно мне в изголовье.
Но мне было все равно.
Мое мраморное отражение в этом длинном черном лимузине казалось, будет вечным. Но вот вспыхнула одна никелированная ручка, затем вторая, и мягко шурша шинами по грешной земле, вдова, с другом семьи и харизматичной личностью, покинула пределы кладбищенского застоя.
Я остался стоять куском мрамора по пояс в земле, глупо улыбаясь, в ответ на не менее глупые улыбки, тех, кто оказался в такой же непривычной для себя ситуации.
Рука с фамильным бриллиантом из ушей вдовы нежно скользила под траурными одеждами, а та в свою очередь, слегка морща лоб, пыталась сосредоточиться на схеме подсчета расходов на мой прощальный поцелуй. Дебет постоянно менялся с кредитом местами, но вот наконец баланс был выведен и из чрева черного длинного лимузина вывалилось бледное лицо с харизматичной внешностью. Вдова, в новой, не знакомой для себя обстановке, не могла позволить себе за счет моих её средств, не восполняемых ныне из моих рогов… изобилия, содержать не трудоспособного проходимца. Любовник покинул её жизнь вместе со мной. Ради этого стоило умереть. Я знал наверняка. Меня оценили. Возможно в круглую сумму и все же.
Приятно.
P.S. Привет всем! В июле выйдет книга из пятидесяти рассказов. Кому интересно, можете оставить зарубку:) Автор.