1.2. Причины и условия возникновения и функционирования теневой экономики в Узбекистане
Хотя суть теневой экономики одна для всех стран, однако условия, ее порождающие, могут быть различными и предопределяются они различными факторами: историческими, природными, материальными, культурными и даже религиозными. В связи с этим весьма интересен анализ причин появления теневой экономики в странах с различными социально-экономическими системами, проделанный Д.Касселем и У.Цичи. По их мнению, общим моментом является экономическая роль государства, особенности в сфере регулирования распределительных отношений. Что же касается конкретных причин, то они различны: на Западе в первую очередь усиление налогового нажима, на Востоке - инфляция. Именно эти причины лежат в основе роста теневой экономики и определяют пропорции между нею и официальной экономикой. Особенно ярко видны различия между двумя системами, по мнению вышеуказанных экспертов, на примере той роли, которую выполняет в них теневая экономика. На Западе ей принадлежит место стабилизатора экономического положения, и экономическая политика должна это учитывать и мириться с существованием теневого сектора, во всяком случае, до определенных пределов. Напротив, в странах с централизованно регулируемой, плановой экономикой теневая ее часть играет, скорее всего, дестабилизирующую роль, и экономическая политика должна быть направлена на ее ограничение, прежде всего, путем развития рыночных отношений и тем самым вовлечения отдельных видов теневой деятельности в сферу официальной экономики[1].
Сходного взгляда на причины возникновения подпольной экономики придерживается и эксперт Б.Даллаго: «своим возникновением она обязана разного рода дефицитам, в то время как на Западе роль катализатора, с одной стороны, играет стремление капиталистических предприятий уменьшить свои затраты и увеличить прибыли, а с другой - увеличить доходы и обеспечить занятость работников»[2]. Между тем, подобное описание причин появления теневого сектора в СССР не совсем полно, так как мотивация, связанная с извлечением добавочного дохода, является достаточно сильным стимулом и в условиях плановой экономики, поэтому вряд ли следует искать причины возникновения нелегальных отношений лишь в сфере обращения[3].
Как отмечает эксперт Светлана Барсукова, «к легальной части советской «второй» экономики относились личные подсобные хозяйства (ЛПХ), жилищное строительство (ЖСК, личная собственность граждан и собственность колхозов), частная практика отдельных профессиональных групп (стоматологи и протезисты, врачи, добытчики ценных металлов и др.). Нелегальные формы «второй» экономики представляли воровство, спекулятивные перепродажи, нелегальное производство товаров и услуг, коррупция. «Вторая» экономика была объективно необходима советской системе, поскольку:
· смягчала дефицит планового хозяйства;
· снижала высокий инфляционный потенциал;
· позволяла наиболее инициативным хозяйственникам и индивидам преодолеть границы уравнительного распределения доходов и благ;
· повышала терпимость к идеологической пропаганде, создавая зазор между предписанной ролью и реальностью.
Для удержания «второй» экономики во вспомогательной, подчиненной роли государство вводит запрет на некоторые виды деятельности во «второй» экономике и на переход объектов из одной экономики в другую; устанавливает дифференцированный доступ к ресурсам в пользу плановой экономики; идеологически дифференцирует доходы «по труду» и по предпринимательской активности. Как следствие, «вторая» экономика имела шанс на развитие и расширение исключительно по пути теневой, неформальной интеграции с официальной экономикой»[4]. В итоге, советская хозяйственная система объективно нуждалась во «второй» экономике, однако давала ей шанс на развитие только за пределами легальных границ, что было естественным следствием структурной позиции «второй» экономики в социалистической системе. При этом официальная и «вторая» экономики являли собой симбиоз. Изменение социально-экономических и политических институтов дало возможность «второй» экономике СССР легализовать финансовую, ресурсную и интеллектуальную базу. Опыт «второй» советской экономики явился неотъемлемым элементом нового теневого порядка.
С.Барсукова же добавляла, что социализм как этикоцентристская доктрина видит в экономике не саморегулируемый организм, а управляемый из центра хозяйственный механизм. Враждебным считается любое действие, ограничивающее претензии государства на тотальный контроль. Теневое предпринимательство и домашняя экономика по определению находятся вне сферы контроля. Любая организационно-хозяйственная инновация возникает в «тени» и только по мере созревания исторических условий получает шанс на институционализацию. Отсюда двойственное отношение идеологов социализма к нарушению формальных норм хозяйствования: оно оценивается как явление прогрессивное или, наоборот, регрессивное в зависимости от исторического контекста. На этапе строительства коммунизма «теневик» неизбежно оказывается persona non grata.
Интересно мнение синолога Виктора Зотова, который, изучив развитие теневой экономики в Китае и СССР, считал, что неформальные отношения имеют и положительные моменты. Как выразился данный специалист, «Добрый бог теневой экономики имеет три ипостаси. Имя им – «Встроенный стабилизатор», «Смазчик» и «Общественный умиротворитель». В чем функции этих положений? «Когда в официальной системе возникают расстройства, включаются подпольные механизмы, приводящие ее в равновесие. Например, в период спадов покупатели, имеющие скрытые доходы, предъявляют дополнительный спрос, стимулируя тем самым рост производства. Когда же возникают дефициты, рынок заполняют «нелегальные» продукты, что не только расширяет предложение, но и сдерживает инфляцию. Стоит появиться избыточному трению при вращении шестеренок экономической машины, как немедленно появляется «Смазчик»: сорван договор о поставках - получите «левый» товар, обанкротились заводы - милости просим в подпольные цеха, правительство ввело ограничение на ввоз товара - пожалуйте на «черный рынок»... В самые тяжелые времена, начиная от войн и кончая «шоковой терапией», скрытый от посторонних глаз «Умиротворитель» немного смягчает жестокие удары судьбы, увеличивая тем самым долготерпенье народа (предложение по скрытым каналам нормируемых продуктов, дополнительные источники заработка при замороженной зарплате и т.д.)».
По мнению некоторых специалистов, в общем итоге теневая экономика приносит больше пользы, чем вреда, как это ни странно звучит. При этом они уточняют, что польза эта весьма специфична, поскольку несет с собой массу хлопот налоговым службам, правоохранительным органам и наносит моральный ущерб. Но тут уж многое зависит от качества официальных структур: чем они жестче, чем больше дают сбоев, тем сильнее нужда в тайных механизмах. В развитых рыночных хозяйствах подпольная деятельность воздействует на общественную систему, как правило, в пассивных формах и имеет небольшие масштабы. В Англии, Германии, Скандинавских государствах ее доля не превышает 5-8% от ВНП, и только в романо-язычных странах из-за особенностей культурной традиции она достигает десяти процентной отметки. А вот в афро-азиатском мире и в Латинской Америке этот показатель часто колеблется между 40 и 70%.
Интересен вывод В.Зотова, что «социализм - это общество, вся настоящая жизнь которого проходит в подполье. Каждый человек в этой системе находится «в законе» только тогда, когда он опутан «теневыми» связями. Права его имеют неправовую природу (феномен так называемого «нелегального права»). Совершая официально запрещаемые, но всеми признаваемые как единственно верные действия, представитель «совковой» культуры постоянно чувствует себя в страхе: ведь он нарушает закон или какие-то другие официальные нормы. Но парадокс заключается в том, что обезопасить он себя может не «выходя из игры» (это вызовет осуждение «повязанных» с ним людей, и тогда уж его точно на чем-нибудь «поймают»), а наоборот, еще глубже утопая в «теневых» отношениях».
Для Узбекистана, пережившему социалистический период (1918-1991 года) и период трансформации (с 1991 года), нелегальные отношения всегда были сопуствующим явлением, правда, меняющаяся ситуация вносила свои коррективы в их существование. Однако следует признать, что теневая сфера играла или смягчающую роль в период кризисов, или, наоборот, провоцировала социальные проблемы. Однако следует одну специфику нелегального сектора в Узбекистане. В отличии от других республик Союза, здесь корни экономических отношений лежали в так называемом «азиатском способе производства» - и именно это обстоятельство формировало теневую экономику как во время СССР, так и в переходное время. Его сущность связана с общей спецификой материально-производственных условий деятельности людей в некоторых регионах мира, а именно:
- наличие особого типа общественного разделения и кооперации труда, требующих координации производства в больших масштабах (например, долины рек, на территории которых возникли первые земледельческие цивилизации);
- ограниченность в ресурсах (природных, материальных);
- наличие достаточного трудоресурсного потенциала.
Между тем, при азиатского способа производства особую роль играет община, что имело место в Узбекистане в виде махалли. Община азиатского типа, отличаясь исключительной прочностью и монолитностью, не была суммой индивидуумов, как, скажем, германская. В азиатской общине все, чем владел человек, что он собой представлял, было опосредовано коллективом. И это важное обстоятельство наложило отпечаток на все социально-экономические отношения в государстве. Общественное разделение труда, основанное на земледельческой общине, в условиях азиатского способа предполагало наличие хозяйственной централизации, которая регулировала бы эту простую кооперацию труда в больших масштабах для осуществления работ по борьбе со стихией на больших территориях. Отсюда возникновение сильной централизованной государственной власти, выступавшей часто в форме «азиатской деспотии» с назначаемыми на определенное время и сменяемыми чиновниками и развитой бюрократии. Нужно добавить, что эти формы сохранились и по сей день, отличая страны Востока, в том числе и Средней Азии, от европейских авторитарностью режимов. В связи с этим казнокрадство и коррупция в таких системах отличались особой развитостью, существующие мировоззренческие постулаты в меньшей степени негативно воспринимали эти явления, более того, они считались корневыми для достижения успеха отдельным общинам. Иначе говоря, община подкупала чиновника, и получала доступ к ресурсам, в частности, к земле и воде, снижала уровень налогов и дани, которые должны были платить государству.
Между тем, азиатский способ производства отличался от рабовладельческого или феодального строя тем, что здесь преобладала доля государственной собственности на землю, на которой и базировалась особая хозяйственная роль государства. Нужно заметить, что государство на Востоке возникло не только при отсутствии частной собственности, более того, оно выступало в качестве ее альтернативы. Государственная собственность на землю сочеталась с системой сельских общин, что давало возможность нормально функционировать этой структуре. Конечно, это означало, что власти противостоял не отдельный крестьянин или ремесленник, а община, которая охраняла и представляла интересы своих членов перед государством. В некоторых странах отдельные общины сохраняли значительную автаркию даже после образования государства (примером может служить Африка). Поэтому сама центральная власть, стоящая во главе «конгломерата отдельных общин», принимала деспотическую, единодержавную форму. Эти отношения собственности предполагали особые формы присвоения прибавочного продукта. Иначе говоря, эксплуатацию общин и общинников государством путем присвоения земельной ренты с широким использованием методов внеэкономического принуждения.
Естественно, государство здесь являлось единственным первичным владельцем прибавочного продукта, создаваемого непосредственно производителем, - земельной ренты, выступающей в форме налога. Все эксплуататорские слои получали свои нетрудовые доходы через государство. Нужно также отметить, что во многих общества хозяйственная жизнь регламентировалась религиозно-этическими нормами, что в итоге наложило отпечаток на характер развития социально-экономических структур. Для азиатского способа производства характерно эволюционное течение исторического процесса. Эта «естественная» тенденция была связана с закреплением сложившихся отношений, необычайной силы традиций, что, в свою очередь, цементировалось религиозно-нравственными основами жизни народа, представленного в основном сельскими общинами. Это обстоятельство предполагало отторжение всякого чужеземного влияния, в том числе и экономической системе.
Между тем, сущностные черты, сближающие социалистическую административно-командную систему и азиатский способ производства наиболее ярко прослеживался именно в Средней Азии. Первым его признаком была главенствующая роль государственной собственности в хозяйственном механизме. Нельзя оспаривать тот факт, что государство в бывшем СССР являлось полновластным собственником всех факторов производства, включая землю, недра, водные ресурсы и др. Более того, по сути дела общенародная собственность являлась государственная собственность (см. таблицу № 1.8), которой распоряжался небольшой круг лиц, причастных к управлению (иначе их называли партократией, советской номенклатурой, социолигархией и т.д.).
Таблица № 1.8. Основные фонды по формам собственности в СССР и Узбекской ССР, в млрд. руб.[5]
СССР
Узбекистан
1980
1985
1990
1980
1985
1990
Все основные фонды (включая скот), в том числе:
1742
2333
2958
56,1
77,8
100,9
Государственная собственность
1514
2049
2624
48,5
68,2
87,3
Кооперативная собственность
27
37
56
1,1
1,8
2,9
Колхозная собственность
128
173
192
3,7
4,7
5,2
Личная собственность граждан
73
74
86
2,8
3,1
5,5
Советская государственная собственность появилась в совершенно особых условиях, когда возник сплав политической и экономической власти в рамках тоталитарного общества. В этом случае государственная собственность приобрела специфическое качественное содержание – она стала единым экономическим фондом факторов производства, находящихся в ведении централизованной политической власти. Иначе говоря, монополия политической власти срослась с экономической монополией. Производство и распределение контролировалось государством. Это привело к проявлению внеэкономических методов функционирования всей хозяйственной системы, что как раз и характерно для азиатского способа. Таким образом, в этих условиях основной упор делался на натуральные формы хозяйственного регулирования. Процесс воспроизводства в СССР был оторван от механизма стоимостных отношений, они приобрели в значительной мере формальный характер. Это, в свою очередь, привело к натурализации процесса воспроизводства, то есть все факторы производства (прежде всего, фондов и рабочей силы) оказались вне связи от реальной системы функционирования товарного производства.
При административно-командной системе социальное расслоение общества близко к кастово-бюрократическому строю азиатских деспотий, где правящая элита определяет статус отдельных его слоев. Лишение места в этой правящей структуре означает одновременно и лишение многих материальных и социальных привилегий, поэтому люди всегда стремились сохранить свои позиции за счет неофициальных отношений, и это наложило отпечаток в в психологии, что не следует отрицательно относиться к коррупции. Все эти черты сходства советской системы и азиатского способа были характерны для многих регионов Союза, однако, в Средней Азии они приобрели некоторые дополнительные черты, усиливающие это сходство. Дело в том, что официальное идеологическое оформление административно-командной системы социализма никакого влияния на сущность этой системы не оказывало.
Сущность азиатского способа отразилась и в психологических установках общества. По мнению Зотова, разнообразные виды не регламентируемой, не учитываемой и криминальной хозяйственной деятельности существуют во всех странах вне зависимости от их культуры, социального устройства или территориального расположения. Их основу составляют неформальные отношения, коренящиеся в самых древних традициях. Но они не просто признак недоразвитости или сохранения пережитков прошлого. Неформальные (родственные, дружеские) связи - выражение спонтанных склонностей к взаимному обмену и кооперации, отвечающих биологической и социальной сущности человека, и поэтому выступают неотъемлемым условием, без которого не может существовать ни одна цивилизация.
Именно архаическая психология лежит в основе современной неформальной экономики. Она произрастает из примитивного хозяйства. Обычай делать щедрые подарки «своим людям» превратился в разнообразные формы непотизма. Как бы с ним не боролись, в любой культуре обычным делом выглядит помощь родственникам при продвижении по службе и опора на близких людей при создании фирмы или любой другой организации. Прямой обмен привычными эквивалентами стоит за бартерными сделками и мелкой спекуляцией. И, наконец, вся криминальная экономика, начиная с рэкета и кончая наркобизнесом, строится на убеждении преступника в том, что нет большого греха в нанесении вреда «чужому» или «плохому» человеку.
Неформальная экономическая деятельность фиксируется даже в самых развитых обществах, причем ее «пещерные» формы больше всего распространены среди этнических меньшинств и людей с низким доходом (в США, например, чаще всего ею занимаются выходцы из Азии, Латинской Америки, стран бывшего коммунистического блока). Это естественно, поскольку при цивилизованном рынке одним и тем же бизнесом заниматься легально прибыльнее, чем в подполье. Замечено также, что во времена экономических «шоков» теневая активность резко возрастает, ибо в ней находят отдушину те социальные слои, которые не успевают «вписаться» в новые условия жизни.
Итак, в течение семидесяти лет в республике формировалась «социалистическая» теневая экономика, так как именно процессы построения новой системы создавали подобный тип нелегальной деятельности и отношений в обществе. Как известно, в период НЭПа 1920-х годов экономические преступления эти определялись преимущественно спецификой рыночных отношений, характерных и для современных развитых стран, когда в зависимости от особенностей форм регулирования экономических процессов существует и нелегальный бизнес, и уклонение от финансового контроля и т.п. Такого рода хозяйственные действия выражались в стремлении - при наличии известных возможностей, а порой необходимости - вывести часть экономической деятельности из сферы контроля. В условиях становления и укрепления административно-командных форм отношений в экономике ситуация изменилась - нелегальная деятельность стала быстро разрастаться, захватывая эти отношения. Особенно это отражлалось на взаимосвязях союзного центра и республики.
Как известно, все регионы СССР развивались как звенья единого народнохозяйственного комплекса, связанные друг с другом не стоимостными, а натурально-вещественными и технологическими связями. Такой комплекс формировался на основе натурализованных связей с помощью материальных балансов, фондирования, увязки структуры и объемов производства с общественными потребностями, со всеми элементами производственного процесса. Экономика Узбекистана в годы Советской власти также функционировал на этих принципах. Основной специализацией республики было производство хлопка, и именно здесь отмечались самые высокие показатели коррупции, вскрытые т.н. «узбекским делом». Между тем, в 1990 году в общем объеме продукции промышленности доля предприятий союзного подчинения составляла 33%, в численности промышленно-производственного персонала – 35, промышленно-производственных основных фондов – 65%, в то время как республиканского, соответственно, 67%, 65 и 35%. То есть более половины предприятий подчинялись Союзному центру и их продукция шла не на удовлетворение нужд Узбекистана, а для поддержки административно-командной системы. Это усиливало теневую экономику, так как с целью реэкспорта собственной продукции приходилось осуществлять нелегальные финансовые и материальные операции. Это устраивало коррумпированных бюрократов в Москве, получавших свои откаты, и это позволяло партийно-государственным функционерам Ташкента удерживать население Узбекистана от социального сопротивления. Как известно, республиканский бюджет был дотационным, но не секрет, что часть этих дотаций были «возвратом» средств от Союза местным кланам и чиновникам за лояльность, то есть эти средства позволялось разхищать. По некоторым оценкам, около 10% дотаций просто «растворялись» в Узбекистане, однако оседали в семьях наиболее влиятельных людей из числа номенклатуры.
Итак, какие же специфические факторы способствовали появлению теневой экономики в СССР, в целом, и в Узбекистане, в частности? Возьмем периоды с 1980 по 1991 годы, которые характеризуют границу «застойного» и «обновляемого» социализма до распада самого советского государства.
Первый фактор – РЕАЛИЗАЦИЯ ТЕОРИИ «НЕКАПИТАЛИСТИЧЕСКОГО ПУТИ РАЗВИТИЯ», которая создала гипетрофированные экономические отношения и соответствующую искаженную социально-политическую надстройку. Идея перехода среднеазиатских народов к социализму, минуя капиталистическую стадию развития, на протяжении десятилетий представлялась коммунистической идеологией как одна из возможностей ускоренного преодоления родовых и феодальных отношений, выравнивания социально-экономического и культурно-духовного уровня ранее отсталых наций и народностей до уровня передовых европейских цивилизаций. Сегодня, когда произошла критическая переоценка исторического прошлого и результатов реализации этой идеи в конкретных национальных регионах, в Узбекистане существует неоднозначное отношение к данной концепции. Одни эксперты считают, что «мучительная стадия» некапиталистического пути, искусственное подталкивание объективных тенденций развития привела в Узбекистане к серьезным перекосам в экономике и других сферах жизни. По их мнению, политическое руководство тех лет не принимало в расчет предупреждение их главного идеолога – К.Маркса о том, что «общество не может ни перескочить через естественные фазы развития, ни отменить последнее декретами», и настойчиво, без учета общего состояния экономического и социального развития региона, подготовленности народов внедряло идею социализма, которая, якобы, в сущности своей была неприемлемой для стран Азии и Востока. В качестве весомых доводов они приводят мысль о невозможности соединения элементов феодализма и социалистического уклада жизни. В итоге в республике были сформированы условия для теневых отношений как между людьми, производствами, так и Ташкента с Москвой.
Другие, хотя и признают негативные последствия некапиталистического пути развития, все же придерживаются мнения, что в основе эта концепция была направлена не на перепрыгивание, а на ускорение процессов демократических преобразований и постепенное выравнивание условий и стартовых возможностей ранее отсталых регионов с передовыми, индустриально развитыми, что должно обеспечить органическое врастание их в новую социально-экономическую систему. Поэтому, на их взгляд, оценка некапразвития оппонентами не может служить дискредитацией самой идеи, так как причины сегодняшнего состояния Узбекистана следует искать не в ее содержании, а путях, способах и методах реализации этой идеи в конкретно-исторических условиях той действительности. В итоге новые национально-государственные образования в Средней Азии встали на путь не перерастания, а форсированной ломки прежних структур и отношений, с одной стороны, и сдерживания и, в конечном счете, свертывания демократических реформ, с другой. Навязанный жесткой централизованной административно-командной системой путь сохранения региона в качестве сырьевой базы для наращивания индустриальной мощи европейской части страны привел к деформациям в культурно-духовной жизни народов и гипертрофированной экономике. Нельзя сбрасывать и тот факт, что местное руководство не проявило настойчивости в соблюдении принципов некапиталистического пути развития и в полной мере не воспользовалось предоставленной историей возможностью для вывода своих народов из феодального застоя и отсталости на уровень цивилизованных наций.
Характеризуя социальную структуру дореволюционного Туркестана, руководитель партии большевиков и советского государства В.И.Ленин подчеркивал, что «большинство народов Востока являются типичными представителями трудовой массы - не рабочими, прошедшими школу капиталистических фабрик и заводов, а типичными представителями трудящихся эксплуатируемой массы крестьян, которые страдают от средневекового гнета», что «важнейшей характерной чертой этих стран является то, что в них господствуют еще капиталистические отношения... В этих странах почти нет промышленности». Такая оценка социальной структуры может быть верна в том случае, если не брать в расчет то обстоятельство и реальность, что на территории дореволюционной Средней Азии функционировало 50 тыс. Ремесленно-кустарных мастерских, в которых индустриальным трудом было занято около 110 тысяч человек, девять десятых из которых составляли представители местных национальностей. Если не учитывать того, что в 1915 году в Ташкенте насчитывалось 111 заводов, Андижане - 62, Самарканде - 52, Коканде - 49, Намангане - 44, Маргилане - 9 и т.д. Согласно данным статистики, в 1908 году в Туркестанском крае имелось 34 тыс. Рабочих, из которых 70% были лица местной национальности, в том числе 60,7% узбеков, 5,5% - таджиков, 4,5% - казахов и киргизов. Иначе говоря, уже в те годы народы данного региона были привержены индустриальному труду и их тяга усиливалась под влиянием структурных изменений в экономике. Этому способствовал и высокий уровень урбанизации региона: здесь в 1913 году удельный вес городского населения составлял 24,5% против 18% в России.
Сущность некапиталистического пути развития - в условиях этих процессов и создания для народов Средней Азии более благоприятных возможностей реализовать свой творческий трудоресурсный потенциал и сформировать новую экономическую структуру. Индустриализация, основанная на многоукладности экономики, предполагала плюрализм и равноправие государственных предприятий в тяжелой и легкой промышленности, частного кустарно-ремесленного производства, промысловой кооперации, смешанных предприятий на государственных и иностранных конценсиях и инвестициях. В годы первой пятилетки, например, приоритетность в объеме продукции и численности занятости имела кустарная промышленность, которая в 1925-29 гг. по темпам своего развития в 5 раз опережала государственную промышленность. Однако, уже к 1932 году соотношение ремесленного и фабричного производства в общем объеме промышленной продукции резко изменилось: на первые приходилось лишь 6,5%, а на вторых 65,9%. Крупные же предприятия государственной собственности оставались на вторых позициях, но к середине 1930-х годов стали вытеснять частный сектор. Только за 1928-1935 гг. в республике было введено 50 новых промышленных предприятий с числом рабочих 20,9 тыс. человек. Благодаря этому за этот период число рабочих и служащих возросло в 2,5 раза, в том числе в крупной промышленности - в 3,5 раза. Удельный вес национальных кадров в промышленности достиг 51,4%, нефтяной - 57,8%, текстильной - 65%, шелкомотальной - 64,6%. За эти годы в республике было подготовлено 200,9 тыс. рабочих коренных национальностей, в силу чего удельный вес квалифицированных рабочих из числа местного населения вырос с 9,3 до 33,7%. Именно этот период можно считать ренесансом в формировании и развитии национальных кадров и формирования индустриальной базы республики.
Однако, первые успешные результаты некапразвития и дальнейший процесс возрождения среднеазиатских народов был прерван идеей хлопковой независимости страны, а вместе с тем и политическим курсом на превращение региона в сырьевую базу с однобокой экономикой. Достаточно отметить, что к концу 1930-х годов в общем объеме промышленной продукции Узбекистана доля хлопкоочистительной отрасли составил 64%, пищевой - 23%. Увлечение созданием индустриальных гигантов не приблизило, а наоборот, отдаляло лиц местной национальности от тяжелой промышленности. Иначе говоря, бурное развитие нетрадиционных, генетически не связанных с бытом и традициями коренного населения производства явилось одной из серьезных причин медленного роста индустриальных кадров из представителей коренной национальности при одновременно прогрессирующем росте безработицы, особенно в сельских районах. Одновременно это вело к появлению «черных» рынков ресурсов, продуктов, труда и капитала. Создавались неучтенные мастерские и лавки, ресурсы которым поставлялись по нелегальным каналам из госсектора. Так, вместе с криминальными группами, занимающихся уголовным промыслом (бандитизм, грабежи, воровство), появлялись и чиновники, и управленцы, те, кто имел доступ к материально-техническими ресурсами, производству, поставкам, и именно они (или с их помощью) совершали хищения, переучет экономических активов с корыстными целями. В итоге часть продуктов перемещалось на «черные» рынки, пополняя частные запасы и резервы.
Одновременно протекающий процесс принудительной «коллективизацией» ремесленно-кустарной промышленности, огосударствления промкооперации вызвали массовый выход из них значительной части в индустриальных видах труда. Только за 1933 год численность работающих в промкооперациях уменьшилось вдвое. Экономически и структурно трудовые ресурсы коренного населения отчуждались от индустрии и были вынуждены поляризоваться в сельскохозяйственных сырьевых отраслях общественного производства, что в конечном счете, отдаляло их от идеи собственного национального возрождения, выравнивания уровня культурно-технического развития с другими народами. Достаточно указать, что в 1926 году на 1000 человек населения в СССР приходилось 16,1 рабочих, в то время как в Узбекистане, Таджикистане, Туркменистане - 2,4, а соотношение производства промышленной продукции на душу населения между старыми индустриальными окраинами составляло 1 к 38.
В последующих этапах тенденция отставания не только закреплялась политическими и экономическими методами, но и в качестве ведущих на протяжении десятилетий определяли характер индустриального региона, участия коренного населения в формировании индустриальных кадров. По мнению экспертов, сущность этой политики заключалась в следующем:
Во-первых, систематически наращивалась монополия государства в структуре промышленности. В нем увеличивалась доля предприятий союзного и союзно-республиканского подчинения - 74,6% и 92% соответственно. Имея такие экономические рычаги, союзный Центр, по сути дела, определял содержание и вид производимой продукции, размещение производительных сил, структурную политику, ставил в зависимость эконому республики от своих амбиций и диктата, навязывал свою систему комплектования трудовых коллективов, подготовку кадров, стимулировал миграционные процессы.
Во-вторых, Центр приводил в действие механизмы, сохраняющие место национальных республик в общественном разделении труда, однообразную специализацию, неравномерность и непропорциональность соотношения отраслевой структуры. Так, в Узбекистане на конец 1980-х годов доля машиностроения в общем объеме промышленной продукции составлял лишь 16%, перерабатывающих отраслей - 13,8%, легкой промышленности - 37%. Производство товаров народного потребления на душу населения не превышала 40% от среднесоюзного уровня. В целом, здесь свыше 60% общего объема промышленной продукции приходилось на долю нетрудоемких производств, выпускающих сырье и полуфабрикаты. Естественно, нехватка продуктов и товаров первой необходимости и ежедневного спроса создавала «благоприятные» условия для тех, кто мог их предоставлять – нелегальные производители, а также те, кто имел доступ к союзному распределению товарно-матероиальных ресурсов и мог перенаправлять их в республику со своими «наценками».
В-третьих, стимулировалась диспропорция индустриального развития районов во внутрирегиональном аспекте. Так, волюнтаристский подход в планировании размещения производительных сил привел к тому, что здесь на 5% территории было размещено 65% всего промышленного потенциала Узбекистана, из которых на долю Ташкента и Ташкентской области приходилось более 50%. Необъективное перераспределение ресурсов вело к искажению экономических отношений, и как реакция – нелегальные контакты и связи поставщиков и потребителей продукции, возникновение дефициата и спекуляции.
В-четвертых, сдерживались процессы развития национально-традиционных отраслей промышленного производства, индустриальных кооперативных предприятий и кустарно-ремесленных цехов и артелей. Так, по данным на 1989 год производством товаров народного потребления в республике было занято в кооперативах 24,8 тыс. человек, а в кустарном производстве - 15 тыс., что составляло лишь 0,52% от общей численности занятых в народном хозяйстве. Негибкость сферы услуг вело к тому. Что эти услуги поставлялись неофициально нелегальными предприятиями и бизнесменами.
В-пятых, Центр пытался и в дальнейшем сохранять в структуре общественного производства села аграрный облик, сосредоточить трудоресурсный потенциал в сельском хозяйстве. Например, если в 1970 году на сельскую местность Узбекистана приходилось 12,2% всего промышленно-производственного персонала республики, то в 1987 году этот показатель снизился до 11,4%. Это вело к тому, что избыток рабочей силы начинал нелегальную миграцию, уходил в «тень».
В итоге такая деформированная пролитика способствовала тому, что компенсатором вытекающих выше проблем служила теневая деятельность и коррупция. Именно она сформировала специфику отношений между союзным Центром и Ташкентом, в частности, в перераспределении ресурсов и хищениях, которые наиболее ярко проявились в «хлопковом деле» 1980-х годов. Нужно сказать, что это было пиком социалистической теневой деятельности.
Некапиталистический путь Узбекистана имел еще одно негативное последствие – узбеки так и не сформировались в единую нацию, и межплеменные отношения переросли в территориальные отличия, на которых были основаны кланы. Кланы стали управлять территориями и влиять на политические процессы здесь. Кроме того, они подтянули под себя экономические ресурсы регионов и уже могли говорить на равных с Ташкентом. Это осознавала совпартийная структура и проводила политику с учетом интересов этих социальных сегментов.
Об этом писал и И.Каримов в книге, когда пытался указать на наличие угрозы своей власти: «Формирование кланово-земляческих групп в государственных структурах происходит на основе этнического признака. Цель клана - максимальное продвижение своих членов по ступеням государственной иерархии. Отличительный признак клана - единство места рождения его членов. Важно иметь в виду: не общность занятий, не духовные интересы, мировоззрение, а именно место рождения. Региональное самосознание, другими словами, самовосприятие людей только через то место, где они родились и выросли, по сути и есть этносоциальная база для местничества и клановости. Очевидно, сегодня сохраняются достаточно веские основания утверждать, что кое-где в Центральной Азии еще наблюдается опережение регионального самосознания над национальным.
Следует отметить, что такая ситуация во многом характерна для народов, которые переживают процесс этнической консолидации в ходе формирования сущностных признаков и черт высшей формы этнической общности - нации. Анализ этносоциальной ситуации в некоторых странах показывает, что и сегодня существует пестрая картина в этническом отношении, когда внутри одного народа выделяются отдельные группы, различающиеся не только по диалектам, но и по признакам экономической организации общества и культуры. Следовательно, сохраняются объективные условия для проявления местничества и клановости.
Центральная Азия в историческом плане не имела традиций государственного строительства по национальному признаку. Все существовавшие здесь до российской колонизации государства образовывались в основном по династическому или по территориальному (Бухарское, Кокандское, Хивинское ханства) принципам. Характерно, что ко времени образования последних на месте некогда существовавших централизованных государств и империи на этой территории жили многочисленные оседлые и кочевые племена. Разобщенность одного народа, разделение его между различными ханствами и происходившие разорительные войны укрепляли и сохраняли на долгие времена, вплоть до советского периода, феодальную раздробленность.
Установление в регионе Советской власти с ее стремлением к «интернационализации» и нивелировке любых национальных особенностей привело к тому, что дифференциация не только между этническими общностями, и даже внутри одного народа на различные группы, не исчезла, а получила стимул для новых проявлений. Стремление избавиться от такого порочного наследия ложится в основу одной из главных стратегических задач нашего государства. С обретением независимости появились и окрепли необходимые для этого предпосылки. Вот почему на самом высоком политическом уровне приходится указывать на необходимость активного пресечения фактов местничества, групповщины, мешающих нашему общему делу, и подчеркивать, что в мире одна узбекская нация, нет национальных различий между хорезмийцем, ферганцем, сурхандарьинцем - все они узбеки.
Самое опасное заблуждение состоит в возведении в абсолют тех или иных территориальных отличий. Не региональное самосознание должно определять национальную самоидентификацию индивида: человек должен чувствовать себя прежде всего гражданином Узбекистана, а затем уже хорезмийцем, самаркандцем или жителем Ферганской долины. Это ничуть не умаляет ценности и значимости «малой родины» каждого из нас, той местности, края, где человек родился и вырос, самобытности ее жизненного уклада и системы ценностей. Однако следует помнить, что гипертрофированный локальный патриотизм, его агрессивная наступательность препятствуют консолидации нации, неизбежно ведут к внутреннему сепаратизму и культурной изоляции, порождают ряд других угроз стабильности и безопасности государства и общества»[6].
Можно сказать, что теория некапиталистического пути развития получила следующие результаты:
- Узбекистан стал регионом с сырьевым уклоном, здесь доминировали добывающие отрасли промышленности и производилось сырье для индустрии европейской части СССР;
- выдавлены были коллективные и частные формы хозяйствования, вместо этого насаэждена государственная форма собственности с монополией на производимую продукцию;
- происходили дипропорциональные обмены Узбекистана с другими республиками;
- узбекская нация так и не была сформирована, региональные черты стерты, что привело к клановым отличиям;
- сохранились патриархальные отношения, тормозящие общественное развитие, к которым добавилось также двуличие политики и демагогия Центра, что мешало людям осознавать значимость демократических прав и свобод;
- насажденная коммунистическая идеология вытравила из сознания народа национальные особенности, ментальность, традиции, религию, взамен насадив придуманные и возведенные в абсолют чуждые идеи и установки.
Таким образом, кланы советского периода стали отличительной и значимой чертой узбекской теневой экономики и коррупции. В 1970-х годах происходила новая тенденция – слияния интересов кланов, сепаратистов и мафии с последующей интеграцией в правительственные структуры, и уже с государственными активами и ресурсами добывающим нелегальную ренту.
Второй фактор - самый основной ИСКАЖЕНИЕ ОТНОШЕНИЙ ФОРМ СОБСТВЕННОСТИ. Так, эксперты Никифоров, Кузнецова, Фельзенбаум доказывали, что базой для расширения теневой экономики послужили постоянное усиление огосударствления, унифицированности, негибкости системы экономических отношений, все больший отрыв их от потребностей и интересов человека. Сложившаяся и культивировавшаяся система производственных отношений не могла обеспечить ни эффективного развития экономики, ни реализации и наращивания интеллектуального потенциала общества, ни социальной справедливости и защищенности человека, экономической свободы личности, ни реализации национальных интересов и подлинной межнациональной интеграции, ни политической демократии. «Эта отчужденность экономики от человека лишила общество источников его внутреннего развития, самодвижения, привела к экономическому, социальному и духовно-нравственному тупику»[7].
Данные эксперты считали, что «есть две силы, которые создали такое единообразие общественных отношений, - это жесткая административная централизация и тотальное огосударствление. Оба эти явления неотделимы друг от друга и неосуществимы друг без друга. Оба они убийственно опасны для общества. И та единственная форма собственности, которая культивировалась и насаждалась, - государственная собственность, является воплощением и реализацией взаимодействия указанных сил»[8].
К такому же выводу приходит и эксперт К.Улыбин: «Отечественная теневая экономика порождена в первую очередь устройством нашего общества и его хозяйства, административным, бюрократическим, а также централистскими устоями жизни... Корни нашей теневой экономики берут свое начало и в административно-приказной, директивно-разверсточной системе хозяйствования»[9]. Следует в этом контексте рассмотреть, как же происходил процесс отчуждения работника от средств производства, что считалось невозможным в СССР? Прежде чем ответить на этот сложный вопрос, необходимо рассмотреть некоторые положения экономической теории. Как известно, работники государственных предприятий, не являясь юридическими собственниками средств производства или готовой продукции, могут воспользоваться фактом временного распоряжения чужими средствами производства и продукцией, чтобы располагать ими как своей собственностью и применять их ради собственного обогащения - индивидуального или коллективного. Всякий, кто практически контролирует использование ресурсов, принадлежащих другим (в данном случае - государству), имеет возможность использовать их в личных целях (либо сам, либо вместе с другими), если юридический собственник не осуществляет достаточного и эффективного контроля. Следовательно, как замечает С.Меньшиков, «сама возможность возникновения теневой экономики заключена в отчуждении государственных средств производства и в командной системе управления, делающей невозможным адекватный контроль»[10].
В работах экспертов Антонян, Джекебаева отмечалось, что в основе криминально-экономических проявлений лежат социально-психологические мотивации, отчуждение индивида от общества и его социальных ценностей. Истоки этих отчуждений уходят в сферу материального производства[11]. Длительное время советские философы и экономисты утверждали, что отчуждение обусловлено исключительно господством частной собственности и присуще лишь буржуазному обществу. При социализме же, считали многие, с уничтожением частной собственности исчезнет и отчуждение. Между тем Карл Маркс предупреждал, что «снятие самоотчуждения проходит тот же путь, что и самоотчуждение»[12]. Поэтому с позиции сегодняшнего дня можно сказать, нельзя было рассчитывать, что одновременно с обобществлением средств производства было бы снято отчуждение от них человека.
Согласно существовавшим догмам, социалистическая собственность, как экономическая категория, выражает отношения между членами общества по совместному присвоению ими материальных условий общественного производства. Сущность ее состоит в том, что все члены общества должны находиться в равном положении по отношению к средствам производства и создаваемому с их помощью общественному продукту. Отсюда даже чисто теоретически, не учитывая тех деформаций, которым за предшествующие годы были подвергнуты отношения социалистической собственности, необходимо признать, что она, безусловно, как и любая другая форма присвоения, содержит элементы отчуждения, ибо присвоение и отчуждение составляют парные категории, и одно не может существовать без другого[13]. Это приводит к тому, что между общенародным присвоением и владением отдельных подразделений общественного производства возникают противоречия экономических интересов.
На индивидуальном уровне это проявляется в том, что человек одновременно выступает как собственник и как несобственник средств и продуктов производства[14]. Как собственник он стремится к рациональному использованию средств производства, приумножению народного богатства, как несобственник он может безразлично относиться к социалистическому имуществу, и в этих условиях, естественно, возможны попытки использования его в узко эгоистичных, корыстных целях. Решающее значение для выбора варианта поведения имеет степень осознания субъектом своего положения хозяина социалистической собственности. Объяснять отсутствие или извращение такого осознания пережитками прошлого или отставанием сознания от бытия, с точки зрения современной политэкономии, нельзя. Осознание себя собственником возможно лишь в том случае, когда человек не только считает себя сохозяином социалистической собственности, но и в действительности находит этому подтверждение. Между тем, в период строительства и реформирования социализма этого не было. Излишняя политизация и - самое главное - огосударствление средств производства значительно изменили роль государства в экономической жизни общества. Государство из «ночного сторожа», присматривающего за тем, чтобы никто и ничто не нарушало естественного функционирования господствующих социально-экономических отношений, каковым оно было при капитализме, превратилось, по мнению экспертов Михаила Асташкина, Виктора Черковеца, Юрия Чунькова, в «главный хозяйствующий субъект в обществе». Иными словами, государство в сфере экономики стало выполнять не свойственные ему базисные функции, что, по выражению Леонида Абалкина, Андрея Румянцева и др., еще в большей степени углубило отчуждение трудящихся от собственности»[15].
Между тем, постепенно функция распоряжения социалистической собственностью оторвалось от функции владения ею, произошло противопоставление и субьектов, являющихся носителями этих функций. Если на уровне всего общества субьектом владения средств производства декларировался Конституцией СССР советский народ, а на уровне предприятий - их трудовые коллективы, то субьектами распоряжения выступили, соответственно, управленческий аппарат центральных органов государственной власти, министерств и ведомств, администрация предприятия. А это ничто иное, как «подмена» собственника. Рассматривая социалистическое имущество как чужое не только для него лично, но и всего коллектива, человек при наличии благоприятных ситуаций легко может встать на преступный путь. Криминогенность разрыва в отношениях распоряжения и владения собственностью усиливается еще и тем, как это не парадоксально, что управленческий аппарат, узурпировав функцию распоряжения средствами и продуктами производства, фактически не стал их собственником, ибо в противном случае от него можно было ожидать бережного, хозяйского отношения к «своему» имуществу. Однако этого не наблюдалось, социалистическое имущество осталось для него чужим, хотя и находящимся в его власти. Иными словами, в своем существовавшем виде социалистическая собственность имела «ничейные» свойства.
Это, естественно, не могло не сказаться на поведении как рядовых работников, так и должностных лиц. И именно «ничейность» социалистической собственности лежала в основе мотивации хищений государственного и общественного имущества, а также проявлений преступной бесхозяйственности. Какие исторические моменты перехода к подобным отношениям собственности сложились в Узбекистане?
Это возможно отследить по тому, как создавалась государственная монополия путем увеличения своей доли в структуре экономики. Данное явление происходило на базе огосударствления иных форм хозяйствования и собственности. После свертывания НЭПа в конце 1920-х годов, властвующая партия взяла курс на создание общенародных форм собственности, чего и добилась уже к середине 1980-х годов. Так, если в 1928 году государственная фабрично-заводская промышленность выпускала 31,6% общей продукции индустриального производства, то в 1937 г. этот показатель достиг 62,8%[16]. В дальнейшем процесс государственной монополизации промышленности усиливался. В 1940 году доля государственной собственности в этой сфере возросла до 81,0%, а к 1950 году превысила 93,4%[17]. В свою очередь теряли свои позиции кооперативный и частно-индивидуальный сектора экономики. В свою очередь теряли свои позиции кооперативный и частно-индивидуальный сектора экономики, что сужало пространство для инициативы, мотивации труда, вело к потере интереса к конечному результату. В итоге страдало качество, рынок заполнялся некачественными и малоассртиментными товарами.
Госсектор стал самым мощным и весомым в социалистическом хозяйстве, и об этом можно судить хотя бы по производственным основным фондам, находящихся в распоряжении государства. Для Узбекистана это имело печальные последствия: здесь удельный вес государственной собственности в экономической структуре составлял в 1985 году 87,6%, а к 1990 году, благодаря политики приватизации и разгосударствления, а также создания многоукладной экономики, снизился до 86,5%[18]. Может быть это незначительно, но главное, данный процесс позволил в какой-то степени уменьшить сферу воздействия теневого сектора в государственных структурах, а значит, на всю экономику в целом.
Кроме того, деформации экономические отношения подверглись и в результате монополизации Центром, союзными министерствами и ведомствами природного, материально-технического и трудоресурсного потенциала республики. В 1988 году в Узбекистане только 8% общего обьема промышленной продукции находилось в распоряжении республики. Одновременно Центр сосредотачивал в своих руках всю производственную деятельность региона: так, если в 1985 году удельный вес продукции, выпущенной в Узбекистане на предприятиях союзного подчинения, составлял 30%, а союзно-республиканского – 62%, то в 1989 году эти показатели составили 38% и 54%[19] (2.22). Более того, Центр практически присваивал в своем подчинении производство готовой, конечной промышленной продукции, оставляя общественному сектору материального производства лишь переработку сырья и выпуск полуфабрикатов. Например, в 1989 году промышленность Узбекистана использовала для производства готовых изделий только 12% собственного хлопка-волокна, 23% - кенафа-волокна и 7% волокна-нитрон[20].
Если рассматривать распределение прибыли по подчиненности предприятий и хозяйственных организаций, расположенных на территории Узбекистана, то можно заметить, что в 1980 году из 3,03 млрд. рублей на предприятия союзного подчинения приходилось 1,12 млрд. или 36,9%, а в 1990 году – соответственно, 7,77 млрд., 1,95 млрд. или 25,1%. В то же время по промышленности расклад имелся таков: в 1980 году из 1,41 млрд. на союзные предприятия приходилось 0,749 млрд. или 52,8%, а в 1990 году – 2,55 млрд., 1,04 млрд. или 40,7%. Это можно было объяснить как следствие политики регионального хозрасчета, так и усилением права республики на свои ресурсы.
Экспертами было и выявлено четыре этапа деформации социалистической собственности:
Этап первый проявился в 1930-е годы, когда произошел переход с рыночных методов управления экономики на административно-командный. В это время произошел реальный отрыв чисто формальных исполнителей народной воли от наделившей их полномочиями основной массы населения. Здесь процесс саморазвития неформальной структуры мало связан с непосредственным изъятием из национального богатства ее какой-то части для формирования "плутократической" собственности. Как показывает история, на этапе становления, укрепления и предельного господства эта элитарная прослойка управленцев не нуждалась в подкреплении своего господства прямыми изъятиями из национального богатства для личного обогащения. Ведь абсолютная власть данной бюрократии достигает того апогея, когда нет необходимости укреплять себя чисто экономически, ибо наличие «ничейной» собственности делает ее итак сильным, а процесс собственного накопления пока еще является второстепенным.
Этап второй характеризовался разложением внутри самого бюрократического аппарата при одновременном росте бесконтрольных явлений в обществе. Здесь происходит процесс сверхцентрализации и монополизации экономики, а значит усиления позиций лжесобственника - бюрократии, с одной стороны, и ростом стихийной экономической активности, порождающая типичные для любого рыночного механизма отношения, с другой. Как отметил эксперт Бунич, «возникают такие деформации, как «ведомственная собственность», местничество, их переплетение и развитие. Возникают конфликты между группировками»[21]. Некоторые теоретики отмечают появление неформальных структур, образованных взаимодействием ведомственных, местных, групповых, классовых, родовых, личных интересов, их соединение, при этом они никак не связаны с народнохозяйственными проблемами. По нашему мнению, разложение бюрократического аппарата происходил по территориально-клановому признаку, который проявился в 50-х годах после смерти Сталина. Именно в этот период проявились тенденции к множественности власти на уровне министерств, регионов и распада единой исполнительной власти. В сложившихся политических условиях эти регионально-клановые центры нуждались в своем экономическом укреплении и поэтому используя свою бесконтрольную власть по своему усмотрению перераспределяли совокупно общественный продукт, причем основная масса шла на личное удовлетворение, а также все чаще обращались к нелегальному и криминальному бизнесу. Так начался процесс коррупции в высших эшелонах власти.
Третий этап проявился в середине 1960-х - начале 1970-х годов, когда произошла новая качественная деформация отношений собственности. Кроме непосредственных самих распорядителей госсобственности, возникли подпольные миллионеры, дельцы теневой экономики. И этот этап был ознаменован сначала теневым наступлением бюрократического класса, а затем открытым, более наглым и опасным. Между мафиями началась борьба за передел сферы влияния: как внутри страны и регионов, так и отраслей.
Четвертый этап начался в конце 1980-х годов с переходом на рыночные отношения. Процесс приватизации и разгосударствления, теоретически, должен был ослабить позиции тенекратов, однако это не совсем верно. Дело в том, что, обладая значительным капиталом, теневая экономика уже открыто и явно выкупала у государства в частную собственность значительную часть имущества и часто это делала на более привилегированных и благоприятных условиях. По некоторым оценкам: только в России 60% приватизируемого жилья и 50% промышленных предприятий среднего уровня попали в распоряжение криминальных структур.
Наличие гигантской монополии госсектора в экономике СССР определило еще один фактор функционирования теневой экономики - это наличие социального слоя бюрократии, особенно той части, которая срослась с криминогенными элементами, превратившись, таким образом, в тенекратию.
Исходя из этого, третьим фактором стало ПОЯВЛЕНИЕ ОСОБОГО СЛОЯ В СИСТЕМЕ ГОСУДАРСТВЕННОГО УПРАВЛЕНИЯ, КОНТРОЛИРОВАВШЕГО СОБСТВЕННОСТЬ, - СОВПАРТОКРАТИИ, в которой были заложены изначально условия для коррумпированности. Эксперт С.Меньшиков считал, что в течение 70-ти лет в СССР появился новый, неучтенный и отчасти эксплуататорский класс[22]. Исходя из ленинской формулировки классовых образований он доказывал ее существование следующим образом[23]:
- особое, фактически господствующее положение в системе общественного производства (бюрократы имели особый статус, поскольку концентрировали в своих руках государственную власть, принимали планы развития, распределяли национальные ресурсы);
- фактическое распоряжение средствами производства (бюрократы проводили все хозяйственные операции и устанавливали задания предприятиям, и давали обоснования своим действиям, исходя из политической, а не экономической целесообразности, и в связи с этим, не несли ответственности за неудачи и ошибки. Практически именно бюрократы могли бесконтрольно оперировать производственными мощностями страны);
- способность присваивать заметную часть продукции и доходов общества (поскольку бюрократы планировали все ресурсные и товарные потоки, то только они распределяли их так, как считали необходимыми, естественно, не могли не злоупотреблять этим);
- превосходство по уровню легальных и тем более фактических доходов, а также личному достоянию сравнительно с подавляющей частью трудового населения (бюрократы устанавливали для себя более высокие уровни оплаты труда, открывали специализированные и ведомственные магазины, в которых могли отоваривать денежную массу);
- определенная обособленность от большинства народа в социальном отношении вследствие пользования значительными льготами и привилегиями (бюрократы имели более комфортабельное жилье, обслуживание, право на приобретение дачи и автомобилей, путевки на курорты и за границу, доступ к дефицитным товарам).
Следует заметить, что с мнением С.Меньшикова был согласен и другой эксперт Виктор Гойло., который считал, что бюрократии присущи все классобразующие признаки[24]. Они утверждали, что сложность заключается в разграничении управленцев на бюрократов и специалистов, чей труд действительно приносит пользу. К бюрократам, несомненно относятся те, чья деятельность является излишней с точки зрения оптимальной организации и управления производством. Исходя из этого, определялись признаки бюрократии:
1. Численность класса бюрократии. Значительная часть создана правительством для управления гигантским объемом государственной формы собственности, поэтому их функции размыты, ответственность незначительна, однако созданная ими система весьма громозка, неповоротлива, негибка, не отвечает требованиям оптимального и эффективного регулирования. но при переходе Как писал С.Меньшиков, «можно лишь приблизительно определить число бюрократов - излишних управленцев, которые станут ненужными, если нетоварная система распределения продукции полностью будет заменена рыночной, ликвидируется верхний управленческий аппарат». По его мнению, это составит 1/2 существовавшего управления в СССР в середине-конце 1980-х годов.
2. Специфичность класса бюрократии места в исторически определенной системе общественного производства. Бюрократия представляет собой «иллюзию государства» или «государственный формализм». Тут удачны мысли Карла Маркса: «Бюрократия считает саму себя конечной целью государства. Так как бюрократия делает свои «формальные» цели своим содержанием, то она всюду вступает в конфликт с «реальными» целями. Она поэтому вынуждена выдавать формальное за содержание, а содержание - за нечто формальное. Государственные задачи превращаются в канцелярские задачи, или канцелярские задачи - в государственные»[25].
3. Отношение класса бюрократов к средствам производства. Никакой другой класс или слой советского общества реально не обладал правами реально распоряжаться общественной собственностью, как бюрократы, и только этот класс способен был использовать государство для личных, корыстных целей.
4. Роль класса бюрократов в общественной организации труда, а следовательно, и доля общественного богатства, которой класс располагал. В силу присвоенных прерогатив и полученных от государства полномочий, бюрократия заняла главенствующее положение в общественной организации труда. Командно-административные методы руководства, «закрытость» (секретность) и прочие подобные действия предоставили бюрократии мощные инструменты, чтобы закрепить за собой способы получения и обьемы незаработанных долей общественного продукта и народного богатства, при этом их труд не оценивался через конечные экономические результаты. «По сути, бюрократический механизм распределения - это определенная форма эксплуатации чужого труда, присвоения немалой части необходимого и прибавочного продукта общества»[26].
Естественно, обладая такими возможностями бюрократия легко вплеталась с криминальными структурами и через нее могла легализовывать капиталы, распределять ресурсы в интересах кланов, мафиозных структур. В итоге она легко трансформировалась в коррумпированную часть управленцев. Эксперт С.Меньшиков назвал ее тенекратией, и по его оценкам она в СССР составляла 100-500 тыс. человек при наличии 18 млн. армии управленцев в 1988 году[27]. В Узбекистане в 1985 году из 6619,1 тыс. занятых в народном хозяйстве граждан приходилось 102,7 тыс. работников аппарата органов государственного и хозяйственного управления, кооперативных и общественных организаций, или 155 чиновников на 10 тыс. занятых. К 1990 году эти показатели составили 7944,9 тыс., 78,7 тыс. и 99 на 10 тыс., то есть произошло снижени числа управленцев на 56,5%. Между тем, росла численность занятых в законодательных и судебных органах власти (см. таблицу № 1.9).
Таблица № 1.9. Численность работников аппарата органов управления, тыс. человек[28]
Показатели
1985
1987
1988
1989
1990
Всего работников аппарата органов государственного и хозяйственного управления, органов управления кооперативных и общественных организаций
102,7
90,4
83,3
69,0
78,7
Аппарат органов управления министерств и ведомств
67,3
55,3
49,5
36,2
41,6
В том числе:
- союзный (включая союзный аппарат союзно-республиканских министерств и ведомств)
0,4
0,5
0,5
0,1
0,1
- республиканский (включая республиканский аппарат союзно-республиканских министерств и ведомств)
11,4
10,2
8,7
5,5
6,0
- министерств Каракалпакской АССР, областных управлений и отделов (без аппарата исполкомов Советов народных депутатов)
17,4
15,3
14,7
11,3
11,3
- районных, городской управлений и отделов (без аппарата исполком Советов народных депутатов)
22,9
19,3
19,7
17,1
15,6
- органов хозяйственного управления
15,2
10,0
5,9
2,2
8,6
Аппарат Верховного Совета и исполкомов Советов народных депутатов
16,4
16,8
16,5
16,7
20,9
Судебные и юридические учреждения
3,8
4,1
4,2
4,5
4,6
Аппарат органов управления кооперативных и общественных организаций
15,2
14,2
13,1
11,6
11,6
Следует отметить и тот факт, что работники государственного управления имели большую заработную плату, чем производители материальных благ или сотрудники социальной инфраструктуры. Так, в 1990 году среднемесячная зарплата работника аппарата государственного и хозяйственного управления составлял 286,3 рублей, тогда как в промышленности – 232,4, сельском хозяйстве – 230,7, строительстве – 281,7, связи – 200, торговле и общественном питании – 180, жилищно-коммунальном хозяйстве – 163,3, здравоохранении, физкультуре и социальном обеспечении – 158,9, народном образовании – 173,5, культуре – 129,7 рублей. Но если в сфере материального производства теневая экономика проявлялась в виде хищений ресурсов, приписок, неучтенного производства продукции (почти 90% всех нелегальных операций), а в социальной инфраструктуре – оказании неофициальных услуг (репетиторство, лечение, взятки), обман (торговля, общественное питание, бытовые услуги) и хищения (имущество, оборотные средства), то в сфере управления – взятки (почти 80% всех нелегальных операций). Это позволяло компенсировать в какой-то части баланс денежных доходов между различными социальными группами.
Кстати, польский социолог Ян Винецкий называл коррумпированную часть бюрократии клептократией. По его мнению, 250 тыс. человек в Польше вместе с семьями, составляющие менее 2% всего населения страны, получают 40-50% наиболее дефицитных товаров, распределяемых через официальную розничную торговлю. Я.Винецкий предлагал откупиться от них, согласившись на уплату им приличного фиксированного дохода в обмен на невмешательство в экономическую и политическую жизнь. Если сделать это, затратив 300-350 млрд. злотых в год, то можно было бы получить прирост реального ВНП в десятки, а то и сотни раз превышающий эту сумму[29].
Как было сказано выше, в узбекской бюрократии были представители кланов, которые регулировали отношения собственности в своих интересах.
Четвертый фактор – РЕЗКАЯ ПОЛЯРИЗАЦИЯ НАСЕЛЕНИЯ ПО МАТЕРИАЛЬНОМУ БЛАГОСОСТОЯНИЮ. То есть в результате функционирования административно-командной системы появились различные возможности доступа к дефицитным ресурсам, и это предопределило, что граждане страны стали делиться по уровню жизни, появились очень богатые и очень бедные люди. У 1% населения сконцентрировалось не менее 30% национального дохода СССР. Наличие такого слоя легко отследить по индексу Джини[30], который демонстрирует усиление социального неравенства. Так, к примеру, этот индекс по распределению заработков в 1989 году в Узбекистане составлял 0,257, Туркменистане – 0,255, Таджикистане – 0,276, Кыргызстане – 0,260, Казахстане – 0,276, Грузии – 0,301, Азербайджане – 0,275, Армении – 0,258, Украине – 0,244, России – 0,271, Молдова – 0,250, Беларуси – 0,234, Латвии – 0,244, Эстонии – 0,253, Литве – 0,260. По рпаспределению доходов индекс Джини составлял в Узбекистане 0,280, Туркменистане – 0,279, Таджикистане – 0,281, Кыргызстане – 0,270, Казахстане – 0,281, Грузии – 0,280, Азербайджане – 0,308, Армении – 0,251, Украине – 0,228, России – 0,265, Молдова – 0,251, Беларуси – 0,229, Литве – 0,263, Эстонии – 0,280, Латвии – 0,260[31].
Индекс Джини показывает ожидаемую разницу в доходах двух людей или домохозяйств, произвольно выбранных из всего населения. Например, индекс Джини, равный 0,600, означает, что если средний доход на душу населения составит $1000, ожидаемая разница в доходах двух произвольно выбранных домохозяйств равна $600 (60% от среднего дохода $1000). Вначале эти неравенства отражали ситуацию перестроечного времени, то есть результатов экономических реформ, в ходе которых люди могли воспользоваться различными возможностями для роста материального благополучия. Вполне вероятно, что на самом деле этим воспользовались коррумпированные лица, которые осуществляли т.н. «захват государства» - они влияли на политику правительства с целью собственного обогащения. В итоге в Грузии и России начиная с середины 1990-х годов коэффициент Джинни достиг значения 0,500, аналогично некоторым латиноамериканским странам. В остальных республиках этот коэффициент возпрос более чем на 0,400, значительно превысив показатели Венгрии и Польши, к примеру. Согласно теории относительной депривации, отдельные люди и домохозяйства оценивают свое благосостояние не только по абсолютному уровню потребления или дохода. Они сравнивают себя с другими. Следовательно, независимо от уровня доходов в стране, сильное неравенство оказывает прямое негативное влияние на социальное благосостояние. По многим причинам для всесторонней оценки государственной политики и социальных программ следует рассматривать неравенство и социальное благосостояние не только с точки зрения их влияния на бедность.
Как пишут Квентин Уодон и Шломо Итцхаки, «высокий уровень неравенства способствует росту бедности несколькими способами. Во-первых, при любом уровне экономического развития или среднего дохода большее неравенство означает более высокий уровень бедности, так как населению, находящемуся на нижней ступени дохода или потребления, достается меньшая доля ресурсов. Во-вторых, следствием большего начального неравенства может быть более медленный последующий экономический рост и, следовательно, меньшие успехи в борьбе с бедностью. Отрицательное влияние неравенства на рост может быть вызвано разными причинами. Например, доступ к кредитам и другим ресурсам может быть сосредоточен в руках привилегированной группы населения, что не дает возможности бедным делать инвестиции. В третьих, более высокий уровень неравенства может уменьшить выгоды от экономического роста для бедных, так как из-за большего начального неравенства бедным достается меньшая доля новых благ. В худшем случае, если все ресурсы сосредоточены в руках одного человека, бедность не уменьшается ни при каких темпах экономического роста»[32].
В Узбекистане ресурсы, которые раньше находились в руках партийно-государственной олигархии, перетекли в собственность кланов. Именно кланы в период независимости стали контролировать экономику и перераспределять ресурсы для частного обогащения. Правоохранительные органы и ведомства, отвечающие за экономическое развитие, способствовали этому. Как отмечал глава миссии Всемирного банка в Ташкенте Дэвид Пирс, такие опасности, как рост неравенства по доходам и регионам, повышение уровня безработицы и неполной занятости, а также то, что бедные могут быть лишены льгот от макроэкономического роста, может вызвать серьезные проблемы. Согласно данным, за 1990-2001 гг. численность населения Узбекистана, живущего менее чем на $1 в день, составила 19,1%, страдающего от недоедания – 19%; коэффициент разрыва по бедности - 8,1; доля 20% наиболее бедного населения в национальном потреблении доходов - 9,2[33]. По другим данным, индекс Джини к 1995 году достиг 0,399, а к 2000 – 0,412[34].
В итоге население вынуждено было обращаться к «черному рынку», где товары были более доступными, хотя и не всегда качественными. В неформальном рынке было занято основная часть бедного населения, поскольку официально зарегистрировать свой бизнес означало потерю своих финансовых и материальных ресурсов из-за коррупции и репрессий правоохранительных органов. Более того, теневая экономика стала фактором выживания для малоимущих слоев и более того, наличие нелегальных отношений сняло на какое-то время часть социальной напряженности.
На фоне полутоварной экономики и нищеты населения появляется новая прослойка, т.н. группа «советских подпольных миллионеров», то есть тех, кто в период социализма смог сконцентрировать в своих руках значительную часть капитала из теневой экономики. Как отмечал эксперт Александр Зайченко, в советское время к «богатым» относились 2,3% всех семей, причем только у 0,7% из них доходы и имущество имели законные источники. По оценке Ю.Козлова, базировавшейся на анализе данных теневого оборота, процесса перераспределения, концентрации капитала, уровня тезаврации и т.п., от 15 до 30 тыс. человек, занимающих ключевые посты в сфере теневого бизнеса, имели миллионые состояния. Таким образом, процесс резкого усиления имущественной дифференциации представителей различных социальных слоев общества, характерный для СССР в последние годы, стал распространяться и на группы, занятые в сферах теневой экономики: по данным криминологических исследований в середине-конце 1980-х годов более половины всей суммы украденного государственного и общественного имущества осело в карманах 4% расхитителей[35]..
Пятый фактор - КОМАНДНОЕ РАСПРЕДЕЛЕНИЕ ПРОИЗВОДИМЫХ БЛАГ И УСЛУГ, как следствие, вытекаемое из господства государственной формы собственности. Отличительная черта существовавших распределительных отношений является острый товарный дефицит, выступающий нередко в качестве основы мотиваций хищений, спекуляций, взяточничества и других корыстных экономических преступлений. Как показывает исторический опыт, жестко централизованное хозяйство не могло не только мобилизовать и включить в хозяйственный оборот все имевшиеся ресурсы, но и вообще охватить всевозможные сферы развития производства и экономических отношений.
В этих условиях возникли не только основы, но и прямая неизбежность появления негосударственного сектора экономики. Формы и социальная структура данного сектора, доля в нем нелегальных экономических образований определялись отношением к нему государства. Очевидно, что такой сектор был, в принципе, мало совместим с тотально централизованной официальной хозяйственной системой. Последняя должна была не только ограничить, но и отторгнуть негосударственные формы хозяйства, что и явилось главной причиной возникновения и распространения теневой экономики.
Распределение по фондам, квотам и лимитам привело к тому, что люди, имеющие к ним доступ, «продавали» ресурсы. Появились такие термины, как «пробить квоту», «выбить фонды», что означало подкуп чиновников и получение тех необходимых средств, которых не доставало для производтва. Однако в процессе обращения этих ресурсов, часть из них оседало на «черном рынке». По оценкам специалистов, не менее 1/3 всег лимитированных благ оказывалось в теневой экономике. Узбекистан, который крайне зависел от промышленной продукции европейской части СССР, также неэффективно распределял ресурсы, значительная часть перепродавалась с коррупционной наценкой или уходила на «черный» рынок.
Шестой фактор - НЕСБАЛАНСИРОВАННОСТЬ СПРОСА И ПРЕДЛОЖЕНИЯ, как результат планово-командного управления. Государственный сектор отличался слабой эластичностью на спрос, производство нового изделия требовало значительного времени на согласования и утверждения, выделения ресурсов, что в итоге приводило к упущению выгоды. Между тем, частный сектор был узок, он не имел тех резеровов, что были в государственном, поэтому мог удовлетворять лишь незначительную часть потребительского спроса. Оценки экспертов разнились, однако можно сказать, что лишь каждый двадцатый житель СССР был обеспечен необходимым объемом товаров и услуг[36], а в Узбекистане – каждый двадцать пятый. По мнению Т.Корягиной, теневую экономику спровоцировал в итоге «несбалансированность спроса и предложения или, другими словами, колоссальный дефицит в предложении товаров и услуг населению»[37]. К примеру, начиная с середины 1960-х годов в СССР отмечался быстрый рост заработной платы и денежных доходов населения, объем которых не мог быть обеспечен произведенными товарами и услугами. Это создавало напряженность на потребительском рынке, и как ответ – появление «черного рынка».
Таблица № 1.10. Прирост производительности труда и средней заработной платы по отраслям народного хозяйства Узбекистана (в % к предыдущему году)[38]
Отрасли
1980
1985
1986
1987
1988
1989
1990
Промышленность:
- производительность труда
3,0
4,6
3,4
0,3
2,3
3,4
1,7
- средняя заработная плата
2,0
1,8
0,4
2,2
7,8
8,1
8,5
Сельское хозяйство
- производительность труда
6,7
3,4
2,6
-0,4
13,3
-5,5
1,5
- средняя заработная плата
7,8
1,9
1,1
1,1
12,6
10,9
20,4
Строительство
- производительность труда
2,6
-1,4
1,0
0,9
5,6
-0,3
-
- средняя заработная плата
2,8
-0,1
-0,7
1,0
6,8
5,7
7,3
Говоря об Узбекистане, то здесь за 1980-1990 годы денежные доходы увеличились почти в 2 раза, при этом в 1990 году по сравнению с 1989 на 4 млрд. рублей (или 18%). Темп прироста денежных доходов в 1,5 раза превысил прирост их расходов на товары и услуги. В тоже время прирост производительности труда явно отставал от роста заработной платы, особенно в отраслях материального производства, которые определяли в основном национальный доход и вещественную структуру ВВП республики. Индекс производительности общественного труда в Узбекистане в 1986 году по сравнению с 1985 годом снизился до 97,4%, в 1987 году - до 92,6%; 1988 году - до 98,9%; 1989 году - до 97,1%; 1990 году - до 96,2%[39]. Если в 1980 году соотношение прироста производительности труда и средней заработной платы в промышленности составляло 3,0:2,0 (то есть разница в 1,5 раза), то в 1990 году, соответственно, 1,7:8,5 (или в 5 раз), причем не в сторону производительности труда (см. таблицу № 1.10). В сельском хозяйстве разница к 1990 году достигла в 13,6 раз, в строительстве – в 7,3 раза. Но при этом прирост производительности труда за 11 лет в промышленности снизился на 43,3%, в то время как заработная плата возросла в 4,25 раза, в сельском хозяйстве, соответственно, на 77,6% и в 2,61 раза; в строитльстве – в 2,6 раза и в 2,6 раза.
Как видно из этого, нарушался экономический принцип опережения роста производительности труда над заработной платой. Это вело к диспропорциям, и соответственно, появлению дефицита. Население обладало, таким образом, неотоваренную денежную массу. И в последствии это приводило к все большему давлению на товарный рынок. В связи с этим сокращались товарные запасы, например, в 1990 году они по Узбекистану составляли 79 дней товарооборота, тогда как в 1985 году - 155. А поскольку основная масса товаров народного потребления импортировалась из сопредельных регионов и республик, то, как следствие этого процесса, начались сбои в снабжении населения товарами.
С другой стороны, избыток денежных средств стал прямой угрозой денежному обращению, что в конечном счете привело к деформации как структуры потребностей и спроса, так и структуры расходов населения. Это еще больше способствовало появлению дефицита. Начался товарный голод и бум, жители Узбекистана в срочном порядке закупали даже ненужные и залежавшиеся товары. На этом наживались те, кто имел доступ к системе розничной торговли. По некоторым оценкам, первоначальный капитал сегодняшних состоятельных семей был сделан именно в это время и именно теми, кто был занят в системе оптовой, розничной торговли, а также материально-техническом снабжении. Можно сказать, что каждый на рубль товара приходилось 2-3 рубля теневой прибыли[40]. В итоге теневики имели в три раза больше дохода, чем вся торговая система страны.
Несбалансированность спроса и предложения на рынке товаров народного потребления в тот период характеризовался региональной зависимостью от ввоза и импорта из других республик. Так, в 1989 году ввоз составил 14,16 млрд. рублей, в том числе межреспубликанский обмен отечественной продукцией - 12,05 и импорт - 2,11 млрд. рублей, тогда как вывоз - 10,17, в т.ч. межреспубликанский обмен - 8,54 и экспорт - 1,63. Поэлементный анализ показал, что по товарам народного потребления ввоз в республику составил 5,86 млрд. рублей, вывоз 1,94 млрд. рублей, сальдо составило -3,91 млрд. рублей; по продуктам питания, соответственно, 1,61; 0,71 и -0,89 млрд. рублей; по непродовольственным товарам - 4,24; 1,17 и -3,064 млрд. рублей. Удельный вес ввезенной продукции в общем обьеме потребления республики составил 23,3%[41]. Экономическая зависимость Узбекистана предопределила ее социальное положение, а значит усилило давление теневого сектора на общество.
Между тем, общая несбалансированность внутреннего потребительского рынка на начало 1990 года превысила 100 млрд. рублей, в том числе по Узбекистану - 8-12 млрд. рублей[42]. И как результат этого - рост нелегальных отношений и коррупции. Именно на этот период приходилось существенное расширение валютных махинаций, спекулятивных сделок, нелегального производства товаров и услуг. Теневая экономика восполняла дефицита на потребительском рынке и одновременно провоцировала их рост. Она являлась как бы оборотной стороной несбалансированности в любых ее проявлениях. Существующий дефицит обусловил возрастание организованных криминальных экономических структур. Последние же стали фактором дестабилизации не только социально-экономического положения в обществе, но и политической ситуации.
Другим фактором несбаланстированности потребительского рынка стало превышение удельного веса группы «А» (производство средств производства) над группой «Б» (производство предметов потребления) в 2,96 раз в 1980 году и в 2,77 раз в 1990 году (см. таблицу № 1.11). В итоге, население испытывало постоянный дефицит в товарах первой необходимости, и часть в них удовлетворялась за счет нелегальной деятельности на промышленных предприятиях или частных мастерских, куда перекачивались экономические активы.
Таблица № 1.11. Удельный вес производства средств производства и производства предметов потребления в общем объеме промышленной продукции, в %[43]
Годы
Вся продукция промышленности
В том числе:
Группа «А»
Группа «Б»
1980
100
74,8
25,2
1985
100
74,9
25,1
1986
100
75,3
24,7
1987
100
74,4
25,6
1988
100
73,3
26,7
1989
100
72,1
27,9
1990
100
71,3
28,7
Подобное положение приводило к тому, что нарушались договорные обязательства по поставкам продукции: так, в целом по народному хозяйству Узбекистана они были выполнены на 98,2%, при этом нарушили договорную дисциплину 17% объединений и предприятий, которыми не поставлено продукции на сумму 376,7 млн. рублей (в 1989 году этот показатель равнялся 205,2 млн. рублей).
Седьмой фактор - ИНФЛЯЦИОННЫЙ ПРОЦЕСС. Между тем, несбалансированность потребительского рынка спровоцировало привело инфляционную составляющую. Это, в свою очередь, усилило тягу к приобретению дополнительных источников дохода, минуя официальные каналы, поскольку там гарантировалось необлагаемость налогами. Поэтому «естественное стремление «обезопасить» уровень благосостояния семьи от инфляционных тенденций становится ведущим фактором роста теневой экономики»[44]. По расчетам экономистов, инфляциогенный фактор за 1989-1991 годы увеличил темпы роста теневой экономики в 2,5-4 раза. Происходило тезаврирование капитала, вкладывание средств в недвижимость, землю и ликвидные товары с целью защиты средств от обесценивания.
Инфляция в 1990 году по сравнению с 1989 годом в Узбекистане составила всего 3,1%, однако уже в 1991 году – 82,2%, 1992 году – 645,0%, 1993 году – 534,0%, 1994 году – 1568,0%. Адекватно возрастала нелегальная деятельность. По оценкам экспертов, за период с 1988 по 1994 годы доля «тени» в экономике возросла с 25% до 1/3 части ВВП, а по другим расчетам, даже превысила 50%[45].
Здесь следует привести мнение эксперта Игоря Райга, который отмечал, что рост нелегальной экономики зависит в итоге от двух факторов: первый, уровня инфляции баланса наличных денег и размера соответствующего дефицита на товарных рынках; второй, степени риска, связанного с нелегальной экономической деятельностью - уменьшение риска влечет за собой увеличение предложения «черной» рабочей силы[46]. Однако, по нашему мнению, риск играет здесь, как и в рыночной экономике, лишь вторичную роль катализатора роста теневой экономики, основной силой является инфляция наличных денег. Этот особый вид инфляции является непреходящим явлением, а неизбежным следствием в системе, где нет последовательной системы учета и твердых цен для всей экономики, учитывающих значительную нехватку товаров и продовольственных факторов.
Восьмой фактор - ГОСУДАРСТВЕННЫЙ БЮДЖЕТНЫЙ ДЕФИЦИТ, который определил развитие теневой экономики в регионе. Дефицит различных товаров и услуг, по мнению А.Крылова, может быть следствием не только монопольного положения государственных предприятий непосредственно в сфере общественного производства. Глобальная причина дефицита - нарушение законов денежного обращения - также связана с деятельностью государства как финансового монополиста[47].
Дефицит неизбежно появляется, как только нарушаются законы денежного обращения или с ними начинают обращаться волюнтаристскими методами. Бесконтрольная эмиссия денег в первые годы перестройки привели к тому, что дефицит государственного бюджета достиг критического уровня. По расчетам экспертов, в 1985 году по СССР он достигал 13,9 млрд. рублей, в 1986 - 45,5; 1987 - 52,5; 1988 - 80,6; 1989 - 80,7; 1990 г. - 41,4 млрд. рублей. В Узбекистане бюджетный дефицит в 1990 году составил –1,1% от ВВП, в 1991 году уже –3,6%, а в 1993 году достиг –18,3%[48]. Государство оказалось неспособным удержать в эффективном состоянии бюджетную сферу, что вынудило часть работников искать доход в нелегальной сфере. Естественно, в свою очередь, это спровоцировало рост теневых операций, а часть производимых в государственном секторе благ и услуг ушли на «черный рынок».
Девятый фактор - ИСКАЖЕНИЕ В СОЦИАЛЬНО-ПСИХОЛОГИЧЕСКОЙ МОТИВАЦИИ ТРУДА И ПРОИЗВОДСТВА. Существуют представления на причины зарождения теневых отношений в республике с точки зрения социально-психологических мотивов. Работа на государство считалось бесперспективным и бессмысленным делом, ибо оно не могло поощрять и замечать каждого в многомиллионом обществе. Следовало думать только о себе, и считалось, что люди делают вид, что работают, а государство, в свою очередь, что выплачивает заработную плату. Поэтому не менее 25% рабочего времени сотрудники учреждений и предприятий тратили на нелегальную работу, то есть выполнение частных заказов на государственном оборудовании или ресурсах. Было распространены такие явления, как «несуны», хищения, некачественная работа, нарушение сроков работ и прочее.
Эксперт Виктор Зотов на примере ряда стран, в первую очередь, СССР и Китая, пришел к выводу, что «теневая экономика в КНР и Союзе была сформирована на базе азиатского типа цивилизации и являлась заложницей социалистического выбора. Их особенности с антропологической точки зрения связаны с принадлежностью к так называемой культуре стыда, в которой ограничения на асоциальные действия накладываются на человека извне, со стороны коллектива. Ее противоположность - протестанская культура вины, где личность сама, исходя из внутренних импульсов, устанавливает для себя запреты». И.Зотов указывает, что «культурные особенности непосредственно сказываются на экономических отношениях: как в КНР, так и в государствах бывшего СССР принципы взаимного обмена, берущие начало в первобытных обществах, до сих пор играют не подчиненную а ведущую роль. Наиболее ярко это проявляется в массовом восприятии казенного имущества как «чужого», которое можно не только не сохранять и умножать, но и тайно присваивать»[49].
Российский социолог А.Горяновский проводил «включенное» наблюдение на строительном объекте, поставив перед собой цель изнутри изучить структуру теневой экономики. Он показал действие универсальных принципов, которые каждый из нас знает с пеленок. Принцип первый – «украсть можно все». Принцип второй – «воруют почти все, кто может что-то украсть». Восприятие государственного имущества как «чужого» предопределяет крайне низкую «налоговую этику», выражающуюся в готовности людей идти на нарушение обязательств перед финансовыми органами. Ее уровень определяются социологами по специальной методике. Респондентам задаются вопросы типа: «Считаете ли вы налоги слишком высокими?», «Много ли денег растранжиривает правительство?», «Можно ли ему доверять?», «Хорошо ли государство заботится о простых людях?» и т.п., а затем выводятся специальные коэффициенты. Известно, что из развитых стран мира самая строгая налоговая мораль в Швейцарии (коэффициент 1,2), самая либеральная - в Италии (20,6). Эксперт отмечал: «О каких честных отношениях с правительством могли говорить в 1991 году, если по опросам ВЦИОМ, только 12% населения поверило обещаниям не проводить больше обмена денежных купюр и 15% за чистую монету приняли заверения не допустить дальнейшего роста цен».
Таким образом, разнообразные виды нерегламентируемой, неучитываемой и криминальной хозяйственной деятельности существуют во всех странах вне зависимости от их культуры, социального устройства или территориального расположения. Их основу составляют неформальные отношения, коренящиеся в самых древних традициях. Но они не просто признак недоразвитости или сохранения пережитков прошлого. Неформальные (родственные, дружеские) связи - выражение спонтанных склонностей к взаимному обмену и кооперации, отвечающих биологической и социальной сущности человека, и поэтому выступают неотъемлемым условием, без которого не может существовать ни одна цивилизация. Именно архаическая психология лежит в основе современной неформальной экономики. Она произрастает из примитивного хозяйства. Обычай делать щедрые подарки «своим людям» превратился теперь в разнообразные формы непотизма. Как бы с ним не боролись, в любой культуре обычным делом выглядит помощь родственникам при продвижении по службе и опора на близких людей при создании фирмы или любой другой организации. Прямой обмен привычными эквивалентами стоит за бартерными сделками и мелкой спекуляцией. И, наконец, вся криминальная экономика, начиная с рэкета и кончая наркобизнесом, строится на убеждении преступника в том, что нет большого греха в нанесении вреда «чужому» или «плохому» человеку[50].
Неформальная экономическая деятельность фиксируется даже в самых развитых обществах, причем ее «пещерные» формы больше всего распространены среди этнических меньшинств и людей с низким доходом (в США, например, чаще всего ею занимаются выходцы из Азии, Латинской Америки). Это, естественно, поскольку при цивилизованном рынке одним и тем же бизнесом заниматься легально прибыльнее, чем в подполье. Замечено также, что во времена экономических «шоков» теневая активность резко возрастает, ибо в ней находят отдушину те социальные слои, которые не успевают «вписаться» в новые условия жизни. Последний такой всплеск наблюдался на Западе в 1970-е годы, когда экономика перестраивалась под влиянием нефтяного кризиса. В Советском Союзе такая ситуация стала складыватьься с 1986 года, и в последствии развивалась в независимых республиках вплоть до середины 1990-х годов.
Десятый фактор - ГИПЕРТРОФИРОВАНИЕ НАЛОГОВОЙ СИСТЕМЫ. Одна из главных причин, вынуждающая предпринимателей в СССР скрываться в тени, - выходящее за всякие допустимые пределы налоговое бремя. С самого начала считалось, что негосударственная форма собственности – вторична, и ее существование – пережиток прошлого. Чтобы ускорить ее исчезновение с экономической арены поднимали налоги на предприятия негосударственной формы собственности, особенно, индивидуального сектора. Даже в период «перестройки» идеологии КПСС и чиновники с неодобрением смотрели на многоукладную экономику. В связи с этим расширяли налоговое пространство.
Изъятия из прибыли достигали 65%, а согласно некоторым оценкам, и 80-90%, тогда как в западных странах оптимальной долей изъятий из прибыли считалось 33-35%. В этих случаях происходило следующее: во-первых, предприниматель сворачивал производство и переводил капитал за границу; во-вторых, пытался получить квоты и льготы, прежде всего налогового характера, подкупая чиновников; в-третьих, уклонялся от налогов, переходя на наличные расчеты.
Одиннадцатый фактор – КРИМИНАЛИЗАЦИЯ ОБЩЕСТВА. Криминал всегда сопутствовал нелегальным операциям, а с реформированием социалистической системы с 1985 года «всплыли» уголовные элементы, стремящиеся теперь прибрать к своим рукам. Организованная преступность сразу оценила выгоды рыночной экономики и стремилась легализовать те средства, которые были накоплены в предыдущие годы. Значительная часть «общака» попала в контролируемые банки, были инвестированы в предприятия и производства. Бандиты стали именоваться бизнесменами и предпринимателями. Для борьбы с конкурентами они использовали внеэкономические методы – убиства, грабежи, налеты, причем, работая в паре с правоохранительными органами, они направляли мощь государства против рыночных «врагов».
Поэтому не зря с самого начала становления рыночных отношений со времен кооперации 1960-х гг., возрождения индивидуального труда в 1980-х, а затем и частной собственности в начале 1990-х годов у жителей постсоветского пространства формировалось негативное отношение к подобным процессам. От тех лиц, кто отрицательно высказался относительно функционирования новых форм хозяйствования, основной мотив выдвигался, что эти предприятия связаны с теневой экономикой, их работники занимаются хищениями с государственного сектора, добывают сырье, материалы и продукцию по неофициальным каналам и перепродают населению по фантастическим ценам. Это мнение усиленно поддерживались коррумпированными чиновниками и тенекратами, которые получали соответствующую «дань» от деятельности предпринимателей. Таким образом, в сознании граждан государство тоже становилось «бандитом в законе». Поэтому в представлении некоторых предпринимателей понятия «государственный» и «уголовный» рэкет сливался. Взяточникам из госсектора кооператоры вынуждены были платить «дань» порой чаще, чем шантажистам «с улицы». Во время одного из социологических опросов, проведенных в 1989 году в Ташкенте, был задан вопрос: «Известны ли вам случаи, когда кооператорам приходилось давать взятки для ускорения, позитивного решения вопросов, связанных с регистрацией кооперативов и организацией их хозяйственной деятельности?» и в 30% опрошенные ответили, что приходилось часто слышать о таких случаях, а 24% заявили, что это не отдельные случаи, а правило[51].
Двенадцатый фактор - НЕТРУДООБЕСПЕЧЕННОСТЬ НАСЕЛЕНИЯ. Известно, что проблема безработицы стала актуальной для многих трудоизбыточных регионов, как Азия, Латинская Америка, Африка, и именно здесь отмечался рост теневой экономики, в частности, подпольного производства (наркотики, проституция, рэкет, контрабанда) и коррупции. По оценкам специалистов, изучавших проблему в ходе полевых исследований, в некоторых населенных пунктах Узбекистана, Кыргызстана, Казахстана, Таджикистана безработица в 1989 году достигала 80% трудоспособного населения. Расхождение официальных и экспертных данных можно объяснить можно в факте существования фиктивной экономики. Так, многие мужчины лишь числились в совхозах и колхозах для получения наделов под личное подсобное хозяйство, которое в условиях товарного и продуктового дефицита превращается в основной источник дохода. Подспорьем выступала и заготовка трав, содержащих наркотические вещества.
По данным Института экономики АН Узбекистана, в 1988 году в республике насчитывалось более 1,6 млн. незанятых в общественном производстве, из них около 700 тыс. - многодетные женщины. По оценкам Совета по изучению производительных сил (СОПС), скрытая безработица составляла 1-1,2 млн.человек[52]. Через десять лет часть нетрудоустроенного населения начнет активную трудовую миграцию по странам СНГ, их число достигнет 1-1,5 млн. человек, и 80% из них осядут в России.
Тринадцатый фактор – ОТСУТСТВИЕ ИЛИ СЛАБОСТЬ ГРАЖДАНСКОГО ОБЩЕСТВА. Такие организации идеологического типа – коммунистическая партия, комсомол оказались беспомощными перед натиском рыночной стихии, они не смогли перестроиться и подчинить эти тенденции себе, как удалось, к примеру, в Китае. Лидерам этих структур больше понравилось влиться в теневые структуры, позволяющие им извлекать прибавочный продукт и располагать большей мощью, чем в партийно-государственных структурах. Данную ситуацию точно подметил эксперт Э.Дюркгейм, описывая ситуацию в СССР, «когда новые формы социального общения (associability) развиваются гораздо медленнее, чем под действием экономических изменений исчезают старые формы солидарности». Профсоюзы перестали играть свою роль защитника трудового населения, ибо уже не располагал теми необходимыми средствами, что перераспределялось им от государства. Рыночные механизмы социальной защиты были развитьы слабо, и поэтому лишь коррупция обеспечивала граждан необходимыми ресурсами выживания.
Известно, что тотальное огосударствление в СССР блокировало появление автономных организаций гражданского общества – обычных политических партий и профсоюзов, благотворительных организаций, торговых союзов. Они появились в середине 1980-х годов, но были еще слабыми, были крайне агрессивными (как сосредоточие протестного потенциала) и находились под особым контролем правоохранительных органов, ограничившие их влияние. Цензура в прессе, хотя и ослабла, но продолжала существовать. Граждане пытались защищать свои права в митингах и демонстрациях, в некоторых случаях борьба между социальными силами вылились с межэтнические конфликты. Безусловно, этими процессами умело управляли теневые структуры, которые требовали уступок от правительства в доступе к власти, в частности, в Узбекистане к таким отоносились кланы и организованная преступность. К началу 1990-х годов советские организации в значительной степени распались, а новые только начинали возникать, причем с большими трудностями – оказалось, у людей слабо выработаны навыки самоорганизации.
Американский эксперт Григори Гроссман, основываясь на мнениях специалистов, указал на следующие причины теневой экономической деятельности в СССР[53]:
1. Почти во всех сферах экономики легальная частная деятельность запрещена; в тех же немногих, где такого запрета нет, действует тяжелое прогрессивное налогообложение.
2. Многие товары массового потребления облагаются крайне высокими косвенными налогами; цены же на другие товары субсидируются государством. Все это создает возможность предлагать покупателю более дешевые товары без госнаценки, используя для их производства дешевое государственное сырье.
3. Практически все цены находятся под централизованным контролем, причем государственные цены обычно ниже рыночных, что стимулирует спекуляцию.
4. Из-за намеренно заниженных цен существует завышенный спрос на многие товары, создающий хронический дефицит.
5. Внутригосударственные цены на многие товары резко отличаются от цен в других странах, что приводит к росту контрабанды.
6. Система планирования и управления работает вяло, что ведет к хронической нехватке товаров и услуг, безразличию к нуждам потребителей.
7. В результате сознательной политики правительства постоянно не удовлетворен спрос на интеллектуальные услуги, связанные с искусством, литературой, религией, этническими ценностями, молодежной культурой и т. д.
8. Все общество находится под жестким бюрократическим контролем со стороны государства.
9. Абсолютное господство государственной собственности провоцирует (несмотря на большие санкции за ее хищение) стремление ее расхищать или использовать в целях личной наживы у тех, кто работает в госсекторе. Речь идет о своего рода «крипто-частной» деятельности («crypto-private» operation), основанной на ресурсах, «позаимствованных» из госсектора (сырье, оборудование, рабочее время). Именно это и является, по мнению Г.Гроссмана, главным источником неофициальных личных доходов.
Нужно заметить, что становление теневой экономики в СССР происходило на фоне борьбы факторов как сдерживающих, так и стимулирующих развитие этих процессов. «К сдерживающим факторам эксперты относили следующие:
- низкая степень дифференциации населения по уровню материального достатка;
- отсутствие крупных денежных сбережений у большинства населения;
- жесткое законодательство и практика работы правоохранительных органов;
- массовое сознание, негативно воспринимающее обход закона в корыстных целях;
- ограниченность запросов населения из-за отсутствия информации.
К стимулирующим факторам, в свою очередь, относили:
- рост потребностей вместе с ростом доходов у всех слоев населения;
- опережающая динамика доходов в сравнении с ростом производительности труда, относительно низкие темпы роста производства потребительских товаров и услуг;
- прогрессирующий рост надежных накоплений у населения;
- -возрастающее желание «овеществить» денежные средства, как способ спасения их от инфляции;
- -сдерживание экономической инициативы, уход активных предпринимателей в теневой бизнес;
- накопление относительно больших средств в руках дельцов теневой экономики и сращивание ее с уголовной преступностью;
- естественное стремление населения максимально поднять свои доходы, используя в этих целях любые способы, что в условиях ограничения легальных возможностей толкает людей в сферу теневого бизнеса;
- монополизм в экономике, диктат производителя, полная бесправность конечного потребителя – населения»[54].
Исходя из этого, как в СССР, так, безусловно, и в Узбекистане сформировалась особая структура советской теневой экономики. Так, по мнению К.Улыбина, она подразделялась на три крупные сферы или, точнее, виды деятельности:
- криминальная деятельность, куда относилась добыча доходов незаконными способами. В их ряду особо выделялся уголовный промысел, сопряженный с получением доходов с помощью таких преступных действий, как разбой, грабежь, кража личного имущества, вымогательство, наркобизнес, проституция. Сюда также включались взяточничество и коррупция, рэкет и игорный бизнес, спекуляция и хищения - словом, все действия, предусмотренные уголовным законодательством;
- нелегальное (скрытое) предпринимательство. По мнению эксперта данная сфера теневой экономики была достаточно широко развита в СССР и включала в себя различные виды скрытой индивидуальной и артельной деятельности: извоз, строительно-ремонтные работы, ремонт легковых автомашин, оказание различных бытовых и медицинских услуг, сдача в найм жилья, репетиторство, самогоноварение, частнопредпринимательская деятельность на госпредприятиях, нелицензированное изготовление и продажа соответствующих товаров кооператорами и индивидуалами и т.п. Весь оборот нелегального предпринимательства по Союзу составлял в 1989 году около 50-55 млрд. рублей, а в различных его формах в той или иной мере участвовало 30-40 млн.человек;
- легальная негативная (фиктивная и дефективная деятельность в государственном секторе. Как отмечал К.Улыбин, часть нетрудовых доходов в госсекторе составляли доходы, рост которых явно был несоразмерен с ростом создаваемых благ. Часто эти доходы выплачивались фактически за бездеятельность. В одних случаях они имели монопольный характер и обеспечивались с помощью завышения цен на реализуемую продукцию, в других - связаны с упадком производства в тех или иных сферах и вынужденной оплатой государством сверхзатрат соответствующим производителям. О незаработанном получении доходов свидетельствует опережающий рост фонда заработной платы по сравнению с обьемом выпускаемой продукции. В 1989 году такого рода доходы составили около 25 млрд. рублей. Кроме того, как указывал эксперт, значительная часть нетрудовых доходов образуется путем выплаты зарплаты за выпуск фактически ненужной продукции и вредную деятельность, что широко было распространено в период жесткого централизованного планового управления. За такую антиэкономическую деятельность люди получали доходы часто значительно большие, чем за действительно полезную деятельность. Вполне очевидно, что зарплата за фиктивную и дефективную деятельность являлась фактически вычетом у тех, кто создавал позитивные блага, и с полным основанием К.Улыбин относил их к нетрудовым доходам (они составляли не менее 30 млрд.рублей). Как утверждали эксперты Института экономики АН СССР, совокупная плата за ложный труд (включая избыточные доходы и огромные потери в народном хозяйстве) достигали 83 млрд. рублей в год[55].
Т.Корягина также подразделяла теневую экономику на три крупных блока[56]:
- неофициальная экономика, в которую входят все легально разрешенные виды экономической деятельности. В их рамках имеет место нефиксируемое официальной статистикой производство товаров и услуг, сокрытие этой деятельности от налогов и т.п.;
- фиктивная экономика, то есть «экономика» приписок, хищений, спекулятивных сделок, взяточничества, связанных с получением и передачей денег;
- подпольная экономика, то есть запрещенные законом виды экономической деятельности. Именно в рамках этого блока теневой экономики Корягиной изучались масштабы организованной экономической преступности. За юридическую основу она брала принятый в ноябре 1986 года Закон СССР об индивидуальной трудовой деятельности, где определены запрещенные виды деятельности в производстве товаров и услуг. Осуществление такого рода работ каралось в соответствии с действующим уголовным законодательством Союза ССР и союзных республик.
Ю.Козлов подразделял теневую экономику на три основных элемента: стихийную (противозаконную, не санкционированную государственными органами) индивидуальную трудовую и артельную деятельность, черный рынок товаров и услуг и деятельность устойчивых организованных преступных групп в экономической сфере[57].
С.Плишкин выделяет пять уровней нерегулируемой подпольной экономики:
1. Негативные (зачастую уголовно наказуемые) явления, происходящие в условиях нормальной легальной деятельности: искажения экономической информации, выпуск и поставка недоброкачественной продукции, злоупотребления с ценами, взяточничество, экологические преступления, финансовые нарушения, преступная экономия на охране труда и технике безопасности. Их побудительная причина - интересы предприятия в целом.
2. Использование управляющими основных фондов, оборотных средств, финансовых ресурсов и рабочей силы в целях личного обогащения.
3. Незарегистрированная трудовая деятельность (индивидуальная, коллективная, использование «черной» рабочей силы).
4. Криминальная экономика - изготовление и сбыт алкогольных напитков и наркотических средств, проституция, спекуляция, запрещенные азартные игры, торговля краденым, ростовщичество и т.д.
5. Элементы натурального хозяйства - домоводство, садоводство и огородничество и т.п., осуществляемые для личного или семейного потребления без выхода на рынок.
По мнению Сергея Плишкина первые три уровня и составляли содержание экономической преступности[58].
Можно сказать, что к концу 1980-х годов в Узбекистане сформировалась специфическая система теневой экономики. Она включала в себя следующие сферы[59]:
Сфера первая - нерегистрированная или неофициальная экономика. Сюда включались все виды социальной и хозяйственной деятельности и предпринимательства в существующих секторах экономики Узбекистана, которые были разрешены законодательством и санкционированы государством, однако в них имели место факты укрывательства от официальных служб (прежде всего, статистических и налоговых служб) источников и размеров доходов, обьемы оборота, суммы произведенной и реализованной продукции, а также оказанных услуг. Они, как правило, не учитываются в бухгалтерской и статистической отчетности. Между тем, по подсчетам некоторых экспертов, предприятия укрывали от 30% до 50% валовой выручки, в зависимости от отрасли и региона: чем дипрессивнее был район и менее оборачиваемы капиталы, тем меньше была доля сокрытия.
Конечно, суммы выявленных сокрытий были незначительны, поскольку в условиях распада СССР было трудно проконтролировать все товарные и материальные потоки. Следует учитывать и то, что часть проверяющих просто снижала долю сокрытия, взамен получая «награду» от проверяемых. Так, в республике в 1991 году только единичными проверками, проведенными налоговыми органами, было выявлено и дополнительно изъято в бюджет 376 млн. рублей, а за 1-ое полугодие 1992 года - около 1 млрд. рублей. Были наложены штрафы за нарушения налогового законодательства на 5,3 тыс. должностных лиц и граждан на сумму 2,7 млн. рублей[60]. Но уже тогда отмечалось, что значительные доходы скрывали от налогообложения кооперативы и занятые индивидуальной трудовой деятельностью: в 1989 году сокрытые объемы оценивались в 1,4 млрд. рублей, а в 1990 году - уже 4,2 млрд. рублей. В Сырдарьинской области, например, 788 организаций нарушили налоговое законодательстыво, а в результате перепроверок обнаружилось недовложение в госбюджет 517 млн. рублей. В 231 организация области допускали противозаконные расходы и траты, обман и хищения[61].
Как считала Т.Корягина, сокрытые суммы в официальных структурах недоступны для проверок, а то, что получает государство, составляет лишь видимую часть айсберга, подводная же часть которого надежно укрыта теневой экономикой. По ее мнению, соотношение между потенциально возможными поступлениями, например, из индивидуального сектора и фактически имеющими место составлял 50:1, то есть вместо 50 рублей государство получало лишь 1 рубль[62].
Эксперт Игорь Рогов отмечал в начале 1990-х годов, что в Казахстане всего 0,3% трудоспособного населения ежегодно подавала декларацию о доходах, а между тем именно эта форма позволяла выявить нетрудовые доходы и, следовательно, выступала серьезным фактором сдерживания людей от экономических преступлений[63]. В Узбекистане в конце 1980-х годов менее 1% экономически активного населения декларировали свои доходы, а 56% предприятий кооперации «недоучитывали» от отчетах своих доходы, 87% занятых индивидуально-трудовой деятельностью скрывали до 50% объема выручки[64].
Между тем, в других странах подобное не является новостью, так, в США в те годы около 9% населения скрывали свои доходы (в основном это нелегальные иммигранты, временщики), каждый шестой уменьшал свои доходы. В Канаде госказна недополучала около 14% от сокрытия гражданами своих доходов, а в Латинской Америке этот показатель достигал 30% и более[65]. Налоговые службы России также были не в состоянии определить доходы у частных лиц и компаний, поскольку они хранились за границей. В 1992 году эти вклады достигали суммы $12-20 млрд., хотя в августе 1991 года их объемы были меньше - всего $8-10 млрд.[66]
По данным журнала «Деньги», порядка $50 млрд. в обход существующих законов с конца 1980-х - начала 1990-х годов нелегальным способом уплыли из России зарубеж. Эта сумма составляла на тот момент примерно 60% от суммы внешнего долга СССР[67]. В связи с этим госбюджет страны недополучал значительные валютные средства. По приблизительным подсчетам Министерства экономики РФ, ежегодно в казну не попадало 30-40% причитающихся налогов. Департаментом налоговой полиции в 1993 году было выявлено 3,1 тыс. преступлений и правонарушений, связанных с сокрытием доходов от налогообложения в крупных и особо крупных размерах, а в 1994 году выявлено 8,3 тыс.[68] Уже тогда эксперты заявляли, что многие нарушения законодательства носят особо опасный для российской экономики характер, так как связаны с «отмыванием» капиталов, добытых преступным путем; утечкой валютных средств за рубеж; сращиванием криминальных структур с рыночной; развитием внебанковского оборота наличности. По некоторым оценкам, только в г.Москве необлагаемые налогами наличные обороты криминальных структур составляли половину доходной части федерального бюджета. Так, например, когда в 1993 году производился обмен купюр, никому не известные коммерческие структуры обращались с просьбами обменять наличность в пределах от 0,5 до 1,5 трлн. рублей.
В итоге, в постсоветских республиках в первые годы независимости сформировалось три вида неплатильщиков налогов:
Первый вид - бизнесмен вел свою деятельность без регистрации в налоговой инспекции и соответственно не платил налоги. Так, только в России в 1993 году усилиями налоговой полиции было разыскано более 1 тыс. незарегистрированных в органах налогоплательщиков, фактически нелегально занимающихся предпринимательсткой деятельностью и, таким образом полностью скрывающих доходы. В 1994 году их количество превысило 12 тыс[69]. В Узбекистане, по оценкам экспертов, на 100 зарегистрированных предприятий приходилось до 20 незарегистрированных[70].
Второй вид - бизнесмен частично платил налоги, потому что они были относительно малы, например, налог на имущество, на пользователей дорог, но уходит от оплаты НДС и налогов на прибыль (доход).
Третий вид - бизнесмен представлял справки в налоговую инспекцию, что деятельность вел с нулевым балансом или заявлял, что финансово-хозяйственную деятельность не осуществлял по разным причинам. При осуществлении проверок он мог откупиться взяткой.
Безусловно, каждый вид неплатильщиков заслуживал особого внимания. И если во втором и третьем виде выявление нарушителей налогового законодательства возможно в результате документальных проверок, то выявить первый вид неплательщиков возможно было только при применении оперативно-розыскных мероприятий в системе налоговой полиции. Например, в России подобными службами в 1994 году было привлечено к уголовной ответственности за уклонение от подачи декларации о доходах 78 человек (в 1993 году - 34 чел.). Число лиц, совершивших сокрытие доходов от налогообложения, в 1994 году по сравнению с предыдущим возросло в 3,2 раза, а противодействие или неисполнение требований налоговой службы в целях сокрытия доходов или неуплаты налогов возросло почти в 1,5 раза. Наибольшее количество выявленных правовых нарушений приходилось на коммерческие структуры: товарищества с ограниченной ответственностью – 25%; индивидуальные частные предприятия – 11%; акционерные общества закрытого типа – 8%; совместные предприятия – 5%. Кроме того, нарушения налогового законодательствабыли выявлены у 70,3% проверенных коммерческих банков[71].
Сфера вторая - дезинформационная или фиктивная экономика, основы который были заложены еще в период первых социалистических «побед», когда от предприятий, отраслей, регионов и всего народного хозяйства в целом требовались решения невыполнимых задач. Именно в этот период стало возможным путем фальсификации отчетности, приписок, мошенничества с документами и получать материальные и денежные блага. Какие же были пути коррупционного обогащения на предприятиях СССР, выпускающих, например, сталь, продукты нефтепереработки или другие средства производства, которые при не должны были, как правило, выходить за пределы оборота между государственными предприятиями. Эксперты давали следующий ответ:
- производилось больше продукции, чем указано в отчетности, а доходы от продажи излишка по разным схемам перераспределялись в частный сектор;
- в результате внедрения достижений научно-технического прогресса и улучшения организации труда снижалась себестоимость продукции, однако это не указывалось в бухгалтерской отчетности, а разница между истинной и «официальной» также уходила «налево»;
- перепродавалось «в сторону» без отражения в отчетах часть сырья, материалов и других средств производства, получаемых предприятием;
- бюрократы получали взятки от заводов-клиентов за поставку им продукции данного предприятия;
- дополнительные взятки брались за своевременные и качественные поставки;
- оформлялись участия в фиктивных платежах третьим лицам: собственным работникам, поставщикам, получателям продукции и т.д.;
- производилась оплата «мертвым душам», то есть несуществующим работникам;
- оформлялся сбыта несуществующей продукции предприятию-получателю, которое подтверждало фиктивные поставки и участвовало в дележе добычи (крупномасштабные «хлопковые дела» в Узбекистане).
Известно, что в сельском хозяйстве СССР была «развита» система фальсификации отчетности. Так, например, в 1988 году только в 12 проверенных районах Узбекистана было выявлено скрытых от учета 2,7 тысячи гектаров посевов хлопчатника, 1,2 тыс.га - риса, 2,4 тыс. га - овоще-бахчевых культур. Только за счет сокрытия посевных площадей в теневую экономику поступило незаконных доходов на сумму свыше 42 млн.рублей[72].
Существовало искажение отчетности и в других отраслях народного хозяйства. Только в городе Ташкенте в 1989 году из 146 проверенных прокуратурой обьектов в 58 были вскрыты факты приписок и очковтирательства. В 118 бюджетных учреждениях и хозяйственных организациях было выявлено незаконных расходов на 205 тыс. рублей, а в организации Главного управления торговли города общая сумма задолженности по недостачам достигла 1,8 млн. рублей[73].
Как считали некоторые эксперты, некоторые явления дезинформационной экономики принято называть «недостатками планирования», хотя эти недостатки были связаны со злоупотреблением служебным положением, взяточничеством, коррупцией, хищением. Примером может служить тот факт, что выделявшиеся Ташкентскому городскому управлению торговли в 1987 году товарные фонды существенно превышали задания по товарообороту. Тем самым обеспечивалось заранее премирование за перевыполнение плана, создавались условия для непропорционального распределения выделенных фондов. Еще один пример: главное территориальное управление МТС Ташкентской области в 1987 году утверждало подведомственному обьединению не предусмотренный методикой планирования показатель «в том числе хранение», подразумевая под ним стоимость продукции, перевозимой транспортом обьединения (но не реализуемой через предприятие по поставкам), что вело к двойному счету одних и тех же поставок, получению дополнительной выручки от завышения складской наценки, экономическому стимулированию обьединения в результате обмана предприятий-потребителей продукции. По данным прокуратуры, теневая прибыль достигла 1,2 млн. рублей, из которых на момент проверки удалось установить в наличии только 0,3 тыс. рублей[74].
Порочность корректировки планов особенно ярко проявлялась, когда планы уменьшались на величину возврата потребителем недоброкачественной продукции. Наиболее значительным по масштабам и опасным по последствиям явлением этой экономики следует считать приписки, или, как отметил Сергей Плишкин, «точнее, различные искажения экономической информации как способ получения коллективных нетрудовых доходов»[75]. Формы и способы приписок менялись в период социализма практически одновременно с изменениями хозяйственного механизма, формами и методами планирования, управления, организации, оценки и экономического стимулирования.
Интересен анализ развития фиктивной экономики в зарубежных странах. Так, к 1990 году треть зарегистрированных в Венгрии частных фирм существовали только на бумаге. Фиктивность многих из них была определена в рамках проводимых проверок Центрального статистического управления тех фирм, численность персонала которых по уставу не превышает 50 человек. В итоге не удалось обнаружить сколько-нибудь заметных следов практической деятельности многих обществ с ограниченной ответственностью. По мнению экспертов, большинство представителей «среднего бизнеса» в Венгрии утаивали от государства свои доходы, искусственно создавая «нулевое сальдо» в своих ежегодных финансовых отчетах налоговой инспекции[76].
В России - схожая проблема. Как заявил заместитель начальника московского отделения Интерпола Алексей Терехов, в начале 1990-х годов работало лишь менее половины созданных совместных предприятий. Только четверть из них занимались заявленным в уставе бизнесом. Из каждых 5 два-три финансировались из сомнительных источников. Многие являлись просто фиктивными структурами. Зачастую они представляли собой компании из одного человека, созданные для проворачивания валютных операций[77].
Сфера третья - нелегальная или подпольная экономика, включавшая те формы производственной и непроизводственной деятельности, которые были запрещенны действующим законодательством. Сюда эксперты относили виды социалистического хозяйствования, являвшие или прерогативой государства (например, изготовление денег и ценных бумаг, производство оружия и боеприпасов, наркотиков и психотропных веществ, а также прекурсоров для медицинских целей, лекарств и лечебных препаратов, алконгольной и табачной продукции, а также услуги розыскной службы, охраны, научные исследования специфического характера и др.), или носили явный антиобщественный характер (проституция, азартные игры, организация закрытых спортивных мероприятий – «кровавый спорт» и пр.).
Подпольная экономика характеризовалась с начала 1960-х годов до середины 1980-х дополнительным производством товаров и оказанием услуг, которые фактически служили дополнением к официальному. Между тем, постепенно данная сфера трансформировалась в криминальное производство: фальшивомонетничество, изготовление контрафактной продукции, оружия и наркотиков. Особенность подпольной экономики - подделка старины. Так, к примеру, в Китае подпольные мастера смогли сохранить древние технологии изготовления фарфоровых и бронзовых изделий, особенно и методы их искусственного старения, что позволяет осуществлять мошеннические операции. В США подпольная экономика также характеризовалась подделкой кредитных карточек: если в 1970-е годы убытки от этого не превышали $25 тыс. в год, то в1980-е годы эта цифра выросла до $100 млн. в год; только в 1986 году за эти преступления было привлечено к ответственности 1,39 тыс. человек, что на 2,24 раза больше, чем в 1985 году[78].
Для Узбекистана, как, впрочем, и всех стран Центральной Азии, наиболее характерной для нелегальной экономики являлось производство наркотиков. Этот рынок реагировал наиболее гибко на деструктивные и аномальные потребности людей. Исходя из этого, О.Осипенко отмечал: «Более правильным был бы трезвый взгляд на наркобизнес именно как на профессиональное предпринимательство рыночного типа - предпринимательство, с одной стороны, действительно не обретшее пока контуров высококонцентрированного и высокоцентрализованного бизнеса организованной преступности, а с другой - не допускающее пренебрежительных оценок его как скромной формы незаконной индивидуально-трудовой деятельности»[79]. Нужно заметить, что автор был прав, поскольку уже после распада СССР наркопроизводство станет самым ведущим сектором теневой экономики региона, а Узбекистан станет в большей части транзитной и потребляющей страной. Между тем, согласно данным официальной статистики, численность больных, состоящих на учете в медицинских учреждениях с диагнозом наркомания и токсикомания в 1980 году достигало 14,4 на 100 тыс. человек населения, 1985 году – 12,9, 1988 году – 24,5, 1990 году – 23,2. В то же время на профилактическом учете в связи со злоупотреблениями наркотическими средствами находилось 3,6 тыс. человек[80].
О.Осипенко тогда отмечал о значительном ущербе, наносимым комплексом деяний, связанных с наркоманией, при их экономической оценке речь шла о десятках миллионов рублей на конец 1980-х годов: «Хозяйственный и моральный ущерб от наркобизнеса вполне соизмерим с потерями в официальном народном хозяйстве страны, порожденными развитием других сфер теневой экономики». Уже на примере западных стран можно было говорить об значительных объемах наркобизнеса. Например, в 1980-х ежегодные потери от наркомании в США составляли около $80 млрд., а оборот наркомафии достигал $350 млрд., причем часть этой суммы инвестировалась в международную финансовую систему, то есть «отмывалась»[81].
К подпольной экономике относили и фальшивомонетничество. Так, только по России, по данным на 1994 год, в структуре фальшивомонетничества преобладала подделка российских бумажных денег - 90,4%. По уголовным делам данной категории за последнее время изъято поддельных денег на сумму 9,5 млрд. рублей, 1,4 тыс. приватизационных чеков, огромное количество валюты[82]. В Узбекистане за период с 1983 по 1994 гг. было выявлено 124 факта реализации неофициальными менялами фальшивых банкнот на общуу сумму $20,4 тыс.[83]
Сфера четвертая - криминальная экономика, являющейся составной частью совершаемых уголовных и хозяйственных преступлений. Данную сферу эксперты условно делили на две крупные подсферы:
Первая подсфера - экономические преступления, отраженные в Уголовном кодексе. Сюда включались объемы хищений, взяток, откатов, грабежей, разбоев, а также доход, полученный от сбыта ворованных вещей, рэкета, шантажа, вымогательства, организации притонов, сутенерства и проституции.
О масштабах этого рода деятельности за период с 1985 по 1990 годы свидетельствуют статистические данные по Узбекистану, приведенные в таблице №. Эти преступления были включены в теневую экономику, поскольку основой посягательств выступали имущественные отношения, получение незаконного дохода. Между тем, по экономическим преступлениям в СССР Узбекистан занимал третье место[84]. Однако, по мнению экспертов, статистикой учитывалось не более 3% хозяйственных преступлений из-за их высокой латентности. К концу 1980-х годов наиболее криминогенными считались агропромышленный комплекс, государственная торговля и потребительская кооперация: на их долю приходится до 60% всех выявленых экономических преступлений и до половины хищений[85]. За 1988 год общая сумма недостачи, хищений и порчи товарно-материальных ценностей достигла в республике 75 млн.рублей, причем возмещено было чуть меньше четверти этой суммы[86]. Всего за период 1985-1992 годы удельный вес имущественных преступлений в Узбекистане возрос с 22% до 31,8%.
Согласно официальным данным, в 1990 году лишения права занимать определенные судом должности или заниматься определенной деятельностью как основная мера наказания была назначена 393 осужденным и как дополнительное наказание – 3592 осужденным. Конфискация имущества как дополнительная мера наказания определялась 3361 осужденному. Из таблицы № 1.12 можно заметить, что высок удельный вес граждан в возрасте 30-49 лет, то есть тогда, когда люди уже имеют определенные должности в системе производства, управления, контроля, обладают опытом, наыками и знаниями.
Таблица № 1.12. Состав осужденных в Узбекистане, в %
Показатели
1985
1986
1987
1988
1989
1990
Осужденные, всего
100
100
100
100
100
100
Из них в возрасте, лет:
14 - 17
5,9
5,7
7,0
6,9
7,6
8,6
18 - 24
21,2
19,4
19,3
20,3
21,5
22,6
25 – 29
24,4
23,5
24,7
26,0
27,3
25,5
30 – 49
40,1
40,2
38,6
37,6
36,3
35,8
50 и старше
8,4
11,2
10,4
9,2
7,3
7,5
Из общей численности осужденных:
- женщины
9,3
11,6
11,0
11,1
10,3
10,0
- ранее осужденные
13,4
12,7
13,7
15,1
8,6
14,2
- трудоспособные лица, не работавшие и не учившиеся
19,4
16,1
16,8
17,8
18,6
20,4
Высока также была доля и молодежи в совершении преступлений, в частности, в хищениях государственного или общественного имущества и обмане покупателей их удельный вес составлял 1/2, кражах и разбоях – 4/5, хулиганстве – 2/3 (см. таблицу № 1.13).
Таблица № 1.13. Удельный вес молодежи в возрасте до 30 лет в общей численности осужденных по отдельным видам преступлений, в %
Показатели
1987
1988
1989
1990
Всего осуждено
51,0
53,2
56,4
56,6
В том числе:
- за хищения государственного или общественного имущества
44,0
47,6
57,1
59,8
- за мелкие хищения государственного или общественного имущества
43,0
41,3
48,4
48,7
- за преступления против личной собственности граждан:
А) кражи
80,4
80,9
79,6
80,4
Б) грабеж и разбой
86,7
85,4
84,0
83,9
- за спекуляцию
30,2
32,9
33,7
43,1
- за обман покупателей и заказчиков
51,0
53,1
51,6
50,9
- за незаконное изготовление, сбыт, хранение крепких спиртных напитков домашней выработки
9,5
16,5
6,1
28,6
- за умышленное убийство и покушение на убийство
45,1
47,8
45,3
41,5
- за умышленное тяжкое телесное повреждение
51,0
49,6
47,9
48,2
- за изнасилование и покушение на изнасилование
74,2
75,6
79,1
74,0
- за преступления, связанные с наркотиками
37,0
31,8
37,8
34,8
- за хулиганство
65,0
64,3
64,4
63,9
- за нарушение правил безопасности движения и эксплуатации транспортных средств, повлекшие тяжкие последствия
53,6
52,9
52,8
51,1
Страдал от преступных элементов, прежде всего, предпринимательский сектор: так, по исследованиям 1992 года, 67% опрошенных в Узбекистане бизнесменов подтвердали имевшие место случаи рэкета и вымогательства денег и продукции; 11% приводили конкретные примеры причинения кооперативам, малым предприятиям, частным хозяйствам материального ущерба; 17,6% - факты физической расправы, психологического давления их и членов семей[87]. В работе «Организованная преступность и борьба с ней» эксперты Юрий Антонян и Владимир Пахомов отмечали: «Авторитеты уголовного мира быстро увидели возможность легкого и безопасного доступа к значительным денежным средствам путем шантажа, угроз разоблачения, физического насилия над дельцами. Используя названные методы, они вынудили последних систематически передавать часть нетрудовых доходов в свою пользу, почти безнаказанно паратизируя таким образом на преступниках в сфере экономики»[88].
Почти такая же тенденция имела место и в других странах. К примеру, 93% всех правонарушений в Великобритании - это хищения собственности и лишь около 6% - случаи применения насилия. Снижение уровня преступности в стране на 5% в течении 1987-1988 годов произошло, в основном, за счет сокращения краж. К самой распространенной форме преступности в Великобритании относили мошенничество. Только незаконное потребление электроэнергии ежегодно обходилось государству в 50 млн. фунтов стерлингов. Потери государственной железнодорожной компании «Бритиш рейл» в результате мошенничества составляли 35-50 млн. фунтов стерлингов ежегодно[89].
Объем незаконных присвоений в СССР за 1988-1990 годы составил 40-50 млрд. рублей. Это 7-8% произведенного национального дохода, или около 10% фонда заработной платы в народном хозяйстве страны. На воровской промысел приходилась солидная часть доходов теневой экономики. Его доля приближается к трети общего объема нетрудовых доходов. Как заявляли эксперты, именно этот криминальный вид деятельности вел к усилению необоснованной дифференциации доходов в период перехода к рыночным отношениям. Как уточнял К.Улыбин, масштабы перераспределения доходов из-за этого в достигали 20-30 млрд. рублей в год[90].
Вторая подсфера - это те общественные потери, которые складываются в результате совершения криминальных действий. К сожалению, советская статистика не давала никаких цифр на сей счет, но можно было проводить параллели с другими странами. К примеру, в начале 1990-х годов преступления обходились США в $425 млрд. в год. Это стоимость прямого и косвенного ущерба от преступлений против собственности и насильственных преступлений, затрат на лечение жертв нападения и прочих расходов, например, вплоть до потери дохода семьей убитого таксиста[91]. Это также расходы коммерческих предприятий и потребителей на одну только личную безопасность, включая сигнализацию, вооруженную охрану и замки, которые достигали примерно $65 млрд. Между тем, частные и государственные компании в Великобритании потратили на содержание систем безопасности в 1986 году 1,3 млрд. ф.с. А содержание правоохранительных органов только на территории Англии и Уэльса обходилось налогоплатильщикам примерно в 6 млрд. ф.с. в год[92].
Между тем, ежегодный ущерб, которая терпит экономика больших городов США от высокого уровня преступности, достигала $50 млрд. Американские экономисты подсчитали экономическую стоимость такого неуловимого ущерба от насильственных преступлений, как изнасилование, убийство, воспользовавшись техникой, ранее применявшейся для анализа правил безопасности с точки зрения затрат и полезного результата. По данным экономиста Теда Миллера, занимающегося проблемами безопасности и здоровья в НИИ «Нэшнл паблик сервис» в Лендовере, штат Мериленд, ценность человеческой жизни, оборванной убийством, составлял в начале 1990-х годов примерно $2,4 млн. Экономический ущерб от изнасилования определялись в $60 тыс., а типичного ограбления или нападения - более $20 тыс. Поскольку каждый год совершается 20 тыс. убийств плюс 2 млн. других насильственных преступлений, то так называемый неуловимый ущерб определялся на уровне в $170 млрд.
Между тем, исследовательская корпорация RAND подсчитала примерную сумму ущерба, которую наносит экономике США синтетический наркотик метамфетамин. Главная опасность метамфетамина, как говорят эксперты, заключается в том, что зависимость от этого наркотика возможно приобрести даже в результате единственного использования. А совокупный ущерб составляет от $16,2 млрд. до $48,3 млрд. В частности, смерти наркоманов и их лечение обходятся в $12,6 млрд. - $16,6 млрд.; ущерб от преступлений, совершаемых жителями США, находящимися под воздействием этого наркотика, и соотвествующая деятельность правоохранительных органов (включая содержание в заключении) стоят от $2,5 млрд. до $15,8 млрд.; снижение производительности труда наносит ущерб в размере $687 млн. и т.д. По данным ООН, наркотики амфетаминовой группы занимают второе место в мире по популярности, уступая лишь марихуане. В мире насчитывается около 25 млн. наркоманов, использующих этот тип наркотиков - для сравнения, пользователей кокаина и героина вместе взятых насчитывается около 28 млн.
По данным исследования Министерства Здравоохранения в Соединенных Штатах метамфетамин - четвертый по уровню популярности наркотик, в 2005 году о его использовании сообщили 0,5% американских домохозяйств (семья или группа людей, живущих вместе и имеющих общий бюджет - в данном случае речь шла о том, что один или более из членов семьи в течение года, предшествующего исследованию, применяли метамфетамин). В США более высока популярность марихуаны, кокаина и героина[93].
В капиталистических странах уделялось внимание также проблемам возмещения морального и материального ущерба жертвам преступности. В Великобритании осуществлялась специальная программа оказания им необходимой помощи, которая частично финансировалась правительством. В соответствии с действующим законодательством судебные органы в каждом конкретном случае рассматривали вопрос о выплате компенсации жертвам преступления вне зависимости от того, задержан преступник или нет. Такая система выплат начала складываться в Великобритании с 1964 года.
Между тем, преступность становилась все более экономически выгодной. Так, исследования состояния молодежной преступности в Бостоне в 1989 году показали, что средняя почасовая плата за преступление составляла от $9,75 до $19 в час (без всяких налогов), тогда как молодежь, имеющая законную работу, получала после вычета налогов в среднем $5,6 в час. Естественно, такая дифференциация была мотивацией для вступления в криминальную среду.
Однако, теневая экономика вынуждала официальную принимать определенные расходы, связанные с работой с преступниками. Велики расходы государства, к примеру, на содержание правонарушителя в исправительных заведениях. Так, в США осуждение 25-летнего человека на пожизненное заключение обходилось от $600 тыс. до $1 млн. Поэтому приговор к пожизненному заключению возлагало громадное финансовое бремя на следующие поколения, так же, как и большой бюджетный дефицит. Несет определенную нагрузку государственный бюджет и в связи с содержанием как правоохранительных органов, так и всей системы правосудия - пенитенциарной. В Великобритании свыше миллиарда ф.с. выделялось в 1989-1990 финансовом году на содержание тюрем, в которых на 43 тыс. заключенных приходилось 30 тыс. сотрудников тюремного персонала. В среднем на каждого заключенного еженедельно затрачивалось 275 ф.с. По данным Совета Европы, количество заключенных в странах ЕС на начало 1994 года превышало 260 тыс. Самое большое число заключенных - в Великобритании; второе место занимает Германия. В исправительных учреждениях стран ЕС работают десятки тысяч надзирателей. При этом в Ирландии их число превосходит количество заключенных, и на начало 1990-х годов один надзиратель приходился на 0,9 заключенных. В Греции же картина иная: под «опекой» одного сотрудника исправительного учреждения находилось 4,54. По количеству тюрем (данные 1992 года) на первом месте была Германия - 231. Далее следовали Италия - 200, Франция - 182, Великобритания - 153 и Испания - 80. В конце списка Ирландия - 11 тюрем и Люксембург – 2[94]. Подобные сведения были закрытыми для граждан Узбекистана и всего СССР.
Сфера пятая - неэффективная экономика, в основном характерная для социалистического планового хозяйства и проявлявшаяся в низкой рентабельности предприятий и трудовой дисциплины, убыточности, производстве невостребованной продукции, и все эти затраты государство вынуждено было покрывать из бюджета. В итоге такая сфера вела к деформации всей экономической системы. Следует заметить, просчеты в планировании, жесткое директивное управление не позволяли учитывать реальный спрос населения в товарах и услугах, а производства – в сырье, материалах, трудовых ресурсах. Благодаря неэффективной экономике паразитировала теневая, ведь основные экономические ресурсы изымались из официального сектора через снижение рентабельности, убыточности, банкротство. Неэффективная экономика проявлялась в нескольких подсферах:
Первая, растратная экономика - это потери от бесхозяйственности и расточительства, что в итоге питало «черный» рынок. Согласно расчетам экспертов, общие непроизводительные расходы и потери в народном хозяйстве СССР исчислялись в пределах 580-629 млрд.рублей, в валовом общественном продукте в 1989 году их доля составляла 38-40%. Ю.Козлов отмечал: «...определенная часть материальных ценностей, списываемых на всевозможные «потери», просто-напросто разворовывались и в конечном счете оказывается на «черном» рынке»[95].
Непроизводительные расходы и потери в народном хозяйстве Узбекистана в 1989 году равнялись 1,62 млрд. рублей, в 1990 году - 1,26 млрд. рублей[96]. В республике задолженность и недостача, хищения и порча товарно-материальных ценностей на конец 1989 года составляли 166,2 млн. рублей, в 1990 г. - уже 167,2 млн. рублей, причем списано в убыток и на издержки производства 12,1 млн. и 16,9 млн. рублей соответственно[97]. Потерями можно было считать и производимый брак. Так, согласно выборочной проверки оптовыми базами системы Министерства торговли с 1985 по 1990 годы было забраковано ряд отдельных товаров, произведенных предприятиями легкой промышленности. Согласно этим данным, с каждым годом росла доля некачественной и забракованной продукции, которую вынуждены были возвращать на исправление или переводили в пониженные сорта (см. таблицу № 1.14).
Таблица № 1.14. Забраковано отдельных товаров, произведенных предприятиями Минлегпрома УзССР (выборочная проверка оптовыми базами)[98].
Продукция
Возвращено на исправление и переведено в пониженные сорта
Всего
В % от общего объема проверенного товара
1985
1989
1990
1985
1989
1990
Хлопчатобумажные ткани, тыс. м
244,2
395,1
389,7
6,0
5,9
7,5
Шерстянные ткани, тыс. м
0,3
26,3
1,4
0,8
0,5
4,8
Шелковые ткани, тыс. м
65,0
139,9
74,5
2,6
7,2
3,9
Швейные изделия, тыс. шт
93,9
114,2
138,5
13,3
14,8
14,2
Чулочно-носочные изделия, тыс. пар
16,8
62,3
58,4
14,9
22,2
33,8
Трикотажные изделия, тыс. шт
81,2
209,7
231,6
16,5
17,8
16,6
Обувь, тыс. пар
479,2
386,0
443,1
8,5
10,6
12,8
Забраковано продовольственных товаров в 1990 году (выборочная проверка госторгинспекцией Минторга УзССР)[99]
Продукция пищевой промышленности
Тонн
В % от общего объема проверенного товара
Мясо, включая птицу
18,6
12,2
Колбасные изделия
11,5
33,8
Рыбопродукты
2,9
56,9
Животное масло
32,4
27,8
Маргарин
63,9
16,3
Молоко и молочные продукты
27,7
39,9
Сыр
5,6
82,4
Яйца, тыс. шт.
403
55,3
Кондитерские изделия
91,8
37,2
Хлеб и хлебобулочные изделия
12,5
42,1
Консервы, тыс. условных банок:
- мясные
6,7
78,8
- плодоовощные
565,7
7,3
- рыбные
0,8
9,8
- молочные
115,6
43,0
Безалкогольные напитки, тыс. дал
29,4
70,4
При наличии дефицита на предметы первой необходимости такие расточительные затраты, связанные с браками, отражались на рентабельности предприятий, а также, как результат, на всей экономике республики. Следует заметить, что высока доля «бракованности» таких важных продуктов, как мясо, сыр, рыбопродукты, в которых население испытывало острую нехватку. Между тем, некоторые эксперты полагали, что возросший «брак» - это попытка увода теневиками из официального сектора продукции, которые затем реализовывались на спекулятивных рынках. Только за счет пересортицы можно было получить с 1 рубля стоимости продукции до 34 копеек неучтенной прибыли[100]. По мнению сотрудника УБХСС г.Ташкента, в 1987-1988 годах на проверяемых ими продуктовых базах в разряд «естественные потери» и «испорченные продукты» переводилось не менее 2/3 качественной продукции, которая затем «всплывала» на колхозных и спекуляционных рынках[101].
Вторая, потерянная экономика – экономические потери, которые складывались в результате упущений в планировании, организации и управлении производством. В 1990 году в промышленности Узбекистана из-за потерь рабочего времени (прогулов, целодневных простоев, неявок с разрешения администрации) было недодано продукции на 141,6 млн. рублей, в строительстве - на 20,5 млн.рублей[102]. За период 1986-1990 годы производительность труда снизилось на 0,7%. Между тем, в 1990 году повышение производительности труда на 1% было равнозначно прибавке 224 млн. рублей национального дохода (или экономии труда 58,6 тыс. рабочих), 233 млн. рублей промышленной продукции, 78,5 млн. рублей продукции сельского хозяйства (общественный сектор), 40 млн.рублей строительно-монтажных работ в капитальном строительстве[103]. В итоге эти упущения также покрывались государственным бюджетом.
В результате росла текучесть кадров из ведущих секторов экономики: так, в 1990 году она составляла в промышленности 16,9% к среднесписочной численности, в строительстве – 14,8%, автомобильном транспорте – 17,5%. Еще один факт, касающийся поставок дефицитных продуктов в сельском хозяйстве: так, большие потери мясных ресурсов в аграрных предприятиях допускались из-за низких весовых кондиций продаваемого скота, забиваемого непосредственно в колхозах и совхозах, неполного использования имеющихся на животноводческих комплексах производственных мощностей.
Третья, нерентабельная экономика – это поддержка убыточных предприятий, причем убытки определялись неэффективностью производства и его организацией. В сельском хозяйстве, например, мало- и нерентабельными оказывались совхозы, их убытки покрывались государством через дотаций. Так, в Узбекистане в 1985 году насчитывалось 435 убыточных совхозов (или 33% от всех хозяйств), 1986 году - 424 (41%), 1987 году - 286 (27), 1988 году - 144 (14%), 1989 году - 60 (6%), в 1990 - 36 (3%). Между тем, численность совхозов за этот период возросла с 888 до 1108[104].
Следует заметить такой пародокс: при наличии дефицита на важнейшие продукты питания, их производство, между тем, колхозы находились в состоянии нерентабельности. Так, в 1980 году уровень убыточности по производству картофеля составлял 23,8%, крупного рогатого скота – 9,5%, свиней – 41,4%, овец и коз – 8,6%, птицы – 21,8%, шерстви – 0,1%, яйц – 32,6%. К 1990 году эти цифры составили, соответственно, -14,5%, -5,5%, -22,7%, +2,0%, -18,4%, -8,7%, -44,3%. Для совхозов нерентабельными были в 1980 году производство картофеля (-20,9%), молока (-10,0%), разведение крупного рогатого скота (-7,2%), свиней (-11,7%), птицы (-23,6%), шерсти (-0,3%), а к 1990 году нерентабельной была только картофельная продукция (-17,5%).
Четвертая, секретная экономика – потери от чрезмерной секретности производства, не позволявших использовать передовые технологии в других предприятиях, в частности, гражданского сектора. По оценкам западных экспертов, экономические потери в СССР в 1980-х годах от чрезмерной секретности достигали 29-38 млрд. рублей.
Пятая, антиэкологическая экономика – хищническое потребление природных ресурсов, приводивших к ухудшению экологической ситуации в стране, что, в свою очередь, вело к осложнению экономического развития. В конце 1980-х промышленность Узбекистана составляли 1100 крупных и средних предприятий, являющихся источником загрязнения атмосферного воздуха различными вредными веществами. Общий обьем таких выбросов в воздушный бассейн республики достигал более 4 млн. тонн в год, в том числе 1,3 млн. тонн от промышленных предприятий и 2,6-2,8 млн. тонн - от автотранспорта. Основными загрязнителями воздушного бассейна были сернистый газ (18%), окислы азота (11%), углеводороды (14,5%), окись углерода (56%), пыль (10%). Следует отметить, что более чем в 60% всех загрязнений воздушного бассейна виновником считался транспорт, в 10% - предприятия топливно-энергетического комплекса, в 10% - цветной и черной металлургии, в 7% - строительной индустрии и в 5% - химического комплекса. Между тем из более чем 50 тыс. источников выбросов только половина была оснащена средствами пылегазоочистки[105].
Загрязнение фторидами почвы и воздуха вело к снижению урожайности сельхозкультур. В результате воздействия Таджикского алюминиевого завода фтористыми соединениями урожайность на территории Узбекистана посевных упала на 80%, выродились дашнаабадские гранаты. Убыток шелководству Сариассийского и Денауского районов от этих выбросов за 1982-1990 годы превысил 11 млн. рублей. Расчет экономического ущерба только от ТадАЗ, проведенный с учетом потерь общественного сектора сельского хозяйства названных районов Узбекистана, позволил оценить его в ценах 1981-1989 годов в 144,7 млн.рублей в Сариассийском и 52,8 млн. рублей в Денауском районах[106]. Таким образом, эксперты заявляли, что вполне логично оценивать антиэкологическую составляющую экономических процессов, наносящую огромный хозяйственный вред, как теневую.
Шестая, антисоциальная экономика. Практика продемонстрировала однобокость социальной системы при условии социализма. Человек был оторван от своих потребностей и все силы направлял на решение грандиозных, и в тоже время неэффективных задач. В итоге социальная сфера оказывалась на остаточном финансировании. Это привело к тому, что население испытывало острую нехватку в жилье, бытовой и коммунальной инфраструктуре, услугах дошкольной системы и здравоохранения, предметах первой необходимости и многих других. Все это отражалось на материальном и социальном благополучии населения. Теневая экономика паразитировала на трудностях граждан, заставляя их изыскивать, порой за счет криминальных издержек, средства на доступ к продуктам и товарам.
Эксперты приводили следующие примеры, которые свидетельствовали о влиянии коррупции и теневой экономики на социальное благополучие населения, в частности, динамику снижения объема потребления многих важнейших продуктов питания: так, с 1985 по 1992 гг. потребление мяса упало с 29 кг до 21 кг на душу населения, молока и молочных продуктов - с 180 до 167 кг, яиц - с 107 до 67 шт, картофеля - с 26 до 23 кг[107]. Причем следует отметить, что даже самые высокие цифры оказывались ниже среднесоюзных индикаторов.
Антисоциальная сущность неэффективной экономики проявилась в оценке использования трудовых ресурсов. Все большее число людей, связанных с обеспечение производства на местах (здравоохранение, образование, наука, культура, транспорт, промышленность), вовлекалось в сбор хлопка-сырца. Это было определенной «повинностью», которая накладывала теневая экономика на населения из-за функционирования неэффективного сектора.
Седьмая, диспропорциональная экономика, сформировавшаяся в результате в общесоюзного разделения труда и специализации. Как отмечал эксперт М.Мирсаидов, «экономика Узбекистана все более приобретала однобокий, гипертрофированный сырьевой характер, не была сориентирована на комплексное развитие. Свыше 80% продукции аграрного сектора без какой либо переработки вывозилось за пределы республики, а доля готовой продукции промышленности составляла порядка 50%. О существовавших диспропорциях в структуре общественного производства свидетельствует и тот факт, что в составе вывозимой продукции 2/3 приходилось на сырье, материалы и полуфабрикаты, а во ввозе преобладали (до 60%) такие изделия, как машины, оборудование, продукция легкой и пищевой промышленности»[108].
Следует отметить, что приоритеты в развитии были отданы сырьевым отраслям, производящим и вывозящим сырье и полуфабрикаты и отличающимся сравнительно невысокой трудоемкостью. За 1980-е годы удельный вес промышленности республики снизился до 37%, пищевой - до 14%. В то же время увеличилась доля химической и нефтехимической промышленности,черной и цветной металлургии, то есть по преимуществу сырьевых отраслей. А между тем на 1 млн. рублей вводимых производственных основных фондов в топливной промышленности вовлекалось всего 9 человек, в химической - 16, нефтехимической - 18, черной металлургии - 34, цветной - 24 человека. Диспропорция видна при рассмотрении других цифр: так, в легкой промышленности на таких условиях вовлекалось в производство 186 человек, деревообрабатывающей - 143, машиностроительной - 112, пищевкусовой - 90. В отдельных отраслях промышленной группы «Б» диапазон трудоемкости достигал порядка 300-400 человек[109].
Также складывались диспропорции в привлечении к труду незанятого населения. Например, в 1988 году при наличии 1,532 млн. рабочих мест в колхозах и совхозах работало более 2 млн. человек. Скрытая и завуалированная форма использования сверхнормативных трудовых единиц, безусловно, сказывалась и на общем уровне производительности труда, и на уровне распределения доходов среди участников производства.
Восьмая, милитаризированная экономика. Политическая борьба двух мировых систем, существующие локальные и региональные конфликты и противостояния породили крупнейшие затраты в государственном бюджете - на оборону. В 1980-е годы на эти нужды выделялись средства, исходя, в одних странах из принципа оборонной достаточности, например, в Японии - около 1% ВВП, Германии - до 3%; а в других, из определенных агрессивных планов, например, в КНДР на содержание вооруженных сил и модернизацию военной техники уходило до 32% ВВП, Китае - около 19%, а Ираке – 23%. Что касается СССР, то официально заявлялось, что на оборону распределено госбюджетом 20 млрд. рублей в год, хотя это, естественно, была лишь часть затрат. В Узбекистане функционировали предприятия оборонной промышленности, вовлекаю в военное производство дефицитные ресурсы и активы, в которых остро нуждался гражданский сектор.
Итак, выгодность теневых отношений в неэффективной экономике определялось тем, что они утилизировали часть огромных потерь, фиксируемых официальной статистикой. Известно, что в народном хозяйстве до 1/3 сельскохозяйственной продукции, 45-50% стекла, 20-25% металла, 20% цемента терялись[110]. По существу, эти потери были легализованы государственными планами, материальными балансами и нормами расхода сырья и материалов. Некоторая часть улавливалась теневой экономикой, которая распределяла эти ресурсы по частным каналам на неофициальные рынки. То есть бесхозяйственность и расточительство служили материальной основой для коррупции, и все теневые операции просто маскировали под общие обьемы потерь.
Шестая сфера - уголовно-беловоротничковая или интеллектуально-криминальная экономика – новый вид теневых отношений, характеризующийся использованием новых технологий в совершении преступлений. С каждым годом этот сектор расширялся, охватывая все больше пространство и втягивая все больше квалифицированных кадров. Сюда включали:
- преступления против интеллектуальной собственности (хищения торговых марок, видеопиратство, контрафактная продукция, фальшивые лекарства и пр.);
- использование информационных и электронных систем для финансовых и банковских махинаций;
- злоупотребления с информационными носителями и информацией, в частности, коммерческий и промышленный шпионаж;
- корпорационные преступления;
- использование хитрых механизмов для увода финансовых средств из-под контроля.
В последние годы СССР эта сфера только начинала получать развитие, однако с падением «железного занавеса» отечественный рынок заполонили пиратская продукция и подделки мировых торговых фирм. Появились сложные схемы увода денег за границу, чего не наблюдалось ранее. Использовались компьютерные системы для доступа к закрытой базе данных. Возникли такие информационные преступления как хакерство, создание компьютерных вирусов, электронный грабеж.
Таким образом, к началу 1990-х годов именно такая структура теневой экономика сложилась в Узбекистане.
[1] Cassel D., Cichy E.U. Explaining the growing shadow economy in East and West. Comparative systems approach. Comparative econ. studies.-Tempe, 1986, vol. 28, N 1.
[2] Неофициальная экономика. Последствия и перспективы в различных экономических системах. Под ред. С.Алессандрини и Б.Даллаго. Говер, 1987.
[3] The Unofficial Economy. Consequences and Perspectives in Different Economic Systems.Ed by S.Alessandrini and B.Dallago. Gower, 1987, p.120.
[4] Барсукова С. Неформальная экономика: структура и функциональная специфика сегментов. Автореферат на соискание ученой степени доктора социологических наук. Москва, 2005.
[5] Народное хозяйство СССР в 1990 году. Москва, Статистика и финансы, 1991, с.237.
[6] Каримов И.А. Узбекистан на пороге XXI века: угрозы безопасности, условия и гарантии прогресса. http://2004.press-service.uz/rus/knigi/9tom/6tom_5_5.htm.
[7] Никифоров Л., Кузнецова Т., Фельзенбаум В. Теневая экономика: основы возникновения, эволюции и ослабления/ Вопросы экономики, 1991, N 1, с.101.
[8] Там же, с.101-102.
[9] Теневая экономика, с.24-25.
[10] Меньшиков С. Указ. соч., с. 30.
[11] Рогов И.И. Антиподы (правовые аспекты борьбы с негативными явлениями). Алма-Ата. Казахстан. 1989, с. 99.
[12] Маркс К., Энгельс Ф. Соч., 2-е изд., т.42, с. 113.
[13] Колесов Н.Д., Щербина В.Ф. Разрешение экономических противоречий социализма. Москва, Экономика, 1988, с. 133-134.
[14] Панорама экономической перестройки/ Абалкин Л.И., Марченко В.М., Карпухин Д.Н., Латышева Г.И. и др., Москва, Экономика, 1989, с. 66.
[15] Там же, с. 72.
[16] Арифханова З.Х., Чеботарева В.Г. Решение национального вопроса в Узбекистана. Ташкент, Фан, 1979, с. 21.
[17] Народное хозяйство Узбекской ССР. Госстатиздат, Узбекское отделение, 1957, с. 21.
[18] Народное хозяйство Узбекской СССР в 1990 году. Госкомстат Узбекской ССР, Ташкент, 1991, с. 45.
[19] Финансы Узбекистана (1991). Ташкент. Госкомпрогнозстат РУз, 1992, с. 16.
[20] Правда Востока, 1990, 29 марта, с. 2.
[21] Теневая экономика, с. 56.
[22] В.Ленин отмечал: «Классами называются большие группы людей, различающиеся по их месту в исторически определенной системе общественного производства, по их отношению (большей частью закрепленному и оформленному в законах) к средствам производства, по их роли в общественной организации труда, а следовательно, по способам получения и размерам той доли общественного богатства, которой они располагают. Классы, это такие группы людей, из которых одна может присваивать труд другого, благодаря различию их места в определенном укладе общественного хозяйства (Ленин В.И. П.с.с., т. 39, с. 15).
[23] Меньшиков С. Советская экономика: катастрофа или катарсис? Москва, Интер-версо, 1990, с. 114-115.
[24] Гойло В. О социальной сущности бюрократии/ Вопросы экономики, 1989, N 12, с. 24.
[25] Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 1, с. 271-272.
[26] Гойло В. О социальной сущности бюрократии/ Вопросы экономики, 1989, N 12, с. 101.
[27] Теневая экономика. Москва, Экономика, 1991, с. 99-103.
[28] Народное хозяйство Узбекской ССР в 1990 году. Статсборник. Ташкент, Узбекистан, 1991, с. 25.
[29] Винецкий Ян. Клептократия Польши/ Экономист, Лондон, 1988, 26 ноября, с. 46.
[30] Коэффициент Джини– это итоговый статистический коэффициент, который в большинстве случаев изменяется в интервале между нулем и единицей. Если индекс Джини равен нулю, это означает полное равенство в доходах, т.е. все люди и домохозяйства имеют один и тот же доход в расчете на душу населения или эквивалентного взрослого. Если индекс Джини равен единице, это означает полное неравенство, т.е. один человек или домохозяйство получает весь доход, а остальные не получают ничего.
[31] Социальный мониторинг, 2003, с. 103, 104.
[32] Неравенство и общественное благосостояние. Глава 2. Основные методы и разработки ССБ. Работа, из которой взята эта глава, финансировалась офисом главного экономиста по Латинской Америке Гильермо Перри (Guillermo Perry) в рамках гранта P072957 и из бюджета поддержки исследований Всемирного банка в рамках гранта P070536.
[33] Общая оценка страны, 2003. Ташкент, ПРООН, 2004, с.23.
[34] Согласно данным сотрудника Госкомстата РУ. ФИО сотрудника в целях его безопасности не публикуется.
[35] Козлов Ю. Теневая экономика и преступность/ Вопросы экономики, 1990, N 3, с.124.
[36] Кризис социалистической системы/ Экономист, Лондон, 1992, 3 декабря.
[37] Корягина Т. Теневая экономика в СССР (анализ, оценки, прогнозы)/ Вопросы экономики, 1990, N 3, с.13.
[38] Народное хозяйство Узбекской ССР в 1990 году. Ташкент, Узбекистан, 1991, с. 32.
[39] Народное хозяйство Узбекской ССР в 1990 году, с.78, 79.
[40] По расчетам Госкомпрогнозстата РУ. Информация передана была сотрудником комитета А.Таксанову в 1994 году. ФИО лица в целях безопасности не публикуется.
[41] Народное хозяйство СССР в 1990 году. Госкомстат СССР, Москва, Финансы и статистика, 1991, с.636-639.
[42] По данным сотрудника Министерства финансов Узбекистана, полученных в 1991 году. ФИО сотрудника не публикуется с целью безопасности.
[43] Народное хозяйство Узбекской ССР в 1990 году. Ташкент, Узбекистан, 1991, с. 183.
[44] Теневая экономика, с.33.
[45] Различные расчеты имелись у сотрудников Госкомпрогнозстата и Института экономики АН РУ в 1996 году. ФИО сотрудников не приводятся с целью их безопасности.
[46] Райг И.Х. Нелегальная экономическая деятельность/ Постижение. Москва, Прогресс, 1989, с.212.
[47] Крылов А. Спекулятивная горячка: истоки и лабиринты/ Теневая экономика. Москва, Экономика, 1991, с.78.
[48] Социальный мониторинг, 2003., с.100.
[49] Кайдаров Р.Е. Рэкет как составная часть организованной преступности. Вестник межпарламентской ассамблеи, 1995, N 4, с.28.
[50] Там же, с.28.
[51] Исследование проводил автор А.Таксанов в рамках кандидатской диссертации.
[52] Цифры были предоставлены этими учреждениями А.Таксанову в 1999 году.
[53] http://corruption.rsuh.ru/magazine/4-1/n4-03.shtml.
[54] Амбросьев С.В. Некоторые аспекты противодействия криминальной экономике. Российский следователь, 2006, N 6, с. 29.
[55] Теневая экономика, с. 17-22.
[56] Там же, с. 32.
[57] Козлов Ю. Теневая экономика и преступность/ Вопросы экономики, 1990, N 3, с. 121.
[58] Плишкин С.А. Пять этажей подпольной экономики/ ЭКО, 1989, N 11, с. 17.
[59] Данные сферы были определены экспертами Института стратегических исследований при президенте Республики Узбекистан в 1994 году в рамках исследований теневой экономики.
[60] Экономика и жизнь, 1988, N 4, с. 2.
[61] Экономика и жизнь, 1992, N 5, с. 23.
[62] Корягина Т. Теневая экономика в СССР (анализ, оценки, прогнозы)/ Вопросы экономики, 1990, N 3, с. 78.
[63] Рогов И. Проблемы борьбы с экономической преступностью (уголовно-правовое и криминологическое исследование). Автореферат на соискание доктора юрид.наук. Алма-Ата, 1991, с. 27.
[64] Такие цифры приводил сотрудник Государственной налоговой инспекции, обеспечивающий информационной поддержкой исследование по теневой экономике в 1993-1994 годах в Институте стратегических исследований. ФИО этого эксперта А.Таксанов не запомнил.
[65] Николаева М.И., Шевяков А.Ю. Теневая экономика: методы анализа и оценки (обзор работ западных экономистов). Москва, ЦЭМИ АН СССР, 1987, с. 43.
[66] О борьбе с коррупцией в Росии/ АТЛАС, 1992, N 12, с. 18.
[67] Коммерсантъ, 1995, N 1, с. 64.
[68] Бизнес с большой дороги/ Деловой мир, 1995, N 14, с. 45.
[69] Там же.
[70] По данным сотрудника ГНИ в 1993 году.
[71] Бизнес с большой дороги/ Деловой мир, 1995, N 14, с. 45.
[72] Экономика и жизнь, 1989, N 8, с. 49.
[73] Экономика и жизнь, 1989, N 4, с. 13.
[74] По данным прокуратуры Ташкентской области в 1988 году.
[75] Плишкин С. Указ. соч.
[76] Венгрия: треть частных фирм существует только на бумаге/ ГЛОБУС, 1995, N 8, с. 22-23.
[77] «Нью рипаблик» о мафии в республиках бывшего СССР/ АТЛАС, 1994, N 30, с. 10.
[78] Теневая экономика, с. 145.
[79] Там же, с. 126
[80] Народное хозяйство Узбекской ССР, с. 134.
[81] США: экономика преступности/ КОМПАС, 1994, N 12, с. 61.
[82] Бизнес с большой дороги/ Деловой мир, 1995, N 14, с. 45.
[83] По данным МВД Узбекистана. Сведения были предоставлены Институту стратегических исследований в 1994 году.
[84] По данным МВД СССР.
[85] Экономика и статистика, 1993, N 9, с.67-68.
[86] Экономика и жизнь, 1989, N 4, с.39.
[87] Материалы Ташкентского центра социологических исследований "Эксперт" за 1991-1993 годы.
[88] Перестройка: гласность, демократия, социализм. Через тернии. Сост. Протащик А.А. Москва, Прогресс, 1990, с.19.
[89] О борьбе с преступностью в Великобритании/ АТЛАС, ИТАР-ТАСС, 1990, N 3, с.43-44.
[90] Теневая экономика, с.68-69.
[91] США: экономика преступности/ КОМПАС, 1994, N 12, с.29.
[92] О борьбе с преступностью в Великобритании/ АТЛАС, ИТАР-ТАСС, 1990, N, с.44.
[93] Белая смерть. 10.02.2009. http://www.washprofile.org/ru/node/8394.
[94] Преступность и полиция в ЕС/ Европа, 1995, N 1, с.7.
[95] Козлов Ю. Теневая экономика и преступность/ Вопросы экономики, 1990, N 3, с. 122.
[96] Финансы Узбекистана. Госкомстат Узбекской ССР, Ташкент, 1991, с.18.
[97] Там же, с.17.
[98] Народное хозяйство Узбекской ССР в 1990 году. Ташкент, Узбекистан, 1991, с. 225.
[99] Там же, с. 290.
[100] Таково мнение сотрудника УБХСС г.Ташкента, с которым автор А.Таксанов имел беседы в 1986-1990 годы. ФИО не публикуется в целях безопасности.
[101] Там же.
[102] Народное хозяйство Узбекской ССР в 1990 году, с. 33.
[103] Там же, с.32-33.
[104] Там же, с.296-297.
[105] Народ и демократия, 1992, N 9-10, с.12-13.
[106] Экономика и статистика, 1993, N 5, с.48.
[107] Основные показатели состояния экономики Республики Узбекистан в 1993 г. Ташкент, Госкомпрогнозстат РУз, 1994, с. 140.
[108] Мирсаидов М.С. Экономический суверенитет республики. Ташкент, Узбекистан, 1990, с. 20, 30.
[109] Там же, с. 22.
[110] Козлов Ю. Теневая экономика и преступность/ Вопросы экономики, 1990, N 3, с. 75.