После второго курса во время практики на Приполярном Урале находился по горам. А там не асфальт – камни да березка карликовая. По камням за два месяца так сапоги разбил, что только на свалку годятся. А костюм геологический березкой изхлестало до бахромы на полах. И по работе много приходилось ходить, и после нее. Романтика через край лилась – чуть минута свободная появилась – надо бежать либо на рыбалку, либо на заброшенные месторождения хрусталя, где его, некондиционного, с трещинами, по отвалам столько валялось, что можно не грузовик набрать, а вагон.
Дивное было лето. На геологическую практику на Север отправились втроем – Ваня Везунов геолог, и Пеньтюхов с Юлечкой Ожогиной. Ваня – человек, по сравнению со своими спутникими, бывалый: в армии служил где-то в Египте, после в леспромхозе поработал. А Пеньтюхов с Юлей – на рожицах их написано, деревенщина – пастух и свинарка.
Приехали в поселок, где базируется экспедиция. Станция железнодорожная. Бывший поселок прилагерный – бараки вдали за кустарником да лесочком чахлым замшелыми пнями топорщатся, дополняя пустынь и пустоту. Одна улица и та кривая. От нее проходы между покосившимися сарайками тротуаром в две доски означены.
Экспедиция в двух бараках располагалась. В одном контора; в другом – бичбараке общежитие.
Вертолета, чтоб попасть к месту работы, ждать надо было несколько дней, а пока поселили студентов в упомянутое общежитие. Ваня с Пеньтюховым разместились в комнате, где уже проживал бичарка – козырный по экспедиционному раскладу, ибо бичей, съезжающихся в поселок в начале лета на сезонные работы в общажку не селили – мала и кому нужна головная боль иметь на постое целую орду. Местное население, немногочисленное, работающее на железнодорожной станции, от них тоже шарахалось, как от прокаженных, и тоже на порог не пускало кочующих и бездомовых бедолаг.
Юля жила в другой комнате с поварихой, принятой на работу в ту же партию, что и студенты.
Утро начиналось с того, что Ваня и Пеньтюхов шли в контору узнавать, будет ли в этот день вертолет. Обычно обещали – будет, но после обеда, если… – и дальше следовало перечисление причин, по которым его может и не быть. Причин этих называлось столько, что ходоки понимали: сегодня борта не будет и погрустневшие возвращались в барак, чтоб поделиться безрадостным известием с Юлией. Идти до конторы двадцать метров – перейти только кривую улицу, поэтому поход за безрадостной вестью длился не более двадцати минут. На этом их рабочий день и заканчивался, неоплачиваемый – следует отметить.
- Ну что, парни? – вопрошала Юлька. И так смотрела на них своими большущими глазами доярки, позаимствовавшей зенки у любимой буренки, что язык не поворачивался сказать правду о вертолете – мука и только.
Ваня на третий или четвертый день не выдержал.
- Юль, а ты собирайся домой.
- Почему? – ужас, а не испуг расширил очи до размера очков с круглыми стеклами, какие носили пламенные революционеры в ссылках и эмиграциях.
- Ну… - замялся Ваня – Не поедешь же ты поварихой в другую партию.
- Нет…
- Я так и сказал начальнику, что поварихой ты не поедешь. Да еще и в другую партию. А он говорит, тогда пускай едет к маме.
Юлька в себя чуть пришла. А с бабой, коли шлея попадет под хвост, что бывает? Извержение вулкана и Содом с Помпеей. Вскочила, ужаленная будто, и в контору понеслась.
Даже в бичбараке слышно было, как Юлька чихвостила начальника:
- Не поеду домой, - кричит, – меня сюда прислали практику проходить – а вы – повариха… Как не стыдно вам…
Ваня, Пеньтюхов и бичи, обитающие в бараке-общажке, на крыльцо выбежали бесплатный концерт послушать – какое ни есть, а развлечение в унылом ожидании вертолета.
Не скоро, но успокоили Юленьку. Когда она, повеселевшая, на крыльцо вышла и Ваню увидала, вновь что-то ведьмакское вспыхнуло в ее глазах. Везунов – благо, у него фамилия такая – спасся от огнедышащей (Юля, заметим, рыжеволоса и веснушчата в меру) бестии бегством. А бегал он знатно – в армии погоняли по пескам африканским да еще и со всяческими причандалами на горбу…
Везунов отбегал свое давно. А Пеньтюхову все это предстояло испытать. И вот шар¬кает да топает со своим взводом от подъема до отбоя по плацу или вокруг него. И не только на занятиях по физподготовке, но и во время изучения характеристик и работы радиолокационной станции. Занятия по техподготовке обычно вел сержант, прослуживший на полгода больше курсантов, и потому более дикий по сравнению с другими сержантами взвода, потому что еще свежи в нем впечатления от полудыбных методов обучения. Рассадит он курсантов в классе, где все стены увешаны схемами работы различных блоков станции, в соответствии с тем, насколько толков курсант в деле освоения боевой техники, а сам – зазубрил работу станции, но понятие (впору первую часть Петькиной фамилии к его добавлять) близкое к отрицательной величине – рассядется за стол преподавателя с видом профессора и начинает втолковывать дубовые штампы в замороченные головешки курсантов. А слушатели, ухай¬даканные караулами, нарядами, с переполненными овсянкой, из которой ушлые прапорщики умыкнули мясо, а не менее ушлые поваренки - кости, брюхами под монотонное бурлыкание сержанта медленно погружаются в сладкие дремы, не в силах противиться наплывающим сновидениям.
Заметив, что кто-то отлетел в страну грез, сержант указкой (непомерной длины – хватает дотянуться ею до задних рядов) будит заснувшего. После побудки всех выводит разгонять сон на пробежку вокруг плаца – кругов до пяти надо пробежать – в зависимости от настроения «отца-командира».
Курсанты злились на такое к ним отношение. Все думали, как насолить сержанту. Придумали – сломали указку пополам, якобы нечаянно кто-то наступил на нее. Надеялись, что по балде получать хотя бы не будут. Но сержант – в науке не силен, но в службе мастак. Войдя в класс, увидев сломанную указку, шум поднимать не стал, с непривычной учтивостью предложил сесть. Закурил – ему можно, когда офицеров не было и приход их не намечался. Поговорил немного о науке военной. Выждал, когда кто-то из курсантов задремал и начал говорить что-то «совсем не в тему», как показалось.
- Знаете ли вы американскую ракету под названием «Шрайк»? – все недоуменно уставились на командира – не спятил ли «старший товарищ».
- Не знаете… А жаль… «Шрайк» - это противолокационная ракета. Ее принцип действия таков… - и метнул, как копье, обломок указки толстым концом вперед в спящего красавца. Спящий хрюкнул что-то и тихо съехал под стол, перейдя из состояния сна в нокаут.
- Поднимите спящего.
И – взревел дико.
- Вых-ход-ди стр-роиться…
Еще пара курсантов узнали действие «шрайки» на отдельно взятого курсанта, перейдя из состояния сна в полнейшую бессознательность – благо не в мир иной. Ар¬мия – эта узаконенная скотобойня - в двадцатом веке явно пресытилась и лишних жертв в конце его не выискивала, боясь, видимо, заворота кишок…
Дни были от подъема до отбоя заполнены на сто процентов, а может, и более. В «самоволку» при таком раскладе не вырвешься, в увольнение отпускают, если кто-то из родни приедет проведать служивое чадо. Пеньтюхову на этот счет за всю службу в «учебке» лишь раз и подфартило. Завернул проведать брата и заодно бывшего сокурсника Валька Топорков, когда возвращался по осени с преддипломной практики. Но день был не воскресный. Брат Валькин был в тот день в карауле. А Петухова отпустили только на пару часов пообщаться с приехавшим товарищем, да и то в пределах части. Посидели в скверике. У Вальки была бутылка коньяку. Но пить не стали. Пеньтюхов не решился: сержанты непременно за¬ставят дохнуть, жаба их обязательно придушит – как это так, курсант в будний день остограммился. Валька тоже не стал прикладываться, а, прощаясь, отдал бутылку Петьке – мол, с братаном клюкните при случае.
Бутылку Пеньтюхов пронес в казарму и под матрас спрятал. Вечером Петьку Топоркова отозвал в курилку:
- Петь, - шепчет, – Валька бутылку коньяку дал, чтоб мы с тобой малость выпили. Как нам это провернуть?
- Не знаю… Да и после караула с ног валюсь – не до коньяку. Выпей с кем-нибудь из му¬жиков. Или сержантам отдай.
- Ну – нет. Лучше в унитаз, чем в эти глотки поганые…
- Как знаешь…
На том и разошлись. Но Пеньтюхову надо реализовать «право» на испитие благородного напитку. Он к другому сослуживцу подъехал – к Вене Вокуеву. Тот компанию сосавить Пеньтю¬хову не отказался. Но «мероприятие» перенесли на ночь. После отбоя, когда все уснут, в курилке и выпьют по «граммульке». Бутылку Веня взял себе – у него свое загашное место было. А то под матрасом – мало ли какая муха сержантов укусит – надумают шмон устроить. В дело еще одного курсанта посвятили.
После отбоя Пеньтюхов долго не мог уснуть, ворочался и крутился, ждал, что поступит «команда» от Вени. Не дождался, уснул. Среди ночи же услышал сквозь сон, кто-то подошел к его кровати. Глаза открыл – Веня. Палец к губам поднес – молчи, мол. И тихо поведал:.
- В туалете… Вторая кабина справа… За унитазом – третья часть бутылки, – и не дожидаясь ответа, пошлепал к своей кровати.
Петухов цигарку в зубы и в кабину затихарился. За два приема проглотил обжигающее нутро пойло. Бутылку в бак мусорный под бумажки спрятал и закурил. Да, удовольствия от такого пития мало. Не те времена, не тот случай. А бывалоча…
Бывало… Хотя бы в тот раз, когда с Ваней и Юлькой вертолета ждали. Воскресенье. День Молодежи в бичпоселке празднуют. Такая бывает несуразица, везде его празднуют: в бичпоселках, в домах престарелых и в прочем дурдомье. В барачном поселке мероприятие организовано на свой лад. Загрузили тракторную тележку всякими зельями: водка, коньяк, вина, сок томатный, ящики с консервами – килька в томатном соусе – всенепременнейший продукт диких застолий, язь в том же соусе – как деликатес; печенье и кон¬феты (в малом количестве) кто ж ими закусывать станет, разве что детишкам, если найдутся полоумные родители и потащатся на такое праздненство со всеми чадами и домочадцами.
Прицепили тележку с нехитрыми яствами к «Беларусю» и отволокли на берег реки. Там для приличия, чтоб придать празднику некую «идейную направленность», кто-то из местной знати речь толкнул, кто-то спел-сплясал. И гульба началась. Товар с тележки мигом расхватали и она, скособочившись, одиноко дыбилась на краю речной косы. Какое-то время спустя про нее вспомнили, ибо потребовалось отвозить опьяневших до упаду и тех, кто не очень желал участвовать в таком гульбище. Позднее еще одна категория пассажиров появилась – те, кому не хватило. Ванюшка встретил земляков и с ними бухал, Юлька на гулянье не поехала. Пеньтюхов оказался один не у дел и к тому же «недопивши», а следовательно, угодил в категорию «недоперепивших», то есть сел в телегу и поехал в свой бичбарак, где надеялся продолжить начавшуюся гулянку.
Добрался до барака Пеньтюхов – тишина. По темному коридору идет, споткнулся о какую-то тряпицу. Пригляделся – штаны. Пнул их. Дальше идет – ботинки ногами загреб. И их отшвырнул ногой, да так, что один на улицу вылетел. А у дверей комнаты, в которой Юлька обитает, на мужика наступил. Его не стал пинать. Перешагнул и к дверям своей комнаты подошел. Дверь открыл, чтоб свет на мужика падал. Вернулся. Заволок мужика к себе в комнату. Тот прочухивался чуть. Стал его выспрашивать. Тут Юлька в комнату заглянула, но, увидев мужика, что-то крикнула и убежала. Мужик совсем в себя пришел, внятное уже стал произносить.
- Я ведь к ней с намереньем серьезным. Женюсь, говорю, а она меня чайником по голове… - и слезливо сморщился…
Так, слово за слово, разговорились. Мужичок бутылку принес откуда-то. Выпили. В благодарность за это Пеньтюхов шмотки мужика собрал. Помог одеться и сам уже, войдя в положение мужика – сорок два года, а женат не был, вызвался быть у него сватом. Еще для храбрости хватанули и к Юлькиной комнате пошли – мужик так и не обулся, ботинки так парой и нес в одной руке.
Когда Юлька дверь открыла, Пеньтюхов высказал ей свою просьбу – мол, выходи замуж за мужичка – человека серьезного, хотя и старше он годами ее. Юлька, видя несуразность творящегося и зная чудаковатость Пеньтюхова, не стала отшивать нахальных сватов, а приняла «условия игры» и, как будто соглашаться стала, что да, пора ей о замужестве подумать, но за старого все ж не резон сразу выскакивать. И добавила, что кабы на десяток лет помоложе мужик был, то подумала бы. Тогда Пеньтюхов, войдя в роль свата и решив довести дело до логического завершения, предложил.
- Тогда за меня иди…
- Но ведь ты пришел другу невесту искать?
- Да…
- Так ему и ищи… Вот сейчас Лена придет – к ней посватайтесь…
Чем бы закончилось это действо – неизвестно. Но пришел Ваня. Мужика из барака выкинул, как нашкодившего щенка, за шиворот взял рукой и под зад легонько пнул – тот с крыльца мешковато катапультировался. Юлька свата-женишка вытолкала чуть полюбезнее, нежели Ваня бичарку. Обиженный Петька лишь что-то буркал, мол, погоди, еще присвата¬юсь, только ждать долго придется.
- Семь лет тебе, Юлька, на размышление даю, - и гордо свалил в свою комнату, где с Ваней допили остатки зелья, принесенного бичаркой, дремавшим около крыльца.
На следующий день был вертолет…
Много всякого зелья хмельного поиспил Пеньтюхов, но и поныне не решил для себя, что же похабнее – коньяк пить в кабине туалета или одеколон в ресторане – позднее намного такое приключилось с Пеньтюховым, когда вышел «указ» и в заведениях питейных наливали по двести грамм «в одни руки», что подразумевало – в одну глотку. Ответ простой на сей вопрос заковыристый – похабно и то, и это – но что поделать, если армия у нас такова и рестораны под стать.
На следующий день дали наконец «борт». Взмыл трактороподобный Ми-4 над поселком и развернулся на восток в сторону темнеющих у горизонта Уральских гор. Кажутся они совсем рядом, за полосой тайги. Но пилили по воздушному пространству более получаса, пока внизу не означились первые сопки предгорий. Затем вертолет нырнул в прореху между двумя высокими горами; внизу сверкнула река искрящейся на солнце лентой.
Еще с полчаса тащился воздушный тяжеловоз, пыхтел и вздрагивал – перегрузка преизрядна, всем надо лететь. Многое надо завезти в первую очередь. Потому грузили вертолет – была бы возможность бульдозером утрамбовывать груз в его салоне, не отказались, не обращая внимания на инструкции, разумные доводы бортмеханика и свой, наконец, умишко. Ничего, поднатужиться, поизвивается змеем на взлете и оторвется от Земли-матушки, а там, наверху, уже полегче. По воздуху не по болотам и завалам – сноровистей двигаться. Долетит, никуда не денется.
Лента реки вильнула вправо, а вертолет скакнул через горушку, едва не цепляясь колесами за редкие лиственницы, дыбившиеся по склонам, будто дикоподобные странницы, сделал круг над поселочком, в котором палатки, хитрые строения из досок и брезента (назвать их – не знаешь как) разбросаны по склонам, будто игрушечные, завернул петлю так, что горы, созерцаемые Пеньтюховым, вдруг, провалились словно, и пошел на посадку, норовя угодить на бревенчатый настил на берегу ручья.
Потарахтело с пяток минут чудо техники и заглохло. Какое-то время лопасти крутились, беззвучно рассекая воздух и успокаиваясь в своем тяжком круженьи.
К вертолету тут же, как мошкара, всевозможная «бичня» понабежала – тот письмо ждет, другой посылку, третий прибежал потому, что другим есть надобность к вертолету заявиться. Бортмеханик дверцу наконец открыл. Пассажиры высыпали из нутра его, бензином провонявшего, выволакивая личные свои вещи – рюкзаки, сумки, ящики, свертки, авоськи, спальные мешки и прочую рухлядь так важную для бичевского существования, что и на секунду не желает владелец оставить свой нехитрый скарб без присмотру в общей куче экспедиционного добра, понимая прекрасно – если не сознанием, то подсознательно, что лучше свой горб перенапрячь, нежели оставить груз в общей куче, где, как известно, «все вокруг колхозное и все вокруг мое».
Пеньтюхов с Везуновым поставили свои рюкзачки у края настила и стали помогать борт разгружать в старенький ЗИЛ-157.
Когда машину загрузили и она отъехала от вертолета, народ медленно стал отходить от площадки. Сам же вертолет, пыхнув пару раз чахотошно, вновь завелся. Покрутил лопастями самую малость, как бы означив предполетное состояние, и стал подниматься по наклонной траектории к небесам. Обогнул гору ближайшую. Еще минут пять слышался его ровный, повеселевший после изрядного облегчения рокоток, но и он затерялся в далях и высях.
Поселили Ваню и Петра в одну палатку. В ней уже обитали два мужичка – Коля и Андрей.
Колян не толстоват-мешковат, а скорее «крепко сшит», смугл и волосом черен. Нос, как и положено бичарке высшей пробы, цвета фиолетово-черного. Андрюша ему полнейшая противоположность – худощав, светловолос. Пронырлив – что на узком лице, аккуратно прилепленном к маленькой голове его, написано крупными буквами да и острый нос флюгерно-вторящий всем ужимкам и мимике лица, потверждал эту черту характера мужика.
Колян откуда-то из Башкирии. Андрюша – из Донбасса, шахтер бывший не поладил с женой и потому покинул шахту, благоверную с квартирой, как он подчеркивал – «с обстановкой», и отправился в странствия по стране в поисках какой-то неведомой лучшей доли – как и боль¬шинство мотающихся неприкаянных людишек, составляющих большую часть населения Севеов. У Коляна где-то была жена и дети. Он об них вспоминал – и даже грустнел при этом, жену называл ласково - женушка моя, но и его какая-то нелегкая сорвала с насиженных мест и погнала по бичевским путям-дорогам. Андрюша жену вспоминал только ругательными словами, а весь женский пол причислил к разряду поганого племени и всячески подчеркивал в разговоре свое пренебрежение и даже ненависть к ним.
Приняли мужики студентов вполне радушно. Первым делом познакомились. Колян сразу же на таганок перед палаткой чайник поставил. Когда чай вскипел, заварил его на свой лад и манер, засыпав на чайник заварки, согласно этикета - «две жмэни», на стол выставил по кружке, блюдо с печеньем и открытую банку сгущенки.
Андрюша любезно наполнил кружки чаем, когда он настоялся положенное время.
- Угощайтесь, студенты… Попозжа что-нибудь посущественнее замутим…
Час спустя, когда студенты насытились чаем со сгущенкой, когда обозрели окрестности – противоположный склон горы, на котором гнездились, как сакли в горном ауле, разнородные бичевские жилища, поднялся к ним в палатку начальник геофизического отряда Сергей Анатольевич, мужичина огромного росту и объему соответствующего – если на одну чашу весов поместить Везунова с Пеньтюховым, а на другую Сухова (фамилия Сергея Анатольевича), то к студентам надо еще и Андрюшу довеском поместить, чтоб уравнялась чаша весов. Обличье Анатольича – как к нему бичарки обратились – как и у всякого детинушки, самое добродушное и глядел он на студентов приветливо, и если и было в том взгляде что иное – так это добрая покровительность к младшим коллегам.
Сначала поговорили о разных мелочах – погоде, рыбалке, о вертолетах, которые летают очень редко. А после и о деле потолковали:
- Будете вчетвером работать на электроразведке методом электропрофилирования с аппаратурой ИКС – 1 по схеме срединных градиентов. Пеньтюхов, хотя и на геофизика учится, лишь рот открыл, услыхав уймищу терминов малознакомых, вместе с остальными, ибо спецпредметы начинали изучать на третьем курсе, а он закончил только второй в то время. Сообразил только, что раз «электро» - разведка, то значит батареи, провода, приборы разные хитрые, с которыми познакомиться предстоит и научиться на них работать – а это было интересно Пеньтюхову. Он с детства тягу к этому имел: что такое короткое замыкание он изучил задолго до того, как про электричество на физике разъяснили. Мало того, не раз и он, и дружки его на практике воплощали это дивное явление – сунул проволоку в резетку - и, пожалуйста, урок сорван. Покуда пьяного электрика отловят да прочухается он, полурока и прошло, а к тому времени, как звонку звучать, электричество дадут.
Работали попарно. Пеньтюхов с Андрюшей, Везунов с Коляном. Сначала питающую линию растягивали, электроды заземляли. По линии переменный ток с генератора пустят силой 10 микроампер. А падение напряжения в милливольтах с прибора, который на груди у операторов болтается-мотыляется, снимают. Работяги на расстоянии пять метров впереди идут с одним электродом, как с тросточкой на прогулке. Так и ходят пока квадрат определенных размеров не отработают.