Зануда

Трофим Сергеевич считал себя человеком интеллигентным и очень грамотным. Таковым же его считали и все односельчане.
Он был местным жителем. В своей деревне родился, плохонько окончил восьмилетнюю школу, вырос вместе со своими сверстниками из детей в подростки и стал подумывать о будущей профессии. Заняться в родной стороне было, конечно, есть чем. Существовали довольно приличный колхоз с полями, фермами, конными дворами и птичниками, мощная лесопилка, которую почему-то все называли заводом, хотя из производственных корпусов там был только большой тесовый навес, защищающий пилораму от атмосферных осадков, и были сильные лесничество и леспромхоз.
Последние особенно привлекали молодого паренька. Там, по взрослым разговорам, неплохо зарабатывали, довольно сносно обеспечивались через подведомственные магазины, а те, кто чуть пошустрее да поближе к начальству, могли очень удачно приворовывать лесом. В разумных пределах, конечно, за которые могут при худшем стечении обстоятельств просто пожурить, но уж никак не посадят. При лесничестве был разбит громадный питомник, на котором выращивали молодые сосенки и рассаживали их потом в местах недавних лесоповальных делянок и пожарищ, а леспромхоз имел большой гараж с автомобильной и тракторной техникой. Валили хлысты, рубили срубы, заготавливали дрова и добывали живицу, да и много еще чего делали как зимой, так и летом в лесном хозяйстве.      
В летнее время рабочих в этих организациях не хватало, и по вербовке в село приезжали приглашенные лесорубы, вздымщики и разнорабочие, среди которых было много здоровых крепких бабенок. Их не очень любили местные женщины, так как по природе своей попутно с заработком они успевали еще и соблазнить на блуд вроде бы приличных семейных мужиков. Многочисленные барачные строения километрах в двадцати пяти или тридцати от деревни в глухом лесу заселялись этим приезжим молодыми женщинами, где временами и притормаживали на ночку-другую любившие покуролесить шофера и трактористы-трелевщики. Но работы было много, а рабочих рук в сезон не хватало, поэтому без вербованных никак нельзя было обойтись.
Трофим Сергеевич очень хотел работать в лесничестве или в леспромхозе, но был он по природе ребенком, не обделенным значительной ленью, поэтому перспектива валить лес, рубить сучья или собирать живицу его не очень притягивала. Однажды в местной газетенке мать нашла объявление о приеме на курсы бухгалтеров в соседнем районе и брякнула сыну за ужином:
— Не пойтить ли тебе, Трофимка, в булгахтеры. Может, человеком сделаешься.
Над предложением матери за общим столом посмеялись всей семьей, включая братишку второклассника, но Трофиму Сергеичу оно почему-то в мозг запало. Учиться-то всего-навсего семь месяцев, тут тебе и образование и профессия сразу, да и работа потом не пыльная, все время в конторе. Будет он сидеть за столом в тепле и светле, при пиджаке и чистой рубашке, а всей работы физической так только перекидывать из стороны в сторону костяшки на счетах двумя пальчиками правой кисти руки. Красота! Но это пока было все, о чем он имел представление про бухгалтерскую работу.
Несколько дней парень пребывал в думах и мучениях, но, в конце концов, как-то поутру не спросясь ни отца, ни матери запрыгнул на дороге в попутную машину и отправился в соседний район узнать что и почем на этих бухгалтерских курсах. Поступок этот был, надо сказать, героический, так как он еще ни разу даже в свой райцентр в одиночку не выезжал. Родители не очень разрешали ему лишнюю самостоятельность, да и трусоват он был немного. Вернее нерешителен. Приехал, нашел адрес. Его встретили, все рассказали и даже чуть ли не обласкали. Потом записали и сказали, что с первого сентября он смело может приступать к учебе. Молодые люди, а особенно мальчики на курсах были весьма желанны. С жильем проблем нет, занятия бесплатные, даже маленькую стипендию обещали назначить.
О своем решении учиться на бухгалтера Трофим Сергеевич объявил сразу же, как только вечером вернулся домой. Отец сходу учинил скандал, заявив, что он совсем не мечтал о том, что его сын когда-нибудь будет «канцелярской крысой». Он, мол, всегда видел его крепким работящим мужиком, зашибающим «деньгу» для семьи и хозяйства, а в конторе он только научится слюни пускать и обабится. На защиту огромной грудью встала мать, а в конечном итоге больше всего-то и досталось как раз отцу Трофима.
— Что бы ты понимал про канцелярских-то крыс. — Завизжала она. — Сам всю жизнь скотником-то окромя коровьего подхвостья больше ничего не видел, весь наскрозь навозом провонял до корней волос, так хочешь, чтобы и сын твой тоже в скотском дерьме кувыркался. Я вон тоже с девок коров за сиски дергаю да масло пахтаю на ферме изо дня в день, свету вольного не вижу, платьев красивых не нашивала, кина путнего ни разу не посмотрела. Ты, упырь, хочешь, чтобы и твой сын также всю жизнь эту вонь колхозную нюхал. Нет! Пусть уж в конторе сидит, там люди на людей похожи, не то, что мы. Он у нас умный растет, нечета нам недоучкам. Молодец, сынок! Правильно сделал, что так решил. В люди выбьешься, глядишь, и мы на старости лет под твоей защитой хоть немного поживем. А ты цыть, придурок! — Грозно рявкнула она на отца. — Не мешай ребенку свою дорогу пробивать. — И еще раз добавила, погладив сына по голове. — Он у нас умница!
Подытожил все это для себя Трофим Сергеевич и пришел к серьезному выводу, что и в самом деле парень-то он ведь не просто неглупый, а очень даже умный. Во-первых, сам все решил, во-вторых, сам съездил и без взрослой помощи обо всем договорился, в-третьих, материнскую поддержку хорошо прочувствовал. Стало быть, правильно все сделал, а раз правильно, значит, по-умному. Во как!
Отгулял он положенное время до конца лета, себя не утруждая и другими не нагруженный, а к сентябрю подался на учебу. Определили его в общежитие, да только вот соседей по комнате ему подобных подобрать не могли потому, как в группе бухгалтеров из пацанов-то оказался он один единственный. Остальные, все, как одна, девки. Так и жил с ребятами, которые на трактористов да электриков учились. Те после занятий либо спали, как сурки, либо бежали куда-нибудь гулять, а Трофимка сидел за учебниками, дебеты с кредитами изучал, «сальдо с бульдой» сравнивал, да статьи баланса и номера счетов зазубривал до отупения. Тяжело шла учеба, надо сказать. Первоначальной подготовки не хватало, да и знаний простой арифметики в школе он усвоил самый лишь минимум. Многое пришлось нагонять, наверстывать, а кое-что и вообще изучать как заново. Но парень в своем намерении стать еще умней напрягся и с трудом, но в занятиях успевал. О том, что его могут отчислить не могло быть и речи, так как в группе изначально был численный недобор, а уж чтобы выгнать из бухгалтеров мальчика – так это вообще на курсах и не мыслилось. Раз в неделю на выходные Трофим Сергеевич приезжал домой к родителям, отдыхал, поедая мамины пироги с блинами, а по деревне ходил гоголем, задравши нос и чувствуя себя на голову выше своих сверстников. Как же! Он ведь их гораздо умнее, если на бухгалтера учится. Нахватавшись всяких культурных словечек, во время визитов на родину Трофимка учил других правильно выражаться. Мать у него должна была себя звать не просто дояркой, а оператором машинного доения, отец был не скотник, а животновод, сосед дядя Паша не тракторист, а сельский механизатор. Одного он только никак не мог добиться. Мать до самого конца так и не перестала называть бухгалтера булгахтером. Над этим Трофим Сергеевич долго бился, да видно неправильное произношение было настолько впечатано в память матери, что стереть его и внести новое оказалось невозможным.
Осень с зимой промчались, весна пришла, в конце ее получил Трофим Сергеевич заветные корочки и вернулся восвояси. От распределения он опять же по-умному ушел, представив курсам липовую справку о том, что в нем, как в воздухе шибко нуждается родной колхоз, хотя свой бухгалтер там был на своем месте. Летом он, при полном попустительстве матери болтался по деревне, отдыхал, как здорово уставший за долгие месяцы учебы, рыбачил или просто гонял лодыря. Отец порой пытался достучаться до совести сына, чтобы тот подумал насчет работы хотя бы в какой-нибудь полевой бригаде, но тут сразу же на защиту приходила мать:
— Не тревожь ребенка. — Командовала она. — Устал он от учебы, пусть мозги проветрит пока. Успеет еще, наработается.
— Вот и проветривал бы вон на полевом стане. Там хорошо ветерком-то продувает. — Пробовал продолжить отец.
— Да ты что, недоумок? Нашего сына на полевой стан? Может, ты его еще с собой на ферму позовешь?
— А что? И там тоже работы хватает. Нам с Гришкой помощник очень бы не помешал.
— Забудь! Наш сын умница, с образованием уже, не то, что вы с Гришкой по два класса церковно-приходской, да и то из-под розог имеете. Ему место в конторе, среди людей.
Так Трофим Сергеевич и проканителился до глубокой осени, а в зиму о его занятии подзадумалась и мать. Стала она охаживать председателя колхоза, чтобы тот принял ее Трофимку на работу к себе. Долго упирался он, так как колхозным бухгалтером служила у него его же двоюродная сестра Галинка, женщина еще не старая, аккуратная и опытная, но, в конце концов, сдался и принял молодого специалиста простым счетоводом.
— Пускай пока посидит на счетной работе, уму-разуму наберется, а там посмотрим. — Заключил он.
Мать возразила было:
— Да ты что, Степаныч? Уму-то разуму он, слава те, Господи, на учебе набрался, да и не дурак он у нас.
— Ничего. Еще ума-то прибудет, не помешает.  И так для него лишнюю единицу в штатное расписание ввожу.
Трофиму Сергеевичу эта должность была не по нутру. Он никак не мечтал работать в колхозе. Ему хотелось в лесное хозяйство. Там поживее, интереснее. Там производство, обороты, зарплата выше. Однако, пока туда ему соваться было бессмысленно. Места все заняты, а впереди у него еще была армия. Так он и остался до самого призыва в колхозной конторе счетоводом. Гонял из месяца в месяц справа налево пресловутые цифры по оборотным ведомостям, медленно забывал все, о чем его учили на курсах, и постигал настоящий бухгалтерский учет, наблюдая за Галинкой, а в компании колхозных бригадиров, научился курить и материться.
В следующий весенний призыв его забрали в армию.

В армии он тоже сразу хорошо пристроился, так как к тому времени уже здорово разбирался в накладных, квитанциях, ордерах, чеках и прочих денежных бумажках. Приписали его к складу, где он совместно с самодовольными старшинами грузил, принимал, считал и пересчитывал войсковое имущество, выявлял недостачи, излишки и учился, как умело их прятать. Мимо него проскочили строевая муштра, зубрежка уставов и военные учения. Солдатская форма у него всегда была новая и подогнанная четко в размер. В силу своих возможностей он мог поменять слегка поношенную в любое время. Питался тоже неплохо. В столовой ему подкидывали лакомые кусочки, часто перепадала двойная порция масла за какую-нибудь мелочь или оказанную услугу. Не почувствовал он испытаний и унижений дедовщины, а закончил службу при трех лычках на погонах и грядкой разноцветных значков на гимнастерке, полученных ни за что. 
Вернулся Трофим Сергеевич в родные пенаты в парадном мундире с иголочки, весь обвешанный знаками различия, побрякушками  и нашивками, как новогодняя елка. Нос его вверх задрался еще выше, а вместе с тем появились спесь и бахвальство. Он немного погулял после демобилизации, отдохнул до осени, а потом начал надоедать начальству лесничества и леспромхоза. Раз или два в неделю он ходил в их конторы и сначала робко, а потом все настойчивей стал предлагать свою персону на бухгалтерскую должность. Ему популярно объясняли, что должности эти в настоящий момент все были заняты, и уволить живых людей из-за него никто не имеет права. Трофим Сергеевич в свою очередь требовал предоставить ему работу по специальности, так как государство в свое время на его обучение израсходовало солидные средства и он, как честный человек обязан их сполна отработать. На свое старое место счетовода в колхоз, которое, кстати, было свободно по причине его необязательности, он идти категорически отказался. Он бухгалтер, а не какой-то там рядовой счетный работник. Трофиму Сергеевичу грезились масштабы.
Немного печально, но удачно для него сложилась ситуация, когда бухгалтера лесничества, Клавдию Петровну, женщину еще не старую, но больную, вдруг сразил недуг. Она легла в больницу с инфарктом и, по всей видимости, очень надолго. Тут-то и пришлись ко времени драгоценные корочки Трофима Сергеевича, а главному лесничему некуда было деваться, кроме того, как все же принять обивающего пороги юношу к себе на работу. И тот был рад, потому что все-таки пока он мог принять его только временно на период болезни Клавдии Петровны. А там видно будет.
Трофим Сергеевич начал работу очень активно и без каких-либо предварительных подготовок. Ему страшно хотелось с самого начала показать себя, зарекомендоваться. Конечно, было трудновато после колхозных привесов, урожайностей и приплодов переходить на специфику лесного хозяйства, но ведь он же был очень умным парнем и не видел перед собой каких-то серьезных препятствий. В начале нового трудового стажа он наделал довольно много ошибок и повез сдавать свой первый бухгалтерский отчет за какой-то там месяц в контору, которая называлась сплавной. Почему так ее называли в народе, можно было просто догадываться. По малым таежным рекам сплавлялись тысячи кубометров заготовленного леса. Его отправляли самотеком в половодье, потом плотами или молем, буксируя небольшими катерками. И хотя лесничество выполняло еще много других разных работ, контора все равно называлась сплавной. Располагалась она в небольшом поселке километрах в двадцати пяти от деревни Трофима Сергеевича, и добираться туда было довольно трудно. Зимой задувало вьюгами дороги, и мешали сильные морозы, весной талые воды заливали огромные площади, осенью ненастные дожди переполняли дорожные колеи. Но сроки, установленные для сдачи отчета, были жесткими, поэтому приходилось везти их в любую непогоду.
Молодой бухгалтер привез свой баланс в сплавную контору и там заполучил свой первый серьезный конфуз. Высоким начальством ему было строго указано на ошибки и недочеты в составлении финансовых документов. Высокомерная главбухша годов сорока, считавшая себя вторым по значимости лицом в руководстве всего объединенного лесничества, вернула отчет Трофиму Сергеевичу, при этом сказав свою традиционную поучительную строгую фразу:
— Если не можешь хорошо дело делать, так нечего за него и браться.
Трофим Сергеевич обиделся. Еще никто не говорил ему ничего похожего. Ведь все считали его умным, башковитым, а тут какая-то тетка чуть ли не дурака из него сделала. В курилке подсказал ему какой-то средний чиновник:
— А ты, мил человек, не гонорись больно то. Наоборот, прикинься человечком маленьким, да и попроси ее помочь, научить. Скажи, что век ей благодарен будешь, а в другой раз приедешь, шоколадочку с собой прихвати, да потихонечку сунь ей в стол. Она это любит! Вот тогда все отчетики твои как по маслу будут проскакивать. Она сама твои ошибочки моментом исправит и даже тебе об этом ничего не скажет. Попробуй. Дело верное. А по-другому долго она тебя еще мучить будет. Это у нее в крови.
Внял совету случайного человека Трофим Сергеевич и стали они с главбухшей после этого дружить. А когда он ей кроме шоколадки еще чего-нибудь из дома прихватывал, рыбки, к примеру, вяленой, или сальца шматочек, так после этого его начальству тут же следовал звонок по телефону с похвальбами да рекомендациями поощрить умного и ответственного работника. Так обрел Трофим Сергеевич славу заслуженно грамотного и чрезвычайно ценного кадра.
Так ли оно на самом деле было в начале его карьеры, разобраться теперь сложно. Время, однако, опять сработало на Трофима Сергеевича. Клавдия Петровна после болезни была признана инвалидом и ушла на пенсию, а он остался на ее месте. Постепенно он освоил бухгалтерский учет в полном объеме и стал действительно ценным знающим работником. Он изучил многие тонкости лесного дела и часто давал руководству хоть и мелкие, но иногда очень даже полезные советы. И были эти советы чаще всего полезны не знаниями Трофима Сергеевича, а его оценкой в том, насколько проблема будет решена и поддержана наверху, то есть в сплавной конторе. Временами руководство лесничества, размышляя о сложностях выполнения плана или добиваясь дополнительного финансирования, часто заходило в тупик, и в таких случаях сразу же принималось общее решение: «Надо бы по этому поводу посоветоваться с Трофим Сергеичем». И советовались.
Трофим Сергеевич повзрослел, пришло время ему обзаводиться семьей. Теперь простую невесту он не хотел, ему надо было найти под стать себе, умную, рассудительную и послушную. Задача, надо сказать, не из простых. Пригляделся, было, он к местной учительнице, присланной в деревню после училища по распределению, да та почему-то недооценила его и «дала отлуп» по местному выражению. Пострадал-пострадал Трофим Сергеевич, да и метнулся к Наташке с окраинной улицы. Сама-то она пока должностей больших не занимала, всего-то учетчицей при колхозе состояла, зато у нее папаня был знатным ветврачом, и уважали его в округе не меньше председателя колхоза. Жили они зажиточно, дом был большой не по наследству доставшийся, а на свои средства поставленный. Наташка хорошо одевалась, разговаривала культурно, да и по школе еще слыла девчонкой неглупой. Походили они рука об руку по деревне, поженихались, а к осени взяли да сыграли свадьбу. Все быстро получилось, но в народе говаривали, что обе стороны очень довольны были друг другом. И хоть отзывалась жена ветврача о родителях Трофима не всегда лестно, а как о сословии в сравнении с ними весьма низком, но его самого она, как и все, считала шибко умным. Местная женская половина молодежи была убеждена, что Наташке здорово повезло.
Молодожены сразу же решили начать строить свой дом. В родном лесничестве без проблем по дешевке  помогли с лесом, колхоз выделил место хоть и на краю деревни, но в уголке уютном и живописном, и в соседях народ оказался хорошим. Денег на строительство с обеих сторон хоть и не в равной доле дали родители, кое-что набросали на свадьбе, да и у Трофима Сергеевича уже было кое-что сбережено на предмет обзаведения хозяйством еще в период холостяцкой жизни. Дело шло быстро, и уже через полтора года молодая семья въехала в собственное новенькое жилище. Радовались родители, завидовали сверстники, ценили односельчане. Завели кое-какую скотину, разбили огород, и зажила семья обычным деревенским ритмом по всем известным канонам и уставам, мало чем отличаясь от других. Наташка к тому времени парнишку уже родила, назвали Инотаром. Имя это Трофим Сергеевич где-то выкопал, а что оно означает он и сам, конечно, не знал. Главное, что непохожее на всех остальных, особенное. Соседи судачили:
— Это ж надо придумать такое! Таких имен-то на свете не бывает. И откуда только взяли? — Но тут же стыдливо поправлялись. — Дак ему виднее, вычитал где-нибудь, вот и назвали.  Он ведь умный, Трофимка-то.

Закрепившаяся за Трофимом Сергеевичем репутация умного человека заставляла его поддерживать и укреплять устоявшийся статус, поэтому он стал не просто раздавать советы, а еще и учить всех уму-разуму. В любом деле он в первую очередь всегда начинал выискивать плохую сторону, которая впоследствии могла бы этому делу навредить. Сама по себе черта эта считалась неплохой, ибо осторожность всегда не помешает. Однако когда она перебирается через определенные границы, то становится для других в тягость. Выбирает, например себе место под дом застройщик, все хвалят, говорят: «Молодец, хорошее место нашел, светлое, чистое»! Но подходит Трофим Сергеевич и выдает: «Сыровато, низы огорода мокнуть будут». И уйдет потихоньку. А застройщик задумывается. Казалось бы, мелочь, вон у соседа так же огород расположен, и не мокнет ничего, урожаи хорошие, но заронил зернышко сомнения умный человек и на какое-то время темное пятно в душе у человека осталось. Принимают нового лесника на работу, вроде бы по всем характеристикам человек хороший, ответственный, но и тут Трофим Сергеевич тут как тут: «Воровать, наверное, будет»! Опять все задумываются, а вдруг -- правда. Пьянствовал мужик на деревне, все пропил, жену лупил, а тут вдруг за ум взялся. Работает хорошо, с вином завязал, клянется, что окончательно и навсегда. Так нет ведь, Трофим Сергеевич и тут мимолетом обронит на публике: «Горбатого могила исправит, все равно запьет». И не верят после этого люди исправившемуся мужику. Даже изменения в правительстве государства и то он воспринимал с критикой на худшее. И постепенно стали сторониться люди умного человека, а тот, понимая такой поворот, обижался, сетовал, что его не слушают, и постепенно превратился в местного нудного брюзгу.
Была у Трофима Сергеевича еще одна лишняя для деревенского жителя черта. Он слишком любил чистоту. Может быть даже не любил, а просто не терпел грязи и был излишне брезглив. Даже приходя домой из бани, он сразу же, подходил к рукомойнику и начинал долго с мылом мыть руки. Подросший сынишка, как-то по-детски об этом размышляя, спросил:
— Пап, а зачем ты это делаешь? Ты же сейчас вообще весь чистый.
— Видишь ли, сынок. Там в бане каменка грязная, тазики все поганые, сажа опять же, копоть.
— А чего же мы тогда в поганых-то тазиках себя моем, грязью окачиваемся? Надо, значит, нам после бани еще и дома перемываться.
Хихикнула в кухне за занавеской мать, а отец на детское суждение ничего сказать так и не смог, но от привычки своей не отказался.
Из-за излишней своей нетерпимости к грязи навоз со двора вытаскивала всегда Наташка, потом сын ей помогал, а разбрасывать его по огороду Трофим Сергеевич нанимал местных мужиков. Поданный к столу в тарелке суп он перед тем, как приступить к еде долго и внимательно изучал, глядя сначала на его поверхность, а потом еще и перемешивая ложкой, на предмет обнаружения там посторонних непригодных к еде предметов. Если он их вдруг находил, то по мирному характеру своему не скандалил, но от еды отказывался и переходил на сухомятку до нового приготовления. Налитое в кружку молоко Трофим Сергеевич тоже сначала разглядывал потом, шумно втягивая носом воздух, нюхал, и если оно пахло навозом или полынью, пить отказывался.
Однажды, ездил бухгалтер в свою сплавную контору с отчетом, да и подзадержался там, исправляя какие-то цифры. Время было зимнее, как раз масленица. На улице было метельно и изрядно морозно. Вышел, на улице темень, транспорта нет, а дорога дальняя. Если пешком, то как бы чего не получилось в дороге. И решил Трофим Сергеевич заночевать в поселке, где у него проживала родная тетка по отцу. Роднились они с ней мало, виделись редко, но слыла она женщиной доброй и отзывчивой.
«Не выгонит, поди, родного человека, даст приют на ночку. А завтра поутру уеду на какой-нибудь оказии», — подумал Трофим Сергеевич и отправился к дому тетки.
Встретили его хорошо, радушно. Пожурили для порядка, что, мол, часто бывает здесь, а не заходит. Трофим Сергеевич оправдывался, что некогда все время, делов куча, не до гостей.
Тетка в аккурат блины масленичные печь заканчивала, дух в избе стоял глубокий, блинный и у голодного Трофима Сергеевича в желудке сильно заурчало.
— Сейчас-сейчас, Трофимушка, — щебетала тетка. — Сейчас ужинать будем, гостя дорогого блинками попотчуем. Голодный, наверное, с работы прямо. Гришка, — крикнула она мужу, — тащи масло из чулана, да в банку его стеклянную переложить надо. Купила сегодня масла сливочного, — продолжала она рассказывать Трофиму Сергеевичу, — хорошее, свежее. Да за делами в чулане так и бросила прямо в бумаге, не успела переложить-то.
«По нему, наверное, уже мыши успели пройтись», — подумал Трофим Сергеевич, но промолчал.
Григорий принес масло и положил на стол, из кухни достал стеклянную литровую банку, поставил рядом. И тут началось такое, что ввергла бухгалтера-чистюлю в абсолютный шок. Тетка, отрезая ломти масла ножом, отправляла их в банку, где они вначале беспорядочно громоздились один на другой. Чтобы все масло убралось, она начала трамбовать ломти в глубину, но не ложкой, и не пестиком, а собственными пальцами, которыми только что у плиты грязной кухонной утиркой чистила черные чугунные сковороды. Масло таяло на руках и стекало по ладоням. Тетка вытирала их, но не чистым полотенцем, как бы делал Трофим Сергеевич, а о собственные волосы, как это делалось в старину на Руси. Бухгалтера начало подташнивать. Но это был еще не конец. Пальцами, снятыми с грязных волос, тетка продолжала трамбовать остатки масла еще глубже в банку, пока оно не убралось в нее все, и снова вытирала их об волосы. В животе Трофима Сергеевича урчать перестало, но появились уже совсем явные позывы к тошноте.
Этим маслом уже из стеклянной банки тетка промазала большую стопу свежеиспеченных блинов и поставила их на стол. Вся семья, давно ожидавшая ужина, расселась вокруг и, сворачивая блины в трубочку, принялась с большим аппетитом уплетать их. Это делалось тоже руками, причем, как заметил Трофим Сергеевич, никто из семейства к рукомойнику перед едой даже не подошел.
«Как так можно»? — думал Трофим Сергеевич и от еды отказался, сославшись на то, что он очень хорошо поужинал в конторской столовой, которую, надо сказать, никогда не посещал по причине той же брезгливости. Ему все время казалось, что готовят там не совсем стерильно, а посуду вообще моют простым окунанием и полосканием в помойном ведре.
Спать Трофима Сергеевича уложили на полу, тем более, что он сам на этом настоял, чтобы не раздеваться и не ложиться на чужое постельное белье сомнительной чистоты, а просто так переваляться ночь и скорее уехать домой. И эта ночь оказалась для него кошмарной. Во-первых, храп стоял на весь дом изо всех углов. Здесь видимо храпели все, включая детей и малых внуков. И никого это особо не волновало. Семейство спало крепким здоровым сном и не просыпалось до утра. Во-вторых, сразу после отхода ко сну по дому ходуном заходили мыши. Они скреблись, пищали и бегали кругом, топая лапками несоизмеримо с их маленькими размерами. Скоро, выспавшись, с печи соскочила хозяйская кошка и начала охоту за грызунами. Занятие это было шумным и неприятным, так как отловленные мыши истошно пищали, потом подвергались страшным пыткам кошки, затевающей с ними игру, и в конечном итоге Трофим Сергеевич отчетливо слышал, как трещали косточки жертв на зубах хищницы, когда она их, наигравшись вволю, поедала. Это было отвратительно и мерзко. Однако делать было нечего, и он терпел.
Но самый ужас произошел тогда, когда кошка, нажравшись до отвала мышиного мяса, забралась под небольшой шкафчик, возле которого на жиденькой подушке покоилась голова Трофима Сергеевича, и с превеликим наслаждением нагадила там. Необыкновенно зловонный дух заполнил все окружающее пространство, и сон уже окончательно покинул бедного бухгалтера. Он не сомкнул глаз до самого утра, закрывая нос уголком грубого суконного одеяла, и как только хозяйка, собравшись доить корову, забрякала в сенях ведрами, немедленно покинул дом родственников.
Слава Богу, как раз в сторону их деревни утром уходил почтовый транспорт, попутно с которым Трофим Сергеевич и добрался до дома. Из бумаг, которые по приезду он разбирал у себя в комнате, в довершение всех неприятностей вдруг выполз большой жирный таракан и попытался убежать под мебель, но Трофим Сергеевич ловко придавил его тапочком, подошву которого долго потом отмывал с мылом под рукомойником. Он с остервенением перетряс всю одежду, в которой ездил сдавать отчет, вывернул наизнанку все карманы и складки, а потом вывесил все вместе с конторскими бумагами  на холод, чтобы невзначай пропущенные спрятавшиеся тараканы вымерзли.
— У их, наверное, там и клопов-то, хоть лопатой греби, — жаловался он Наташке. — Хорошо, что я на полу спать-то лег, а то бы зажрали. Ну как так можно, а? Как так можно?! Ить это же уму непостижимо – жить в такой грязи. Это же антисанитария, болезни всякие. И как живут?
— А так и живут. — Отзывалась Наташка. — Живут, да еще и покрепче нас здоровьем-то будут. Не изнеженные, ко всему привычные. Для их это нормально.
— Дык, как ить не тошнит-то? — Не унимался Трофим Сергеевич. — У ей под ногтями навоз коровий кочками скопился, а она этими грязными пальц;ми в масло лезет. Потом перьхоть с волос — и туда же. Там у ей в банке-то не масло уже, а помойка какая-то получилась. И они все это вот жрут, да нахваливают. Тьфу!

Больше к своим родственникам в поселке Трофим Сергеевич ни разу не заходил. Он так и работал в лесничестве, кидал из стороны в сторону свои костяшки на счетах, сводил балансы и сдавал отчеты. Протер он на своем стуле, наверное, больше дюжины штанов и износил немало пар черных суконных нарукавников. По молодости подумывал про себя о продвижении «наверх», но предложений об этом ни от кого не дождался и, в конце концов, перестал тешить себя несбыточной мечтой. Скрипел своим канцелярским пером, заполнял оборотки,  выводил сальдовые остатки и потихоньку старел. Выучился и ушел в армию сын Инотар, в колхозной конторе каким-то счетным работником числилась его Наташка, одряхлели и ушли в мир иной старики. Жизнь катилась своим неспешным чередом, но катилась и не останавливалась. С возрастом Трофим Сергеевич все больше брюзжал, всем видом своим выказывал постоянное недовольство, требовал к себе внимания и участия. Понемногу, но настойчиво начали привязываться разные болезни, ломота в спине и суставах стали почти постоянными, мучила одышка. Бухгалтер ныл теперь по любому поводу. Он шел к соседу слева и жаловался на соседа правого, от него направлялся к соседу справа и охаивал левого. Начальство, которое в период его продолжительной службы в лесничестве сменялось не единожды, с самого начала оказывалось плохим, черствым и недальновидным. Он кичился своей проницательностью и интуитивностью, хотя очень редкие его предположения находили впоследствии свое подтверждения. Он ругал правительство и строй государства, говоря, что там сидят одни воры и взяточники. Но больше всего Трофим Сергеевич докучал своим односельчанам советами и учением, в которых те совсем не нуждались. Он не мог пройти мимо двоих-троих беседующих, чтобы не остановиться и не прислушаться к их разговору, а потом сполна выдать свое резюме по обсуждаемому вопросу. Часто, завидев издалека приближающегося бухгалтера, участники дискуссии спешно жали друг другу руки и разбегались в стороны, чтобы, не дай Бог, позволить ввязаться в разговор Трофиму Сергеевичу, а уж если это происходило, с нетерпением ждали, когда он выскажет свои выводы. Слава умного человека стала постепенно таять и уже немногие считали его таковым. Наоборот, наслушавшись нравоучений бухгалтера и, наконец, расставшись с ним, большинство крутило возле виска пальцем и вполголоса роняло в сторону:
— Эх, и дурак!
Наташка пыталась повлиять на мужа и иногда после какой-либо неприятности в сердцах выговаривала:
— Ну, что ты в любую дыру суешься? Тебя что, просят об этом? Без мыла ведь  лезешь! Тебе что, своих делов мало? Уж смеются над тобой люди-то, аж неудобно. Срам!
— Ты кого учишь, а? Это ты меня учишь? — До нервной тряски возмущался Трофим Сергеевич. — Ты что, считаешь, что я не прав, да? Да ты посмотри, как они все живут. Ведь это же уму непостижимо! Хамство, воровство кругом. Старики спились, молодежь скурвилась, начальство изгулялось. Никому слова нельзя сказать – сразу в бутылку лезут, огрызаются. Нет бы, прислушались к умному человеку да совету его вняли. Где там! Мы сами все с усами. И как так можно?
— И што ты изменишь, ежели к каждому-то вот так под кожу лезешь. Да тебя уж не слушает никто давно.
— Вот и беда-то в том, что не слушают. А вот если бы слушали, так и не жили бы так-то.
А как люди должны были жить, Трофим Сергеевич так сходу и сам не ответил бы, наверное. Просто как бы они не жили, ему казалось, что все должно быть по-другому. Задаваться простым вопросом о том, где что не так, стало его повседневным занятием, его болезнью. Но самое противной стороной его характера было то, что для него вообще не стало существовать хороших людей. Даже самый честный, самый добрый, самый уважаемый человек для Трофима Сергеевича был личностью с камнем за пазухой. Он стал мучиться вопросом: «А что можно от него ждать»? И этот вопрос не давал ему покоя до тех пор, пока он не придумывал себе суть «грозящей опасности». И ладно бы держал это в себе, но он начинал предусмотрительно предупреждать об этом других. Народ стал опасаться своего искателя правды и избегать. Курилка в лесничестве сразу пустела, стоило там появиться Трофиму Сергеевичу, у постоянно собирающихся и перетолковывающих местные новости у сельмага селян сразу же появлялись неотложные дела, и они спешно покидали место деревенской тусовки, случайные встречные старались заблаговременно свернуть в сторону. Теперь за признанным еще совсем недавно умным человеком теперь накрепко привязалось новое прозвище – зануда.
Когда вернулся из армии Инотар, он задумал жениться. Невеста у него уже была и терпеливо дожидалась. Еще до призыва отец внимательно присматривался к будущей снохе и сватьям. Семья у них была хорошая, трудолюбивая и честная. Об этом знали все и очень их уважали. Ничего плохого в них не находил и Трофим Сергеевич. Но в силу своей привычки он выискивал для себя грядущую опасность от будущих родственников. И вот ведь странно – не находил. Он долго мучился, даже страдал от этого, но так и не сумел придумать ничего более или менее подходящего, чтобы бросить тень на порядочную семью. Все у них было хорошо, все продуманно и рассчитано. Отец невесты работал мастером в леспромхозе, должность вполне подходящая для соображающего мужика и высокооплачиваемая, мать всю жизнь проработала продавцом в сельмаге и ни одного раза ревизоры не обнаружили у нее недостачи, дочь в школе была почти отличница и поступила в техникум на агронома. Ну, ни к чему не придерешься! И вот когда сын заявил родителям о предстоящей свадьбе, Трофим Сергеевич решил побеседовать с ним серьезно.
— Видишь ли, сынок, — начал он издалека. — Семья наша в селе на хорошем счету, все меня и мать твою уважают и ценят. И есть за что. Чай не дураки, умом не обделены. Вот и ты хороший у нас вырос, слава Богу, есть в кого. Жену ведь не на сезон берешь, а на всю жизнь. Надо бы хорошо к ней присмотреться, подумать, кабы не было чего.
— Да ты что, отец? — Удивился Инотар. — Мы ведь с ней уже давно дружимся, из армии меня ждала. По-моему нечего тут в чем-то и сомневаться.
— Э-э! Не скажи, милай, не скажи. Люди-то, они, знаешь, насколько хитры бывают. У-у-у! Облапошат, и не заметишь как. Ухо всегда востро держать надо.
— Да ну что ты? — Опять вступился сын. — Все давно уже испытано. И мать ее, и отец меня хорошо принимают. Дядя Паша на работу меня в леспромхоз обещал устроить. Они и не против нашей женитьбы-то
— Дык, они того всю жизнь и добивались. У их ведь давно было все примечено и спланировано.
Инотар внимательно глядел на отца. Что за мысли вдруг появились у Трофима Сергеевича, если он раньше никогда даже не заикался о порядочности его подруги и ее родителей. Что за подспудная тревога мучила его в этот момент. Или заметил что за невестой, пока он в армии служил, да молчал, а сейчас вдруг сказать решился.
— Что-то я тебя никак понять не могу. О чем это ты?  — С тревогой спросил он.
— Не пойму, не пойму. Молод еще, вот и не понимаешь. Оне, кажись, свою девку на тебе оженить решили, когда вы еще маленькие были.
— Как это так? — Снова не понял сын.
— Да, вот так. Кажется мне, что оне так себя вели все время, чтобы показать, какие оне положительные. А нужно было это им для того, чтобы мы с матерью на их внимание обратили и супротив вашей свадьбы не были. Ведь за кого еще им свою девку-то выдавать, как не за нашего сынка. Ежели отец башковитый, так, стало быть, и сын в его должен был уродиться. Тоже умница. Так? Вот и жили оне около нас, честные да порядочные. А на самом деле притворялись. Может нутро-то у их гнилое. Проверить надо бы.
— Зачем на людей наговариваешь? — Обиделся Инотар. — Они действительно хорошие.
Надо бы Трофиму Сергеевичу остановиться, но его уже понесло:
— Что ты понимаешь в жизни? Ты еще мальчишка. Да если ты хошь знать, Пашка, тесть твой будущий в леспромхозе наряды для рабочих криво закрывает. Кому надо приписывает, а кого-то, кто попроще, обижает. А Зинка-продавщица, то бишь, твоя будущая теща, тоже профура еще та! Как это человек, всю жизнь проработав в торговле, ни разу недостачи у себя не сделал. Да такого не бывает! Значит, ловко прячет недостачи-то, а ежели обнаружат – откупается. Вот и все!
Инотар слушал отца, молча, и становился все серьезнее. Он уже был вполне взрослый, почти мужчина. Армия закалила его, добавила самостоятельности и решительности, он уже во всем имел свое мнение и любил его отстаивать. Но на сей раз он долго разговаривать с отцом не стал. Просто дождался, когда тот выговорится и многозначительно изрек:
— Умным ты был или, может быть, только слыл, я не знаю. Но на старости лет эх и дураком ты стал, отец! Тошно слушать тебя. — И ушел.
— Ты что это отцу говоришь? — Вслед ему закричал Трофим Сергеевич. — Пацан, мальчишка! Сопля зеленая! Ты меня учить вздумал. Это я-то – дурак. Ну вот, вырастил защитничка. — И так горько ему стало. И даже не от того, что родной сын осмелился вот так вот прямо высказать ему свое несогласие, а потому, что он не считает его умным, как все остальные. Он же его назвал дураком.
Подготовка к свадьбе проходила скомкано, не торжественно. Трофим Сергеевич вообще мало и вяло участвовал в переговорах. Больше этим занималась Наташка и родители с другой стороны. А уже перед самой регистрацией молодожены заявили, что жить они будут пока в доме невесты. Прямой и откровенный Инотар не стал прятать истинную причину такого решения и открыто заявил, что виной всему отцовский характер.
Мать запричитала:
— Да как же это так? Разве же так бывает, чтобы молодая семья на той стороне жить начинала. Да что же люди-то после этого скажут. Стыдобушка ведь. Дом у нас большущий, больше никого нет. Живи – не хочу!
— Не было такого, так будет, — ответил сын. — Только мы уже решили и обратно пути не будет. А люди поймут. Не все дураки вокруг нас живут, может быть, кто еще и поумнее будет.
Последние слова были адресованы больше к отцу. Жестоко поступил сын в отношении его, но он думал о будущем. Семья обещалась быть хорошей и крепкой, зачем ему нужны были темные пятна в предстоящей счастливой жизни, неизбежные разбирательства в том, кто прав, а кто виноват. Он боялся оказаться между двух огней, вынужденный защищать родительскую сторону и сторону своей жены, а также быть постоянным примирителем грядущих скандалов.
— Что ж ты делаешь-то, а? Что ж ты делаешь? — Опустившись на табуретку, произнесла мать. Ее лицо выражало сильную боль и обиду. Многие годы она терпела характер мужа и, молча, скрывала от людей свои собственные мучения. За глаза ее жалели и старались не тревожить и так истерзанную душу. Но сын сейчас выволок все ее тайные страдания наружу, на всеобщее людское обсуждение и дальнейшее, совсем ненужное ей, сочувствие. — Э-эх, Трофим, Трофим. Прожил ты жизнь вроде бы умным мужиком, а под конец-то вон как вышло. Стало быть, не хватило у тебя ума-то все как следует устроить. А ведь зазнался ты, видать, лишку. А уж характером-то стал каким тяжелым! Невыносимо аж. Одно слово – зануда.
Так подытожила их совместную жизнь жена. Трофим Сергеевич сидел на стуле, глядя в окно, и думал. А поразмыслить было над чем, дело не шуточное. Только вот не опоздал ли он уже с мыслями-то. Трофим Сергеевич глубоко вздохнул:
— Э-эх, зануда!