Сад Камней

1

По окончании последнего класса гимназии я переехал в Пензу. Желание обитать с родителями тогда уже почти исчезло, захотелось перемен, и я вспомнил, что в Пензе у меня есть кое-какие родственники, которые когда-то, когда мне было еще лет двенадцать, предлагали в будущем жить у них, указывая на то, что их город в отличие от моего родного богат высшими учебными заведениями.
Не проявив ни малейшей жалости к тому, что мне пришлось покинуть, в июле 20...-го года я отправился в город на Суре, сдал вступительные экзамены в самый престижный его университет, а в августе стало известно, что я благополучно зачислен на первый курс.
Обучение в университете проходило увлекательно; долю грусти составляло только то, что в его стенах мне практически не довелось встретить настоящих друзей. Конечно, затворническую жизнь я вести не стремился и с людьми общался охотно, но общение это постоянно застревало на обыденных темах. Мне же всегда хотелось поднять в разговоре нечто большее.
Еще толком не окончив университет, я устроился на работу в местный научно-исследовательский институт; как раз в это время родные сообщили, что квартира, в которой жила их дочь, освободилась по причине ее долговременного отъезда, и предложили мне перебраться туда, так как не хотели, чтобы жилище пустовало, а сдавать его кому-то незнакомому они почему-то побаивались. Так я поселился в двухкомнатной "хрущевке" в милом районе "Южная поляна".
В тот период мне оставалось доучиться лишь последний курс, и в университете я появлялся изредка – с одной только целью обсудить дипломный проект со своим руководителем. Основное же мое время занимала работа в испытательной лаборатории упомянутого выше НИИ.
Коллектив лаборатории, когда я впервые там появился, встретил меня неплохо, с некоторыми работниками у меня почти сразу же установились доверительные отношения. Моим непосредственным начальником был Игорь Владими;рович. Да, именно с таким ударе-нием он просил себя называть. Многих это удивляло, но я думал: «Владими;рович, так Влади-ми;рович. Мне-то какая разница? Хоть Владимиро;вич!» Очень с ним интересно иногда было потолковать, но это надо было делать с чрезмерной аккуратностью, поскольку он имел весьма вспыльчивый характер, и даже если началом разговора являлся милый анекдот, конец его при неумелых действиях собеседника мог быть ужасным – вплоть до выплескивания в лицо воды из стакана. Еще часто мы перебрасывались парой слов с Ларисой – довольно симпатичной женщиной, общения с которой Игорь Владимирович по неизвестным мне причинам избегал. По ее рассказам я знал, что у нее есть маленькая дочка.
Месяц спустя после того, как я приступил к труду, мой кабинет перестал выглядеть пусто, поскольку к нам приняли нового сотрудника по имени Владислав, и рабочее пространство нам с ним пришлось делить на двоих. Владислав был сероглазым брюнетом моего роста и по истине обаятельной внешности, но женщины, которые были от нее в восторге, его не особенно интересовали, потому что уже пару месяцев как он был женат. Его супруга Алиса, когда я познакомился с ней, произвела на меня сильно хорошее впечатление, и я подумал, что, если б у меня была такая жена, мне бы тоже не пришло в голову обращать внимание на кого-то еще.
Недолго пообщавшись на светские темы, мы с Владиславом стали не стесняться обсуждать и серьезные вещи и довольно быстро подружились. Практически каждые выходные я проводил у них с Алисой дома, и несмотря на это они каждый раз продолжали меня звать к себе.
Работа у нас с Владиком была однообразная, но не без творчества. В принципе, основная задача наша заключалась в том, чтобы проводить испытания изделий, созданных нашим НИИ, на виброустойчивость. Однако изделий было много, а оборудования и людей мало, поэтому, чтобы не создавать узкое место, мы немножко модифицировали методику испытаний, пропускали в ней некоторые пункты, и время испытания одного экземпляра, таким образом, сокращалось раз в восемь. Разумеется, был определенный риск, что какие-то из изделий при эксплуатации откажут, а работали мы на военную промышленность… Так что, если где-то на город падал самолет или танк не в ту сторону стрелял, то причиной могли быть мы, испытатели. "Бойся меня, моя Родина!" – любил говаривать по поводу нашей деятельности Владик.
Работа, учеба, друзья, отдых... Могу искренне заявить: всего, что у меня на тот момент было, мне хватало, но, также признаюсь, хотелось большего, потому что когда твоя жизнь – не более чем сюжет для сцены из романа, это довольно тоскливо. К моей радости ситуация изменилась через два года, когда на руках у меня уже был диплом о высшем образовании. Пожалуй, как никто другой я знаю теперь, что бывают в жизни такие дни, которые не жалко ждать годами.

 

2

Я слишком хорошо помню тот день, когда впервые встретил Татьяну. Мою прелестную Танечку... Это случилось прошлой осенью. Спустя неделю после моего дня рождения. Уже наступили холода, столбик моего термометра по ночам стал опускаться ниже нулевой отметки, а иногда даже и днем. Я как обычно пришел на работу, и Владик, встретив меня, сразу сообщил, что ему придется после обеда сбежать. Это означало, что на меня перекладывалась часть его обязанностей. Больше всего мне не хотелось оставаться одному, но что-то исправить было не в моих силах. Раздосадованный сложившейся ситуацией, я решил вопреки всем законам не заниматься делом, а просто почитать одну из моих замечательных книг, хранившихся на потайной полке. Так случилось, что именно в этот раз за этим занятием меня застукал Игорь Владими;рович и, как не трудно догадаться, устроил мне такую взбучку, что лучше бы он меня сразу на месте застукал молотком. В окончании представления он разодрал в клочья книгу у меня на глазах и велел убрать весь этот мусор.
Я слишком любил книги. Люди меня периодически бросали, а книги – никогда. В горле почувствовалась неприятная горечь, очень захотелось заплакать. Может, если бы был кто-то, кто ждал бы меня тогда дома, я бы не чувствовал себя так паршиво, но этого кого-то не было, причем уже давно. С моей последней подругой мы не прожили вместе и двух месяцев. Ей, как она сказала, стало слишком скучно со мной. Я же скучал с тех пор по ней. В августе, спустя 8 месяцев после  расставания, через каких-то наших общих знакомых мне стало известно, что у нее все отлично, она считает себя счастливой, а ее избранник старше нее лет на десять. "Наверное, с ним нескучно," – думал я, и у меня  сводило сердце, поскольку я совершенно не понимал, в чем этот человек мог меня превзойти. Ведь я бы о ней наверняка заботился не хуже. К сожалению, эти мои мысли кроме меня были никому не нужны, и я старался выдохнуть их словно табачный дым, но не получалось. "В чем можно быть лучше меня, в чем, в чем, в чем?!!" – постоянно звучало и отзывалось эхом в голове.
В четыре я вышел с рабочего места, и после того, как пару раз вдохнул приятный свежий предморозный воздух, решил отправиться домой пешком. Вместе с этим возникла мысль зайти в пару моих любимых книжных магазинов и поискать новую книжку взамен утерянной сегодня в столкновении с милейшим начальством. Я шел, пытаясь зарыть поглубже свою боль, как вдруг состояние мое еще больше усугубилось – в одной из торговых палаток я заметил цветастый шарфик, напомнивший мне кое о чем минувшем; пройдя дальше, я увидел продавщицу роз, напомнившую о том же, и наконец я вышел на вокзал, который, в свою очередь, напомнил мне опять-таки о том же самом. Глаза невольно заслезились, и я прибавил ходу, чтобы как можно скорее оказаться в заветном книжном магазине и хоть как-нибудь развеять нахлынувшие старые сны, которые я давным-давно пообещал себе забыть, и после давал это обещание еще несколько раз... Выйдя к театру, я заприметил в толпе одно милое создание, скупо улыбнулся и продолжил свой путь. Не дав мне успеть дойти до пункта назначения всего два шага, меня встретила одна знакомая, с которой мы не виделись около двух недель, и предложила пойти в кафе. "Вообще-то, я не больно-то туда и хочу, – сказала она, - но туда должна подойти моя племянница. Очень хотела с ней поговорить". По дороге она порасспрашивала меня о моей жизни в последние дни, но порадовать ее было нечем – в моей жизни, а тем более, в последние дни, не происходило абсолютно ничего, если не считать описанную встречу с Владимировичем, которую приятной назвать я бы никак не решился.
Мы заняли столик в кафе, сделали скромный заказ (кофе с мороженым для нее и кружку пива для меня), а примерно через полчаса появилась ожидаемая племянница. Возраст ее меня несколько поразил – она была года на четыре меня младше. Стало удивительно, что у вышеназванной знакомой могла быть такая взрослая (почти ее ровесница) племянница. Но главное, что поразило, было не это. Гораздо большее удивление наступило от того, что в пришедшей мадмуазель я узнал то самое милое создание, которое видел не более часа назад возле театра!
Это была стройная девушка, шатенка, ростом около 175 сантиметров, с карими, как у меня, миндалевидными глазами и очень привлекательной улыбкой. Одета она была в немного расклешенные джинсы  и зеленый плащ, воротник которого окружал рыженький шарфик.
- Здравствуйте, - обратилась к нам она и села на свободное место справа от меня.
- Добрый день, - отозвался я, и почувствовал, как часто забилось мое сердце.
Девушка внимательно заглянула в мои глаза.
- Это Таня, это Саша, - разрядила обстановку моя знакомая. "Приятно", - сказали мы синхронно с Татьяной.
- Ты сказала, она твоя племянница, - уточнил я у знакомой.
- Ну, да, - ответила она. Таня действительно моя племянница. Шестиюродная сводная.
- Удивительно, как вы только умудрились установить подобную степень родства.
- Случайно, - пояснила Татьяна и очень мило улыбнулась, так, что я не смог сдержаться и не улыбнуться в ответ.
Далее две родственницы стали обсуждать каких-то неизвестных мне знакомых, родственников и прочее, что было интересно им двоим. Я преимущественно молча пил свою кружку пива и, кажется, только один раз позволил себе некоторую реплику. Это случилось, когда дамы затронули тему причесок, и Татьяна сказала, что желает остричь свои длинные волосы так, чтобы они просто доставали до плеч.
- Не стоит, - высказал я свое мнение. – Тебе так довольно хорошо. Не надо портить красоту.
Таня снова мило улыбнулась и спровоцировала меня на ответную улыбку. Внезапно к нашему столику приблизился один большой друг моей знакомой, которого я откровенно не мог терпеть, и не поздорововавшись с остальными, принялся с ней общаться своим как всегда идиотским языком. По лицу Татьяны было видно, что она в шоке от этого человека. "Она со мной солидарна," – подумал я и решил, пользуясь случаем, с ней, наконец, загово-рить.
- Знаешь, Тань, я не так давно читал ряд произведений Достоевского, - сказал я. – Так вот, там у него герои часто изъясняются монологами. Я и подумал: в наше время такой бы номер не удался. Монолога бы не получилось – перебили бы быстро.
- Пожалуй, да, - согласилась Татьяна и взглянула на "джентльмена", укравшего у нее собеседницу.
Через какое-то время этот замечательный человек нас покинул, и знакомая предложила сходить прогуляться. Все трое, мы вышли из кафе и отправились в сквер, находившийся неподалеку.
- А тебе сильно нравится этот твой друг? - поинтересовался я у знакомой и выразительно посмотрел на Татьяну, которая тут же подмигнула мне в ответ.
- Конечно, он же мой друг, - твердо ответила знакомая. – А что, ты имеешь что-то против него?
 - Нет, ни коим образом, - помотал головой я. – Просто мне непонятно, что можно в нем найти, и на чем можно сойтись. На каких общих интересах?
- При чем тут интересы? Люди могут и без них прекрасно нравиться друг другу.
- Не знаю… как бы сказал Федор Михайлович Достоевский, "…И все это было как это до чрезвычайности не совсем-с, и про куриное слово про куриное слово совсем уж нехорошо." – процитировал я известную пародию Владимира Сорокина. Татьяна ответила легким, но честным смехом, чему я весьма порадовался.
- Ладно, поеду к родителям, - заключила знакомая, когда наша прогулка подошла к концу. – А ты, Татьяна, куда сейчас?
 - Домой, наверное, - ответила Таня.
- Тебе на какую остановку удобнее?
- Мне не на остановку. Я – пешком. Денег на проезд у меня не осталось.
- Тебе подкинуть? – поинтересовалась знакомая.
- Не надо, я отлично дойду. Не в первый раз, в самом деле.
- Перестань. Я дам тебе денег.
- А где ты живешь? – встрял в разговор я.
- На том конце города, - указала рукой Татьяна.
- Мне это по пути, - улыбнулся я. – Так что, я смогу проводить.
- Ну, тогда я вас оставляю, - сказала знакомая и скрылась.
Мы с Таней постояли с минуту, глядя друг на друга, и молча пошли в сторону ее дома. На улице стало темнеть, вдоль дороги потихоньку начали зажигаться фонари. Из общественного транспорта на нас глядели сотни удрученных глаз, мечтавших поскорее оказаться дома и прижаться к телеэкранам.
- Вообще-то, я живу не там, где сказала. Просто у подруги гощу, - поделилась со мной Татьяна.
- А где живешь на самом деле? – спросил я.
- В общежитии. Близко к центру города. Я же приехала сюда из Екатеринбурга. Своей квартиры нет.
- А что, позволь узнать, тебе здесь понадобилось?
- Жить здесь захотела. Побывала как-то, и понравилось.
- И общага понравилась?
- А почему нет? Там очень уютно. Конечно, с санузлом проблемы случаются – трубы старые, но идеального ничего не бывает.
- Меня бы, наверное, это отпугнуло от любого понравившегося города...
- Это потому, что ты прагматик. Во всем стремишься найти выгоду.
- Не сказал бы.
- Да? Видишь, троллейбус едет?
- Вижу, - проследил я взглядом за очередным проносящимся мимо нас троллейбусом.
- Вот какая у тебя возникает первая ассоциация со словом троллейбус? С чем ты его связываешь в первую очередь?
- В первую очередь, пожалуй, с электричеством.
- Я ж говорю: прагматик. У меня, например, троллейбус ассоциируется со сверчком.
- Так ведь и я "электричество" употребил не в обыденном значении. Для меня это слово всегда означало гораздо больше. Что-то сродни Энергии. Когда со мной происходит что-то необъяснимо приятное, я всегда комментирую это так: "Электричество пошло".
- А где ты работаешь?
- В местном НИИ, в испытательной лаборатории.
- Нравится?
- Давай не будем об этом. Все равно завтра опять туда идти придется.
- А я дизайнер в рекламном агенстве. Рисую. Я всегда очень любила рисовать. У меня есть много художественных рисунков. Ты спортом занимался когда-нибудь?
- Нет. Вообще не помню себя за этим занятием. А ты?
- Занималась в детстве художественной гимнастикой. Дошла до звания кандидата в мастера спорта. Только однажды неудачно с лестницы упала, сломала обе руки, и со спортивной жизнью было покончено навсегда.
- Не слишком удачная карьера…
- А ты сам где живешь?
- На Калинина, возле дворца водного спорта.
- Интересно… я ведь раньше любила там часто бывать.
- Во дворце водного спорта?
- Нет, - засмеялась Татьяна, - близ него.
- А что там вблизи может быть интересного?
- Знакомый один у меня там жил, - после этих слов показалось, будто что-то стало ей поперек горла, и я решил не уточнять, что же за знакомый это был.
- Тогда даже странно, что до этого мы ни разу не встречались.
- Странно, но, может, надо было как раз сейчас?
- Может… - я не смог скрыть улыбки.
Мы прошли мимо моего дома, и вдруг Таня, словно вспомнив о чем-то, взволнованно спросила:
- В каком именно доме ты живешь?
- В том, -  указал я ей рукой.
- Мы же прошли его. Так ты что, домой сейчас не пойдешь?
- Похоже, что не пойду, - кивнул я.
Снова ее сильно обрадовало сказанное мной. Происходящее между нами здорово походило на бесконечность, которая обнаруживается при постановке друг против друга двух зеркал, и если при таком раскладе допустить, что одно из зеркал улыбнулось, второе обязательно улыбнется в ответ, после чего улыбка снова вернется в первое и так далее. Разница была лишь в том, что зеркала улыбаться не умеют, а у нас с Татьяной это полу-чалось чрезвычайно хорошо.
- Раз уж ты решил проводить меня до самого конца, - несколько неловко произнесла Таня, - выбирай, какой дорогой на Окружную пойдем?
- А туда разве есть еще одна? – удивился я.
- Ко всему есть минимум две дороги.
- Согласен, пожалуй. Я и сам так думаю. Так какие две дороги ты знаешь до Окружной?
- Одна обычная, но она длинная. А есть еще короткая – это дворами пройти надо, - она указала взглядом, куда надо пройти.
- Что ж, ясно, пойдем обычной – выбрал я.
Таня глубоко вздохнула. Так глубоко, что, казалось, она вот-вот взлетит над землей подобно воздушному шарику, наполненному чем-то много легче воздуха. Я старался держаться более скромно и не показывать, что я чувствую все то же самое и вообще – малейшее ее колебание моментально передается мне, будь оно снаружи или внутри. Так, почувствовав себя немного воздушными шариками, мы направились длинной дорогой к ее дому. Проходя мимо железнодорожного переезда с разбитым запрещающим светофором, над которым виднелась табличка с надписью «Береги поезда» (наверное, суффикс "сь" из первого слова смыло дождем), Таня остановилась и, взглянув на меня своими честными глазами, задала очередной вопрос:
- Ты на звезды любишь смотреть?
- Да, - признался я, - только уже очень давно мне на них смотреть не приходилось.
- Нет-нет, это ты напрасно, - упрекнула она. – Надо чаще смотреть на них. Ведь если ты перестанешь это делать, ты, возможно, и будешь знать, что ты о них помнишь и любишь их, а вот они могут подумать, что они тебе неинтересны, и в итоге уйдут от тебя.
- Это как? Куда же могут уйти звезды?
- За облака. Представь только, что над тобой повиснет темное облако, и ты не то, что звезд –  неба больше видеть не сможешь!
- Ну, спасибо за перспективы развития, - шутливо отозвался на сказанное я.
- Ничего не спасибо! – сказала она с интонацией школьницы-отличницы, воспитывающей безнадежного двоечника. – Давай, поднимай голову, будем на звезды смотреть.
Мы принялись смотреть на звезды – благо небо было чистое-чистое, и никакого темного облака даже представить себе было невозможно.
- Ты созвездия знаешь какие-нибудь? - поинтересовалась Татьяна.
- Нет. Кроме, разве что, Большой Медведицы, - ответил я. Знаю, как по ней найти полярную звезду, знаю, что она в хвосте у Малой Медведицы, но саму Малую Медведицу мне вычленить так ни разу и не удалось.
- А я знаю Кассиопею…
- И где же она?
- Вот, - она стала показывать пальцем в небе очертания буквы «дубльвэ», и я разглядел это созвездие.
- Здорово, - восхитился я. – У меня дома в компьютере есть карта звездного неба, надо потом получше как-нибудь рассмотреть.
- Какой дом?! – возмутилась Таня, - Какой компьютер?! Что тебе эти точки на монито-ре? Ты сейчас смотри!
- Хорошо, смотрю.
- Красивая, правда?
- Красивая. Очень.
- Да… Сидящая на перевернутом троне.
- Почему на перевернутом?
- Говорят, за свое хвастовство она была привязана к трону и обречена вращаться вокруг Северного полюса вниз головой.
- Жалко ее.
- Мне тоже, - после этих слов мы синхронно взглянули друг на друга, и вроде бы именно в этот момент мне показалось, что мы знакомы уже очень много лет, что явно противоречило действительности – ведь мы встретились всего лишь около трех часов назад.
- Пойдем дальше, - предложил я
- Пойдем, - как-то не сразу ответила Таня, и мы тронулись с места.
Постепенно мы оказались на финишной прямой, которая, признаться, была освещена очень плохо (единственный прожектор на этой улице был установлен на рекламном плакате), и я споткнулся о крышку канализационного люка, но Татьяна успела меня поддержать, благодаря чему я все-таки устоял на ногах.
- Надо фонарей побольше и поярче, - сделала вывод Татьяна. – А то хорошо еще, что люк закрыт был. Мог бы ведь упасть в него…
- Я, помню, в детстве думал, что там, под землей свой мир есть, и эти люки в него ведут. То есть я не понимал, что это система цилиндрических каналов, а считал, что там просто подземелье без каких-либо переборок.
- Интересно.
- Не смейся, я был маленьким.
- Я и не думала смеяться, мне правда интересно. Скажи, а у тебя была когда-нибудь де-вушка намного младше тебя?
- Намного - это насколько? Самая большая разница, которую я помню, четыре года.
- А мой знакомый один увлекся недавно девочкой, которой 14 лет.
- А самому?
- Самому – 23.
- Ничего себе… Он что, "Лолиты" обчитался?
- Не знаю, он говорит, она выглядит на восемнадцать.
- Но ведь мало выглядеть, надо еще и чувствовать себя на восемнадцать.
- Не знаю. Я тоже это не совсем поняла, но у него прямо все серьезно. Он еще сказал, что может ее многому научить.
- Чему?
- Искусству любви, например, - со смущенной улыбкой ответила Таня.
- Ему виднее, конечно, но я б, наверное, не смог.
- Опыта недостаточно?
- Я не о том, - усмехнулся я. – Я имел в виду, что не смог бы делать этого с такой маленькой девочкой.
- Даже если б она выглядела на 18, а своего возраста она бы тебе не сказала?
- Я же перед этим с ней побеседовал бы. Я же не животное какое, чтобы просто от тела завестись. Мне гораздо больше надо.
- А Гумберт, вероятно, иначе думал.
- Гумберт был нездоров из-за своей потерянной детской любви, здесь другой трагический случай. Кстати, в фильме Эдриана Лайна Лолите добавили пару лет. Ей стало то ли 14, то ли 15, в книге-то, насколько я помню, было двенадцать. На это создатели фильма пошли, чтобы их не слишком осудили – постановка и так считается по-настоящему скандальной там, в Америке. Лайн еще тогда, когда на него начали ведро помоев выливать всякие разные критики, сказал в одном из интервью, что у американцев довольно плавающее понятие о нравственности. Например, если бы он снял кино о том, как двенадцатилетнюю девочку убили и сожгли на костре, и вообще залил весь экран кровью, то фильм оказался бы признан всеми и имел бы кассовый успех. А тут, конечно, - безнравственно. А ведь экранизация очень чистая, без пошлостей. Буквально, как у Набокова и писано.
- А я читала "Лолиту" в двенадцать лет.
- Молодец. Только эту книгу, наверное, имеет смысл читать в более позднем возрасте. Хотя кому я говорю… я сам ее где-то в таком же возрасте читал. Надо будет перечитать как-нибудь. Мне Набоков вообще нравится очень. Особенно его "Приглашение на казнь". Но надо отметить, что тема педофилии ему самому была очень интересна. Стоит задуматься. К примеру, в "Камере Обскура" роковой женщиной, ломающей мужские судьбы, в частности, главного героя Кречмара, является, если не ошибаюсь в возрасте, 15-летняя девочка, а в рассказе "Волшебник", который я прочел исключительно потому, что он был приложен к роману "Машенька" (тоже, кстати, очень важное произведение), сюжет выглядит точно, как в написанной позже Лолите. Там герой так же заинтересовался девочкой; чтобы оказаться к ней ближе, женился на ее матери, не вызывавшей у него никакого святого чувства, а после смерти матери привез эту девочку в отель... Но тогда, видно, смелости у Владимира Владимировича еще не хватило на что-то серьезное, и в самый ответственный момент, когда уже должно было что-то произойти, девочка проснулась, и закричала. Финал намекает, что герой оборвал свою жизнь под колесами автомобиля.
- Так здорово… Ты вообще, похоже, много читаешь…
- В основном, на работе. Время бывает, вот и самосовершенствуюсь. Я там и "Братьев Карамазовых" прочел, и еще кое-что из Достоевского.
- Ты говорил сегодня в кафе. Первая твоя реплика, обращенная ко мне, была как раз о Достоевском.
- Ну, да. Я этого не забыл.
Теперь уже наши улыбки были не то, что частыми, а постоянными. Мы и не могли смотреть друг на друга иначе, кроме как улыбаясь, и хотя на улице уже стало довольно прохладно, я этого совершенно не ощущал, и было похоже, что этого так же не чувствовала и Татьяна. По ходу разговора мы уже совсем близко подошли к дому ее подруги, но она предложила немножко посидеть на автобусной остановке. Присев на лавку, я положил ногу на ногу и заметил, что правый мой ботинок на сгибе прохудился, из-за чего мне стало несколько неудобно, захотелось ногу спрятать, но прятать было особо некуда, поэтому я просто понадеялся, что Таня не станет бросать на него свой взор.
- Знаешь, Саш, а ты похож на творческого человека.
- Чем же это, позволь узнать?
- Не знаю, быть может, потому что Пушкина мне сейчас напомнил.
- Зачем ты так? Я никогда не испытывал к внешнему облику Пушкина ничего положительного.
- Не расстраивайся, - рассмеялась Таня, - у тебя, между прочим, очень красивый про-филь.
- Правда? – удивился я. – Просто интересно, что мне однажды уже говорили об этом…
- Однажды? Да тебе об этом обязаны говорить постоянно!
- Нет, вот. Только один раз. Причем ее тоже звали Татьяной. Нездоровое у Вас, Татьян, отношение к моему профилю.
- Ничего не могу сказать про Татьян вообще, но я всегда очень сильно любила длинные красивые носы, а у тебя как раз такой. Мне бы такой тоже очень хотелось.
- Не надо скромничать. У тебя нос тоже очень красивый. Мне нравится.
- Приятно, что тебе нравится. Шоколадку хочешь?
- Давай, - согласился я. – А насчет творческого ты права. Я иногда пишу маленькие рассказы, недавно задумался над тем, не начать ли мне диссертацию.
- На какую тему? – она отломила кусочек от шоколадной плитки, которую достала из сумочки, и передала его мне.
- Спасибо, - поблагодарил я и ответил на ее вопрос, - По работе какую-нибудь. С испытаниями связанную.
- Техническое то есть… Это ведь сложно. Не боишься, что не получится?
- Нет, не боюсь. Более того, когда рассказов моих наберется весомое количество, я бы хотел их попытаться издать. Не получится, так не получится, но это все равно лучше, чем заведомо отказаться от идеи что-то осуществить. Тогда точно ничего не получится, а так – шансы еще будут.
- Мне нравится, как ты рассуждаешь. Я тоже свои картины хочу выставлять.
Покинув остановку, мы направились к кинотеатру «Горизонт», возле которого стоял дом, куда сейчас надо было попасть Татьяне.
- Все, прощаемся? - спросил я, когда мы подходили к дому.
- Еще чего, я тебя еще на автобус сейчас посажу. А то, чего доброго, не уедешь – транспорт уже редко ходит.
- Я благодарен, но, Тань, замерзнешь ты сейчас уже, иди лучше в дом.
- Пойдем, пойдем на автобус, это недалеко, - стала убеждать меня Таня, - а чтобы не замерзнуть, мы автобус внутри магазина подождем, там тепло.
- Внутрь магазина он может и не заехать, - сыронизировал я.
Транспорт уже и правда ходил очень вяло, хотя было всего-то чуть больше девяти вечера. Когда мы оказались у дверей магазина, я попытался все же настоять, чтоб она не оставалась сейчас со мной, потому что я правда переживал за ее здоровье. Простудиться ведь легко. Лечится гораздо сложнее. На мои слова она ответила: "Входи, давай!", и резко и сильно втолкнула меня внутрь магазина.
- Какая властная женщина! – отметил я.
- Извини… - тихонько произнесла Таня, вероятно, подумав, что мне было неприятно.
- Да нет, ничего страшного не произошло, - успокоил я. – Сильно замерзла?
- Нет. Только руки.
- Давай, я погрею слегка, - предложил я, и она протянула мне свою очаровательную ручку, которую я тут же заключил между своими ладонями. Молча, мы так стояли и смот-рели друг на друга минут пять, после чего я сказал:
- Ну, что, телефонами обмениваться будем? А то сейчас ведь разъедемся в разные сто-роны – и все…
В ответ она не смогла произнести ни слова, только глубоко вздохнула и достала свободной рукой свой довольно простой и неказистый телефон.
- Можно руку? – скромно спросила, указывая взглядом на мои ладони, пытавшиеся отогреть ее тоненькие пальчики.
- Нет, нельзя, - пошутил я. – Конечно можно, она же твоя.
Я разжал ладони и выпустил правую руку Тани на свободу. Она начала нажимать клавиши на своей мобильной трубке, а я – диктовать ей свой номер.
- Записала? – уточнил я.
- Да.
- Теперь позвони мне, чтобы твой номер у меня определился.
Она позвонила, в результате чего я ощутил вибрацию своего телефонного аппарата, находившегося у меня возле сердца.
- О! Я тебя чувствую! – радостно воскликнул я.
- Как интересно ты сейчас сказал… - отреагировала Татьяна, как вдруг ее телефон зазвонил, и, судя по выражению ее лица, этот звонок не доставил ей удовольствия.
- Алло, - ответила она (в трубке слышался мужской голос). - Я в Магазине напротив "Горизонта" - А почему я должна была сообщить? – Что значит: немедленно ко мне?! Сейчас провожу человека на автобус, и подойду, не надо меня торопить… - Хорошего человека, своего старого друга. Все, до встречи.
- Ненавижу, когда со мной так разговаривают! – обиженно высказалась Татьяна, завершив разговор.
Я решил ни о чем ее не спрашивать, может быть, оттого, что не хотел возвращать ее к чему-то неприятному, а, может быть, оттого что было самому страшно узнать об этом звонке всю правду до конца.
- Давай, выйдем, - сказал я Тане, - Там, кажется, автобус идет.
Мы вышли из магазина, но автобус прошел мимо.
- Не попал, - прокомментировал я.
Внезапно к нам приблизились два довольно крупных молодых человека.
- Это Миша, это Руслан, - быстро представила мне их Таня, и я очень удивился, что у нее могут быть такие не отличающиеся видимой культурой знакомые.
- Александр, - представился я, и мы пожали друг другу руки.
- Провожаешь? – спросил Миша у Татьяны.
- Провожаю, - кивнула она головой.
- Мы тогда отойдем сейчас, ты позвони потом - сообщил Миша, после чего они с Русланом быстро исчезли.
- Друзья? – поинтересовался я.
- В общем да… - ответила Таня, и подошел нужный мне автобус.
- Ладно, я побежал, перед сном спишемся еще, - сказал я, вбежал в салон автобуса, быстро занял свободное место и прижал ладонь к стеклу в виде жеста прощания. Она в ответ помахала мне рукой, автобус тронулся.
И несмотря на то, что он смог довезти меня только до следующей остановки, нахо-дившейся в явно потерянном месте, в котором мне пришлось потом ловить такси, чтобы из него выбраться, я понял, что я счастлив, и омрачить этого не сможет уже ничто. И место то было, кстати, не таким уж потерянным. В нем, например, находилась аптека с мигающим на вывеске красным сердечком, а это означало, что кем-то это место уже точно найдено, и другие тоже время от времени будут хотеть его найти. Когда я наконец добрался до дома, я взялся сохранять в своем телефоне номер моей прекрасной знакомой, и поймав себя на том, что в графе "имя" пишу не официальное "Татьяна", а милое "Танечка", одновременно и смутился, и до великого обрадовался. Обрадовался тому, что есть у меня еще силы отрастить себе новые крылья.
 
3

На следующий день я светился от счастья так, что это стали замечать все кругом. Первой моему настроению порадовалась Лариса. Она сказала, что такая странная улыбка очень подходит к моему лицу; заодно поинтересовалась, люблю ли я кошек, на что я ответил: "Люблю, но заводить их никогда не приходилось". После этого Лариса поведала, что у нее в доме живет целых две и подробно рассказала, как они выглядят, чем она их кормит и как с ними играет ее шестилетняя дочка. Так долго она со мной не беседовала еще никогда. Следующим, кто отметил мой душевный подъем, был Владик. Он сначала долго всматривался в меня, а потом вскочил с места, схватил меня под руку и повлек в курительную комнату. Закурив, он с радостным выражением лица заметил:
- Друг мой, ты либо рассказ какой-нибудь сочиняешь, либо влюбился!
- Второе, скорее, - ответил я, и мне даже стало несколько неловко.
- Теперь понятно. Я просто таким тебя никогда не видел. Очень любопытно за тобой сейчас наблюдать.
- Неужели так заметно?
- А то… И кто же она?
- Татьяна…
- Очень многозначительно. Занимается-то чем?
- Рисует, работает, живет в общежитии.
- Она тоже к тебе что-то чувствует?
- Мы вчера познакомились.
- Я это понял, но ты ей вчера так и не намекнул?
- О чем намекать? Я еще так много не знаю! – воскликнул я. – Что тебе все время хочется ускорить события?
- Ускорять – не так и страшно. Хуже, если ты их замедляешь.
- Всему будет свое время, не торопи меня.

В течение всего дня я думал, не позвонит или не напишет ли ласковое сообщение в телефон Татьяна первой. Так и не дождавшись, к вечеру я позвонил сам. Таня моментально ответила, как будто весь день только и делала, что в ожидании смотрела на телефон. Недолго пообщавшись, мы договорились встретиться через несколько дней – в воскресенье. Воскресенья я дожидался с нетерпением.
В назначенный день около четырех дня я прибыл к памятнику "Первопоселенцу", представляющему собой мужика, стоящего рядом с конем, и остановился слева от него. С какой точно стороны появится Татьяна, я не знал, поэтому мои глаза взволнованно бегали, пытаясь захватить как можно больше. Наконец мой взгляд поймал тот самый зеленый плащ, и одетую в него Таню, в этот момент показалось, будто кто-то неподалеку заиграл на свирели.
- Здравствуй, - выдохнул я, когда мы приблизились друг к другу.
- Привет… - мило ответила она.
- Гулять пойдем?
- Пойдем.
Мы направились вниз по улице Лермонтова и дальше по кварталам. Проходя мимо двухэтажного старого здания, стена которого была с глубокой трещиной наверху, Таня с улыбкой заметила:
- Познакомься, это моя общага.
- Ты что, здесь живешь?! – удивился я.
- Да.
- Да она же вот-вот развалится на две половинки. Как здесь можно жить?
- Снаружи она и правда страшно выглядит, но, знаешь, внутри там все совсем по-другому. У меня очень уютная комнатка, я тебе потом покажу как-нибудь.
- А я в нее помещусь? – пошутил я.
- Ты точно поместишься, ты худенький. И вообще, у нас недавно сосед справлял свой день рождения, так пригласил к себе в такую же, как у меня, комнату двадцать человек.
- Справил?
- Конечно. Подумаешь, люстру сломали… не такая великая потеря.
- Мне все же с трудом верится, что там внутри так хорошо.
- Напрашиваешься на раннее приглашение?
- Нет, я просто говорю.
- Все дело в том, кто внутри живет. Если человек светлый, то он даже такой сарай сможет раскрасить лучше, чем любой дворец. В комнате у меня здорово, даю слово. Главное – это душевой кабины не испугаться. Не страшно, что она всего одна на целый коридор…
- А страшно -  какую живность там можно встретить?
- В общем, живность тоже не исключается, но главное – это то, что она сама какая-то страшная.
- А это что, тоже душ? – спросил я, указав на трубу, торчащую из треснувшей стены, - Вероятно, летняя модель?
- Этого я уже не знаю, - засмеялась Татьяна. – Все может быть.
Отойдя от общежития, мы двинулись в сторону станции "Пенза-III".
- У тебя какие книги любимые были в детстве? – решила узнать у меня Таня.
- Ой… даже и не помню, - растерялся я. – Помню, что какие-то периодически читал, но они шли сквозь меня довольно безынтересно. Это уже когда гимназию оканчивал, стал намечаться определенный круг моей любимой литературы, а в детстве его не было.
- Я очень люблю «Мастера и Маргариту».
- Мне эта книга тоже понравилась, когда я ее в выпускном классе читал.
- Да? Что предложил Бегемот Маргарите после бала?
- Ну, ты даешь… - озадачился я. – Откуда ж я могу такое помнить?
- А говоришь "понравилась"…
- Понравилась, но нельзя же помнить досконально все. Есть ведь и другие книги, они тоже внимания требуют.
- Трям…- вдруг произнесла Татьяна.
- Что?
- Мультик был такой. "Трям, здравствуйте". Просто, если ты не помнишь этого, значит, у тебя о детстве воспоминаний вообще очень мало сохранилось. Ты и книги не помнишь…
- Сохранилось у меня все, - резко ответил я, но быстро смягчил тон. – Я просто подумал, что ты из Хармса что-то цитируешь. Как там у него было? "Дрюм-трюм" или не так?
- Ты тоже Хармса любишь! – громко сказала она, широко раскрыв глаза, - А у меня дома его книжка есть со стихами. Я все пытаюсь найти его прозу… ни в одном магазине не попалась.
- Если увижу, дам тебе знать.
- Спасибо. Еще я очень люблю "Алису в стране чудес" Кэрролла.
- Ты, я смотрю, любительница всяких странностей. А знаешь, что когда королева Виктория прочла "Алису", книга тронула ее так сильно, что она приказала раздобыть ей абсолютно все сочинения Кэрролла. Долго она потом удивлялась, когда это оказались труды по высшей математике...
- Нет, я этого не знала, - ответила Татьяна, глядя на меня зачарованными глазами. – А ты "Сто лет одиночества" Маркеса читал?
- Да, читал. Как-то на каникулы к родителям ездил, и в поезде читал.
- А твои родители не здесь живут?
- Нет, в другом городе. Я получать высшее образование сюда приехал, с ними не больно хотелось оставаться. Здесь у меня родственники есть, у них квартира, та, что на Калинина, пустует, живу пока в ней. Пока не выгонят, собственно.
- Ясно, ты, значит, тоже не местный. А "Игру в классики" Кортасара читал?
- Нет. Про Кортасара я знаю лишь то, что он есть, а что пишет – мне неизвестно.
- Надо будет дать тебе почитать.
- Ты вот все спрашиваешь, теперь моя очередь. У тебя есть любимый фильм? – перенял инициативу я.
- Нет, я кино не смотрю почти... А ты?
- Я в свое время много фильмов пересмотрел, но сейчас как-то больше вспоминается "Амадей". Это о Сальери и Моцарте. Там и музыка хорошая звучит.
- Мне, если говорить о композиторах, больше всех нравится Григ.
- Честно?! – мои глаза загорелись от удовольствия.
- А что, тебе тоже? – радуясь совпадению, спросила Таня.
- Конечно! У меня же вообще самая любимая программа из всей академической музыки – это музыка к "Перу Гюнту", а уж "Песня Сольвейг" – это просто моя любовь с первого прослушивания.
- Вот это да... надо ж, как у нас с Григом получилось... – не переставала удивляться Татьяна.
- В предисловии к сборнику произведений Ибсена значилось, будто Григ саму драму "Пер Гюнт" откровенно не любил, взялся писать музыку к ней только из-за денег... Не знаю, что сказать, но получился у него истинный шедевр, даже если он не слишком старался, сочиняя его.
- Я согласна.

Постепенно мы оказались неподалеку от набережной, и Татьяна после десятиминутного молчания решила сообщить:
- Саша, я тебе должна одну вещь сказать. Она важная, ты только не пугайся и не убегай сразу, хорошо?
- Смотря какая вещь... – уточнил я. – Но я постараюсь.
- Дело в том, что в Екатеринбурге у меня из родителей только мама. Папа – под Владимиром в тюрьме сидит за двойное убийство.
По моему телу пробежала дрожь, и я спросил:
- А почему ты просила меня не убегать?
- Чтобы ты от испуга не убежал.
- Неприятно, конечно, узнавать такое, но... Это же не ты, в самом деле, совершила двойное убийство.
- Это ты так говоришь. А у меня случались проблемы из-за этого. Один человек после того, как узнал, сказал: "Я теперь даже и не знаю, как с тобой общаться теперь". А дети в школе смеялись, показывали пальцем, дразнили: "Дочь убийцы"...
Она говорила это совершенно спокойным голосом, но я как-то сразу представил себя ребенком на ее месте, и мне стало очень больно, захотелось пожалеть девочку.
- Можешь не волноваться, - успокоил я. – Я никуда не убегу из-за сказанного тобой.
- А мама моя сменила трех мужей,- продолжила Татьяна. - Сейчас с четвертым живет.
- Она хотя бы преступлений не совершала?
- Она – нет. Она говорит, что ей в ЗАГСе должны скидку делать как постоянному клиенту.
- Юмористка?
- Да, у меня хорошая мама.

Когда уже совсем стемнело, наш путь привел нас с Таней к правому, грязному, берегу Суры. Грязному потому, что ухаживали за ним всегда сравнительно хуже, чем за левым, почему – было неизвестно, но это факт. Хотя, может, дело и не в том, что ухаживали меньше, а просто мусорили больше – на этом берегу всегда было гораздо удобнее распивать алкогольные напитки и ругаться матом, поэтому, отчего нас занесло именно сюда, сказать также трудно, но на противоположный берег мы не пошли.
- Спустимся к воде? – предложил я.
- Не знаю... – смутилась Татьяна. – Я вообще-то воды боюсь.
- Не надо бояться, пойдем. А чтобы ты чувствовала себя смелее, я могу тебя за руку подержать.
- За руку не надо, - вдруг ответила она и добавила с натяжкой. – А то, я думаю, мой мо-лодой человек этим не очень был бы доволен...
Произнесенное ей моментально уронило мое хорошее настроение.
- Ты, кстати, моего молодого человека видел, - продолжила она по-прежнему без особого удовольствия. – Это был Миша, который встретился нам тогда, когда мы автобус на остановке ждали. Он же звонил мне, когда мы отогревались в магазине.
- Он довольно большой, - заметил я.
- Да, сто килограммов весит. Его никто не любит, и не хочет с ним встречаться. Мы с ним дружили, а тут он встречаться предложил, я и согласилась. Жалко стало.
Тут малость отлегло – стало ясно, что кроме дружбы она ничего к этому господину не испытывает.
- Так, может, все-таки к воде спустимся? – повторил я попытку.
- Давай, ладно, спустимся, - согласилась она.
От зеленоватой воды веяло осенним холодом, она так и намекала, что скоро уже будет готова покрыться льдом, но сейчас еще было рано, потому она нарочно играла волнами сильнее, чем обычно, как будто в счет того, что не сможет так делать длительное время.
- Я однажды была влюблена в одного человека, - не отступала с откровениями Таня. – Он был на четыре года меня старше, то есть твой ровесник. Он не очень хорошим оказался. А я, понимаешь, все равно была влюблена. Я для него, наверное, очень маленькой была. У него было еще много разных женщин, а я даже не могу сказать, что мне это доставляло страдания. Он жил рядом с тобой; скорее всего, и сейчас живет. Возле Дворца водного спорта.
- Понятно, - кивнул головой я.
- Так наши отношения никак и тянулись, он внимания на меня мало обращал. Наверное, только из жалости терпел. Потом я набралась сил и сама ему сказала, что так продолжать нельзя, после чего ушла, он даже не возразил ничего.
- Мало ли, что было, Таня. Я тоже обжигался. Причем не так давно, но это все теряет значение по сравнению с тем, что можно отыскать в будущем. Прошлое, оно, ведь, у каждого есть, не надо за него цепляться, хорошее оно или плохое, от него надо отталкиваться.
- Я знаю все это, это сказано правильно, но как же трудно заставить себя оттолкнуться от такого прошлого, которое было хорошим, а затем вдруг стало плохим...
Мы забрели под подвесной мост через реку, присели на корточки и стали смотреть на другой берег.
- Интересно, - сказала Таня, - кто-нибудь вообще занимается тем же, чем мы?
- Сейчас?
- Вообще. Подумай, мы же сидим темным вечером под грязным мостом, под ногами у нас скрипят битые бутылочные стекла, вдобавок мы смотрим не на облака, а на другой конец моста, где не намного чище. По-моему, мы просто дураки.
- "Дурак дурака видит издалека", - гласит поговорка, - ответил я и вдруг поняв, что оговорился, исправился. - Нет, там, кажется, было "Рыбак рыбака"…
Татьяна разразилась смехом. Я поднял голову, и увидел на нижней стороне моста двигающиеся лучи – это волны отражали падающий на них свет фонарей.
- А по приходу домой, - поделился я, - следует принять ванну, а то здесь настолько "чисто", что это не помешает.
- Я больше люблю под душем мыться.
- Не странно. У тебя же в общежитии ванны нет.
- Дело не в этом, мне просто так больше нравится.
- Я тебя прекрасно понимаю, мне тоже больше нравится под душем мыться.
- Ну, не дураки ли мы, - отвлеклась Татьяна, - сам обрати внимание: мы сидим и обсуждаем, кто как любит мыться…
- По-моему вполне нормально. Хуже было бы, если б обсуждали, кто как любит пачкаться, и при этом еще и показывали.
- Кто как  любит пачкаться – уже тоже понятно. Сидя под мостом, с которого черт знает что капает.
- Ладно, давай вылезем из-под него.
Мы поднялись по лестнице обратно, немного прогулялись и остановились возле здания Министерства внутренних дел.
- Мои рисунки посмотреть не хочешь? – скромно предложила Таня.
- Хочу, - ответил я и подумал, что особенного, пожалуй, вряд ли чего увижу, но похвалить девочку будет необходимо. Хотя тут же я решил, что правильнее будет поступить честно и сказать все как есть, главное, не употреблять при этом резких едких выражений, после которых любому юному дарованию не захочется больше никогда ничего делать.
Татьяна молча достала из сумочки папку формата А4, которая рядом с этой сумочкой казалась столь большой, что мне стало загадочно, как же она могла там уместиться. Таня принялась перелистывать рисунки, которые находились в папке, и мое удивление стало расти с каждым новым рисунком все сильнее. Рисунки не то, чтобы были хороши, они были восхитительны! А главное, сколько оригинальности в них обнаруживалось. Все они были черно-белыми, нарисованными тушью на чертежной бумаге, стиль был сродни графике, применяющейся в мультипликации. Попадались и не очень удачные экземпляры, но в эти моменты Таня, словно извиняясь, приговаривала: "Это я еще совсем маленькой нарисовала". Так или иначе, ничего похожего я никогда раньше не видел, и практически все работы заслуживали хорошей выставки. Нельзя было допустить, чтобы их мало, кто видел. На многих картинах были изображены кошки в различных своих проявлениях, на одной я заметил странного зверька с длинными лапками и хвостом и остренькой мордочкой. Он держал в руках деревянный прутик, к концу которого была привязана клетка, а в ней на-ходилась то ли бабочка, то ли мотылек.
- Ты знаешь, как тушканчик выглядит? – попыталась узнать у меня Татьяна.
- Нет, не видел их. Помню, в мультфильме в каком-то был один, но он был явно не такой, какой он на самом деле. Там он был страшным, а я не верю, что тушканчиком могут называть такого страшного зверя.
- Я тоже не знала, как он выглядит, но мне захотелось его нарисовать во что бы то ни стало, и я изобразила его так, - она указала на того самого зверька, о каком я сейчас говорил.
- Здорово, - похвалил я. – Думаю, если бы я взялся рисовать тушканчика, то нарисовал бы его точно таким же. Молодец, мне очень нравятся твои рисунки. Это нечто совершенно новое. По крайней мере, для меня.
- Тебе на самом деле нравится?
- Да, я бы не стал обманывать. Я никак не думал, что увижу такую красоту. Я сперва думал, просто сухо скажу: "понравилось", и все.
- Так ты это, в общем, и сделал. Просто сухо сказал "понравилось".
- Татьяна, ты не права. Может быть, я и сказал всего одно слово, но знала бы ты, сколько я в него вложил… Дело в том, что возникшее во мне чувство со словами рядом не стояло. Я не могу всего объяснить, но рисунки прекрасны.
Таня сладко вздохнула, мы продолжили нашу прогулку. Через какое-то время, почувст-вовав легкую усталость, мы приютились на скамейке в одном дворике, который был почти лишен присутствия людей, однако в домах горели окна, что говорило о наличии жизни здесь.
- Конфетку съешь? - спросила Таня.
- Съем. Ты меня прямо постоянно подкармливаешь. В первую встречу – шоколадку, сейчас – конфетку.
- Я не очень разнообразна. Конфетка тоже шоколадная.
Я принял из ее рук конфету и разглядел на ней название "Маша и медведь".
- Маша… - улыбнулся я. – Я вроде упоминал уже, что у Набокова есть произведение "Машенька".
- Да, я помню.
- Очень хорошая книжка, я тебе обязательно принесу как-нибудь почитать.
- Вслух?
- Можно и вслух. Ее вполне можно читать вдвоем. Я прочел ее сравнительно недавно, и она меня глубоко тронула.
- О чем она?
- О том, как обычный русский эмигрант на фотографии жены соседа узнал свою юноше-скую любовь, и, услышав, что она скоро должна прибыть к мужу, стал готовиться к этой встрече.
- А дальше?
- Я не хочу всего раскрывать. Удовольствие, которое ты получишь от прочтения, будет гораздо выше, чем от моего рассказа.
- Заинтриговал. Приноси обязательно.
После этого мы долго смотрели друг на друга и молчали.
- Вот так сидим, как студенты-первокурсники и не знаем, что делать дальше… - прокомментировала Таня ситуацию.
- Да, кажется, что знаем… Только есть некоторые нюансы….
В окне дома, близ которого мы сидели, показался по пояс голый мужчина, занявшийся кухонными делами.
- Смотри, - указала на него Таня пальцем.
- Не показывай пальцем, Танюш, - упрекнул я, - это невежливо.
- Смотри, он там ходит и никого не стесняется…
- И пусть. Может, ему наоборот – хорошо, когда за ним наблюдают.
- Ты на каком этаже живешь?
- На первом.
- Значит, к тебе, как и ко мне, тоже все время заглядывают в окна.
- Нет, не заглядывают, я завесил их шторами.
- Зачем? Я вот не завешивала.
- А я завесил, мне нечего показать людям.
- Сделай так, чтобы было, что показать. Я сама, например, очень люблю смотреть в чужие окна.
- Я уж заметил.
- Наверное, и в твои не раз заглядывала, а у тебя шторы…. Видишь, как вредно закры-ваться от всех?
- Если для всех открыться, можно и что-то не то случайно впустить. Мне спокойнее в закрытом состоянии. А вот если я увижу, что кого-то пригласить в гости можно, то тогда открываюсь для этого человека.
- Ты хитрый. А представляешь, что они, эти люди, кого пригласить можно, тоже все закроются, как ты тогда поймешь, кого можно впустить?
- Над этим я не думал.
- Зря, подумай, а то так и проведешь жизнь в закрытии.
- В закрытии? – посмеялся я, - Был фильм "Жизнь в забвении", а тут "Жизнь в закры-тии"…
Покинув нашу скамейку, мы с Татьяной отправились назад, в сторону ее общежития. На мосту возле станции Пенза III, который мы уже проходили, когда шли сюда, она останови-лась и принялась смотреть на воду. В воде виднелись отражения лучей прожекторов, по форме напоминающие перевернутые кипарисы. Я встал позади Тани.
- Жаль, что ты не читал "Игру в Классики", - сказала она, не поворачиваясь.
- Еще прочитаю.
- Там Орасио Оливейра и Мага тоже стояли на мосту…
В этот момент мои руки потянулись к ее плечам, я коснулся их, но быстро одернул обе руки. "Нельзя", - подумалось мне. -  "Она несвободна, лезть в чужую личную жизнь – это большой грех". Татьяна никак не реагировала, но по учащенному ее дыханию я понял, что мое прикосновение она ощутила. "С другой стороны, - стал я себя уже как бы оправдывать, - Я же делаю это не для того, чтобы кому-то сделать плохо или просто развлечься… Быть может, как раз то, что мне сейчас хочется, и надо осуществить?"
Больше я уже не думал. После этой мысли я подошел к ней вплотную и нежно обнял ее сзади. Мое сердце часто забилось, и, как мне показалось, ее тоже. "Слава богу… - еле пере-водя дух, проговорила она. – Я уже думала, этого не произойдет…". Все вокруг нас запело и затанцевало, мир закрутился быстрее, и даже стало беспокойно, как бы он не разлетелся сейчас от такой скорости на мелкие частицы, но я беспокоился напрасно – в этот момент он стал таким крепким, каким не являлся с момента своего сотворения. Я прижался своей правой щекой к левой щеке Татьяны и услышал ее тихий взволнованный голос: "Ты не представляешь, как мне это важно… Меня уже так давно не обнимал тот, кто так… нравит-ся…"
- Я тебя понимаю, Танечка, - ответил я. – Даже лучше, чем ты можешь подумать.
Затем я взял ее руку в свою и больше до конца прогулки не отпускал. Помню, что, ко-гда мы шли к общежитию, за нами увязалась какая-то бродячая собака. Не знаю, в чем была причина. Возможно, ей было слишком темно, а мы освещали собой дорогу. Добравшись до общежития, мы встали друг напротив друга и долго смотрели глаза в глаза.
- Я в детстве думала, - призналась Татьяна, что нос целоваться мешает.
- Вот как?
- Да. Но потом я поняла, что нет – нормально.
- Нормально? – улыбнулся я.
- Нормально… - повторила она и, помолчав несколько секунд, быстро добавила, - Ну, хватит ждать, давай уже!
Я нежно обнял ее и прижал свои губы к ее, произошел наш первый поцелуй, который, надо признаться, получился довольно нелепым, потому что целовались мы совсем по-разному, но эта нелепость его только украшала и делала еще более ценным. Самое нелепое случилось все равно уже после него, когда мы заметили, что стоим возле контейнеров с мусором.
- Первый поцелуй… - сказала Таня. – Рядом с помойкой… как романтично…
Она мило взглянула на меня, и мы оба закатились истерическим смехом. В то мгновение мне показалось, что это счастье не закончится никогда.
 
4

На следующее утро Таня позвонила мне, когда я был на работе; разговаривал я с ней, уединившись в курительной комнате. Она рассказала, что вчера сразу же после нашей прогулки связалась с Михаилом и сообщила ему обо всем случившемся. Он, разумеется, был вне себя от ярости и совершить в таком состоянии мог много чего нежелательного. Он сказал ей, что догадался до всего еще когда встретил нас на автобусной остановке возле "Горизонта", и теперь жалеет, что не разбил мне тогда лицо. Также Михаил убеждал ее не бросать его, стараясь надавить на то, что жить ему без нее будет незачем, и он покончит с собой. Татьяна волновалась за все происходящее, спрашивала моего совета, как ей поступить. Чисто из мужской солидарности я Михаила понимал, но с другой стороны я знал, что Татьяна хочет быть со мной, а я очень желаю быть с ней, поэтому я объяснил, что выбор здесь правда нелегкий, но сделать его придется, при этом постаравшись все  взвесить разумно. Ведь то, что мы найдем с ней счастье, гарантировать никто не мог. Татьяне было очень жаль человека, испытывающего к ней такую страсть, однако в конце разговора она, на-бравшись смелости, заявила, что назад поворачивать ни в коем случае не будет. Несмотря на то, что определенный риск присутствовал, она посчитала, что наша встреча произошла не для того, чтобы завершить все, так и не начав.
Михаил, как я узнал позже, не стал совершать акт суицида, а просто ушел в типичный загул с водкой и девками. Иногда это лечит. Мы же с Татьяной стали регулярно встречаться, и каждая наша встреча являлась чем-то особенным. На третью встречу я принес ей цветок розы, чему несказанно ее обрадовал. "Это мне? – спросила она тогда, словно не до конца веря в происходящее, - Мне раньше никогда не дарили цветов…".  Я был удивлен, мне стало непонятно, кто же ее вообще окружал, и как оказывали внимание те мужчины, которые к ней что-то испытывали, если они ни разу даже не подарили такому ангелочку ни единого цветка. Могла, конечно, сказываться индивидуальная нелюбовь к цветам, я сам не очень-то приветствовал совершать в романтических отношениях какие-либо обыденные вещи наподобие дарения букетов, тем более часто, но в этот раз мне показалось, что одна роза придется весьма к месту, и к тому же, когда я проходил мимо вокзала, одна из продавщиц, похоже, завидев, сколько эмоций отображает мое лицо, сама пригласила меня фразой: "Молодой человек, пойдемте за розочкой!"
Все-таки как превосходно ощущать, что ты один перевешиваешь весь мир, вернее, не один, потому что теперь вас двое, и помешать вам ничто не в силах благодаря наличию в вас главной силы, которая способна дарить свет, радость и жизнь. Все ваши чувства усиливаются во сто крат, вы радуетесь нежности воды, ласке ветра, краски насыщаются, на языке – стойкий сладкий вкус, а каждый звук, улавливаемый ушами, напоминает музыку. Прохожие не понимают, почему ты так несешься и выглядишь, будто только что был в замкнутом помещении, где жгли что-то дурманящее. На самом деле они тоже так могут. Или могли, но забыли об этом, и тебе так сильно хочется им об этом напомнить, но слушать они не согласны. Люди вообще боятся счастливых. Оттого что они непредсказуемы.
В наших прогулках мы исходили с Татьяной чуть ли не весь город, я даже не думал ни-когда, что он такой огромный, и что в нем столько всего интересного. Однажды она рассказа-ла подробно историю своих родителей, я выслушал ее внимательно, но прокомментировать никак не смог – прецеденты мне не были известны. Светлана с Андреем познакомились, когда ей было семнадцать, а ему – двадцать один. Ее суровые родители были против их встреч. Вплоть до того, что ее отец как-то даже выломал дверь квартиры Андрея, зверски его избил и забрал силой ночевавшую там собственную дочь. Год спустя Андрея потянуло на приключения, и он попался на мелком ограблении, суд приговорил его к 12 месяцам тюремного заключения. Светлана честно ждала его освобождения. Несмотря на угрозы родственников, когда ей исполнилось двадцать, она вышла замуж за своего любимого человека, а через пару лет у молодой супружеской пары родилась дочка, которую нарекли Татьяной. Андрей очень радовался этому событию, но продолжалось это недолго. Он был человеком творческим: рисовал картины, писал стихи, занимался музыкой, но признания, си-дя в провинциальном городке в перестроечное время, получить не мог, а, может быть, просто не старался этого сделать. В результате этого дарил собственной семье регулярные нервные срывы, затем пристрастился к алкоголю, а потом и к наркотикам. Светлана терпела постоянные побои, получила два сотрясения мозга... Наконец терпение ее иссякло, и она развелась с супругом. Танечке было тогда три годика; нетрудно догадаться, что она была оставлена с мамой. Андрей уход Светланы переживал слишком болезненно даже для себя, его стала привлекать культура сатанистов, по квартире стали развешиваться и расставляться ее материальные атрибуты, и, конечно, алкоголь с наркотиками он так и не думал оставлять. Тем временем Светлана встретила человека по имени Алексей, и у них случился роман, увенчавшийся свадьбой. Таня до сих пор вспоминает, как хорошо к ней относился этот человек, и сколько он для нее сделал. Столько, сколько может сделать лишь любящий отец…
Постепенно настоящий отец Татьяны узнал, как теперь живет его семья и, вероятно, в его голове созрел план мести. В один из вечеров он пригласил к себе Светлану с ее новым мужем, ссылаясь на свое ужасно плохое самочувствие и желание дружеской поддержки. "Не ходите, мамочка, - противилась маленькая Таня, - он Лешу убьет…". Светлана не послушала собственного ребенка, и, как выяснилось, совершенно напрасно. Когда они с Алексеем оказались в квартире Андрея, там уже находилась компания изрядно выпивших друзей хозяина. В определенный момент Светлана ненадолго отлучилась из гостиной, и вдруг услышала протяжные крики; когда она вернулась, друзья, поняв, свидетелями чего они только что стали, разбежались в один миг. В квартире осталось только четверо: Андрей, Светлана и… два трупа на полу с массой ножевых ранений – Алексея и одного из друзей Андрея, с которым они познакомились, как-то выгуливая своих собак. Оба их очень любили. Другу было восемнадцать лет.
- Надо сделать вид, будто они зарезали друг друга, - объяснил Андрей, смотря на бывшую жену безумными от наркотического опьянения глазами.
- Я все сделаю, милый, - ответила Светлана, взяв себя в руки, - Ты ложись, отдохни, успокойся… Я сейчас все приберу, все сделаю…
Андрей послушно лег на диван, Светлана, делая вид, что имитирует нужную ситуацию, поочередно собственными руками уволокла оба трупа в коридор, тихонько отворила дверь и бросилась бежать босиком по недавно выпавшему снегу в ближайшее отделение милиции. Андрей, быстро осознав, что его обманули, кинулся за ней, но опоздал. Через некоторое время его арестовали и осудили. На сей раз он был приговорен к двадцати годам тюрьмы. Различные местные газеты знали, как нажиться на чужом горе, и долго обсасывали случившееся. Так и появлялись статьи с названиями типа "Месть черного колдуна" и прочими не менее идиотскими. Когда семилетняя Таня пошла в школу, она умудрилась чем-то не понравиться учительнице, и та нарочно сказала на родительском собрании, кем является танин папа. Помимо того, что большинство детей, как она рассказывала в день нашей второй встречи, стали дразниться, те, которые и хотели с ней дружить, не могли этого делать по причине родительского запрета. Долгое время в школе Таня была совсем одна.
Ее мама долго горевала о смерти любимого, но время шло, надо было жить дальше, так появился третий супруг, с которым не особенно получилось построить что-то крепкое, а после и четвертый, с каким она жила по нынешний день.
Я старался дарить Танечке как можно больше радости, и каждый раз хотелось еще больше, я наблюдал суету, в которой обитали остальные, и мне было их жалко. Я чувствовал, как я на фоне их выделяюсь и, похоже, показывал это столь сильно, что Владик начал беспокоиться. Ему казалось, что я отдаляюсь. Я пытался убедить его в обратном, но не выходило. Теперь все наши встречи происходили исключительно в рабочее время, остальное я посвящал своему чуду. Однако подошел ноябрь, на меня навалились грустные воспоминания, связанные с прошлогодними событиями, и я предался меланхолии. Целую неделю после работы я возвращался сразу домой, объясняя Татьяне, что не могу с ней встретиться из-за сильной деловой занятости; я чувствовал даже при телефонном разговоре, как сильно она огорчалась, но мне не хотелось попадаться ей на глаза в таком состоянии. Тем более, что вызвано оно было ее предшественницей, обвинившей меня в скучности. В конце недели, на праздник "День народного единства" поздно вечером я приехал в гости к Владику. Он сам меня уже давно к себе звал, и вот, наконец, я выбрал подходящий момент.
Владик выглядел очень грустным, мы сходили с ним за двумя литровыми бутылками вермута, и он предложил позвать кого-нибудь из женщин.
- А жена твоя против не будет? – спросил я.
- Не бойся, ее дома нет. Кто из знакомых женщин у тебя есть на примете?
- Никого, собственно.
- Печально. Придется звонить наугад.
Наугад ему удалось дозвониться до одной своей подруги, которая, недолго думая, согласилась составить нам компанию.
- А что ты свою любимую не зовешь? – поинтересовался у меня Владик.
- Сейчас не следует, - ответил я.
Мы дождались появления подруги по имени Виктория, и все втроем отправились в квартиру Владика. Мне сразу бросилось в глаза, как неестественно вел себя мой друг. Слишком пафосно, что ли. Кроме того было заметно, что с этой Викторией он пытается заигрывать, чего я не понимал. Я привык, что собственной супруге Владик был всегда верен.
- За народное единство! - произнес Владик, подняв бокал, и мы выпили. У меня во рту остался приторно сладкий вкус вермута.
- Как уж только этот праздник не называли, - улыбнулась Виктория. – Кто-то ведь до сих пор годовщину революции празднует.
- Это они седьмого пускай празднуют, - ответил мой друг. – А сегодня день народного единства, приуроченный к годовщине изгнания пшеков с территории России народным ополчением под руководством Минина и Пожарского. Хоть больше на праздник похоже стало, чем когда годовщину революции замаскировали согласием и примирением. Идиоты, одним словом.
- Одним словом? Ты как Карамзин, который, когда его в Европе русские эмигранты спросили о ситуации на родине, одним словом ответил: "Воруют".
- Ничего удивительного. Карамзин тоже был довольно умен.
Я наблюдал за происходящим диалогом со стороны – никакого интереса участвовать в нем не представлялось. Я все еще не понимал причины описанного поведения Владика. Он часто наливал и часто пил, и все сильнее флиртовал с Викторией, отвешивал ей комплименты пустого содержания, а в довершение уронил бокал с вермутом на стол так, что ее платье оказалось испачканным. Ей, похоже, перестало нравиться с нами находиться, и она сообщила, что покидает наше общество. Владик все-таки уговорил ее позволить нам проводить ее. Мне хотелось его за это наказать – помимо того, что в этих проводах явно не нуждалась Виктория, они еще были абсолютно не нужны мне. В итоге она разрешила проводить ее до остановки, но не более. Мы отправились на остановку, однако в такое позднее время общественный транспорт ходить уже перестал. Владик, по-прежнему ведя себя как дурак, решил ловить такси. Один водитель остановился, они договорились о какой-то сумме, Владик по-гусарски оплатил даме проезд, и, когда она садилась в салон автомобиля, предпринял попытку ее поцеловать, за что получил пощечину. Он долго стоял и смотрел вслед уезжающей машине, пока она совсем не скрылась из виду; я не рискнул его трогать, потому что понял: в жизни Владика случилось нечто серьезное, о чем он не решался сказать. Иначе объяснить это не удавалось.
- Пойдем, пива возьмем, - пригласил меня Владик, немного отойдя.
Мы с ним купили по бутылочке, и присели на лавку во дворе его дома.
- "У людей сплошные свадьбы, у меня – сплошной развод", - сказал мой друг, смотря куда-то в даль.
- Я, помню, как-то к тебе приехал, - решил разрядить обстановку я, - хотел тебе подарок на день рождения сделать, а вас никого дома не оказалось. Я сидел в ожидании на этой самой лавке под одиноким фонарем и читал книжку Задорнова "Этот безумный мир". Она-то и была моим подарком тебе.
- Все ты перепутал, князь Сан Саныч. – флегматично ответил Владик. – Книжку про безумный мир ты действительно дарил, но не мне на день рождения, а нам, на первую годовщину нашей с Алисой свадьбы. А мы в тот день с ней бегали по памятным местам – тем, в которых мы побывали год назад, и поэтому прибыли домой поздно. Ты о визите не предупреждал, отчего домой мы не торопились, и спасла тебя только твоя любовь навещать друзей исключительно после десяти вечера. Прибудь ты раньше, замерз бы ты на этой лавочке. Хотя, книжку бы, возможно, дочитал… Мне вот не повезло. Я не дочитал. И уже точно не дочитаю. Алиса забрала ее с собой, когда уходила от меня. Самое смешное было делить общие подарки. Кое-какие я уничтожил. Те, которые она наверняка захотела бы забрать с собой и которые были слишком дороги мне, чтобы запросто их отдать. Остальные поделили по их стоимости.
- Вы расстались с Алисой?
- А я разве как-то по-другому сказал? Да, расстались. Более того, развелись на этой неделе.
- Что ж ты раньше не говорил ничего?
- А о чем тут говорить? Надо было действовать, разбираться. Если б я сказал, ничего бы не изменилось. Сейчас сказал – и хорошо. К чему раньше?
- Просто ты дорогой мне человек. Я должен знать, как идут твои дела.
- Брось. Последнее время ты на меня внимание не очень-то обращал. У тебя своя жизнь началась, мне омрачать ее проблемами, тебя не касающимися, не хотелось.
- Ты не прав. Мне действительно небезразлично.
- Тебе, Сашенька, так много безразлично, что нельзя точно предугадать, что тебе будет важно услышать, а что нет. У меня вообще есть мнение, что иногда я один разговариваю, а ты только междометья вставляешь, чтобы показать, будто ты тоже участвуешь.
- Слушай, - оскорбился я, - давай ты из-за своих проблем не будешь издеваться над окружающими людьми и говорить им, что все они дебилы и гады последние!
- Смолчать я, конечно, смогу, только сущее не исчезнет… - грустно выдохнул Владик.
Во мне проросло чувство жалости, но показывать этого было нельзя. Иначе бы стало еще хуже. Очень хотелось помочь другу, но я не знал способов. Он мог успокоиться сейчас лишь в случае, если бы Алиса к нему вернулась, а это было никому не подвластно, даже, наверное, самой Алисе. Шутить тоже было нельзя. Я помню, как в январе, когда меня покинула моя сожительница, мне тоже было... Не так, пожалуй, как Владику – он Алису сильно любил, это было очевидно, и вместе они пробыли достаточно долго; во всяком случае, по сравнению с моим сроком. Но, тем не менее, мне было плохо, и внутри постоянно играла какая-то музыка, напоминавшая то похоронный марш Шопена, то тяжкую картинку Мусоргского "Быдло". Как же бесили и выводили меня из себя люди, которые в этот период моей жизни пытались передо мной кривляться, говорить, что жизнь продолжается, есть еще много женщин, и все будет замечательно. Их музыка напоминала песню про Антошку и с моими "маршем" и "быдлом" точно никак не сходилась.
Мимо нашей лавки пронесся какой-то господин, который, судя по его лицу, был напуган. "Постой, куда же ты?! – кричала оставшаяся позади него девушка. – Вот так всегда! Стоит только мужчине себя предложить, как он тут же сбегает!.."
- А Вы предлагали, вероятно, себя неправильно, - крикнул девушке Владик.
- Да как же тогда правильно? – крикнула девушка.
- Неправильно – это когда слишком явно. Мужчина желает в своей жизни больше всего двух вещей – опасности и игры. Поэтому обычная женщина ему неинтересна. Ему нужна женщина, представляющая собой опасную игрушку, ради нее он пойдет на многое. Вам стоило сделать так, чтобы Ваш мужчина не знал, что Вы себя ему предлагаете, а думал, будто это он добился от Вас интимных отношений. Если нет игры, все пропало.
Владик допил остатки пива, и мы пошли к нему в квартиру. На кухонном полу виднелись следы высохшего вермута.
- Зараза, - прокомментировал Владик. – Теперь ноги липнуть будут.
- Что ж ты был так неаккуратен? – сказал я.
- Сам не знаю. Я ж хотел склонить эту Вику к тому, к самому…
- Залить ей платье – был точно не лучший способ этого достичь. К тому же, мне непонятно тогда, зачем ты меня позвал. Я бы помешал вашему счастью своим присутствием.
- Ты же мой друг. В крайнем случае, мы бы и втроем…
- Ну, нет. Я бы не рискнул.
- Стесняешься?
- Давай считать, что да.
- Я вот в групповом сексе ни разу не участвовал.
- Я тоже, и не считаю, что из-за этого настоящая жизнь прошла мимо.
- А было бы интересно. Параллельный половой акт я разок попробовал.
- В смысле?
- Две кровати рядом стояли, я с женщиной на одной и приятель мой со своей подругой на другой.
- Какая гадость! Что ты мне такое рассказываешь?!
- Ничего необычного. Вполне нормально было.
- Господи, Владик, избавь меня, пожалуйста, от подобных рассказов… - я наполнил вермутом два бокала.
- Какие мы впечатлительные! – ответил Владик и залпом выпил содержимое своего бокала.
- Ты прямо вермут, словно водку хлещешь, - отреагировал я. Это же напиток со вкусом, здесь вкус чувствовать надо.
- Какой вкус, батя? Я сейчас вообще ничего не чувствую, а ты со своим вкусом пристаешь. Верно говорят, что сытый голодному не товарищ. Расскажи мне лучше, что там у тебя с твоей Татьяной. Давно я от тебя о ней не слышал.
- А что рассказывать, Владик, она прелесть, прелесть и еще раз прелесть. Если бы ей еще детство нормальное родители создали, она бы была истинным ангелом.
- Издевались?
- Не совсем. Она рассказала, что ее отец сидит за двойное убийство.
- Ни хера себе! – Владика аж подбросило. – Это правда?
- Думаешь, это я так пошутить решил?
- Да… Долго еще сидеть будет?
- Года четыре, кажется.
- Аккуратнее… смотри, не женись на ней… А то вдруг он из тюрьмы вернется, и ты ему не понравишься…
- Не скрою, мне страшно иметь такого человека в родственниках, но женятся ведь не на родственниках.
- Ошибаешься. Я так тоже наивно полагал. Оказалось, что женишься сразу на всей семье.
- Он не ее семья. Это другое. Его посадили, когда ей было четыре, с тех пор она его практически не видела, и желания я пока не заметил.
- Хотя, да… Он, когда выйдет, у вас уже и дитёнок будет…
- Стой, родной. Ты замечтался. Слишком ты торопишь события.
- Не тороплю, а предсказываю. У убогих часто можно встретить этот дар.
- Не льсти себе, солнышко, ты не убогий.
Владик долго молчал, смотрел в окно, за которым было очень темно, так что, по-видимому, перед его глазами представало лишь его собственное отражение, затем взял бу-тылку и освежил наши бокалы.
- И немедленно выпил! – произнес он перед тем, как снова осушил свой бокал залпом.
- Тебе точно следовало взять водки, - сказал я.
- Иди ты со своей водкой… Ты скажи мне, почему ты свою прелесть, раз она такая прелесть, не взял с собой сегодня.
- Ты же знаешь, у меня "траур".
- Какой еще траур? Кто у тебя умер?
- Успокойся, никто. Я просто имею привычку сравнивать все происходящие события с теми, которые происходили ровно год назад в это же время. А сейчас как раз год…
Владик недолго подумал и понимающе покивал головой.
- Вспоминаешь день знакомства… Зря. Жизнь-то уже другая, - высказался он.
- Знаю, но воспоминание живо. Осадок остался. Причем интересно, что сейчас многое похоже на события того года. Например, тоже я чувствую, что все у меня будет хорошо и так далее, но… почему-то удовольствия от этого несколько меньше.
- А это оттого, что ты вырос. В прошлом году тебе всего этого было достаточно, и даже было сверх меры. Теперь – нет. Ты опьянен своим чувством к Татьяне, у тебя эйфория, но голова хочет чего-то еще. Подумай, чего.
- Не знаю пока.
- Ты особо по прежней своей не горюй, а то этим доставишь трудности не только себе, но и любимой. Тебе надо быть рядом с ней, и она это наверняка чувствует. То, что ты сейчас находишься черт знает где, радости ей не приносит, поверь.
- Я это понимаю, я понимаю все, но прежде я должен успокоиться, совершить какое-то изменение внутри себя, потом, уже, будучи чистым и светлым остаться с Таней не-разлучным.
- Быстрее понимай, а то не успеешь "на самолет". Я тебе, Сашек, завидую. Очень завидую. Черной завистью. Именно черной, потому что белой не бывает. То, что она есть – враки ради самоуспокоения. У тебя на лице несмотря на грусть, которую ты сам зачем-то себе придумал, счастье изображено. Его ничем не скроешь. Завидую… Тебя любят, ты нужен! А я… никому не нужен…
- Мне нужен.
- Ну, спасибо… Ты действительно прав: друзья лучше женщины. Поймут гораздо лучше, утешат, с ними не слишком тщательно надо выбирать слова, они терпят любые эмоции. Единственная проблема… трахаться с вами нельзя…
После этого по щеке Владика скатилась скупая слеза. Я не сказал ни слова, это было бессмысленно. Посидев недвижим, он встал и решил сварить макароны. Думаю, пить вермут совсем без закуски ему стало уже противно.
- Жалко, мяса никакого нет, - подосадовал Владик, находясь у плиты. – С мясом было бы куда вкуснее, но ничего. Остался томатный соус, он нас спасет. Ты, может, чаю хочешь или кофе? А то я забыл предложить изначально, совсем негостеприимный стал.
- Спасибо, мне алкоголя достаточно, - ответил я и сделал глоток прямо из бутылки.
- И кто мне говорил, что я благородные напитки пью, как водку?
- Поговорку помнишь? "С кем поведешься, с тем и наберешься".
К четырем утра макароны были сварены, Владик разложил их на три тарелки.
- Третью кому? – спросил я.
- Черт! – выругался Владик. – Алисе по привычке положил. Я эти дни, что один провел, бывало, мою стакан из-под пива и вслух говорю: "Алиса, вымой, пожалуйста, у тебя ручка изящная, тоненькая, не то, что у меня. Моя не пролезает..." и вдруг понимаю, что никто ничего сейчас мыть не будет. И даже грубо не ответит в духе: "Сам мой свою посуду!", потому что нет никого. Как глупо, я тебе скажу, делать из своей жизни привычку!
- Успокойся, оставь тарелку, мы позавтракаем макаронами, что лежат в ней, с утра.
- У нас утро уже в обед начнется.
- Значит, пообедаем. Пол помоем, чтобы липким не был, устроим маленький субботник.
- Нет, завтра у нас будет воскресник. Потому что мы будем воскресать.
- Как хочешь, родной. Хочешь воскресник – будет тебе воскресник. Но пол помоем.
- Переезжай ко мне, а?
- Я, видимо, не смогу…
- Ах, да, у тебя ж теперь своя жизнь есть. Значит, в одиночку помирать буду.
- Прекрати. Никто не умрет, все будут жить. Чуть по-другому, но будут.
Владик замолчал, полил макароны соусом и стал их есть, запивая изрядно надоевшим вермутом. Я  присоединился к трапезе, а, закончив с ней, потер руки друг о друга.
- Что это ты делаешь? – поинтересовался полуспящий Владик. Глаза его были закрыты, поэтому было не совсем понятно, чем именно он увидел мой жест.
- Так, ничего… - ответил я.
- Ага, ясно, – сказал Владик, скрестил руки на груди, опустил голову вниз и добавил, - ежики ебутся…
- Что? – не понял я.
- Что слышал, - объяснил Владик, не меняя своего положения, - Ежики ебутся.
- Я это слышал, но до сих пор не в курсе, что оно означает.
- Ты анекдот этот не знаешь разве?
- Нет, не знаю.
- Жалко очень. Хороший анекдот.
- Ну, так, ты мне, может, его расскажешь, раз он такой хороший?
- Рассказать? – речь Владика стала довольно медленной. – Расскажу. Устроили где-то в Европе международное соревнование математиков. Был там, конечно, и русский. Дали им первое задание, все решают, а русский – знай себе сидит и делает так. (Владик сделал вид, будто пытается соединить с разных сторон кисти рук, но у него это не получается) и приговаривает "Не-а, не-а". Время уже на исходе, а он все делает это. Его, понятно, растолкали, сказали, что минута всего осталась, он скорее вскочил, подбежал к доске, схватил мел и решил задачу за оставшуюся минуту. Ну, там кто-то не справился, кого-то выгнали, а наш-то… а мы-то… Посидели мы, конечно, хорошо. А дамочка та, конечно, отожгла. Говорит: "Стоит только себя мужчинам предложить, как они тут же сбегают…" Что ж только эта Вика сбежала-то? Что, плохо с ней обращался разве кто из нас?...
- Погоди, причем тут дамочка и Вика? – остановил я его, поняв, что он выпал из контекста анекдота и пересказывает события прошедшего вечера, - я вообще-то анекдот хотел.
- Ой, извини, - произнес Владик и замолчал.
- Ничего, - ответил я в ожидании продолжения, но его не было. Владик сидел в своей прежней позе и не говорил ни слова, из-за чего я решил ему напомнить, - Что дальше было в анекдоте?
- Что дальше было? Рассказывай.
- Нет, я не рассказать хотел, а дослушать. Ты же мне анекдот рассказывал.
- Да? – удивился Владик, - и какой?
- Про ежиков…
- А! про ежиков! – радостно вспомнил Владик. – И на чем я остановился?
- Русский решил все за минуту, кто-то не справился –  их выгнали.
- Ну, да, точно… В общем, начался второй тур. Дали еще более сложную задачу и больше времени на нее выделили. Все решают, а русский сидит и приговаривает: "Не-а". (Владик снова сделал серию загадочных жестов). Снова остается минута, его "будят", он подбегает к доске и решает эту задачу, более сложную, чем первая, за оставшиеся секунды. Эх, что тут случилось! Реально все добились полного раскрепощения, избавились от всяческих ненужных барьеров, а после… и до постановок целей дошли…
- Стой! - крикнул я, осознав, что мой друг вновь оказался на какой-то другой частоте, - каких еще постановок? Каких целей? Анекдот где?
- Какой анекдот? - с удивлением в голосе спросил Владик.
- Про ежиков, про ежиков! – занервничал я.
- А я не дорассказал разве?
- Нет!!!
- И… ну, да, точно! Дали им третье задание, все решают, стараются, а наш все сидит. (Владик повторил тот непонятный жест). Осталось пять минут, его подняли, говорят, идите, задачу решайте, он с безразличным видом подошел к доске и доказал теорему Ферма. Все как всполошились, бегут его поздравлять, пресса, видеокамеры, журналистка его спрашива-ет: "Скажите, а что Вы будете делать, когда домой придете?" Он на нее посмотрел и говорит: "Что делать, что делать… Шары катать буду"…
Я сидел и не мог вымолвить ни слова. Такого финала я точно не ожидал. Немного подумав, я решил, что какая-то деталь все-таки была упущена, потому что слово "ежики" так ни разу и не встретилось по ходу повествования.
- Владик, а причем тут ежики? – осторожно попытался выведать я.
- Какие ежики?
- Анекдот, ты вначале говорил, о ежиках.
- Ах, анекдот! Ну, да. Он доказал теорему, все всполошились, говорят ему: "Вы гениальны. Извините за вопрос, но что это вы руками все время делали, когда остальные решали задачи? Вам так думать легче?" А русский им и отвечает: "Да это я все не могу понять, как ежики ебутся."
Сил посмеяться у меня уже не осталось. Владик, совершенно потеряв контроль над телом, рухнул на пол и закричал словно маленький ребенок: "Хочу женщину, дайте мне женщину! У всех есть, а меня никто не хочет! Как так можно?!" С этим человеком, которого я столь сильно любил, началась самая натуральная истерика. Первая мысль была накормить его успокоительным, но я решил этого не делать, вспомнив, что с алкоголем такие препараты лучше не смешивать. Я схватил его под руки, перетащил в комнату и поместил на кровать. Сам лег рядом с ним и в надежде, что слегка успокою его этим, крепко обнял сзади. Всхлипы еще какое-то время продолжались, но постепенно прекратились, и Владик заснул. Мне же этого совершить не удавалось еще очень долго.

 
5

Постепенно ко мне вернулось хорошее настроение, но Владика было жалко по-прежнему, хотя сам он, надо отдать должное, держался изо всех сил и даже заставлял себя улыбаться и смеяться время от времени. Смотрелось это, правда, несколько наигранно, но уж лучше так, чем постоянно видеть на лице друга крушение всяческих надежд. Мы вполне нормально общались, философствовали в курилке, а в выходные я иногда приглашал его к себе в гости,  предпочитая встречаться именно у меня, потому что так, по моему мнению, Владик мог хоть немного отвлечься от вида своей квартиры, где все предметы наверняка напоминали ему об Алисе и всем недавно происшедшем. Встречи с Татьяной также возобновились. Мы продолжали с ней выискивать в городе все новые, неизведанные доныне, места, где можно было бы оставаться только вдвоем, и находить их нам удавалось. Помимо этого мы старались посещать и театр. Как-то после очередного спектакля мы забрели в одну из забегаловок, что располагались в центре города; внутри ее зала были развешаны черно-белые фотографии с видами Парижа. На фотографии, висевшей напротив меня, узнавалась Эйфелева башня, снятая снизу так, что всякий нормальный человек с обычными инстинктами мог заметить сходство этого вида с женщиной, расставившей ноги в ожидании любовного акта. Я с улыбкой указал Тане на означенную фотографию и сказал: "Гляди-ка, ресторанчик вроде семейный, а такие эротические картинки демонстрируют". Татьяна три секунды смотрела на фотографию в недоумении, а после мило захихикала, сильно при этом покраснев. Такой реакции я не ожидал. Мне не верилось, что вообще возможно иметь такую ангельскую скромность. Смутил я ее, похоже, здорово, потому что она еще долго не решалась посмотреть в мои глаза.
В кафе появилась компания молодежи из человек семи, нацелившихся занять соседний с нашим столик, по двум сторонам которого стояли два диваны, способные уместить троих, а при желании и четверых, каждый. Одной девочке не хватило места на диване, но ее друзья и не думали потесниться.
- Саш, дай, пожалуйста, девочке свой стул, - сказала мне Таня, увидев происходящее. – А сам ко мне на диван пересядешь.
Я сделал, как она просила, на что девочка меня поблагодарила и заняла предоставленное место. Мы с Татьяной продолжили наблюдать за молодежью. Остальная компания явно держала эту девочку (кажется, ее звали Полиной) при себе только чтобы было над кем поиздеваться. Мальчики не обращали на нее вообще никакого внимания, девочки же постоянно отпускали в ее сторону язвительные шутки и упреки. "Полина, мы тебе еды не оставили, можешь соус полизать", "Полина, иди, что ль, на хер с прохода, я выйти из-за тебя не могу!"
- Как ты думаешь, - спросила в недоумении Таня, прижавшись ко мне, - зачем она общается с ними, если они по отношению к ней ведут себя таким образом?
- Не знаю, - ответил я. – Может быть, у нее просто нет друзей, а чувствовать, что ты не сам по себе, а в коллективе, хочется?
- Зачем же нужен такой коллектив? Меня вот тоже не любили в компаниях, когда я была маленькой, но я не рвалась в коллектив. Меня устраивало быть одной. Лучше так, чем когда обижают.
- Неужели ты была совсем-совсем одна?
- Ну, не совсем… была у меня подружка, с которой мы с раннего детства знакомы бы-ли… и еще кое-какие приятели...
- Видишь, был человек, с кем можно поделиться своими мыслями. Мы же не можем себя воспринимать просто так. Это возможно только через оценки окружающих. Нужно в своем ближнем увидеть собственное отражение, которое тебе понравится, и только тогда ты себе скажешь: "Это я, а это мой друг", в противном случае ты будешь ждать, что кто-то тебе что-то хорошее скажет, будешь пытаться добиться от него этого, самооценка будет сильно страдать. Так, наверное, и с ней сейчас происходит.
- Она, по-моему, хорошая.
- По-моему, тоже.
- А остальные – дураки.
- Да, они выглядят довольно пусто.
- Она этого не понимает еще.
- Поймет. Ей обязательно встретятся нормальные люди ее склада.
- Она наверняка что-нибудь пишет, сочиняет. Может, даже на музыкальном инструменте играет, посмотри: у нее на левой руке пальцы длиннее, чем на правой.
- Ты точно художница, я бы этого никогда не заметил.
- Жалко ее. Может, познакомимся?
- Ты что, Танюш, представь, как мы сейчас подойдем тут к ней?
- Думаешь, совсем ее засмеют?
- Да. А они это обязательно сделают. Им подойдет любой повод.
В какой-то момент девочки отправились курить, пошла с ними и Полина.
- Она и курит, наверное, только из-за того, что эти дуры так делают, - заметила Таня.
- Похоже на то, - согласился я.
Девочки вернулись, веселье продолжилось, а Полине, видимо, стало совсем скучно, и она начала читать книжку, принесенную с собой.
- Она одна из них читать умеет, - пошутила Татьяна.
"Что-то еще есть хочется! – воскликнула одна из девчонок, - Полина, продай свою книжку; может, рубль дадут".
- Да, они даже не в курсе, сколько сейчас книги стоят, – сказал я.
Завершив нашу трапезу, мы покинули забегаловку с видами Парижа; Таня потом поделилась со мной тем, что видела, как Полина провожала нас добрым взглядом. Тане, помню, было очень не по себе от увиденного, но я объяснил ей, что вся эта сцена, может, и была неприятной, но мне лично показалось хорошим то, что такая симпатичная девочка с милыми глазами все-таки нашлась среди тех детей-уродов. Хуже было бы, если б ее там не обнаружилось. Тогда бы точно было все потеряно, а так – появился шанс, что в мире хотя бы один из семи еще не потерян для чего-то святого.
В тот день я предложил Татьяне посмотреть, как я живу, и она согласилась. Моя обитель ей пришлась по душе. Единственное, что она так и не смогла мне простить – шторы на окнах. Она с удовольствием рассматривала книги на моей книжной полке при неярком свете торшера и вдруг достала из кармана фарфорового поросенка и поставила его рядом с "Братьями Карамазовыми".
- Это тебе мой подарок, - пояснила она. – С этой свинкой тебе будет гораздо уютнее.
- Спасибо, - поблагодарил я.
- Ты только не пугайся, если что.
- А чего я должен напугаться?
- Понимаешь, она же живая. Ночью может гулять пойти по квартире… так что, если топот услышишь, знай, что это она.
- Хорошо, буду иметь в виду, - улыбнулся я и нежно обнял свою любимую.
- Муррр… - сладко отозвалась она.
Если хочешь рассказать о своей жизни человеку, лучше, если ты это сделаешь при помощи фотографий. Зрительные образы всегда запоминаются куда скорее, чем слуховые. Только, разумеется, это не должно превратиться в простой показ фото - главным все равно остается твой рассказ, твои мысли, чувства, связанные с каждым воспоминанием, которое вызывается определенным снимком. Я знал, что в моем альбоме присутствует несколько изображений, которые Татьяне видеть ни к чему, поэтому прежде, чем представить ей свою жизнь в картинках, я незаметно вытащил все подобные, о каких удалось вспомнить. Мы сидели на диване все при том же приятном освещении, она потягивала приготовленный мной чай и внимательно слушала мой рассказ. Рассказывал я не слишком умело и красиво, но, казалось, что Тане оно нравилось.
- А здесь почему пустые места? – спросила она, когда мы дошли до страниц, фотографии с которых я перед этим аккуратно спрятал под диском с записью концерта ансамбля "Би Джис".
- На реставрации, - отшутился я.
Когда мой рассказ был закончен, Таня сообщила, что у нее тоже есть фотографии, но их не так много, и разложены они далеко не по хронологии, так что связной биографии по ним восстановить бы не удалось; я взял с нее обещание, что она все же постарается это сделать, когда я приду к ней в гости.
Для меня до сих пор являлось тайной, как так может быть, что один вид Татьяны вызывает во мне чувство неописуемого счастья. Как всякий нормальный вульгарный материалист я, конечно, мог оправдать происходящее химическими процессами, протекающими внутри организма, но сейчас этого сделать не получалось, ибо как можно опуститься до каких-то вульгарностей, когда ощущаешь себя частью Необходимого. Раньше мне казалось, что необходимого вообще не бывает, и подобное понятие создано литераторами ради развлечения, теперь думать так походило бы на предательство самого себя. Я истинно впервые столкнулся с необъяснимым, и был от этого на седьмом, если не выше, небе. "Что случилось?" – любила спрашивать меня Татьяна в моменты, когда я долго смотрел на нее словно загипнотизированный. "Ничего..." – улыбаясь отвечал каждый раз я, потому что в голову просто ничего не приходило.
Я нежно коснулся ее волос, встал с дивана и поставил на музыкальном центре песню группы "Pearl Jam" "Immortality".
- Разрешите Вас пригласить на медленный танец, Татьяна Андреевна, - протянул я руку своей возлюбленной.
- Я танцевать не умею... – призналась она.
- Слава богу, потому что я тоже, - улыбнулся в ответ я, и она приняла приглашение.
Мы не говорили друг другу ни слова, просто медленно кружились, как игрушечные же-них с невестой, установленные на заводной музыкальной шкатулке, я тихонько касался раз-ных участков спины Татьяны, на каждое прикосновение она чутко реагировала. Мне были слышны каждое учащение ее дыхания, сердцебиения, я ощущал, как она овивает меня своими тонкими руками все сильнее, перед моими глазами возник образ Кассиопеи, сидящей на перевернутом троне, потом абсолютно все завертелось с большой скоростью, и на месте осталась одна Кассиопея. Я страстно поцеловал Татьяну, поднял ее на руки, хотя мне было трудно это сделать с моими ограниченными силами, и понес в спальню. Она нисколько не сопротивлялась. В эту ночь мне открылась причина ее ангельской застенчивости...
Сон у меня часто прерывался, что до Тани, то она вообще не сомкнула глаз – понятно, что для нее случившееся событие было еще более значимым, к тому же, полагаю, с известного характера болью спать вообще не слишком удобно. Помню, какое-то время она ходила взад-вперед по комнате, трогала различные предметы, а после вернулась ко мне в кровать, обняла меня одной рукой и шепотом, будто боясь кого-то разбудить, спросила: "Ты любил ее?"
- Кого? – не сразу разобрал я.
- Ту, с которой ты на тех фотографиях... которые "на реставрации". Прости, я хотела посмотреть, что за концерт записан на диске, и случайно наткнулась на них. Я поняла, что ты специально для меня удалил их из альбома, но все же... Можешь мне сказать: ты ее любил?
- Не знаю, Танюш, - глубоко вздохнул я. – Я вообще, в первую очередь, не знаю, что такое любовь, поэтому говорить, есть ли у меня к кому-то это чувство, не могу.
- То есть? Ты хочешь сказать, ты меня не любишь?
- Нет, я не так хотел... – поправился я. – Я определенно чувствую что-то важное, только не могу пока дать конкретное определение, что именно.
- А я тебя люблю... – с обидой в голосе произнесла Татьяна. – Ты же сам понимаешь... я тебе отдалась, ты хоть представляешь, что это для меня значило?
- Я все понимаю, солнышко. Ты действительно решилась на нечто неизведанное благодаря своему чувству; я лишь хочу, чтобы ты меня не торопила со словами. Сказать не так и трудно. Труднее не развести слово с делом в разные стороны. Все любят повторять по тысяче раз на дню избитую фразу, я же предпочитаю сказать один раз, но зато честно.
- Так что ты чувствовал к ней? – не унималась Татьяна.
- Не знаю, просто... просто мы были вместе какое-то время, разрыв я переживал, но теперь уже почти ничего не помню.
- Что значит "почти"?
- Ничего, Таня, давай спать уже, а то весь день завтра будем ходить как в рассоле вымоченные.
- Хорошо тебе говорить, - резко отвернулась Татьяна.
- Не сердись, - я повернулся вслед за ней и плотно прижался к ее телу. – Все будет хо-рошо.

В скором времени настала моя очередь идти в гости. На входе в общежитие нас с Татьяной встретил слегка нетрезвого вида пенсионер, одетый в костюм-тройку.
- Молодежь… - вымолвил он.
- Да, слушаю Вас, - ответил я.
- Молодежь… - повторил он.
- Юрий Анатольевич, - вступила в разговор Таня, - не дождетесь. Я Вам уже не раз объясняла, что с едой я Вам всегда готова помочь, но денег у меня не просите. Мне и не жалко вовсе, но Вы их снова на водку потратите. Зачем она Вам? В тумане лучше жить, да? Ясно мыслящим гораздо скучнее?
Мы вошли внутрь, Юрий Анатольевич, не найдя что ответить, махнул рукой и присел на крыльцо. Мы приблизились к комнате, располагавшейся слева от входа, Таня открыла дверь ключом и впустила меня первого. Передо мной предстала очень небольшая, узенькая комната, в самом конце которой у окна стоял холодильник, служивший также подставкой под телевизор, там же, у стены напротив – односпальная кровать, вплотную к ней был поставлен стол, рядом с каким находился одинокий стул, и, наконец, у входа стоял шкаф с немногочисленной посудой. Под потолком висела симпатичная люстра, над кроватью была прикреплена неяркая лампа для чтения.
- А здесь и правда уютно! – заметил я. – Только хоть убей, не могу понять, как твой сосед разместил на такой площади двадцать человек. Тут явно надо было их в два этажа ук-ладывать.
- В тесноте, да не в обиде, - ответила Таня. – Одним этажом вполне обойтись можно. Посиди пока здесь, я – на кухню, нам чаю сделаю.
Она оставила меня одного, я решил рассмотреть все внимательнее. Штор на окне не наблюдалось, что создавало мне некоторое неудобство, я словно чувствовал себя незащищенным. На одной из стен висели три картины с изображениями забавных человечков, собранных из, как мне показалось, мыльных пузырей. Внизу каждой картины стоял автограф Татьяны и рядом с ним – надпись "трипсих". В шкафу находились три куклы типа известных в свое время "Барби". Заинтересовала меня и книжная полка. На ней мне удалось рассмотреть книгу стихов Хармса и кортасаровскую "Игру в Классики".
Я возьму у тебя Кортасара почитать? – спросил я, когда Таня вернулась с горячим чай-ником.
- Возьми, конечно, – ответила она, наполнила две чашки, а после налила в них заварки. – Я буду только рада. Ты, давай, пересаживайся ближе к гостиной.
- Что? – не понял я.
- Ты сейчас на кроватке сидишь, в спальне, то есть, а я приглашаю тебя пить чай в гос-тиную, - улыбнулась Таня, и я понял, что она так свою комнату поделила: та часть, где стояла кровать, получила название "спальня", а та, что со столом и шкафом – "гостиная".
Я придвинулся к столу и стал пить приготовленный Таней чай.
- Твои родители дружно жили? – поинтересовалась она.
- Нет, - я помотал головой. – Конечно, не так недружно, как твои – до побоев и убийств у них не дошло, но нервы они друг другу подпортили изрядно.
- Наверное, и тебе заодно…
- Пожалуй, ты права.
- Я так думаю, потому что ни с того ни с сего люди в другой город не сбегают.
- Не надо так говорить! – остановил я Татьяну. – Я не сбегал, а направился к цели. Это совершенно противоположные вещи.
- Достиг?
- Цели-то? Образование получил, так что, можно сказать, частично достиг. А, возможно, я вообще сюда прибыл только лишь для того, чтобы тебя сейчас встретить.
- Мило…
- А ты хочешь сказать, что сбежала из Екатеринбурга?
- Не то чтобы… Просто там - мама, у нее своя жизнь, я уже выросла, я бы ей только мешала.
- Как можно мешать родной маме?
- Я просто так подумала.
- По-моему, это не ты так подумала, а она сама аккуратно тебе внушила такую мысль.
- Погоди! У меня хорошая мама.
- Зайчик, я не сомневаюсь вовсе. Только надо понимать, что ты маму рассматриваешь только как маму, и никак иначе. Я же абстрагируюсь от этого. Для меня она простой человек, который так же, как и все, имеет хорошие и плохие черты и время от времени совершает ошибки.
- Не хочу абстрагироваться. У меня хорошая мама. Она, когда я была маленькой, мне дала карандаш с листом бумаги, и я начала рисовать. Не сделай она этого, я бы не до сих пор умела вообще ничего. А так хотя бы рисовать могу.
- Не надо себя настолько недооценивать. Ты бы сама, чувствуя свое призвание, обяза-тельно научилась рисовать.
- А еще я любила в детстве нашего кота за хвост таскать. Я думала, что именно таким образом с ним надо играть, и ему это очень нравится, а мама… Мама сказала мне, что кот умеет разговаривать, что она его понимает, и он говорит ей, что ему неприятно, когда его таскают за хвост, и постоянно просит сказать мне, чтобы я так не делала больше. Я поверила маме и перестала.
- Мама твоя фантазерка. У меня такого не было… Зато я знаю, что с истинного пути меня точно родители сбили.
- В каком смысле?
- Ну, знаешь ведь, когда у детей начинается переходный возраст, они мечутся, себя ищут, им необходима самореализация, и из-за этого сильно падает их успеваемость в школе. В основном, это касается мальчиков. Девочки-то поспокойнее переносят данный период. Мальчикам, как говорят, яйца мешают учиться. С точки зрения концепции Фрейда, те, кто так считает, абсолютно правы. Иначе говоря, появляется масса сексуальной энергии, которую некуда выплеснуть, и оттого начинаются либо глупые поступки, либо откровенное хулиганство, либо творчество, что, пожалуй, лучше всего. Как раз у меня могла тогда сильно развиться творческая способность. Буквально, как у тебя рисование. Только я мог серьезно уйти в литературу. Мне не дали этого сделать. Возможно, причина в том, что я не мог толком объяснить, чем же именно хочу заниматься, но скорее всего, даже если б я объяснил, ситуация бы не исправилась. Моим родителям гораздо более важны были оценки меня окружающими, чем мои собственные. Им нужно было, чтобы учителя в школе ставили мне пятерки в дневник и хвалили, а не пророчили, что в высшее учебное заведение я поступить никогда не смогу. (Тем более что в младших классах я был отличником, и меня тогда знала вся школа без преувеличения. А я ведь даже и не старался учиться. Это само собой выходило). Мне же пятерки были не нужны, другой идеал хотел в душе подростка сформироваться –  не позволили. Припоминаю, как любящий мой папочка однажды со злостью сказал мне: "Стыдно должно быть, Сан Саныч! Лет через двадцать твои одноклассники нынешние будут на Мерседесах разъезжать, а ты им дверь открывать только будешь. И то, если разрешат". Вот он, идеал моего папы. Я бы, конечно, сказал ему с удовольствием, что мне стыдно, но мне стыдно не было. Мне было обидно. Было обидно, что, ладно знакомые – это не страшно, но в собственном доме меня не понимают. Я же осознавал, что я не такой, как все, я особенный. Нужно было, чтобы, как той девочке Полине из кафе, хоть кто-то признал это. А это не признавалось, а осуждалось. В результате осо-бенность не получила заслуженного развития. Самые родные мне люди сделали так, что своей непохожести я стал стесняться, как уродства какого-то. Теперь я пишу небольшие рассказы, но все они оказываются в столе, я никому не даю их читать, хотя считаю, что они великолепны по-своему. Просто боюсь вновь встретиться с непониманием…
Я вдруг почувствовал, как мои глаза заслезились. Татьяна, заметив это, тихо перебралась ко мне на кровать, обняла и положила голову на мое плечо.
- Ты, наверное, никогда об этом никому не рассказывал… - предположила она.
- Так и есть, - сознался я. – Ты точно определила.
- Ты с таким выражением это рассказывал, что было заметно, сколько ты в себе это копил и хранил. Наверное, все потому же – боялся встретить непонимание, да?
Я кивнул головой.
- Тяжело было все это время? – Таня погладила меня по голове.
- Да, Танюш, очень. Это настоящий камень на сердце. Не скажу, что он и сейчас сброшен, но легче немного все равно стало.
- Хочешь теплый душ принять? Думаю, это успокоит.
- А ты со мной туда отправишься? – я одарил ее нежным взглядом.
- Если будешь хорошо себя вести, - улыбнулась в ответ Таня, поднялась с кровати и достала из шкафа большое полотенце, шампунь, мыло и мочалку.
Мы пошли с ней в конец коридора, где находилась единственная на этаже душевая. Первое, что бросилось в глаза, когда я оказался внутри – трубы, покрытые ржавчиной.
- Ты точно думаешь, что такая душевая успокаивает? – не без юмора в интонации спро-сил я у Танечки.
- Успокаивает. Я тебе докажу, - ответила она и принялась раздеваться.
- Так…. – усмехнулся я, - теплеет…
На стене, из которой торчал душ, была налеплена клеенчатая фотография с красивой девушкой.
- А это здесь для того, чтобы одиноким мужчинам тоже было нескучно мыться? – спро-сил я.
- Ты не туда смотри, - сказала с упреком Таня, представ передо мной совершенно обнаженной. – Зачем тебе картинка? Во всяком случае, сейчас…
Я глубоко вздохнул, тоже снял с себя всю одежду, сложил ее в тамбуре, мы вдвоем заняли место под душем и включили воду. Я стал целовать ее шею и одновременно поглажи-вать руками ягодицы, позже мои поцелуи были отданы ее прелестной груди, я опускался все ниже и ниже, и в итоге стал нежно целовать и ласкать ее, стоя на коленях. Она держалась руками за мою голову, и сжимала ее все сильнее… и, наконец, разразилась чудеснейшим сладострастным криком, чередующимся с проникновенным стоном. Подозреваю, что если кто и спал сейчас в общежитии, сон им своей любовью мы окончательно прогнали. Меня откровенно ласкать Таня пока еще немного стеснялась, но искренне старалась преодолеть свою застенчивость, и кое-что у нее уже получалось очень хорошо. Мне все равно и не надо было большего, ведь я цвел совсем от другого.
В душе мы провели около часа, после чего вытерли друг друга по очереди полотенцем, оделись и побежали по коридору обратно в комнату. Я постоял недолго возле окна и понаблюдал через отражение в стекле, как Танечка причесывает трех своих кукол, которых я видел в шкафу. В ее глазах просматривалось нечто сродни материнскому чувству.
- Интересно, как на меня теперь соседи смотреть будут? – задумалась Татьяна, когда мы легли на кровать и укрылись одеялом. – Они ведь ко мне такой не привыкли.
- Не переживай, ничего особенного мы не делали, - ответил я. – Соседи делают абсолютно такие же вещи.
- А у тебя много женщин было?
- Что вдруг тебя это заинтересовало?
- Ты же мне не чужой, все, что тебя касается, меня волнует.
- Нет, не очень много. Мне мало, кто из женщин нравится, поэтому и был я с немногими.
- У тебя, по-моему, слишком завышена планка…
- Ничего не поделаешь. Иначе мне кажется, что я просто глупо трачу свою жизнь. Я считаю, что все должно быть либо серьезно, либо вообще никак. Для меня хуже бесцельности, наверное, вообще ничего не существует.
- А неопределенность?
- Нет, это иногда наоборот очень хорошо. Мы же с тобой когда встретились, тоже была некоторая неопределенность, а потом определенность резко появилась, вместе с ней пришло и состояние счастья.
- Может, и с бесцельностью так же? Внезапное появление цели тоже способно вызвать положительные эмоции?
- Вряд  ли. Не представляю, как цель может появиться неожиданно. Ее сам себе постепенно строишь. Неожиданно происходит лишь то, что от тебя не зависит.
- А как же разные утверждения наподобие "Я за все в ответе"? Сильные личности живут именно по такому принципу.
- Не бывает так, чтобы один был за все в ответе. Ситуация здесь другая. У каждого есть цель, у каждого есть сила. Людей, и вообще живых организмов – множество. Выходит, что результирующий вектор, отображающий направление развития человечества, является суммой всех векторов. Так и получается, что кто-то гасится, кто-то становится сильнее, и так далее.
- Уж больно книжно ты изъясняешься.
- Это же не так плохо. Я же не чтобы покрасоваться это делаю. Я так действительно ду-маю.
- Много ты, видно, литературы прочел разной философской.
- Хотелось бы больше.
- Ты, заяц, лучше не торопись. Ты и так сам много думаешь слишком. Тебе надо больше в настоящем мире бывать, чем в себе. Тут хорошо иногда.
- "Он постарается", - ответил я и почувствовал, что постепенно засыпаю.
- Люблю тебя, - прошептала Таня и прижалась ко мне сильнее.
- Ты хорошая, - прошептал в ответ я.
С утра Танюша накормила меня завтраком, состоявшим из чашки чая и бутерброда с сосиской, нарезанной кружочками, и, узнав по показанию термометра о том, что на улице здорово похолодало по сравнению со вчерашним днем, проявила заботу обо мне, заставив надеть на работу ее свитер, который смотрелся на мне куда более, чем просто смешно, но меня это нисколько не смущало. Я напротив даже был рад, что вызываю улыбку у сотрудников и вообще у всех, кто меня видит таким. Особенно смеялся Владик, а для меня это являлось самой большой наградой.
 
6

Незадолго до Нового года я предложил Татьяне переехать жить ко мне, на что она с радостью согласилась. Длительного времени переезд не занял – вещей у нее было очень мало, и все они уместились в один чемодан. Совсем разрывать отношения с общежитием Татьяна не решилась, потому что ей хотелось сохранить за собой родную комнату на всякий случай. "Мало ли, родственники вдруг попросят тебя квартиру освободить, куда мы тогда денемся?" - говорила она. Первое, что она сделала, обосновавшись у меня дома – сорвала, как нетрудно догадаться, с окон темные шторы и повесила вместо них тюлевые занавески. Квартира озарилась светом, какого я в ней не помнил. Таня вообще сильно разукрасила мою обитель: на стенах появились ее собственные картины, в одном из углов, под потолком – желтый воздушный шар, кухня обогатилась разноцветной посудой, на письменном столе она расставила фигурки собачек, играющих на различных музыкальных инструментах, так, что получился настоящий оркестр. Правда, у дирижера в руке отсутствовала палочка – потерялась когда-то, а в остальном смотрелось здорово. "Красиво, - сама радовалась удачной композиции Таня, - мне всегда больше всех из музыкантов нравились флейтисты и контрабасисты. И звук этих инструментов тоже. Флейты – потому что он такой чистый-чистый, как будто звучит дыхание живого существа, только с разной высотой звука, а контрабаса – оттого что его сердце не только слышит, но и чувствует производимые им вибрации". Надо отметить, что из всего этого собачьего оркестра действительно самыми симпатичными являлись флейтист и контрабасист. Что и говорить, квартира уже не была обычной холостяцкой лачугой, в ней поселилась женщина, а это благотворно влияет на любое жилище. Даже самое запущенное через две недели уже станет таким, что в гости не стыдно будет приглашать интеллигенцию.
Когда порядок в нашем доме уже был достойно наведен, я решил, что неплохо бы было познакомить Татьяну и Владика, а то слышали они друг о друге уже многое, но ни разу так и не встречались. Владик навестил нас в последние выходные уходящего года. К его приходу мы с Таней приготовили довольно неплохой гуляш, Владик принес с собой две бутылки красного полусладкого вина.
- Радиацию выводить будем, - пояснил он.
- Для этого сухое нужно, - сказала Татьяна.
- Было б желание, мы выведем любым. Я умею выводить радиацию чем угодно, даже водкой и пивом, если других напитков под рукой не оказывается.
По взаимным улыбкам я понял, что мои драгоценные друг другу понравились. И этому я был рад. Дело в том, что, сводя их вместе, я немного волновался, найдут ли они общий язык. Очень не хотелось дробить свою жизнь на две части, хотелось сохранить целостность.
Зайдя на кухню, мы с Таней расположились по одну сторону стола, напротив нас сел Владик. Он долго вглядывался в наши лица, что нам даже стало неловко, и заключил: "А вы вместе хорошо смотритесь".
- Спасибо, - по-детски порадовалась Таня. Я тоже так думаю. Мы с Сашей как-то забежали погреться в один большой магазин, а там стояло зеркало с человеческий рост. Ну, мы встали и посмотрели, как вместе смотримся. Мне так понравилось!
- Более того, - продолжил мой друг, - я нахожу, что вы друг на друга похожи. Притом сильно.
- Мне тоже так говорили знакомые, когда я им нашу фотографию показывала, но я сама так не думаю.
- Напрасно. Лучше задумайся.
- Брось, Владик, ерунда это, - сказал я. – Я тоже в это не верю.
- Похожи, похожи, - не унимался Владик.
- Как банан на помидор, - пошутила Таня.
- Что вы заладили? Вы же сами должны понимать, что не говорило бы об этом такое количество людей, если б это было не так!
- Люди странные, - махнул рукой я. – Они поверхностно смотрят. То, что в глубине, их не интересует.
- Я и не говорю про духовные начала. Я сужу чисто внешне.
- Я тоже имел в виду внешность. Однако ты сам знаешь, что оценка чего-либо может быть грубой, а может быть точной. Так и сходство, о котором вы все говорите, появляется из-за того, что вы сравниваете грубо. В самом деле, по вашей логике надо говорить, что негры похожи друг на друга. Или если не преувеличивать, похожими надо называть всех кареглазых шатенов. Как мы с Татьяной.
- Ты, Александр, Набокова любишь… Помнишь "Отчаяние"?
- Не люблю этот его роман. Какой-то несуразный. Даже удивительно, что его Набоков написал. Явная творческая неудача.
- Зря ты так, - поучительно проговорил Владик. – Там как раз к нынешнему случаю одна мысль подходит. Человек видит себя совсем не таким, каким предстает перед окружаю-щими. Во всех смыслах. И то, что ты сейчас сказал про негров, Набоков в том романе тоже упоминал, только в пример приводил китайцев.
- Не помню.
- Было. Перечитай. Брат жены главного героя, художник, ему сказал об этом где-то в начале. Это потом уже герой встречает человека, который, по его мнению, как две капли во-ды похож на него самого.
- Не хочу я ничего перечитывать. Вот еще – ковыряться в том, что мне не понравилось…
- Иногда надо поступать именно так. Ковыряться в том, что не понравилось когда-то. Ты же взрослеешь. Теперь все может оказаться совсем по-другому. Как-то раз я слышал такой литературный анекдот: Марку Твену один юноша написал в письме, что он совершенно не понимает собственного отца, поскольку тот довольно глуп. Марк Твен на это ответил: "Милый мой юноша, когда я был в Вашем возрасте, мне тоже казалось, что мой отец глуп, но прошло, – кажется, - лет двадцать, и я удивился, насколько же поумнел этот старик!"
- Изображаешь из себя Марка Твена? Я считаю, что я и так достаточно умен, чтобы на всех жизненных этапах ситуацию оценивать трезво, и не возвращаться к пройденному.
- Ты нескромен. А человека без прошлого вряд ли ждет хорошее будущее.
- О, да, учитель, - я поклонился и от души посмеялся. Таня под столом пнула меня но-гой.
Я не понял, зачем она так сделала; решил, что это было простой случайностью.
- И все же, - не унимался Владик, - на вашем месте я бы проверил генеалогическое древо каждого. На всякий случай. Мало ли, родственниками окажетесь?
- Ты для чего нас сейчас так пугаешь? – спросила Татьяна.
- Я не пугаю. Я предполагаю. Ты, Таня, ведь из Екатеринбурга к нам приехала?
- Да.
- Ты ж как раз, Сан Саныч, говорил, что у тебя папа в Екатеринбург ездил однажды…
- Тихо, Владик! – разозлился я. – что ты тут болтаешь?
- Извини… - быстро замолчал мой друг, осознав, что выдал лишнего.
- Ну-ка! Посмотрела серьезными глазами на меня Таня. - Что твой папа делал в Екатеринбурге? Почему ты не позволил Владику продолжить?
- Ничего особенного, Танюш, - ответил я. – Это было давно, папа у меня в Свердловске производственную практику проходил. Познакомился он там с одной девушкой, и осталась на все последующие годы у него дилемма – есть у него ребенок в Екатеринбурге или нет. Получилось так, что связь у них по его отъезду прервалась, и сообщить о себе ей бы не удалось даже при очень большом желании.
- Это когда было?
- Давно. Еще до моего рождения и знакомства папы с моей мамой, поэтому моей сест-ричкой, поскольку я старше, ты являться никак не можешь.
- Значит, где-то в Екатеринбурге у тебя есть братик или сестричка?
- Не факт. Я сказал, что у папы на этот счет сомнение.
- В общем, волноваться нам не о чем. Я лицом все равно на своего папу похожа, поэтому точно ясно, что я его дочь.
- А правда, - сказал Владик, - задумайтесь: Что бы было, если бы вы вдруг узнали, что вы родственники?
- Думаю, ничего, – ответил я. – Меня бы такая ерунда уже не остановила.
- А тебя? – обратился Владик к Татьяне.
- Меня тоже, - произнесла она.
Около часа ночи Таня отправилась спать, мы же вдвоем посидели еще немного, допили спиртное, которое у нас было, сходили за пивом и сухариками в круглосуточный магазин и снова оказались на моей кухне. Я, как было замечено, очень не любил возвращаться к прошлому, как к своему, так и к чужому, но сейчас мне почему-то захотелось узнать, как же чувствует себя мой друг спустя почти два месяца после ухода жены. Я аккуратно стал его об этом расспрашивать, в ответ он говорил какие-то общие фразы, по лицу его любой мог сделать вывод, что он увиливает. Причем не от ответа, а от размышления на эту тему. Раз так, - подумал я, - трогать его больше не буду. Пусть сам поправляется; своими заботливыми вопросами иногда можно навредить не хуже, чем откровенным злодейством.
- Смотри-ка, - обратил мое внимание Владик на сухарики, которые мы принесли с собой. – Тут есть горчичный соус в баночке, в который эти сухарики надо макать! До чего дошла пищевая промышленность!
- Да, молодцы… - я взял пластмассовую баночку с горчичным соусом, открыл ее и перевернул – соус из нее не вылился.
- А вот это действительно интересно… - задумался Владик.
- Слушай, по-моему, мы нащупали нечто важное, - поделился я. – Это надо запечатлеть. Владик взял мой фотоаппарат, лежавший на окне, перевел его в режим видео и начал съемку.
- Итак, внимание, - сказал он в объектив пьяненьким голосом. – Сейчас сенсационное… Открытие! И… Не говорите, что Вы этого не видели…
После этих слов Владик перевел объектив на меня, и я продолжил:
- Значит так, примерно в час десять ночи нам удалось купить в круглосуточном магазине две полуторалитровых бутылки пива и сухарики с горчичным соусом. В качестве протокола представляется этикетка от этого горчичного соуса – кто успел, тот увидел, кто не успел, тот опоздал. Итак, концентрируем внимание. Вот горчичный соус, - я показал его крупным планом и перевернул вверх дном, выливаться он так и не намеревался. – А ничего нет!
Владик заснял крупным планом чистый стол и констатировал:
- Действительно ничего нет…
- Вот так, - продолжил я. – Открытие. Прошу внести этот ролик в список моих публикаций, чтобы я потом мог сослаться на него в своем диссертационном исследовании.
- Будет сделано! – провозгласил Владик, и, допив содержимое наших кружек, мы отправились спать.

По хозяйственной части у Тани, признаюсь, хорошо получалось далеко не все, а на мои критические замечания она реагировала обидой. В принципе, обвинять ее в чрезмерной обид-чивости я не имел права, потому что сам страдал периодически тем же самым – сколько себя помню, чужих советов я не терпел. Тем не менее, даже несмотря на легкую капризность, мое солнышко старалось научиться всему, что необходимо, и лично меня это радовало. Новый год Владик нас пригласил встречать к себе, мы дали согласие: ему в любом случае так было бы веселее, да и нам с Таней отправиться было больше некуда, а вдвоем посидеть мы бы успели в любое другое время. За пару дней до праздника мы с ней ходили по магазинам и выбирали подарок для теперь уже нашего общего друга. Из всего, что мы присмотрели заранее, особенно нам понравился шейный платок зеленого цвета. "Зеленый провоцирует на рост и рождение новых идей, - говорила Татьяна, - Владиславу это очень подойдет". Когда покупка уже была совершена, нам захотелось еще чуть прогуляться, и каким-то образом наш путь привел нас на железнодорожный вокзал.
- Тебе нравятся вокзалы? – спросила Таня.
- Не знаю… - задумался я. – В детстве я любил бывать на вокзале, мне стоило лишь слегка включить фантазию, как начинало казаться, будто я еду в поезде куда-нибудь… в Петербург, например.
- А что тебе было делать там?
- Там здорово. Существует такое утверждение: в России есть только один город. Это правда… Остальные выстроены слишком неумно. Какой ни возьми. Самый неумный – понятно, какой… Его строили для того, чтобы он был большой, а насчет удобства никто никому ничего не обещал.
- Тебе, значит, с детства хотелось уехать из родного гнезда?
- Наверное, так. Хотя столь категорично я бы не стал заявлять.
- А сейчас тебе в Питер хочется?
- Я бы не был против жить там.
- Я бы с тобой отправиться не смогла.
- Почему?
- Из-за здоровья. У меня же предрасположенность к туберкулезу есть из-за папы. Он сейчас вообще, как моя бабушка – его мама – говорит, тяжело болеет. А в Петербурге влажность такая, что мне там постоянно жить нельзя.
- Бедняжка… - еле проговорил я и почувствовал, как неприятно потянуло у меня в солнечном сплетении. – Твой папа болеет… Так ему, быть может, и жить осталось совсем недолго. Ты навестить его не хочешь?
- Нет, не хочу, - без малейшего раздумья ответила Таня.
- Что так? У него же нет никого кроме тебя. Он, я думаю, только и видит, как ты к нему придешь, а ты так ни разу к нему и не приезжала?!
- Приезжала! – громко крикнула Таня. – Меня бабушка в детстве к нему привозила. Он сидел через стекло и говорил в трубку: "Танечка, я этого не делал…" А потом я выросла, и поняла, что по сути мне этот человек никем не является!
- Никем? Это отец твой. Представляю, если б обо мне так мой ребенок сказал… Я б и дня, скорее всего, не прожил после этого!
- У тебя детей нет, тебе говорить это рано. А когда и будут, надеюсь, ты с ними не так обращаться будешь, как мой папа.
- Он судя по фотографиям, на которых вы вдвоем, тебя любил очень.
- Да? А судя по моим воспоминаниям он меня забывал на улице! – Таня стукнула кулач-ками мне в грудь.
- Тише, Танюш, только драться, ради бога не надо, - я нежно обнял ее. – Успокойся. Не хочется навещать – не навещай, это твое дело. Навестишь в таком состоянии – лучше не будет. Я просто испытываю глубокую жалость ко всем, кого бросили. Даже, если это произошло от того, что они плохо себя вели…
Объявили посадку на какой-то поезд, большинство пассажиров вскочили с мест и побежали на перрон. Мы наблюдали всю эту суету, и я думал: как все-таки хорошо тем, кто еще куда-то едет, кто ищет, кому в голову не вбили, что они уже приехали, и искать им больше нечего… Я очень желал совершить поездку куда-нибудь, но единственным местом, куда я мог направиться, был родительский дом, из которого я с таким удовольствием выехал. Возвращаться не было нужды. Практически у каждого сочинителя песен есть хотя бы одна песня про поезд. Жизнь всегда проще всего сравнивать с поездом. Это получается наиболее удовлетворительно для всех: и для тех кто верит в предопределенность, и для их противников. С одной стороны на поезде можно добраться куда захочешь, с другой – он едет по рельсам, которые построили заранее специально для него. Вопрос, как же в жизни на самом деле, неразрешимый, потому обсуждать его будут вечно. Зачем только время тратить? Помню, как мое сознание перевернулось в момент, когда я прочел один труд известнейшего мудреца, где он неопровержимо доказал существование Бога, и тут же неопровержимо доказал противоположный тезис. С одной стороны, всему происходящему должна быть первопричина, а с другой – ничто необходимое и безусловное (то есть Бог) не может состоять из множества случайного и обусловленного (то есть мира). Иначе говоря, "один из них спит, а другой в коверкотовом пальто, значит, никто из них не мог украсть; однако один из них в телогрейке, а другой – не спит, значит, оба могли".
- Странное у меня предчувствие, - поделился я с Татьяной, когда мы сели передохнуть в зале ожидания. – Будто я действительно скоро куда-то уеду…
- Меня оставишь? – с улыбкой спросила Таня.
- Не смешно, Татьяна, - ответил я. – В том-то и дело, что предчувствие неприятное! Я ясно ощущаю, что не хочу этого отъезда!
- Раз не хочешь, его не будет.
- Не знаю… - вздохнул я.
По залу ожидания бегал маленький мальчик, державший в руках игрушечный автомат, и делавший вид, что стреляет по пассажирам. Наконец дошла очередь и до меня. "О, за что?..." - застонал я, когда в меня попала воображаемая пуля, и тут же упал на соседнее кресло. Мальчик весело засмеялся от такого зрелища и побежал совершать массовые репрессии дальше.
- Интересно, кто же придумал делать детские игрушки в виде оружия? – обратился я к Татьяне, приняв свое прежнее положение.
- А что такого? У моего двоюродного братишки тоже такие были.
- Это не странно – у меня тоже были, но я сейчас не о том. Хочется докопаться до первопричины. Откуда возникла потребность в таких игрушках? Может, однажды кто-то решил, что нужно растить поколение воинов? Только зачем? К чему война? Почему не выращивать поколение мирных жителей?
- Ты глубоко забрался. Тут уже человеческая психология. Человеку нужна безопасность, он ее и создает таким образом. Человек подвержен страху, что на него кто-то нападет, потому часто нападает первым.
- Это ошибки вечности. Они повторяются и повторяются… не пора ли начать работу над ошибками и избавиться от пережитков средневековья?
- Не все захотят избавляться. Месть увлекательнее, чем прощение. Я маленькой когда была, в детском садике меня мальчик один по голове ударил тяжелым слоненком. Я плакала весь день, ждала, когда мама моя придет и его заругает, а мама, как назло, в тот день позже пришла, тогда, когда моего обидчика уже забрали.
- Забрали? Что, милиция приезжала?
- Нет, Саш, родители забрали. Домой. Мама моя пришла, спросила, почему я плачу; я рассказала, а она мне:"Что ж ты его не ударила?" "Потому что драться нехорошо", - ответила я, на что мама объяснила:"Если давать сдачи, то хорошо". Я после этого заболела на месяц. Видимо, от расстройства. А когда выздоровела, взяла свой игрушечный деревянный меч (у меня тоже были игрушки в виде оружия) и пошла в детский сад с созревшим планом мести. Выждала момент и врезала мечом тому мальчику изо всех сил по затылку. Жив остался, но соплей было... У него аж кровь из носа пошла. В тот же вечер моей маме доложили, мол, дочка Ваша такая плохая, дерется... Мама давай меня ругать, кричать, что драться нехорошо, а я обиделась. "Мама, - говорю, - ты же сама сказала, что сдачи давать можно!" "Так сдачи надо давать сразу, а не через пять лет", - пояснила мама.
- С тобой, оказывается, опасно ссориться. Неудивительно, что другие дети к тебе не тянулись.
- Ты доволен тем, что сказал сейчас? – явно обиделась Татьяна. – Между прочим, мне было, с кем общаться в детстве. Не такая уж я была одинокая. Но мне с теми людьми не очень нравилось... Они любили всякие мерзости устраивать. Например, напоили как-то одну девочку, долго уговаривали ее сфотографироваться в голом виде, в итоге уговорили, наделали фотографий, потом предложили: "Давай, ты возьмешь в рот у Родиона (был у них такой друг), и мы тоже это сфотографируем". Когда она стала отказываться, они начали продавать ей эти фотографии по тысяче рублей за каждую. Иначе обещали отдать их ее родителям.
Мамочка... – меня здорово замутило, - теперь я начинаю понимать, почему ты в меня так сильно влюбилась...
- Почему?
- Да потому, что у тебя всю твою жизнь среди друзей было одно говно, существования недостойное. Я тебе после такого просто королем-солнцем показался, такого благородства, как у меня, ты раньше и не видела никогда. Но, знаешь, дело в том, что подобные мне люди вообще-то в мире есть. Это ты замкнулась на своем том круге и всегда боялась посмотреть, что делается снаружи. Вот и решила, будто меня тебе господь послал!
- Что с тобой случилось? Ты что вообще говоришь?! – на лице Тани показалось серьезное беспокойство.
- Как говорю? – не понял я.
- С ненавистью... Я от тебя подобного не слышала еще.
- Теперь слышишь. Если ты недоумеваешь по этому поводу, объясни мне, как я должен реагировать на твой рассказ!
- Это из-за рассказа? Ладно, больше не буду тебе ничего такого рассказывать.
- Нравится мне твоя логика. Можно подумать, если ты чего-то не скажешь, этого и не будет. Закрыл глаза – и мир во тьме.
- Хотя бы ты поспокойнее будешь... И, кстати, никуда я посмотреть не боялась. Я, как и ты, встречала везде непонимание, а от одиночества спасалась с помощью людей, о которых говорила сейчас. Ко мне они нормально относились, одной из них в конце концов я не стала. Что плохого?
- Ничего. Все замечательно. Только я бы среди дебилов, творящих гадости, находиться не смог.
- Ладно, забудем. А то тебя не отпустит, - сказала Таня, поднялась с металлического кресла и подала мне руку, приглашая уйти отсюда. Я покорно вложил свою кисть в ее, и мы скоро покинули вокзал.

Тридцать первого декабря мы с Татьяной явились к Владику. Он тогда в одиночку приготовил все блюда, какие составляли наш новогодний стол, а их было так много, что я, увидев это, поставил ему в укор то, что он не позволил мне прибыть к нему раньше Тани и помочь ему на кухне. Владик отшутился, дескать с моей помощью еда бы готовилась куда дольше. В некотором смысле он был прав: мне всегда были подвластны лишь наипростейшие блюда, однако даже их я всегда мог либо красиво оформить, либо отважится на эксперимент и добавить некоторые ингредиенты, которые бы изменили вкус в лучшую сторону. Впрочем, не стану себя захваливать, Владик так или иначе обладал гораздо большими фантазией и умением по части приготовления пищи. Мы расположились в комнате, предварительно перетащив туда стол с кухни, и празднично накрыв его. Я взял пульт управления от телевизора и нажал на красную кнопку – телевизор включился и стал очень громко вещать первый канал. Я хотел сделать тише, но на дистанционном пульте Владика давно стерлись какие бы то ни было надписи; наугад нужную клавишу я искать побоялся, дабы случайно не навредить технике.
- Владик, сделай звук тише! – крикнул я.
- Звук! Тише! – крикнул Владик, направив напряженные руки в сторону телевизора, как это делают волшебники в сказках.
- Не смешно! – прокомментировал я и протянул ему пульт без надписей, взяв который, Владик выполнил мою первоначальную просьбу.
- Вы, кстати, никак не похвалили мою елку, - заметил Владик.
- Очень красиво, – сказала Таня.
- Прости, я не заметил сначала, - извинился я и осмотрел стоявшую в углу наряженную Владиком елку. – Действительно красиво.
- Не просветлился ты пока еще, Александр, - шутливо упрекнул меня Владик. – В сад Рёандзи тебе пока идти было бы рано.
- Почему это? Что еще за Сад Рёандзи?
- Самый знаменитый японский сад камней. В нем находится пятнадцать камней, их поместили туда таким образом, что все пятнадцать увидеть не удается, с какого ракурса не смотри – один камень всегда прячется за другими. Все предстанут взору, только если над землей воспарить. Вот у буддистов и считается, что увидеть все пятнадцать дано лишь про-светленному.
- К чему это ты?
- Хочу, чтобы ты был наблюдательнее. В противном случае, загубишь себя.
- Так, - остановил я проповедь Владика, - я не намерен выслушивать нравоучения. Во всяком случае, в эту новогоднюю ночь. Давайте о чем-нибудь повеселее пообщаемся..
- Саш, - спросила Таня, - ты в деда Мороза верил, когда был маленький?
- Верил, конечно, - ответил я. – Чем я хуже остальных?
- А когда тебе рассказали правду?
- Лет в шесть, наверное. Я особо не расстроился.
- А я расстроилась... Представляешь, как тяжело было узнать, что тот, кого ты все время ждешь, кто приносит тебе радость, не существует? Кажется, что от тебя Бог отказался, и радость больше никогда не будет тебе подарена.
- Не знаю, я как-то сильно его никогда не ждал. Есть себе дед мороз и есть. Нет – тоже нестрашно.
- Равнодушный ты какой...
- У каждого своя вера и свои интересы. Я только понять не могу, зачем взрослым выдумывать для своего ребенка деда Мороза, а потом объяснять, что его нет? Где смысл?! Пошатнуть нежную детскую психику?
- Кто знает... – предположил Владик. – Может как раз это необходимо. Получается что-то вроде прививки от доверчивости. Делаем маленькое разочарование в детстве, а потом другие, посерьезнее, восприниматься будут уже легче.
- Понятно, - кивнул я. – Вот из-за чего мои разочарования настолько тяжелы: я тогда не получил этой прививки...
На экране телевизора появились кремлевские куранты, Владик поспешно выключил освещение и зажег гирлянду, обвившую елку. Стены комнаты стали попеременно принимать то зеленый, то красный оттенок. Президент произнес свою типичную речь, куранты отбили двенадцать, последовало исполнение гимна, во время которого мы честно стояли по стойке "смирно" и попивали шампанское из бокалов.
- Эх, патриотизм! – воскликнул Владик, когда гимн кончился. – Жаль я слов песни этой не знаю. Мне было проще жить, когда гимном являлась мелодия Патриотической песни Глинки. Слов тогда не исполняли.
- В гимне должны быть слова, - сказал я.
- Зачем? Мелодия может сказать гораздо больше, я считаю. Она будет понятна в любой стране, независимо от языка, на котором в ней общаются. – Владик выключил телевизор и пояснил, - Там больше ничего интересного не покажут.
- Тогда музыку какую-нибудь поставь, - предложил я. – Чтобы иллюзия движения создавалась, а то умрем со скуки.
- Капризные вы, - Владик включил фоном сборник рок-н-роллов. – Хотите прийти в ка-кое-то место, и чтобы там уже были песни и пляски. Самим надо уметь петь и плясать. Тогда к вам и приходить захотят.
- Мы зато умеем рисовать и писать, - ответила Татьяна.
- Это хорошо, - сказал Владик. – Только кто кроме меня об этом знает? Надо сделать так, чтобы вас оценили по достоинству.
- Сашины рассказы мы обязательно напечатаем и отнесем в издательство. Я слышала, у нас есть в городе такое, которое неизвестных, но талантливых, авторов публикует. А мои рисунки уже ценят. Мой автопортрет мне предлагали продать, но я отказалась.
- Автопортрет? Показать можешь?
Таня принесла свою папку, с которой расставалась очень редко, и нашла в ней названный рисунок. На нем было изображено забавное существо с грустными глазками и в полосатых гольфах, сидящее на стуле и закинувшее удочку в воду. На поплавке при пристальном рассмотрении можно было заметить несколько сердечек.
- Оригинально... – оценил Владик. – Впервые вижу такой автопортрет.
- Я отказалась продавать и картинку, и самого персонажа, – добавила Таня.
- Могу понять. Так недолго и себя продать будет.
- Именно. Его же даже зовут "Я". У меня есть еще картинка, где он на дереве, а Саше я дарила открытку, где он с красным воздушным шариком в виде сердца.
-Черт! – выругался Владик. – Открытка! Я же совсем забыл про подарки!
Он порылся в шкафу и вынул оттуда припасенное для нас: набор цветных карандашей для Татьяны и хрустальный бокал для меня. Мы вручили ему шейный платок, купленный на днях. Потом обменялись мы с Таней. От меня она получила серебряную цепочку, я от нее – рисунок в рамочке. Подарками остались довольны все, наверное, кроме меня. Почему-то я ожидал более интересного. Хоть убей, я не мог понять, на что мне сдался один хрустальный бокал и картинка с изображением кота и мышки. Этих картинок Татьяна могла нарисовать сколько угодно просто так и развесить их по квартире. Зачем было преподносить в виде подарка? Конечно, моя культура не позволила мне выразить хоть каплю возмущения, и я притворился, что тоже очень рад уделенному мне вниманию. Мои драгоценные, полагаю, не догадались, что я думал на самом деле.
В целом новогодняя ночь выдалась нескучной. Мы постоянно о чем-то говорили, разок даже вышли на улицу, где повстречали нетрезвых людей из соседних домов, которые со счастливыми лицами поздравляли нас с наступившим годом, при этом они почему-то называли Таню снегурочкой, а Владика – дедом Морозом. Получилось, что я оказался единственным реально существующим человеком, остальные – сказочными. От этого мне слегка взгрустнулось, но один из гулявших соседей налил мне водки в стакан, и я перестал обижаться – про меня ведь тоже не забыли, пускай я и не являлся сказочным героем. Припоминаю, что я, Таня и Владик всех здорово посмешили, танцуя посреди двора канкан и постоянно сбиваясь с единого темпа. Кругом шумели хлопушки, в небе со звездами смешивались разноцветные фейерверки, то и дело возникали ассоциации с детством. Я смотрел на Владика и радовался его силе, которой он поборол свое упадническое настроение. Мне, по-видимому, было от того, что он сейчас один, грустнее, чем ему самому. Вспомнилось, как ровно год назад на этом же самом месте он посадил Алису себе на спину, пробежал так несколько кругов вокруг елки, а после поскользнулся, они упали в сугроб, дико засмеялись и, не переставая, целовались лежа в этом сугробе около получаса. Я тогда и не думал, что им придется расстаться спустя какие-то десять месяцев. Это вообще много или мало? С чем сравнивать, чтобы определить это?
Вдоволь нагулявшись, на рассвете мы своей небольшой компанией вернулись в квартиру Владика, он уступил нам свою двуспальную кровать, а сам постелил себе на одноместной лежанке для гостей, на которой обычно размещался я, оставаясь у них с Алисой на ночь. "Мне хватит и одного места сегодня, - сказал он. – Что занимательно, в Советском Союзе выпускали не двух-, а полутораспальные кровати. Как эти фабриканты представляли себе полтора человека? По-моему, здесь налицо подталкивание советских граждан к любви втроем: сдвинул две кровати, и прелюбодействуй себе на здоровье".
- Третьим, вероятно, должен был быть комсомольский работник, - предположил я.
Владик захрапел спустя всего несколько минут после того, как лег под одеяло, мы с Таней еще приличное время шептались о разных вещах.
- Ты моя награда за терпение, которое я явил в начале прошлого года, - сказал я ей, засыпая. - "Когда ты рядом со мной, ты мой единственный дом..."
- Ты для меня тоже самый лучший подарок, - ответила Таня. – Тот, которого я уже не ждала.
 
7

Наступила весна. Снег растаял довольно быстро, но прохлада воздуха пока еще сохранялась, поэтому деревья стояли по-прежнему голые. Мы с Таней так и продолжали оби-тать в квартире, предоставленной моими родственниками; вечера Владика неизменно проходили в одиночестве. Чтобы ему не было уж сильно скучно, мы иногда навещали его без предупреждения, и тем немного радовали. Однако, эта весна, похоже, заставила его сильно задуматься о дальнейшей жизни, а что именно он думал насчет нее, Владик мне до конкретного момента говорить стеснялся. В одну из наших с Танечкой поздних прогулок мы остановились около дизельного завода, что находился совсем неподалеку от нашего жилища и перед которым возвышался один из памятников Ленину, и приютились под одиноким высоким фонарем. Фонарь забавно подмигивал.
- Что это с ним творится? – поинтересовалась Татьяна.
- Затрудняюсь ответить… - сказал я. – Но пока мы не подошли, он горел абсолютно нормально для фонарей такого типа.
- Чем же мы ему так угодили?
- Он, может, с датчиками какими-нибудь, на движение реагирует?..
- Или на нас.
- Или на нас, - согласился я. – Не изволите ли Вы, Татьяна Андреевна танцевать со мной?
- Как? Здесь же музыки нет.
- А мы без музыки – на счет попробуем.
- Как на счет?
- Будем танцевать, скажем, вальс, а я посчитаю: раз-два-три, раз-два-три…
Мы встали в соответствующую позицию и сделали под мой счет несколько кругов.
- Замечательно, - засмеялась Таня. – Я теперь всем  могу рассказывать, что со своим любимым человеком впервые поцеловалась возле помойки, а первый в своей жизни вальс станцевала с ним у дизельного завода, рядом с памятником Ленину.
- Разве плохо? – сказал я в ответ, - По-моему, здорово, когда можешь похвастаться тем, что с тобой происходило, а остальных миновало.
- Не всем хочется хвастаться. Есть такие вещи, которые мечтаешь спрятать.
- В общем, да… - задумался я. – Примером таких "пряток" может служить то, что сейчас с Владиком происходит.
- А с ним разве что-нибудь не так?
- Не так. Хотя он стремится показать обратное, его несчастье сыграло с ним достаточно злую шутку. У него после ухода Алисы взгляд потух, и больше так и не зажегся.
- Я бы не сказала.
- Ты бы не сказала только потому, что не знала его до этого. Он постарел лет на пятна-дцать. Он раньше никогда не обладал склонностью к поучению, он просто говорил очень умные вещи, а теперь из него льется сплошное морализаторство. Я хочу моего прежнего друга, этот напоминает его отдаленно.
- Все люди меняются со временем.
- А хотел ли он этого изменения? Мне кажется, он просто заставил себя измениться. Нарочно, чтобы почувствовать себя другим человеком, этаким бесчувственным, которому нипочем любое огорчение. Людям свойственно убегать от разочарования таким образом. Горестно лишь то, что у некоторых сей процесс необратим.
- Может, все еще наладится?
- Мне очень хочется в это верить. Могу даже сказать больше, я каждый день, когда его встречаю на службе, жду, что вот-вот настанет момент, и тот, кого я так сильно любил, вер-нется… но всякий раз меня постигает неудача. В последнее время я беспокоюсь за него еще сильнее – он стал чрезмерно молчалив, слова из него не вытянешь. Общаемся исключительно на профессиональные темы, как будто мы не люди, а какие-то механизмы, созданные для выполнения определенного рода работы.
- Не стоит так сильно волноваться, - пыталась успокоить меня Татьяна. – Кризис переживают все, это тоже необходимая часть жизни. Помнишь, ты сам говорил мне: от счастливой любви рождаются дети, от несчастной – стихи. Представь, как мало хороших произведений искусства было бы создано, если б никто не знал разочарований. Мне кажется, что творение так и происходит: сначала ты витаешь где-то в облаках, ловишь там интересные идеи, а потом – падаешь на землю, и происходит их четкое осмысление, ты как будто переводишь услышанное там на человеческий язык.
- Танечка, кому ты это все рассказываешь?! Я постоянно все это переживаю, в моем теле сменилась уже не одна личность из-за этих разочарований! Это-то меня и пугает! Я не хочу, чтобы то же самое случилось с моим лучшим другом. Тем более, что он единственный. Не в том я положении, чтобы ничуть не жалеть о такой потере.
- А как же я?
- Ты – другое. Ты уже давно для меня не друг, а часть меня самого.
- А если я изменюсь?
- Я тебе изменюсь! – грозно ответил я.
- Ты эгоистично пытаешься притянуть к себе людей, которых любишь, а что хочется им, тебя не волнует… - несмело высказалась Татьяна. – Странная любовь, не правда ли?
- Ладно, идем домой. Что-то ты больно расфилософствовалась. Не все люди знают, что для них лучше. А тем, кого я люблю, я считаю нужным помочь определиться, - с твердостью в голосе завершил я диалог.

День спустя я прибыл на работу, где меня ждал настоящий сюрприз, но приятным я бы назвать его не решился. В нашем кабинете с утра Владика я не обнаружил, а потому решил перекурить пока без него. Зайдя же в курительную комнату, я обнаружил его там, стоящего с подожженной сигаретой возле матового окошка и пытающегося что-то за ним разглядеть. Факт меня поразил: за все время, что мы проработали вместе, Владик ни разу не зашел в курилку один – всегда вместе со мной. Мной овладела тревога.
- Что ты здесь делаешь? – осведомился я.
- А как ты думаешь? Что можно делать в курительной комнате? – саркастически спросил он, не поворачиваясь ко мне лицом.
- Вероятно, курить, - подыграл я.
- Правильно. Этим я и занимаюсь.
- Но почему же без меня?
- Знаешь, Сашечка, однажды мы с моим университетским другом сдавали экзамен. Все студенты из нашей группы уже к тому времени "отстрелялись", а мы, хоть и были отличниками, сдавали последними. Почему – не помню, так само получилось, видимо. Сдача проходила в хорошей атмосфере, но было слегка неприятно – как-то вяло мы отвечали, долго искали нужную мысль. И тут мой друг сказал Ирине Васильевне (так звали нашего преподавателя): "Мы вообще-то с Владиком умные, мы когда вместе задачи решаем, у нас всегда все так быстро получается, а сейчас поодиночке работаем, от того, наверное, эффект хуже". А Ирина Васильевна нам и ответила: "Вы очень хорошо подметили. Правда. Один очень мудрый ученый так говорил: "Когда я и Вы объединяемся ради какой-то цели, и при этом каждый из нас преследует только ее и не претендует на что-то пустое, то образуется сверхразум, который не равен просто сумме двух наших разумов, а представляет нечто во много раз большее. И так имеет смысл объединяться до двенадцати человек в группе. Тринадцатый будет лишним, и система станет неустойчивой. Хороший пример из религии – апостол Иуда Искариот". Но, – продолжила Ирина Васильевна, - В определенный миг, а он всегда наступает, приходится отвечать каждому за себя. И сейчас как раз такой момент".
- Рассказ твой хороший, - одобрил я, - но как это объясняет, что ты куришь здесь без меня?
- Так и объясняет. Настало время каждому ответить за себя. Я долго думал над тем, как мне жить дальше, и решил уехать из города.
- Куда? – страшно удивился я.
- В Ростов-на-Дону. Работу я там уже себе подыскал, меня ждут, осталось только уволиться отсюда.
- Ты с ума сошел?
- Нет. Я наоборот на него встал, - уверенно ответил Владик и повернулся ко мне.
- Зачем тебе это надо?
- Я хочу нормальной жизни, а здесь ее уже не будет. Я не вижу этого. Решение уже точное, сейчас пойду к начальству, сообщу им. Мой отъезд через три дня, перед этим надо встретиться, выпить, чтоб колеса не скрипели, ну, и так далее. – Владик выбросил окурок в урну и вышел вон.
Ему удалось уволиться в один день. Остаться его никто не уговаривал, у нас в отделе все давно привыкли, что незаменимых людей не бывает. Не хотел мириться с этим, наверное, один я. Уже после обеда Владик стал свободным человеком и покинул предприятие, оставив меня там совершенно одного. Я сидел, до сих пор до конца не осознавая произошедшее, и смотрел в разбитый пол. Вспоминался момент нашего с Владиком знакомства, тогда я еще не мог сказать, что он станет мне так дорог, но приятное впечатление человек произвел сразу же, с ним захотелось общаться. Я слышал, что если оставить двух людей наедине, то через пятнадцать минут у них начнется настоящее человеческое общение, потому что за этот отрезок времени они успеют исчерпать все обыденные светские темы и им ничего не останется, как перейти на личные. Не могу с этим согласиться, не со всеми людьми этот фокус удастся. Можно же поставить мысленный эксперимент: посадить в одну клетку свинью и козу. Будут ли они хоть как-то взаимодействовать? По-моему, нет. Вот уж если посадить вместе двух коз, то я готов допустить, что через четверть часа они разговорятся, а так – нет. Не смешите.
От скуки я смочил тряпку и вымыл весь наш, вернее, теперь уже снова мой, кабинет. Он стал чище, но отнюдь не краше. В груди ощущалась странная пустота, глаза слезились, принимать никого не хотелось. Словно чувствуя мое состояние, ко мне в этот день так никто и не пришел. Я долго смотрел через окно на проезжающие мимо автомобили, а потом завесил его плотной шторой, которую мы использовали только зимой. "Ну, и хорошо, что все так вышло, - пытался я себя успокоить, - Теперь я смогу читать намного больше книг, сидя здесь один, и никто мне нужен не будет". Все-таки очень странно. Неужели всегда, когда кто-то появляется в твоей жизни, имеет смысл сразу мириться с тем, что в конечном счете он тебя покинет? Даже если это так, сделать это мало у кого получится – это будет походить на преждевременные похороны, очень абсурдное мероприятие. Человеку изначально хочется верить в жизнь, а не в смерть.
Накануне отъезда Владик пригласил нас с Таней к себе. Я шел туда без особого удовольствия. Владик припас для Татьяны красного вина, мы же с ним пили разливное пиво. Он решил, что ночь мы потратим на банкет, а затем – ранним утром отправимся на вокзал, и проводим его уже по-настоящему. Со своими родителями Владик попрощался день назад. Что занимательно, настроение у него было очень хорошее. Хотя, может, и не занимательно это вовсе, а нормально – он же направлялся к новой жизни, это мы оставались в старой. Впрочем, если учесть, что наша жизнь теперь оказывалась без его присутствия, и у нас она становилась новой. Но новизна новизне рознь. Некоторых нововведений хотелось бы избежать, да не выходит.
Владик, задорно отхлебывая между предложениями пиво из кружки, рассказал, как на днях познакомился с одним пензенским поэтом, который поведал ему много интересного.
- Причем, - сообщил Владик, - по началу я даже не думал, что он настолько красноречив. А когда разговорились, я слушал его не переставая. Начал он с рассказа о своем студенчестве. "Помню, - говорит, - один трагический случай, произошедший со мной на четвертом курсе. Подошел я тогда к своему сокурснику Паше Воле  сзади и высморкался ему в ухо. И не то, чтобы я имел к нему какие-либо претензии, просто так уж получилось, что высморкаться куда-то надо было непременно, а поблизости больше ничего не было. Вот и высморкался я в пашино ухо. Он тогда закричал, схватился за ухо, а на меня жуткий хохот напал. Он тогда повернулся и говорит с укоризной: "Ты что, думаешь, сморкаться в ухо – это смешно?!" Да… Сейчас он, наверное, так не думает…" Забавный человек. Когда я  его спросил, где он работает, он спокойно ответил, что верный своему убеждению, не работает нигде. "Откуда ж тогда деньги?" – удивился я, а он мне: "Чтобы достать деньги, работать необязательно. Я – говорит – к примеру, стихи очень люблю. Читаю их постоянно. Ну, и дурость же пишут, надо признать… Дело в том, что я сам умею писать стихи как угодно, любым стилем, любым размером – это не вопрос, поэтому равнодушным рифмоплетством меня не возьмешь, нужно серьезнее. Я много своих стихов продал для открыток по-здравительных. Разные сочинял для них, но особенно моему сердцу дороги те, которые с формулировкой "Милая, прости за позднее поздравление". Такие, согласись, не каждому дано писать. С днем рождения или с Первомаем поздравит кто угодно, а сочинить поздравление такое, чтобы человек тебя простил за твое опоздание и недостаточное к нему внимание – надо постараться". Сергей мне прочел несколько таких стихотворений. Мне очень понравилось. Что там точно было, не помню - помню, что в одном из них поздравитель оправдывался перед любимой тем, что был на спецзадании, спасал кого-то от пожара и прочее. Весело было написано. Если б мне такую открытку подарили, я бы все простил. По поводу стихов Сережа еще упомянул следующее: "Я всегда говорил (потом узнал, что эту же фразу говорил Есенин, так что могу смело утверждать, что мы с Есениным вместе говорили), что стихи можно научить писать даже лошадь. Почему лошадь?.. неизвестно".
- Видишь, как тебе тут хорошо… - без улыбки произнес я. – Можно и не ехать никуда. С такими людьми знакомишься…
- Александр, ты меня в могилу только, пожалуйста, не клади. Я буду периодически тебя навещать.
- На хер ты мне тут нужен, - с чувством обиды сказал я.
- Хватит печалиться. Лучше своей жизнью займись. Сделай ее лучше.
- Опять учить пытаешься?
- Дело твое. Я только пожелания высказываю.
- Зачем тебе куда-то ехать сейчас?
- Не сейчас. Пойми, я уже давно уехал, просто сейчас это стало заметно всем вокруг.
Татьяна тоже выглядела расстроенной и предпочитала молчать. Мы с Владиком отошли покурить на кухню, и тут я решил задать вопрос в лоб:
- Что тебя побудило к отъезду, признавайся!
- Ты все знаешь. Ты был рядом со мной все время, и тебе известно практически все. Здесь мне стало очень больно находиться. Измена любимого человека – это одна из самых страшных в мире вещей.
- Она изменила тебе?
- Да, представь себе. Сказать об этом я не мог, но ты был в состоянии догадаться. Ты такого еще не переживал. У тебя самое большое потрясение – от прошлой зимы осталось. Два месяца пожил с девочкой, она заскучала и ушла – ничего особенного, убиваться не стоило. Мы с Алисой прожили три года. После такого срока вы уже становитесь неразделимы в твоем сознании, и страшно, если в ее сознании вы вполне способны жить по отдельности. Измена – процесс очень тонкий, постепенный. Она состоит совсем не в том, чтобы что-то сунуть куда-то не туда, куда суешь обычно или чтобы тебе сунули что-то не то в случае, если ты женщина. Измена начинается до этого, и она неявна. У тебя появляется странное предчувствие, но дать ему название, описать его у тебя не получается. А дело в том, что тебе изменяют на энергетическом уровне. Твой любимый человек обменивается своей энергией с кем-то другим, ты чувствуешь что-то вроде дефицита силы. Ну, а потом твое беспокойство становится слишком сильным, и начинает приводить к скандалам. Вероятно, спасаясь от очередного такого скандала в чужом доме, твоя любовь и позволит себе плотскую утеху с твоим противником, которого ты не знаешь. Впрочем, бывает иногда и так, что знаешь, но от этого вряд ли легче. В моем случае в наших последних скандалах супруга увлекалась в оскорблениях настолько, что начинала сравнивать, кто как ведет себя с ней в постели, и сравнение было не в мою пользу. Любопытно, что она сильно хвалила технику "восемь к одному", которую применял ее любовник.
- Что это такое?
- Чередование. Восемь коротких фрикций – одна длинная. Можешь, кстати, как-нибудь испробовать, многим женщинам нравится. Однако дело не в этом, а в том, что эту технику я тоже использовал. Только не заявлял вслух. Неужто правда, что женщина любит ушами?
- Не знаю… Только зря ты перед этим сказал, что прошлой зимой произошло самое большое для меня потрясение. Измену мне тоже переживать приходилось. Около трех лет назад. Я, уличив свою подругу в этом деянии, обозвал ее ****ью, на что она вонзила в мою голову осколок битого стекла и прочертила четырехсантиметровую линию. Я быстро убежал на улицу, долго не мог прийти в себя, по лицу стекала кровь, я все ждал, когда капли начнут красиво падать на асфальт, но этого так и не случилось – все осталось на лице и шее. Больше с той подругой мы не встречались… Однако в другой город я не уехал.
- А я вот – уезжаю.
- Зря ты так. Ты не думал, например, что здесь я без тебя остаюсь?
- Господи, зачем я тебе нужен? Ты же все равно меня практически не слушаешь, считаешь, что все сам знаешь лучше…
- Глупый ты. Разве в этом только дело? Ты не знал, что люди бывают иногда нужны друг другу?
- Знал когда-то, но ко всему можно, как оказалось, привыкнуть. Любовь сродни нико-тиновой зависимости. Даже от нее можно разумно отказаться. Ты должен найти силы жить самостоятельно, в тебе они есть, я их вижу. Только найди.
- Эх, сэнсэй… - обреченно проговорил я. – Скажи напоследок, как ты думаешь, почему человек совершает грех, если изначально он предназначен для чего-то очень важного?
- Хороший у тебя переход получился. Не знаю, Сашек, почему. Все же грешны. Вопрос в том, насколько тяжел твой грех и необратимо все плохое, что он спровоцировал.
- Но что подталкивает, если каждый различает доброе и злое?
- По-разному можно ответить. Я, анализируя себя, могу сказать, что появляется некое ощущение раскола сознания, и наружу выступает та его часть, которая принимает плохое за норму. При этом у хорошего человека параллельно движется мысль о том, что он поступает дурно, но победа хорошей части сознания наступит лишь тогда, когда случится что-то серь-езное, что потрясет душу. Вот с этого самого момента и начнется раскаяние. Хорошо, если оно не будет слишком поздним, но чаще происходит именно так. Все нужно делать вовремя, иначе так и умрешь непрощенным. Притом те, кому ты навредил, скорее всего, уже давно забудут обиду, которую ты им причинил, но сам ты будешь не в силах дать себе прощение, и жить нормальной жизнью не сможешь.
- Хорошая лебединая песня, - одобрил я. – Но твой побег она не оправдывает. У меня хватает сил жить в том месте, где мне было плохо, потому что я верю, что моего стремления и таланта хватит, чтобы все здесь раскрасить. Я, похоже, один хочу, чтобы стало лучше. Остальные, проиграв раз, бегут.
- Да, Александр. Ты как всегда самый честный, умный, благородный.
Ночь прошла в скучной обстановке, под утро мы легли спать, провели во сне не более двух часов, и отправились на вокзал. Там все было по-прежнему. Я нарочно говорил Владику, что предпочитаю остаться и делать лучше свое место, чем сменить его на заведомо лучшее, но сам продолжал думать, что в другой жизни все было бы куда интереснее, меня бы понимало больше людей, и я бы имел возможность делиться с ними при помощи искусства своими умозаключениями. Владик опередил меня в том, что ему хватило наконец-то сил отказаться от банальной привычки и сделать шаг вперед.
Поезд, на котором должен был умчаться Владик, подали вовремя, мы сказали напоследок друг другу несколько слов, какие говорят в таких случаях, он сел в вагон. По выражению его глаз, видимое через окно, мне стало понятно, что обратно он уже не вернется, здесь ему и правда делать было нечего. Когда поезд тронулся, мы с Татьяной еще долго провожали его взглядом и ушли с перрона лишь тогда, когда он окончательно растворился вдали. С чувством горечи мы вернулись к себе домой, и в пути не сказали друг другу ни слова. После того, как мы оказались в нашей квартире, я решил немного порадовать Таню, и подарил ей серебряное колечко, которое приобрел пару дней назад; Таня осталась очень довольна. Я предложил ей поспать, но она ответила, что желания у нее нет никакого. Вместо этого она достала лист бумаги, баночку с тушью, перо и принялась рисовать.
- Как тебе кажется, - спросила она, - а если бы я рисовала левой рукой, а не правой, картины бы были в другом стиле?
- Вряд  ли, - ответил я. – Видела бы ты все равно все так же, как сейчас. А левая или правая рука – это вопрос навыка. Какой-то психолог поставил однажды эксперимент. Попро-сил написать несколько человек свое имя, а когда они написали, попросил сделать то же, но другой рукой. Получилось, разумеется, не так красиво. Видите, - сказал он, - у вас есть уме-ние, но, чтобы что-либо правильно сделать, нужен навык. Он формируется только за счет повторений.
- А я чаще слышу, что тут дело в том, какое полушарие лучше работает. Много великих были левшами.
- Может, как раз на их величии и сказалось то, что они все делают левой рукой. Ведь если человек, скажем, пишет правой рукой, поскольку в основном все в мире пишут слева направо, он от себя как бы все отталкивает. А левша – наоборот. Посмотри на пишущего левшу – он рукой к себе подгребает. Таким образом, он оказывается сильнее.
- Здорово. Не той, выходит,  рукой меня в детстве писать учили.
- Да. Давай, переучивайся.
- Поздно уже. Мне правой больше нравится.
Я взглянул на получающуюся картинку – на листе Таня изображала двух птичек, одна из которых играла на гармошке.
- Наверное, этот, который без гармошки, использует своего партнера, – сделал я предположение. – Они путешествуют по городам, и деньги от концертов делят поровну, хотя один умеет играть на гармошке, а другой - нет.
- С чего ты взял? – возмутилась Таня. – Они друзья. Настоящие.
- Какие еще друзья! Не бывает друзей. Просто один использует другого, а когда ему на-доест – он его бросит, и что с этим его другом произойдет дальше, ему совершенно будет без разницы!
- Ты так раздосадован отъездом своего лучшего друга?
- Да. Очень сильно, представь себе.
- Мне тоже очень грустно. Правда. Но не стоит из-за этого так сильно переживать.
- Да пошел он на фиг!
- Не надо так говорить. Твоя обида сейчас напоминает обиду, свойственную маленьким детям, у которых умерли родители. Они сердятся на тех за то, что они их бросили… Будь взрослее.
- Стараюсь. Если бы у меня было штук двадцать друзей, я б, возможно, и не заметил пропажи одного, а так – был один, и пропал, сволочь!
- Саш, он поехал навстречу счастью, потому что почувствовал, что оно будет там. Как тебе лучше? Не видеть Владика счастливым или постоянно видеть его несчастным?
- Не знаю… Было бы у него и здесь счастье, мне кажется. Что бы мы с ним тут, бабу не нашли, что ли?
- И это говоришь ты…
- Да, я. А больше здесь нет никого! – вскричал я. – И не будет. Теперь всегда будет темно! Все меня оставили! Никому неинтересно, как я буду существовать! Все только о себе думают, как бы поймать побольше удовольствий… О другом думать надо! О другом!
- О чем? – тихо спросила Татьяна.
- Не знаю… - поразмыслив ответил я. – Может, и правда надо именно так…
Татьяна приблизилась ко мне и нежно меня обняла. Пустота в груди не исчезала, но в объятьях любимой я все равно чувствовал себя чуть увереннее. Таня постелила мне кровать, напоила чаем с травами, накрыла одеялом, когда я  лег, и, аккуратно поглаживая меня по го-лове, стала петь полушепотом на ушко колыбельную своим милым голосом. До этого я нико-гда не слышал, как она поет; незатейливая мелодия и текст этой колыбельной держатся в моей памяти до сих пор:


Спи, зайчонок, засыпай.
Десять мягких ножек
Будут быстро пробегать
Не гусиной кожей,
А красивыми цветами,
Полосатыми носками.
Спи, зайчонок, засыпай.
Десять теплых ручек
Будут мысли собирать
В небольшие кучки:
В золотисто – ясные
Да вишнево-красные,
Спи, зайчонок засыпай.
Пять маленьких головок
Будут звать тебе тепло,
Счастье от подковок.
Тихий ветер с маяка,
Ласкова рука песка.


 
8

В тоске и печали я дожил до лета. Город превратился в очаровательное зеленое царст-во, как говорила Таня, но меня это царство не особенно веселило. На место Владика с тех пор, как он уволился, никого не приняли, и рабочее время я проводил в обществе известных, преимущественно умерших, писателей. Поскольку говорить стало совершенно не с  кем, кроме разве только Игоря Владимировича, редко приходившего в мою "келью" с целью узнать, как продвигается трудовая деятельность подчиненного, число моих книг здорово увеличилось, так, что на известную полку в шкафу они уже не помещались, и пришлось часть их унести домой. Хрустальный бокал, подаренный на Новый год Владиком, я теперь всегда носил в дипломате, а по приходу на работу, доставал его и ставил перед собой. Возможно, кому-то это показалось бы смешным, но таким образом я хоть немного ощущал присутствие уехавшего друга.
Дома дела обстояли не намного краше: с Татьяной мне словно стало не о чем говорить. Я приходил домой, она пыталась найти тему разговора, однако мне все, что она находила, было неинтересно, и практически каждый раз я завершал вечер рассказами-воспоминаниями о Владике, что Тане здорово надоедало, и она вместо того, чтобы слушать меня, начинала смотреть телевизор. Дабы совсем от нее не отрываться, я тоже пытался найти удовольствие в просмотре всяческих дурацких телепрограмм, но у меня не выходило, и я снова предпочитал чтение книг. С каждым днем Татьяна выглядела все грустнее и грустнее, и я понимал из-за чего, но уже ничего не мог с этим поделать. Надо признать, что я оказался слабее окружающего мира, потому был не в состоянии сделать вид, что все его убожество ни коим образом меня не огорчает. В таком состоянии многие уходят в запой, я же ввиду невысокого уровня заработной платы подобного себе позволять не стал. Взамен саморазрушения я избрал простое занудство. Вопросом "Что будет со мной дальше и как жить" я задаваться перестал – дни выглядели настолько похожими один на другой, что все представлялось слишком предсказуемым, и не возникало ни малейшего повода к беспокойству, причем как приятному, так и наоборот. Каждый из нас когда-нибудь замечал, что пять минут порой приходится ждать очень долго, в то время как какое-либо давнее событие кажется только-только случившимся. Это происходит именно от того, что даже если дней по календарю насчитывается много, когда они похожи друг на друга, в общей сумме они дают один. О чем и говорить, если я настолько перестал замечать время, что умудрился забыть о грядущем дне рождения Татьяны. Осознание пришло ко мне лишь утром того самого дня, в момент зав-трака. Таня смотрела на меня чрезмерно ожидающими глазами, и тут-то я сообразил, что забыл о важном событии. "С праздничком!" - через силу улыбнувшись, сказал я и помчался на работу. Я надеялся, что вечером забегу в магазин, приобрету Тане подарок, и она не догадается, что о ее празднике забыли, но где-то в обед она позвонила мне сама, и судя по ее голосу, она была по-настоящему обижена.
- Это по-твоему нормально? – спросила она.
- Что именно? – я пытался сделать вид, будто не понимаю, о чем мне говорят.
- Почему ты меня с днем рождения не поздравил?
- Как не поздравил? Поздравил!
- Пролепетать "С праздничком" и сбежать – это ты считаешь за поздравление?!
- А ты нет?
- Ты хоть бы открыточку догадался преподнести!
- Зачем?
- Чтобы я поняла, что хоть немного тебе небезразлична!
- Что тебе сдалась эта открыточка? Это же просто бумажка, в ней чувств нет. А во мне – есть…
- Что-то незаметно, - ответила Таня и бросила трубку.
Перезванивать я не стал. Я посчитал, что и так собрался сделать все необходимое для нее, она вполне могла предположить, что я заготовил сюрприз на вечер, и в том, что она этого не сделала, уже была не моя вина. Около пяти вечера, перед концом рабочего дня ко мне забежала Лариса и сообщила, что работники соседнего отдела устраивают у себя банкет, зовут ее, а ей одной идти не сильно хочется, поэтому ей было бы приятно, если бы я составил ей компанию. Так как я собирался все-таки прийти домой и вручить любимой женщине подарок, я решил было отказаться, но внезапно снова позвонила Татьяна и нервно спросила: "Ты домой-то придешь?!" Интонация меня вывела из себя, я отключил телефон и ответил Ларисе: "Ладно, я отправлюсь с тобой".
В отделе, в который меня заманила Лариса, как я неожиданно для себя открыл, работали в основном женщины. Почему-то я им сразу понравился, и они с интересом взялись расспрашивать меня о моей деятельности и личной жизни. Насчет деятельности я отвечал правду, факты личной жизни предпочитал скрывать, потому что не хотелось, чтобы кто-то знал о моем одиночестве; больше желания было показать, что во мне нуждаются многие – это всегда привлекает к человеку. По соседству со мной сидела красивая и высокая голубоглазая дама с огненными рыжими волосами, одетая в красное вечернее платье. По виду она была лет на пять меня постарше.
- Давно тут работаете? – задала она мне вопрос.
- Не очень, - ответил я. – Около двух лет. А Вы?
- Тоже. Я Вас часто вижу по утрам.
- А я Вас до этого не встречал.
- Это все потому, что я обычно иду на работу сзади Вас.
- Преследуете, значит?
- Да. Я вообще очень опасная девушка, - улыбнулась она.
- Имя Ваше я могу узнать?
- Ольга.
- Красиво. Как княгиня.
- Александр тоже симпатично звучит. У меня это самое любимое мужское имя. Оно означает "мужественный защитник".
- Я знаю. И поэтому, пожалуй, не могу понять, зачем надо было изобретать женский вариант этого имени.
- Получилась "мужественная защитница".
- Получилась-то получилась… но женщина не должна быть мужественной. Она должна быть женственной.
- Как я.
- Кстати, да, - оглядел я Ольгу снизу вверх.
- Ах, комплименты…
- Не я первый начал, - улыбнулся я.
- Вы часом не музыкант?
- Нет. Ни часом, ни минутой. А откуда вдруг такие мысли?
- Руки у Вас больно нежные.
- Так это из-за того, что я ими почти ничего не делаю.
- Напрасно. Уверена, что Вы ими можете сделать очень много приятного.
- Может быть… - слегка задумался над двусмысленностью сказанного я и поспешил сменить тему, - …Но музыку я очень люблю, все время ее слушаю и, как правило, выискиваю что-нибудь по истине красивое, а то все, что транслируют по радио, я не терплю.
- Запишите мне что-нибудь из своего любимого?
- Могу, конечно. В формате "МП-3" устроит?
- Меня устроит все.
- А я вот этот формат не очень люблю. С одной стороны, разумеется, он очень удобен: на один носитель можно вместить много композиций, но с другой – от него такую массу впечатлений теряешь… Мне видится определенная романтика в том, как было раньше. Когда выходит виниловый диск любимой группы, ты его покупаешь и заслушиваешь чуть ли не до дыр, запоминая каждый звук, каждую паузу… У него ценность гораздо выше, чем у МП-3-сборника.
- Ничего странного, что таких гурманов сейчас мало. Ритм жизни другой стал, нужно успевать больше за меньшее время. В космическом масштабе какое-то там удовольствие от виниловой пластинки приближается к нулю.
- Мы вот любим баловаться выражением "Так ли это важно в космическом масштабе?", а между тем существует некая величина, которая в космическом масштабе не становится ничтожной, а наоборот – значение ее сильно растет. Это угол. В космическом масштабе решающей становится даже доля угловой секунды. Ведь чем дальше от вершины угла мы уйдем, тем дальше от нужной точки мы очутимся, если выберем курс с ошибкой в, допустим, один градус.
- Да Вы философ, я смотрю.
- Есть немного.
- Скажите честно, Александр, Вы домой торопитесь?
- Нет, не сильно.
- Что значит "не сильно"? надо отвечать "Нет! Ни коим образом!"
- Так я же должен создать какую-то интригу, загадку… А то неинтересно будет.
- Хотите, я Вам нашу лабораторию покажу? – спросила Ольга.
- Пойдемте, - согласился я.
Она впустила меня в свою лабораторию, следом зашла сама и заперла дверь на ключ…
…
C чувством стыда я покинул лабораторию. В тот миг я был зол на самого себя. "Как только ты мог до такого дойти?" - спрашивал я себя и не находил, что ответить. Обесси-ленный, я сел на пол и пробыл в таком положении около часа. Домой я вернулся поздно.
 "Ты! Сволочь!" - с этими изречениями на меня набросилась Татьяна и долго била меня ладонями по лицу. -  "Ты хоть о чем-нибудь вообще думал?!" Я не вымолвил в ответ ни сло-ва, так как сказать мне было совершенно нечего. "Как ты мог?!" - кричала она, и из глаз ее лились слезы, - "Я с ума схожу, а от тебя водкой таращит! В мой день рождения! Нельзя быть таким уродом!" По-прежнему молча, я крепко схватил Таню за руки, чтобы она перестала драться, и, убедившись, что она чуть успокоилась, оставил ее в прихожей, а сам направился в спальню. Таня спала ту ночь в другой комнате. Есть вероятность, что мне показалось, но, по-моему, перед сном она о чем-то рассказывала своим куклам. Впоследствии я вымолил у нее прощение за собственную безалаберность, однако, несмотря на это все равно продолжал чувствовать себя довольно плохо.
Как-то раз я решил устроить нам подобие романтического ужина и приготовил плов.
- Пересоленный, по-моему, - оценила Татьяна, попробовав. Я воспринял это как оскорбление:
- Пересоленный, говоришь? В таком случае иди и ешь в другом месте, а здесь нечего воздух марать.
- Ты что, Саш?
- Ничего. Что слышала. Меня, представь себе, нервирует, когда я стараюсь угодить, работаю ради этого, а это в итоге начинают нещадно обругивать!
- Я ничего не обругивала! – вскричала Татьяна и стукнула кулачком по столу.
- Не шуми, а то стол сломаешь, - ответил я, – и еще что-нибудь ненароком. Ты дура. Ты совершенно не желаешь понимать меня. Мне нужна поддержка, а ты наоборот только и ищешь, где бы меня уязвить.
- Ты с ума сошел…
- Сама ты сошла, - громко сказал я. – Я остался без единственного друга, за которого у меня больше всех душа болела. Он даже не пишет мне ничего. Не говоря о том, что не приезжает. У меня же практически нет связи с внешним миром. Ощущение того, что живу, у меня появлялось из-за двух людей – Владика и тебя. Вы были как два окна, связывающие меня с жизнью. Владик уехал – и в мою стену, как пели классики, вбился еще один кирпич.
- Это ты как кирпич. Тяжелый и бесчувственный. Потому тебя ничего и не интересует, потому ты замкнулся на своем мире и решил, что остальные по сравнению с тобой слишком глупы, чтобы на них еще время свое тратить.
- Заткнись, пожалуйста, Танечка! Мне тяжело! Ты ни черта не понимаешь!
Татьяна убежала в комнату и включила радио, по которому передавали какую-то противную музыку. "Таня, выключи эту херню!" – заорал я, но никаких действий с ее стороны не последовало. "Я сказал «выключи!" - повторил я, но снова безрезультатно. Войдя в комнату, я увидел Таню, забившуюся в угол и причесывающую одну из ее кукол.
- Ты что, безрукая? – зло спросил я.
- Уйди… - прошептала она.
- Ты знаешь, как я ненавижу музыку из радио! Трудно встать и выключить?
- Уйди… - снова прошептала готовая заплакать Таня.

На следующий день ко мне в кабинет заходил Игорь Владимирович, и я уже был готов с ним о чем-нибудь побеседовать, поскольку начал бояться, что в скором времени окончательно разучусь разговаривать, но надолго он не задержался – положил на стол два печенья, облитые шоколадом, конфету с надписью на обертке "Пiвденна нiчь", произнес сквозь зубы: "Брату сорок дней" и отправился дальше, раздавать угощение остальным сотрудникам. Я взглянул на аккуратно лежавшие на столе сладости, и мне стало грустно. Сорок дней… Мне принесли это печенье, чтобы я помянул брата Игоря Владимировича, которого я никогда не знал. Хорошо, наверное, когда тебя поминают даже те, кто тебя никогда не знал. Боюсь, в моем случае сталось бы наоборот – меня бы не поминал никто. Вплоть до тех, кто долго находился рядом, а после предпочел исчезнуть. Иногда, например, я с легкой тоской вспоминаю тех женщин, которые от меня ушли, но чаще думаю, что моя ситуация вовсе не так плоха, как кажется – гораздо страшнее было бы, если б все они оста-лись. Примечательно, что никто из них больше ни разу не давал о себе знать. Возможно, столкновение с более высоким интеллектом способен вынести не каждый, но разве я виноват, что природа наградила меня именно таким нестандартным умом? Я и рад был бы, если б ума моего было чуть меньше, люди не боялись бы контакта со мной, но так уж вышло, и ничего с этим не поделаешь. Одна картинка из детства плотно засела в моем сознании, и она была не из книжки про курочку Рябу, а из отцовской книги с текстами Владимира Высоцкого. В середине ее помещалась вкладка из плотной бумаги с рисунками художника, фамилию которого я забыл. Так вот, на одном из них был изображен человек с огромным, непомещающимся в голове мозгом, и этот самый мозг придавил несчастного к земле, а тот все равно пытался ползти, не хотел сдаваться… Уже тогда мне показалось, что у меня есть с этим человеком что-то общее. Хотя странно – я был маленьким ребенком и о том, что такое ум, задуматься еще не мог. Здесь, скорее всего, сработала интуиция. Человеческий ум очень опасен, у него есть склонность к усложнению действительности. Сначала ведь все в мире было до невероятия элементарно, и долгое время люди жили не задумываясь, но постепенно из общей массы выделились всякие больные вроде меня, которые вдруг начали говорить, что все непросто, все имеет причину и следствие, и, наконец, поставили духовное начало выше материи. Отчего они стали так странно размышлять? Скорее всего, от скуки, потому что человек, занимающийся физическим трудом, думает очень мало. Я подобных много повидал и знаю, о чем говорю. Существует же такой парадокс: основой всех наук и прочих достижений, в том числе, демократии, являются рабы. В самом деле, рабы осуществляя всю необходимую для жизни своей и своего господина физическую деятельность, давали господину возможность много думать. От этого прогресс и был таким быстрым. Рабы заработали своим потомкам независимость. Другая важная категория людей в истории мысли – одиночки. Когда рабство прекратилось, основным двигателем науки стало одиночество. Стоит вспомнить хотя бы Да Винчи, Исаака Ньютона и Иммануила Канта – все они, будучи всегда без женщин, совершили своими трудами переворот в своей сфере деятельности. Их труды почитают до сих пор, и из них постоянно вырастает новое знание. Вот они – настоящие памятники нерукотворные. Если посмотреть на этот факт с позиции доктора Фрейда, указанные господа собственную накопленную сексуальную энергию направили на творчество. Может быть, он и прав, но я согласен с ним лишь частично. Причина всего действительно энергия, но необязательно сексуальная. Их энергия особенна тем, что она не была подарена кому-то безвозмездно. Есть два типа безумно сильных людей: одинокие и нашедшие свою истинную вторую половину, ради которой они готовы пойти на все и кото-рая точно так же готова пойти на все ради любимого. Вторые оказываются даже сильнее пер-вых, беда в том, что их до ужаса мало. Сплошь и рядом мы видим союзы двух людей, в каких один дарит себя другому, а в ответ не получает ничего. Они не две половины единого целого – один является не более, чем придатком другого. Что же такое? Если любовь, которую так затаскали по книгам, фильмам, картинам и музыке правда существует, почему она дана не всем, а единицам? Самоубийцы в предсмертных записках классическим образом пишут: "Прощай, жестокий мир!" Черта с два. Он не жесток. Он просто до страшного глуп. Вот и весь секрет экзистенции.

Обезоруженный бесцельностью существования, дома я ремонтировал сломанный во время одной из наших с Татьяной ссор выключатель. Она тогда назвала меня идиотом, а я всегда был чрезвычайно чувствителен к тому, когда мне пытались поставить диагноз, явно моему заболеванию не соответствующий, и, разозлившись, я бросил в нее консервную банку. В нее не попал, но выключатель на стене расколоть мне удалось. Сейчас я его починил, сел за кухонный стол, заглянул в банку с винтиками, которую достал специально для ремонта, взял шариковую ручку и принялся ей размешивать винтики в банке.
- Что ты делаешь? – спросила Татьяна, смотря на меня изумленными глазами.
- Не видишь разве? – ответил я. – С винтиками играю.
- В каком смысле?
- В прямом. Когда я был маленьким, папа не разрешал мне играть с винтиками; боялся, вероятно, что я их рассыплю, и найти потом будет сложно. А мне хотелось. Вот сейчас я по-смотрел в эту баночку и понял, что могу наверстать упущенное.
- Господи, Сашенька… - произнесла Таня, медленно качая головой. – Тебе сколько лет? Ты же давно уже взрослый мужчина, тебе пора семью заводить, детей воспитывать… А ты… с винтиками играешься…
- Какие дети? Ты сдурела что ли? Ты посмотри на себя! Каких детей ты можешь воспитывать, если ты сама до сих пор играешь в куклы?! В тебе живет трехлетняя девочка, которой тесно в мире взрослых. Тебя если бы психолог послушал, он бы тебе вообще запретил рожать!
Таня ничего не ответила, она только сильно задрожала, заплакала навзрыд и направилась в прихожую. Я пошел вслед за ней и увидел, что она обувается.
- Ты куда собралась?
- К друзьям! – резко ответила она.
- К каким еще друзьям?
- Представь себе, у меня есть друзья, которым в отличие от тебя нравится со мной об-щаться.
- Да ну! – воскликнул я.
- Да! И я пойду к ним!
- Ишь, какая самостоятельная стала… К друзьям она пойдет… Дома сиди!
- С чего это?
- С того, что я так сказал, а меня надо слушаться!
- Не хочу я тебя слушаться. Ладно бы, полезное что-то советовал, а то кроме ерунды ты ничего не изрекаешь.
- Я-то как раз наоборот. Ерунду говоришь ты. У тебя нет друзей!
- Это у тебя нет друзей, а у меня есть, и я их очень ценю.
- Почему тогда я их не знаю?
- Потому что мне стыдно знакомить их с тобой!
Эта фраза подействовала на меня весьма жестоко.
- Тебе стыдно… - в полубреду проговорил я, - Понятно, конечно. Они все интеллигентные, образованные, а я простой чернорабочий…
- Ты дурак.
- Я умный.
- Умный, ты прав. Но и дурак ты тоже. Ты не реализуешь свой ум. Он так и вертится сам в себе, пользы от него совершенно никакой.
- Я рассказы пишу.
- Кто их читал?!
- Иди к друзьям, - махнул я рукой, и Таня ушла, хлопнув дверью.

В какую-то августовскую субботу мы выбрались с Таней в картинную галерею имени Савицкого. На мой взгляд, она всегда была главной достопримечательностью города. Раздражали меня постоянно, по правде сказать, дурацкие музейные тапочки, которые заставляли надевать при входе (душераздирающее зрелище – мужчина в костюме-тройке, женщина в вечернем платье, а на ногах у них рваные куски брезента), но минут двадцать спустя о них уже можно и забыть – картины отвлекают. Таня сообщила мне, что все эти картины Савицкому друзья-художники подарили просто так, когда он поведал им о том, что создает галерею в Пензе. Красивый жест. Сейчас даже бездарности стремятся продать свои творения, и только попробуй намекни им на подарок. Больше всего меня привлекла картина Размарицына с изображением отставного солдата. На ней он сидел в своей избушке совсем один, и только собака с петухом составляли ему компанию.
- Нельзя тебе такие картины смотреть, - сказала Таня, когда заметила, как долго я рассматриваю солдата.
- Мне же его жалко… - ответил я.
- Вот поэтому и нельзя. Ты в такие моменты словно отражение собственное видишь, а тебе лучше всего смотреть на что-то красивое.
- А ты считаешь, что мое отражение красивым быть не может?
- Я совсем не это хотела сказать.
- А что ты хотела сказать? По-моему, все ясно: ты здорово противопоставила мое отражение и что-то красивое.
- Да не противопоставляла я!
- Если тебе так противно на меня смотреть и все во мне не нравится, зачем тогда ты так хотела быть со мной?
- Помолчи, пожалуйста. А то я и правда пожалею о своей ошибке.
- Я для тебя, значит, ошибка…
- Саша! Перестань! – громко крикнула она.
- Не ори, дура. Ты в музее, вообще-то. – ответил я.
- В музее? Ты сам сплошной музей психических заболеваний. Какая же у тебя, должно быть, на самом деле, была низкая самооценка, что ты поднял ее себе искусственно, на пустом месте, без фундамента. Только все равно видно, что она напускная. Тот, кто знает себе настоящую цену, не реагирует столь остро на чужие мелкие замечания, потому что в курсе, что в нем важно другое. Ты же цепляешься за каждое сказанное слово и даже если оно доброе, ты заранее относишься к нему с подозрением. "А вдруг сарказм?" - думаешь ты.
- Хватит, я уже наслушался, пошли дальше картины смотреть. Я отдохнуть хотел, а не прожить наш обычный день, от которого я уже устал.
- Ах, ты устал, бедняжка… Одна я, выходит, получаю от нашей совместной жизни удовольствие?
- Видимо, да. Тебе, очень может быть, нравилось в детстве домашних животных мучить. Кота за хвост таскать… Ты не играла с ним так, как рассказывала. Ты точно знала, что ему неприятно. Я не верю, что орущее, визжащее животное производит впечатление удовлетворенного. Тебе просто нравилось наблюдать такую реакцию.
- Тебе ли обвинять меня в жестокости? Последние месяца три ты только и делаешь, что орешь на меня. При этом ты знаешь, что у меня нежная душа, и я это терплю с трудом. Я стараюсь делать вид, что не замечаю, но периодически на работе сижу, и на меня нападает истерика. О тебе же заботятся, а ты почитаешь это за должное. Дескать, заботьтесь обо мне, так и надо. А если не будете, то вы все жалкие и глупые. Все тебя бросили из-за этого! Одна я осталась, но уже и не знаю даже, насколько еще у меня хватит терпения!
- Ох, нетерпеливая ты моя… Да будет тебе известно, что в отношениях с людьми у меня полный порядок. То, что с тобой что-то не так, я исправить не могу, это по силам только тебе. А мной, между прочим, интересуются другие женщины. Причем серьезно. Я бы с радостью увлекся кем-нибудь из них, только благородство мешает это сделать; помню я, что ты у меня вроде как есть, и нельзя позволять себе флиртовать с другими… А, знаешь, хочется… Так здорово чувствовать, что ты нужен кому-то, что кто-то мечтает тебя ласкать, а не вопить на тебя с утра до ночи и оскорблять в различных изощренных формах. Я просто теряю тут с тобой время, ты меня на дно тянешь, постоянно твердишь мне, что я свинья, не удивляйся, что я потихоньку начинаю хрюкать. Я хочу двигаться вперед, мне надоело бездействие!
- Бездействие надоело? Оказывается, я так мешаю тебе жить? Тебе погулять хочется? Хорошее у тебя благородство в таком случае! На тебя можно равняться, в пример ставить. Если я тебя истязаю так, как ты рассказал, то зачем ты продолжаешь со мной жить? Тебе, как я поняла, стало бы без меня легче…
- Я и сам часто начинаю об этом думать… Я перестал быть уверен, что ты меня любишь!
- Ты перестал?! Ты мне ни разу не сказал, что любишь меня, за все время, что мы вместе! Я же тебе твержу это постоянно!
- А что толку? Ты в то же время умудряешься меня унижать. Много ли смысла в такой любви?
- Ну, так что тебе мешает от меня отказаться?
- Жалко тебя очень. Боюсь, что без меня ты пропадешь совсем. Просто подумай, кем ты будешь без меня?
- Мне кажется, собой.
- Вспомнила бы ты прежде чем такое говорить, кем ты была до нашего с тобой знакомства.
- Хорошей, доброй и отзывчивой девочкой.
- И тебе так нравилось жить?
- Пожалуй, да. Только одиноко было… Я мечтала найти свою единственную любовь. А вместо этого встретила тебя.
- Я понял: я самое большое разочарование твоей жизни.
- Тебе что, нравится предполагать, что о тебе думают плохо? Нравится чувствовать себя изгоем? Ты, быть может, нарочно ведешь себя с людьми так, чтобы они тебя возненави-дели?
- А ты уже возненавидела?
- Почти. Одну каплю осталось добавить. Ты делаешь успехи. Когда будешь дарить радость другим женщинам, которым ты так интересен, уж, пожалуйста, постарайся не сделать все, как обычно. Представился интеллигентным человеком при знакомстве - останься им и в последствии. А то притворяться хорошим у тебя получается здорово, но потом притворства становится недостаточно. Все ищут настоящее, а не подделку.
- Комплимент на комплименте… Я теперь для тебя еще и подделка. Я пойду домой.
- Что значит "Ты пойдешь"? Вместе пойдем.
- Нет… Вместе мы сейчас не пойдем. Я просто не хочу, чтобы ты портила мне настроение еще и в моем собственном доме. Хватило с меня храма искусств. Замечательное посещение музея. Таких у меня в жизни не было.
- Интересно, и куда это мне в таком случае отправляться? – возмутилась Татьяна.
- А меня не волнует, куда тебе отправляться. Пора взрослеть и находить варианты решения задачи самой. Я знаю одно: домой к себе я тебя не пущу. Иначе ты доведешь меня до клиники.
- То есть ты считаешь вот так нормально выгнать человека из дома?
- У тебя есть комната в общежитии, за которую ты до сих пор платишь, иди туда.
- Ну, ты и гад… Не ожидала от тебя такого…
- Я тоже многого не ожидал. Но меня никто не спросил, ожидаю ли я, нравится ли мне… Я решил, что тоже не стану впредь никого спрашивать, а просто буду поступать, преследуя цель сделать выгодно себе. Отойдешь немного - возвращайся, а пока посиди одна, полечи нервы.
После этих слов я вышел из музея и пешком отправился домой.
 
9

Верна народная примета "настал ноябрь – жди декабрь". Однако в моем случае ноябрь мог и не настать. И если кому-то и было точно известно противоположное, то меня терзали серьезные сомнения на этот счет. Первый месяц осени подходил к концу, я занимался своей обычной деятельностью, Владик все так же имел статус пропавшего без вести, Татьяна оби-тала в общежитие, но вещи ее лежали у меня. Я понимал, что раз мы однажды соединились, то в итоге все равно будем вместе, но сейчас встречи с ней я не желал, хоть она несколько раз и предлагала повидаться. После гадких ощущений, причиненных нашими ссорами, я предпочел побыть в одиночестве, чтобы восстановить потраченные напрасно силы, да и самой Тане, на мой взгляд, это тоже было полезно. Домой по окончании работы меня не особо тянуло, и я взял в привычку ежедневно прогуливаться по городу часа два. Засыпающая, начинающая подготавливаться к зиме, природа пристально наблюдала за мной, я же делал вид, будто не замечаю ее взгляда. Ходил я действительно много; в основном, по уже известным местам, потому что новые искать было лень. В принципе, в любом городе все красивое сосредоточено в центре, на окраине редко можно встретить что-либо интересное.
Я заходил в кафе, где год назад мы познакомились с Татьяной; там все успели перестроить, но тот угол, в котором тогда сидели мы, остался с прежним дизайном. Я выпил, как и тогда, кружку пива, и краем глаза увидел таниного бывшего ухажера Михаила, который так и не покончил с собой. Я привык, что большинство людей обещания не сдерживают, впрочем, подобным обманам я готов даже радоваться, или, по крайней мере, не грустить по их поводу. Михаил, судя по всему, меня не признал, из-за чего я тоже не сильно расстроился, потому что помнил, о чем он сожалел, когда Таня открылась ему о нашем взаимном чувстве. Кроме места нашего знакомства я побывал и на набережной, по которой мы прогуливались в нашу вторую встречу… До сих пор не знаю, какой из дней считать днем нашего первого свидания – ведь в день знакомства никто никого не приглашал, вышла чистая случайность, которая постепенно переросла в длительную прогулку, но прогулка была столь насыщенной, что вполне сошла бы за свидание. По сути, это и неважно. Какая разница, что как называть, если это уже произошло? Все равно бы оно привело к тому, что есть в нынешний момент. Набережная была пустынна, на небе собирались облака. Поняв, что здесь нет никого, кто был бы рад меня  видеть,  я быстро ушел в другое место. Я был и на железнодорожном переезде с табличкой "Береги поезд", и возле кинотеатра "Горизонт", и пытался разглядеть в небе Кассиопею, что у меня, к сожалению, не получилось... И везде я чувствовал нечто непонятное, но такое, которое, казалось, потерялось ненароком и сильно надеялось, что его сейчас найдут. Если бы я мог знать, как это сделать, я бы не заставил себя ждать.
Мне стало являться понимание того, что я вообще знаю очень мало. Еще в университете, когда я изучал такую дисциплину, как педагогика, у меня появилось острое желание преподавать. "Ведь я обладаю поистине интересным знанием", - думал я; значит, я просто обязан им поделиться с остальными. Опять же, я часто испытывал чувство одиночества – даже толком поговорить было не с кем, а поскольку мне также было известно, что некоторые свои проблемы мы вправе решать сами, то решение данной ждать себя не заставило – ответ получился таким: чтобы рядом с тобой находились близкие тебе по духу люди, их нужно воспитать самому. Не секрет, что образования без воспитания не бывает, вот я и обнаружил, что лучший способ воспитать близких себе по духу – преподавать. В любом случае, где еще, как не в храме науки мне бы довелось работать с многочисленной аудиторией? На улице учеников сейчас не встретишь – времена Гаутамы, Назарянина и Мохаммеда давно минули, теперь слушателей надо искать уже заведомо собранных в учебные группы. Возможно, у меня бы в результате что-нибудь, да и получилось, но дернул тогда лукавый поделиться своей сокровенной мыслью со своим преподавателем. Внима-тельно меня выслушав, он на полном серьезе ответил: "Не смей этого делать".
- Почему это? – удивился я такому исходу.
- Потому что самой главной заповедью учителя является: "Не порть людей".
Больше он мне ничего не сказал, а я не удосужился спросить. Долго я потом размышлял над этой фразой, и по окончании размышления пришел к тому, что если общество и вправду считает, что обучение мной кого-либо будет представлять собой не более, чем процесс порчи населения, то мне действительно совсем-совсем не стоит этого делать. Очень обидно узнавать, что ты не умеешь ничего, кроме как портить, то есть ты сам являешься неким подобием зла или, как любили говорить критики, сочиняя статьи по русской классической литературе, лишним человеком.
В один из дней, занятых моим бессмысленным шатанием по городу, в сквере Лермонтова мне встретился человек, в существовании которого я ныне даже сомневаюсь, потому что никак не могу вспомнить его лица – помню лишь то, что внешность показалась мне до боли знакомой.
- Потерялся? – спросил тогда он.
- Этот вопрос носит глубокий смысл или приземленный? – поинтересовался я.
- Наиглубочайший, – ответил он.
- Я и думаю: Странно спрашивать, потерялся ли я, когда мы находимся в центре.
- В том-то и проблема: зачастую, когда мы находимся в центре, мы этого не осознаем, и назвать это можно только одним словом: "Потерялись".
- Ничуть я не потерялся, все у меня хорошо.
- Поражаюсь твоим спокойствием, - человек помотал головой в разные стороны. – У тебя на лице написано, что ты о чем-то сильно переживаешь, но стараешься показать осталь-ным, что не делаешь этого.
- Как вы, психологи, мне надоели! – разозлился я. – Вы занимаетесь тем, что издевае-тесь над мозгами собеседника, изображая, будто все знаете. Сами-то в себе разбирались хоть раз? Вам самим порой нужна помощь.
- Разбирались... – задумался человек. Только ты ошибся, я не психолог, и мне вряд ли, чем можно помочь, потому что со мной уже все произошло, и оно необратимо.
- Мне заплакать от жалости?
- Это сам решай, мне без разницы. Твои действия, поскольку ты не слишком значимая личность, повлияют на жизнь твою и твоих близких – вероятность, что у меня тоже что-то изменится, чрезвычайно мала. Дело совсем в другом: у меня выбора уже нет - я его исчерпал. А вот у тебя есть, и ты на дальнейшую свою жизнь повлиять в состоянии.
Сказав это, человек пошел дальше своей дорогой, а я так и остался стоять посреди сквера. Встреча оставила после себя несколько непонятный осадок. Не неприятный, а именно непонятный. По сути, ничего нового, чего я не знал ранее, сей господин не изрек, но особенно интересным показалось то, что он решил сказать это мне. Словно, знал, что со мной происходило на тот момент. Как я уже упомянул, лица его я не могу вспомнить, и не факт, что мне все это не почудилось. Выбор в самом деле был, мне хотелось его сделать, но был заодно и какой-то страх движения вперед. Избегать чего-либо всегда проще, чем достигать.
Наконец я устал прятаться и решил сам, без предупреждения навестить Татьяну в общежитии. В тот вечер я как обычно долго гулял, на улице все сообщало о том, что холодная осень уже неотвратима, дорога к обители моей любимой, как я заметил, когда оказался на ней, покрылась неимоверной грязью. На крыльце стоял сосед Тани и спокойно курил.
- Ты смотри-ка! – обрадовался он, заприметив меня в темноте. – Никак Ромео к Джульетте пришел!
- Есть такое дело, - ответил я.
- А ведь до тебя тут еще один приходил. Такой ****овитой внешности и с длинными волосами, забранными "в хвост"...
От этих слов я почувствовал нечто вроде обморожения, но делать этому человеку при-ятное и психовать прямо здесь не хотелось, и я без тени смущения выдал:
- Приходил, и хорошо. Теперь я пойду. Моя, стало быть, очередь!
Я уверенно вошел внутрь и уже менее уверенно постучал в заветную дверь. Татьяна открыла.
- Привет, - удивилась, увидев меня, она.
- Здравствуйте, Татьяна Андреевна, - поздоровался я. – Можно мне войти?
- Заходи...
Комната выглядела несколько пусто – большинство того, что раньше было здесь, теперь украшало мой интерьер, хотя мне эта красота видимой не представлялась. Я присел на стул.
- Чай будешь? – предложила Таня.
- Давай, – согласился я.
Она заварила чай и поставила мне чашку на стол, в руки дать ее почему-то не решив-шись.
- Как твои дела? – поинтересовалась Таня.
- По-прежнему, - ответил я. – Работаю, ем, сплю. Какие изменения ты могла ожидать?
- Не знаю, люди ведь не только тем, что ты перечислил, живут.
- А по-моему, одним этим. Ну, у кого семья, те, конечно, еще детей воспитывают, чтобы они в свою очередь, когда вырастут, работали, ели и спали.
- Не слишком ли пессимистично ты смотришь на жизнь?
- Мой взгляд тут не причем. Это факты, а против них идти бессмысленно.
- Может быть, поэтому у нас с тобой ничего не получилось?
Сказанное меня задело. Как бы там ни было, сейчас я пришел затем, чтобы наладить отношения, буквально сделать то, чего сама Татьяна так желала, как я сделал вывод из ее те-лефонных звонков, а она только что признала, будто у нас ничего не получилось.
- Погоди, - решил разобраться я, – зачем ты сейчас это сказала?
- Ни за чем особенным. Просто по факту...
- Какому еще факту? Ты же так не считаешь. Тебе хочется все вернуть.
- С чего ты взял?
- С того, что ты любишь меня. С того, что я подарок, которого ты уже не ждала.
- Ох, нет, я серьезно ошибалась, когда так говорила. Ты не подарок. Да и я тоже...
- Да, но мы можем стать таковыми – все в наших руках.
- Зачем нам становиться таковыми? Чтобы работать, спать и есть? Это мы можем и по одиночке. А я, между прочим, хочу совсем другой судьбы.
- Мы сделаем сами свою судьбу.
- Ты свою судьбу уже предсказал, мне не верится, что в ней есть место для меня.
- А для кого же есть?
- Тебе виднее, но, похоже, не для меня.
- А в твоей судьбе кому есть место?
- Этого я сказать не могу, мне вообще никого сейчас не хочется, уж больно много от тебя натерпелась.
- Ты от кого угодно бы натерпелась. С таким характером это немудрено.
- Куда уж мне до твоего ангельского. Смотришь на меня постоянно так, как будто я тебе деньги должна и не отдаю, а сам не желаешь сделать для меня и самого малого. Как ты не понимаешь, что любовные отношения – это не когда друг другу чем-то обязаны, а когда есть абсолютно искреннее желание друг другу приятное сделать и при этом ни у кого и в мыслях нет торговаться в духе "Я тебе спинку почешу, а ты за это мусор вынесешь".
- И откуда в тебе столько ума взялось? Не было  же никогда до этого.
- Вот и мне так думается. Умный человек не стал бы позволять тебе столько, сколько я. А что до твоего ума, то в психологии есть такой термин, как психопатия. Он подразумевает состояние, при котором у человека сохраняется высокий уровень интеллекта, но при этом уродство характера делает его существование в обществе практически невозможным. Заду-майся...
- Я читал подобные справочники. Помню, как в описании каждого вида психопатии узнавал какого-нибудь своего знакомого.
- Видишь, тебе и люди соответствующие встречаются.
- Может быть, а кто встречается тебе?
- В смысле?
- Ты сказала, что никого рядом сейчас не хочешь, а твой сосед поведал другое...
- Господи... – Татьяна резко побледнела. – Успокойся, пожалуйста...
- Успокоиться?! – вскричал я и вскочил со стула. – Ты сюда мужиков в мое отсутствие водишь, а мне радоваться?!
- Ты не понял...
- Что тут понимать?! – я схватил чашку с чаем и швырнул ее в стену. – Все как на ладони, знаешь ли! Интересно только, как давно ты взялась мне изменять!
- Прекрати! – Таня взяла меня за плечи, но я разжал ее руки и с силой швырнул ее в угол. Присев на корточки, она громко зарыдала.
 – Я теперь понял, кто ты. Ты просто ****ь, которая дает всем подряд без разбора!
С этими словами я замахнулся на нее ладонью, но удар нанести не смог.
- Чтоб ты сдохла! – зло произнес я, плюнул на нее сверху, распахнул окно и выпрыгнул в него, словно какой-нибудь киногерой.
Домой я возвращался пешком, причем настолько долго, что когда вернулся, уже почти рассвело, и пора было ехать на работу. Поняв, что работать в таком состоянии я навряд ли смогу, я позвонил Игорю Владимировичу и попросил у него день отгула. Услышав мой по-терянный голос, начальник даже не стал спрашивать ни о чем дополнительно, и дал мне не один, а целых два дня отдыха. Впрочем, и их было мало.

После происшедшего все мои попытки связаться с Татьяной оказывались тщетными. Телефон она отключила, а затем, вероятнее всего, сменила номер. Я тупо звонил ей каждый час, но постоянно слышал в трубке одно и тоже: "аппарат абонента вне зоны доступа, пожалуйста, перезвоните позже". Будучи всегда доверчивым, я перезванивал. Пока не понял, что голос в трубке надо мной просто издевается и не дает подумать о чем-то кроме Татьяны. У меня частично пропал сон и совершенно исчез аппетит. И без того страдая острым недостатком веса, я похудел килограммов на пять, так, что мне стала велика вся моя одежда. В зеркало стало боязно смотреть, вследствие чего бриться я тоже перестал. Ежедневно я возвращался домой и ,поворачивая ключ, безосновательно надеялся, что открыв дверь, я вновь увижу, что квартира ухожена, что в окно светит солнце, и что мой зайчик вешает под потолок желтый воздушный шарик… Однако, попадая внутрь, я встречал взглядом все то же самое, что оставил утром. Возникало ощущение, будто это не конец, а бесконечность. Только отнюдь не та, которую воспевали поэты-романтики, заодно периодически я вместе с ними, и которая получается при установке двух зеркал друг против друга. Эта была бес-конечность в духе свидригайловской баньки с пауками по углам.
Неделю спустя после той жуткой ссоры я точно так же, как сказал только что, вернулся домой и обнаружил, что ее вещей нет. Это означало, что она приходила сюда днем и все забрала. Специально приходила днем, чтобы со мной случайно не встретиться. Этого я не мог уже понять. Сначала у меня было жестокое чувство вины за содеянное, но после этого к нему примешалась натуральная детская обида. Мы же все совершаем ошибки, порой даже очень страшные, но все мы можем раскаяться рано или поздно. В моем случае это произош-ло совсем быстро, что даже слабо на меня походило. Получилось, что моя гордость оказалась побеждена более сильным чувством; не исключено, что как раз тем, которое  зовется любовью. Еще древние отметили, что любовь бывает и положительной и отрицательной –  вопрос в том, куда она направлена. В сей раз мне кажется, она была впервые направлена туда, куда следует, однако кроме меня это больше никого не волновало. Как я уже говорил, контакт с ней потерялся, возобновить его я не мог. Я даже явился к ней в общежитие, но ее на месте не застал. Постояв с полчаса возле ее комнаты, я вставил в двер-ную щель принесенный с собой цветок и скрылся. И теперь, когда она забрала свое из моей квартиры, я был обижен на то, что мне даже шанса не дали попросить прощения, а мне это было впервые нетрудно сделать, поскольку я ясно ощущал, что виноват.
Теперь, когда в моем шкафу не осталось ее одежды, ко мне начало приходить осознание того, что она не вернется. Если до этого сон мой составлял часа три с половиной за ночь, то с нынешнего момента он пропал, и я шесть дней подряд промучился бессонницей. На седьмой изношенный организм стал просто отключаться на пару часов в день, чтобы не умереть. Наверное, зря он так. Должно быть, он мало понимал, что для меня лучше. "Ты жалеешь себя, - говорили окружающие, кому я пытался поведать о причине своего настроения, - это смешно". Всегда знал, что покинутая женщина выглядит трагически и ее хочется пожалеть и приласкать, а покинутый мужчина – это до ужаса смешно и нелепо. Его хочется скорее застрелить, чтобы он не портил людям настроение своим идиотским видом. Короче говоря, поддержки в ком-то искать было бессмысленно. Да и не хотелось. Никто бы все равно не понял.
Постепенно мысли стали выстраиваться определенным порядком, и в голове закрепилось мнение, что так обидеться было невозможно. Если бы Татьяне хотелось ко мне вернуться, она бы хоть раз открыла дверь и выслушала мою исповедь. Случившееся же больше напомнило варварский способ расстаться с нелюбимым тобой человеком, когда у тебя недостает сил причинить ему боль самой. Для этого нужно постепенно довести его до ручки, чтобы он взорвался и высыпал горсть страшных оскорблений, а еще лучше дав ему несколько раз по лицу, крикнуть: «Ну же, ударь меня!» и после того, как он не выдержит и ударит, сделав обиженный вид, уйти навсегда из его жизни, будучи спокойной, что ты ушла не просто так, а спасаясь от страшной угрозы. Кроме того, вся вина ложится на него, и он до конца жизни будет прокручивать в себе все происшедшее и думать, что если бы он сдержал себя, все было бы совсем по-другому, и оба в дальнейшем были бы счастливы. Делать так античеловечно, но некоторые женщины это любят. Приятно уйти, разбомбив место, которое покидаешь, чтобы никто больше на нем не поставил свой лагерь. Только как же мне не хотелось убеждать себя в том, что Танюша тоже относится к таким людям. Я же помнил ее совсем другой!
Я еще несколько раз наведывался к ней в общежитие, снова ее там не находил, а спустя несколько таких визитов дверь ее комнаты на мой стук наконец-то отворилась. Все внутри меня вдохнуло до невероятия сладкий воздух, Громкое "Свершилось!" пронеслось в мыслях, на глазах выступили легкие слезы счастья… Но вдруг я понял, что за порогом комнаты передо мной стоит незнакомая пожилая женщина.
- Вам кого? – удивленно спросила она.
- Татьяна скоро придет? – не менее удивленно спросил я.
- Кто?
- Таня. Она живет здесь.
- Ну, больше, похоже, не живет. Я въехала в эту комнату два дня назад. Мне сказали, что предыдущий жилец перебрался насовсем в Екатеринбург.

Сердце мое враз обожглось, и я рассыпался на множество маленьких частей. Шатающейся походкой я побрел к выходу. "Молодой человек, может, зайдете, я Вас чаем напою?" - услышал я позади себя, но вымолвить в ответ что-либо оказалось не по силам. Выйдя на улицу, я довольно быстро упал ничком на газон и сильно ударился лбом о лежавший на нем камень. О силе удара я сделал вывод благодаря громкому глухому звуку, поразившему мои уши до основания. Боли при этом почувствовать не удалось. Возможно, потому что внутренняя боль была гораздо сильнее. Около часа я пролежал в таком положении и не могу вспомнить, о чем я думал. Помню какие-то обрывки типа "конец", "зараза, уехала-таки в свой Е-бург", но целую картину восстановить уже не выйдет. "Моя девочка… - звучало в моих ушах, - моя милая, самая любимая девочка… на что ты меня покинула? что теперь будет с тобой? Кто будет ласкать тебя? Береги себя, он может это де-лать с целью обмана, не дай себя использовать. Есть мужчины, которые любят пользоваться состоянием прострации женщин, расставшихся с любимыми, и под видом дружеского утешения добиваются от них интимной близости. Ты же умненькая, моя девочка, ты сумеешь разобраться сама, кто есть кто. Наверняка. Это просто мне кажется, что, если я остался сейчас без головы и сердца, то ты переживаешь то же самое, мы ведь так часто переживали одно и то же вместе. Хотя бы взять момент нашей встречи… Тот Волшебный день мне нико-гда не дано забыть. Счастливее его просто не было. И уверен, что не будет. Шанс быть счастливым не дается слишком много раз, а я свой предел уже исчерпал…" Мой внутренний монолог прервался серией ударов по спине. Я обернулся – какие-то дети лет семи на вид, решив, что я простой пьяный, решили развлечься и принялись бросать в меня камни величиной с кулак. Верно, гуманизма во мне ни капли не осталось, я подобрал один из попавших в меня камней и со злостью швырнул его в лицо одного из дрянных мальчишек. Он заорал от боли и прижал ладони к носу. Сквозь детские пальцы стала сочиться кровь, смешанная со слезами. Было видно, что без операции он не обойдется, и красивым уже вряд ли станет. Его "друзья", испугавшись зрелища, моментально разбежались в разные стороны. Отряхнувшись, я встал на ноги, подошел к ребенку, продолжавшему громко рыдать, накло-нился к его уху и тихонько проговорил: "Что, доволен? Теперь ты урод. На всю жизнь. Девочки от тебя шарахаться будут, и гулять пойдут с твоими дружками. Они красивые. Развлекались вместе, а расплатился ты один. Стоило ли оно того?" Он явно испугался меня, потому не двигался с места, но плач не прекращался. Я оставил его и побрел в сторону вокзала. Возле перехода одна из женщин, торговавших цветами, обратилась ко мне:
- Мужчина, посмотрите, какие розы красивые.
- Извините, - ответил я, – в этот раз дарить их некому.
Я понимал, что продавщица желала мне добра, поэтому не стал отвечать грубо. Ведь это очень важно: понять, кто желает добра, а кто нет. Отдать кесарю кесарево, а божье – Богу и при этом ни в коем случае не служить двум господам одновременно, как сказано в писании. Жалко, что эти писари не заметили, что одно другому противоречит. Там еще много противоречий, и никто их не разрешит. Людям можно и лампочку показать на потолке и сказать, что для облегчения своих страданий в нее нужно поверить, и они поверят. До сих пор у меня вызывает дрожь, когда кто-то произносит слово "Бог". Одно из самых неинформативных слов в мире. Больше примечательно слово "Мама". Хотя бы тем, что это единственное древнее слово, которое на любом языке звучит одинаково, будь то русский, французский или китайский. А разве это не доказательство, что лучше верить не в Бога, и даже не в лампочку, а просто в человека? И самое главное, это, наверное, самому остаться человеком. Человеком. Человеком…
Главное – остаться человеком. Человеком с большой буквы Г!!!

задумка:октябрь 2005 написание: апрель-июнь 2008, редакция: март 2009