Иногда кажется, что вместо меня в этой вонючей дыре живет совсем другой человек. Мне доставляет удовольствие наблюдать за ним со стороны. Неказистое развлечение, но я уже малость попривык – можно сказать, что и подсел. Смотреть на то, как каждую ночь он не попадает в дверь ключом, сотрясаясь в такт собственной отрыжке. Пиво настолько мерзкое, что начинает проситься наружу чуть не раньше, чем было выпито, но это случится чуть позже. Интересно, когда он стирал свои невыразимые последний раз? Боже, как от них воняет. Даже меня пробирает до мозжечка, хотя по всему выходит, что я последний, кого это должно интересовать. Он – это я, вы еще не забыли? Чуть полегче станет, когда он запахнет на себе халат и затхлый запах пригорелой пиццы оттенит амбре пикантной нотой. Он вытирает об него масленые пальцы, на обшлага сыплются жирные сырные крошки, иногда прилипают кусочки ветчины – или чего там кладут в это добро? Дальше будет кресло, телевизор, в котором голые шлюхи тщетно пытаются сыграть страстную любовь, прогулки к холодильнику за очередной порцией жратвы. И заключительный, патетический номер представления, его piece de resistance – мастурбация на холодный, мерцающий экран. Ну вот, я и рассказал вам почти все. Антреприза не меняется уже несколько лет, номера отработаны до тупого автоматизма. Но сегодня кое-что изменится, в контрактах это называют «форс-мажор». Я знаю, что он сегодня умрет. А он, похоже, еще нет.
Черт возьми, это совсем не ко времени. Зря, что ли, я покупал те консервы? Три пенса за банку, лучшая покупка в моей жизни – громадные ящики, битком набитые ржавой громыхающей жестью. Их выловили из Темзы. Я так понимаю, что матросикам они уже не пригодятся – немецкая авиация постаралась на совесть. Немцы вообще хорошо все делают. Как там ее звали, эту фрау из кордебалета? Хильда? Минни? Пусть будет Минни, это уже неважно. Главное, что никто не мог сделать дядюшке Бенни так хорошо, как это получалось у нее. После я всегда дарил ей ночную рубашку и большой флакон духов, из тех, которыми полоскаются шлюхи с Пикадилли. Не помню, чтобы она хоть раз ими душилась. Дрянь. Этот парень в моем кресле, из-за нее он теперь вынужден думать о разной чепухе вместо того, чтобы спокойно отдать концы. Взять хотя бы его папашу, моего папашу, пресвятого засранца. Выгнал нас из дома, когда мы напичкали красным перцем его рождественского гуся, хотя сам всю жизнь торговал презервативами! Аристократ хренов, надо же! Старина Чарли говорил мне как-то, что у него есть записи всех моих шоу, сам Чаплин, бессмертный, лучший из лучших! Мои шутки кромсали вдоль и поперек недоумки тори – значит, они действительно чего-то стоили, раз уж железная целочка Мэгги Тэтчер лично распорядилась перекрыть мне кислород. Папа этого, к сожалению, не увидел. Он помер, будучи совершенно уверенным в моем ничтожестве.
Да, я клоун и дурак. Но дурак редко бывает одинок. К тому же я ни разу в жизни не видел ни одного дурака, которому бы так везло с девчонками. На каждом углу трепали, что я гомосек. Скорее всего, просто завидовали, а меня ломает вспоминать, были ли у меня когда-нибудь мужчины, ведь это было так давно. Зато я помню точно, сколько телочек было у него. Первой была хозяйка кафе, когда мы стояли в Нормандии. Никогда бы не подумал, что у женщины может так разить оттуда, было сладко и одновременно противно. У девочек из шоу по этой части все было устроено гораздо опрятнее. У них могла быть грязь под ногтями, но они были готовы часами торчать у его дома – прямо на виду у истекавших слюной соседей, нормально, да? У меня было десять миллионов фунтов, а этот урод таскал их по дешевым кафетериям и кормил рыбными палочками! Я как-то сдал комнату своему приятелю, и что вы думаете? – он-таки трахнул подружку приятеля, пока тот был на работе! Редкостный поганец, воровавший хохмы из старых комедий, ограбивший своего сценариста, сдвинутый на еде и сексе. Можно сказать, я счастлив, что он наконец-то перекинется. Заслужил.
А пока что на экране реклама в очередной раз сменяется разухабистой пляской потной и обнаженной плоти. И я вынужден смотреть на то, как искусственный прилив тестостерона заставляет его в последний раз сжимать в холодеющих пальцах свой старческий пенис, вспоминая приторную липкость кожи мадам из Нормандии. Иди сюда, Фредди… боже, какой ты смешной… разве у тебя еще никогда не было?... а, неважно… да нет же, это расстегивается, не рви… какой он у тебя… что ты делаешь, мне больно! больно! больно! больно! темно! темно пустота отчаяние страх падение колодец свет ты где где г д е е е е е е е
Журнал "Хулиган", октябрь 2006.