ПЛАСТИЧЕСКАЯ ХИРУРГИЯ ДЛЯ ОБЩЕСТВА ПОТРЕБЛЕНИЯ
Сладкая жизнь и буржуазная мораль неизбежно приводят к пресыщению. После того, как вещи заполняют все доступное жизненное пространство, внимание человека неизбежно переносится на самого себя. Идеальному окружению должны соответствовать идеальные люди, не так ли?
Мы уже давно привыкли к тому, что идеальная модель человека – это голубоглазая и длинноногая блондинка с полными губами и сексапильными формами. Про душевные красоты как-то незаметно позабылось, поскольку эту материю не укупишь ни за какие условные или безусловные единицы. С телесными раскладами проще. Хочешь быть здоров и красив – покупай абонемент в фитнес-клуб и потей, пока не сочтешь себя идеальным. Остальное доделает пластическая хирургия, любимое развлечение людей, которым для полного счастья не хватает только совершенного носа или отточенных ягодиц.
В общем, понятно, почему немецкий художник Маттиас Кестер выбрал пластическую хирургию в качестве абсолютного символа для живописания представителей beau monde. Похоже, что в этом отношении Германия мало чем отличается от России: выставка «Make Over. Пластическая операция», прибывшая к нам в начале августа, вызвала если не культурный скандал, то что-то близкое к этому состоянию. Видимо, некоторые персонажи узнали самих себя и возмутились.
Кестер – типичный художник нашего времени. Металлизировано-синтетический, светоносно-аляповатый, холодно-гиперсексуальный. Оставим масло и холст для пейзажей и натюрмортов. Современную la dolce vita мы созерцаем в основном с люминесцентных экранов ТВ, напоминающих собой тускло блестящие листы алюминия. Изучаемые Кестером блондинки такие же блестящие – стразами и бижутерией, но такие же холодные и плоские: двумерные. Осязаемый мир обитателей Сан-Тропе, Куршавеля, Ибицы, закрыт для большей части зрителей навсегда.
Если это так, то и для изображения феномена требуются специальные условия. Картины Кестера написаны на гладком металле яркими полупрозрачными синтетическими красками, размашистыми штрихами – он романтик и экспрессионист одновременно. Впрочем, традицию он тоже уважает. Письмо по шлифованному металлу напоминает работу над фреской, потому что исправления практически невозможны, работать приходится a la prima. В разрывах мазков созерцающий человек может увидеть свое отражение – эффект сопричастия. Но в конечном итоге из-под броских и кричащих красок просвечивает все та же холодная пустота, заставляя вспоминать о бодрийяровских симулякрах. Телекинореальность все-таки не является реальностью в полном смысле слова. Это глянцевая оболочка, красивый мраморный фасад с коллонадой и подъездом, за которым отсутствует дом как таковой.
Не случайно в пресс-релизах Маттиаса слово «дольче» пишется как «dolche», «dol-che». Пресса иронизировала, что подлинная «дольче вита» умерла до такой степени, что забылось и ее правильное написание. Это всегда случается с теми, кто вовремя успел забыть, кто такой Че и чем именно он вписал свое имя в историю. Команданте Эрнесто сильно раздражала вся эта пляжно-коктейльная тусовка, озабоченная преимущественно своей внешностью и благосостоянием. Не исключено, что Маттиас – по-своему, конечно, – пытается пройти по местам боевой славы кубинской революции. Он цитирует Дали, Гойю, Энди Уорхола – в конце концов, они тоже были революционерами, нещадно пинавшими любителей гламура.
Над телом блондинки, привольно раскинувшейся на операционном столе, склоняется пластический хирург. Блондинка в блаженном предвкушении: «Да! Сейчас!» Работы Маттиаса Кестера – это навязчивая надежда, что после обретения совершенной формы в нас все-таки проснется настоятельная необходимость и потребность наполнить ее столь же совершенным содержанием. Иначе через нас будет говорить только тусклая и холодная пустота.
Журнал "Хулиган", октябрь 2006.