Андрей Иванович, как только вышел из машины, сразу же направился к профессорскому дому. Никаких прогулок, хватит непонятных сентиментальностей. Как только зайдет к Птицыну, первым делом начнет спрашивать про город. Осторожно, конечно, деликатно, соблюдая все рамки приличия. Да и сам профессор поймет, что Андрею Ивановичу нужно непременно хоть что-нибудь про главную тему выведать. Он, наверно, уже сейчас знает, с какими намерениями идет к нему гость. Он же великий визуализатор. Андрей Иванович даже засмеялся вслух. Надо же, как назвал он профессора. Он вспомнил, как в последний раз, в конце беседы, Птицын признался, что утомился, шум в голове, и голоса слышны, и улыбаться он начал странно, мотая головой… С чего бы это? Наверно, визуализировать начал. В какую-нибудь очередную тайну вникать. Да, необычный, он человек. Хотя и милый… Непонятно, как он может на кого-то разгневаться и пинком выставить? Неужели такое возможно? Хотя почему бы нет? Вон даже у Шлимана есть скрытая от всех остальных сторона.
– Привет, – прервал мысли Андрея Ивановича дед Федот. Он сидел на своей лавочке и курил сигарету. Весь неспешный такой, уютный старичок. Неплохой он, наверно, человек. Речку от мусора очищает. Только вот за профессорской женщиной зачем-то следит.
– Здравствуйте, – ответил Андрей Иванович и решил идти дальше, но дедок остановил его.
– Куда спешите? – спросил тот. – К профессору?
– А к кому же еще? – ответил Андрей Иванович, немного раздражаясь. Будто не знает, к кому он идет. Прекрасно знает. Просто поговорить хочет. Да вот только некогда Андрею Ивановичу с ним беседы вести. К тому же, ясное дело, дед начнет выспрашивать все про профессора. Нашелся сыщик! Нет уж, лучше не заговаривать с ним, а то, чего доброго, выпытает что-нибудь. Этот старик, похоже, каким-то гипнозом все-таки обладает, как и его гениальный сосед.
– Так нет его дома.
– То есть как нет? Он же дома всегда сидит, во всяком случае, с десяти до двенадцати. К тому же, мы договаривались с ним вчера о сегодняшней встрече, – словно отчитываясь, сказал Андрей Иванович.
– В больницу его увезли.
– Когда?
– Вчера вечером.
– Подождите-подождите, в какую больницу? Зачем?
– В психиатрическую, приступ у него случился психический. Так он регулярно туда отправляется. Вернее, его регулярно туда увозят.
– А Авдотья Семеновна? Как она могла допустить такое?
– Так она сама и вызвала специальную бригаду. Амбалы приехали, за руки держа, вывели несчастного профессора, погрузили его в машину и уехали.
– Но почему, почему Авдотья Семеновна так поступила? Я ничего не понимаю.
– А что тут понимать? Я же сказал, приступ у профессора. Он в таких случаях неуправляемым становится и даже опасным, для себя, да и для других. Болен наш профессор, разве вы не знали?
– Ну… Предполагал, но не до такой же степени, чтобы в больнице его лечить.
– Да вы не беспокойтесь, его в хорошую больницу увезли. Клинику – так профессор это заведение называет. А для меня она все равно больница. Раз больных там лечат, значит, больница. Профессор раза два в год там бывает, по месяцу где-то лежит. Так что, в лучшем случае вы теперь с ним после Нового года увидитесь. Жаль соседа, праздник ему придется в казенном доме встречать.
– Подождите, я слышал, у психически больных приступы обычно весной бывают. А сейчас зима. Может, Авдотья Семеновна перепутала что-то?
– Смешной вы, однако, прямо как дите рассуждаете. Почему вы решили, что приступ обязательно весной должен быть? У профессора он и летом может случиться, и в любое другое время года. Никакой связи с сезонами нет. А Авдотья Семеновна его словно родного любит. Не будет она его просто так куда-то отправлять. А раз отправила, значит, серьезное что-то произошло. Жалко его. Он ведь для меня тоже как родной, хоть и не беседует со мной, едва здоровается при встрече, кивком головы. Я даже в гостях у него ни разу не был. Как там у него, внутри дома? Говорят пусто совсем?
Андрей Иванович все еще не мог опомниться. Надо ведь что-то делать! А что? Что, собственно, надо делать? Может ли он чем-то помочь профессору? Зайти бы к нему домой. Там ведь Авдотья Семеновна. Да, действительно, нужно с ней поговорить. Как все неожиданно! Вчера только утром беседовал с профессором, а вечером его увезли. Бедный, бедный Птицын!
– Что, к Авдотье Семеновне собрались? – спросил дед, видя, что Андрей Иванович направился в сторону профессорского дома. – Правильно, поговорите с ней, успокойте ее, она ведь сама не своя вчера была, все профессорские приступы она тяжело переживает.
Андрей Иванович подошел к тяжелым воротам, позвонил.
– Здравствуйте, проходите. – Авдотья Семеновна внешне выглядела спокойной, но уставшей.
– Сейчас я вас чаем угощу, вы же с дороги, – сказала она, когда они вошли в ее комнату. – Садитесь за стол. Этот единственный во всем доме. Ну, еще на кухне есть небольшой столик. А кухня вот она, рядом с моей комнатой. Стулья же только у меня стоят. Да вы садитесь. Подождите меня здесь немного, я чай заварю.
Через несколько минут Авдотья Семеновна накрыла стол: чайник с чашками, конфеты, печенье, варенья разные и большой кусок пирога. Все это она принесла из кухни на устройстве, которое профессор назвал во время первой встречи каталкой.
– Люблю эту каталку, – сказала Авдотья Семеновна. – Ее Аркаша сам сделал, специально для меня. Он редко что делает руками, а каталку сделал. Из обыкновенной, магазинной, переделал, добавив несколько специальных приспособлений. Ее и по лестнице удобно передвигать, и высоту ее легко менять, и много еще чего с ней можно делать. Аркаша добрый необыкновенно. Если бы не болезнь его… – Авдотья Семеновна замолчала. Из глаз потекли слезы. Она вытерла их платком. – Да вы не обращайте на меня внимания. Я всю ночь не спала, все плакала. Под утро вздремнула немного, а затем вы позвонили. Хорошо, что пришли, а то тоскливо мне сейчас одной. Я всегда тяжело переживаю, когда с Аркашей такое случается. – Авдотья Семеновна снова заплакала.
– Вы вот все говорите Аркаша. Это профессора так зовут?
– Ну да. А вы разве не знали?
Андрей Иванович смутился.
– Не знал. Его все называют либо профессором, либо Птицыным. Даже по телевизору, когда о нем говорят, не иначе как профессором Птицыным его величают. Кстати, почему он не академик?
– А зачем это ему? Он равнодушен ко всяким регалиям. А профессорское звание ему, можно сказать, навязали, несмотря на то, что он ни в одном институте никогда не работал и не преподавал нигде. А зовут его Аркадием Тимофеевичем. Для меня же он просто Аркаша.
– Так что же произошло с… Аркадием Тимофеевичем?
– Приступ произошел. С ним это случается иногда – два, а то и три раза в год. В прошлый раз, когда вы приходили, приступ уже начинался. Вы, можно сказать, в приступе его увидели. Но это только начало было – когда он сидел, беспричинно улыбался и мотал головой. Мне тогда самой удалось справиться. Дала ему таблеток. Слава богу, не отказывается он от них, принимает все до единой. Словно чувствует, что нужны они ему сейчас. Так вот, выпил он их тогда и потихоньку успокоился. Даже поужинали потом вместе, сидя вот за этим столом. Мы с ним поговорили…
– А какие таблетки вы ему дали?
– Бог его знает. Что доктор назначил, то и дала. Ему, по-хорошему, каждый день их нужно пить. Но он отказывается. И только когда приступ начинается, соглашается их принять. А доктор-то за ним хороший наблюдает, самый лучший у нас. Он и с иностранными лекарями постоянно общается по поводу Аркаши. Все стараются ради него. У Аркаши голова светлая. После каждой публикации в научном журнале ему премию дают, никакой другой ученый не может подобным похвастаться. А на что ему эти премии в таком количестве? Часть из них он жертвует на всякие добрые дела. Аркаша последнее готов отдать, если кому действительно что нужно. Моим детям помогает, хотя я и не прошу его это делать.
– А вы давно у него… работаете?
– Лет семь уже. Он меня, можно сказать, на улице нашел. Подошел ко мне и говорит: «Авдотья Семеновна, помогите мне дом купить». Я так удивилась, что он меня по имени-отчеству назвал, а ведь я тогда его в первый раз увидела, не была с ним знакома никогда. И еще, конечно, поразилась тому, что он дом попросил меня купить для него. Сначала я не поняла ничего, смотрю на него, молчу. А он мне объясняет: «Я несколько премий получил, больших, на целый особняк хватит. У нас в детстве, когда мы в деревне жили, свой дом был. А затем, когда переехали в город, пришлось его продать. А я стал сразу же мечтать снова в доме поселиться, с садом вокруг. Покупать я почти ничего не умею. Эта суматоха вокруг приобретения недвижимости может меня из душевного равновесия вывести». Я не стала отказываться. Что-то заставило меня согласиться. Душа мне его понравилась. Ну и то, что по имени-отчеству он меня назвал, тоже подействовало. Я потом долго пыталась догадаться, как же он мое имя узнал. Ну и спросила его об этом, уже когда работать у него стала. Он сказал, что сразу понял, что я Авдотья Семеновна. И что я хороший человек, поэтому он и обратился ко мне тогда за помощью. Так вот, дом я помогла ему купить. Мне несколько вариантов предложили. Я походила, посмотрела. Тот, в котором мы сейчас живем, мне сразу приглянулся. Я и предложила его Аркаше. Ему он тоже понравился. Он мне предложил у него хозяйство вести. Сам-то он не справился бы. Я согласилась. В квартире моей сейчас сын живет с семьей, а я сюда перебралась. Для меня Аркаша как родной стал. Ему я даже больше внимания уделяю, чем сыну своему. Мой-то уже взрослый, самостоятельный, семья, дети есть. А Аркаша, словно ребенок малый, он не приспособлен жить один. Как до меня у него все было, не очень много знаю. Сначала он с матерью жил, она у него долго болела, а потом вроде бы выздоровела, а потом неожиданно умерла. Аркаша один остался, полгода так находился. А затем меня встретил, я уже рассказала, как это произошло. И теперь я ему за мать. Даже деньгами его распоряжаюсь, сам он не может это делать. Господи, тридцать пять лет ему, а совершенно беспомощный в жизни. Это все из-за болезни. Я не сразу про его недуг узнала. Когда впервые при мне приступ случился, испугалась страшно, не знала, что делать. Никогда не имела дело с такой болезнью, психической. Затем позвонила в скорую, стала рассказывать про то, что с Аркашей происходит. Начали спрашивать адрес, да фамилию Аркаши. И как только я сказала, что Птицын его фамилия, меня тут же переключили на другой телефон. Со мной доктор начал говорить. Оказывается, он Аркашу знает. Это я потом поняла, что он особенный пациент, можно сказать, государственного значения, да и международного тоже. Машина быстро приехала. Зашел в дом тот самый доктор, с которым я по телефону беседовала. Стал меня расспрашивать, что, да как с Аркашей случилось. Затем увезли его в клинику. Аркаша, бедный, покорно так шел, санитары под руки его вели. Целый месяц он пролежал там. Я каждый день к нему ходила, пироги с мясом и картошкой носила, его любимые. Да что вы чай-то не пьете, Андрей Иванович, он уже остыл. Дайте, я новый налью, горячий. А пирог что не едите? Аркаше как раз такой нравится. Вчера испекла, еще до приступа его. Да вы ешьте. Пирога много, могу еще принести. Аркаша не ел его совсем. – Авдотья Семеновна чуть снова ни заплакала.
– Что я все плачу, да плачу. Думаю, все нормально будет с ним. Ведь не в первый раз такое случается. Да что вы не кушаете? А я так старалась, пекла…
Андрей Иванович начал есть, скорее из вежливости, чтобы хозяйку не обидеть. Хотя аппетита никакого не было. Откуда взяться аппетиту, если такое известие про Птицына он услышал. Да и рассказ Авдотьи Семеновны никак нельзя было назвать радостным.
– Аркадий Тимофеевич не был женат, простите за неделикатный вопрос?
– Да кто ж за него пойдет! Не каждая женщина выдержит его, а, скорее, ни одна. Даже не знаю, что с ним будет, если меня не станет.
– А девушка? – осторожно спросил Андрей Иванович.
– Какая девушка?
– Ну та… полуобнаженная, только грудь, да бедра завернуты в прозрачную ткань, и глаза у нее такие, нездешние…
– И вы про нее. Неужели вы верите Аркаше? Нет ее, этой девушки. Почти семь лет живу здесь, ни разу не видела ее. Вы же понимаете, Аркадий Тимофеевич из-за болезни все что угодно может сказать.
– Но я сам видел ее! В первый раз – перед тем, как войти к Аркадию Тимофеевичу… А вы разве не заметили ее? Она в коридоре то появлялась, то исчезала.
Авдотья Семеновна вздохнула.
– Вы, наверно, прежде чем к Аркаше зайти, с дедом Федотом беседовали? Так ведь? Вот видите. Все, которые в этом доме девушку видят, сначала с соседом нашим общаются. А он, видимо, мысли направляет как-то по-своему, на нее… Ну и дед!
– Вы хотите сказать, это своего рода гипноз был?
– Да откуда мне знать. Может, и гипноз. Я в этих вещах не шибко разбираюсь. Знаю только, что дед этот очень интересующийся. За Аркашей все следит, да с гостями его разговаривает, все выспрашивает потихоньку о нем. Может, и научился так чему-то. Ведь Аркаша человек крайне необычный, многое может… Но я стараюсь не вникать в его дела и его особенности. Зачем? Я человек простой. Мне и того, что с ним приступы случаются, хватает. Этих болезненных явлений насмотришься, больше ничего не захочется из необычного. Лучше бы он простым был, как все. Пусть денег меньше получал бы. Ему ведь те, что он получает, и не нужны особо. На что нам тратиться? Еду я готовлю простую, Аркаша только такую признает. А одежду он предпочитает старую носить, много лет ношенную. Зачем говорит, новая, если мне и в том, в чем хожу, хорошо. Я стараюсь стирать ее чаще. Аркаша чистоту любит очень, с этим у него тоже не как у обычных людей. Пылесос особый установил, который по самой современной технологии все ковры в доме чистит – без меня, два раза в день. Мне в доме работы мало. Только завтрак, обед, да ужин готовлю. Машина стиральная сама стирает. Правда, за садом ухаживаю, да за курочками.
– Вы кур держите?
– Да. Это уже по моему желанию. В детстве я ведь тоже в деревне жила, как и Аркаша. Кур у нас было много, да уток. Очень любила я их. Вот и на старости захотелось свою птицу держать. Яички свежие они каждый день дают. Аркаша курочек тоже любит, иногда может часами сидеть возле клетки и наблюдать за ними.
– А из дома он выходит куда-нибудь?
– Конечно, выходит. Он же не на привязи находится. Каждый день прогуливается по местности. В лес ходит. У нас, как город заканчивается, лес начинается. Я иногда осенью грибы там собираю, очень люблю это делать. Вы еще мои пироги с грибами не ели. Как же я не увидела, что вы уже все съели! Еще будете? Вы не стесняйтесь.
– Нет-нет, спасибо. Наелся. А пирог вкусный. Вы все вкусно готовите.
Авдотья Семеновна впервые за этот день улыбнулась.
– А можно я один, как выражается Аркадий Тимофеевич, несерьезный вопрос вам задам?
– Чего ж нельзя? Конечно, можно. Несерьезный так несерьезный.
– Почему у вас в комнатах пусто? Двери были открыты, я и увидел это случайно. Только в вашей комнате не пусто, и мебель какая-то есть…
Авдотья Семеновна махнула рукой:
– Вспоминать не хочется. Но ладно, расскажу. А чего не рассказать? Почти все в округе знают про это.
– Про что?
– Да про то, что произошло. Вы знаете, что Аркаша высшего образования так и не получил?
– Нет, не знаю. А почему не получил?
– Да все потому же, из-за болезни.
– А на кого он учился?
– На физика – еще до меня, когда мать его жива была. Он говорил мне, что хотел понять состояние современной науки.
– Ну и как? понял?
– Понятия не имею. Три курса проучился он в университете, а на большее его не хватило, надоело ему все это. Но я поняла, из-за болезни он прекратил свою учебу. Хотя точно не знаю, врать не буду. Аркаше неприятно обо всем этом вспоминать, а я его не выспрашиваю. Зачем мучить его? Если только сам скажет. Особенно когда вина выпьет, много чего может наговорить мне. Но он редко пьет, да и то в одиночку только. А с гостями никогда. А с вами почему-то выпил. Я потому к вам так доверительно отношусь и многое рассказываю, что Аркаша вас во второй и даже в третий раз согласился принять и вина предложил вам. Значит, хороший вы. Аркаша безошибочно человека определяет. У него чутье особое на людей. Только вот душа у него больная. Да и мать его долгое время непонятной болезнью болела, а затем вдруг выздоровела. Но лишь несколько лет после этого прожила, а ведь молодая была, до пятидесяти не дожила. Я так думаю, из-за приступов сына она сильно переживала, и не выдержало ее сердце. Аркаша ведь на инвалидности тогда находился, пенсию получал, на нее они с матерью и жили. Мать сама где-то работать стала, когда выздоровела, за небольшую зарплату. Питались, рассказывал Аркаша, в основном картошкой. С тех пор он ее и полюбил. Помню, я удивилась, когда услышала от него про это. Когда одной картошкой питаешься, она ведь надоесть может хуже пареной репы. Он засмеялся. А я, говорит, не такой как все. Я потому простую пищу люблю, что только такую мы с матерью и ели.
– Значит, у Аркадия Тимофеевича незаконченное университетское образование?
– Получается так. А профессорское звание ему без диплома дали. Но это еще не все, про образование еще не все. Несколько лет назад, уже при мне, он поступил на факультет восточных языков, по-моему, так он назывался. Почти два года там проучился. И все, закончилась на этом его вторая попытка, без высшего образования он.
– А для чего он поступал на тот факультет?
– Языки восточные хотел изучить. Так ведь он умудрился за те неполные два года чуть ли не в совершенстве овладеть некоторыми из них, особенно арабским. Свободно читал на нем. Как у них там? справа налево строчки идут? Мне Аркаша как-то рассказывал…
– А для чего ему арабский был нужен? – удивился Андрей Иванович.
– А кто ж его знает? Говорил, Коран хочет прочитать. Хотя мне кажется, не в этой книге дело.
– А в чем? Да и зачем ему Коран? – еще больше удивился Андрей Иванович.
– Про это тоже не знаю. Он ведь чудаковатый, не всегда поймешь, что и для чего ему надо.
– Ну и как, прочитал он что хотел?
– Вот это самое ужасное было, вспоминать без содрогания не могу. Я ведь православная. А Аркаша принес откуда-то этот Коран… Показал мне его, а он на арабском написан был. Вот, говорит, видите, это я читать стану. Я ничего сначала не поняла. А он удалился в свою комнату и пропал.
Время обеденное уже прошло. Он обычно сам меня зовет, знает, что к часу дня у меня все готово. Я бы, конечно, хотела, чтобы он обед всегда горяченьким, свеженьким кушал. Но иногда так не получается. То гости у него, и беседуют они, то Аркаша над чем-нибудь думает, его в это время никак нельзя отвлекать. Вот он и зовет меня, когда ему удобно. Часто обед он свеженьким ест, мне на радость. Но бывает и в три, и даже в четыре дня это делает. Приходится в таких случаях разогревать все. А тут, когда Коран он принес, не зовет меня, да не зовет. Я думаю, читает, наверно, книгу мусульманскую, увлекся. И не беспокоюсь особо. Но вот, когда пять вечера настало, мне тревожно стало. Но я еще не заглядывала к нему, думала, мало ли что, зачем его отвлекать. Вот дочитает, и сам меня позовет. Глупая я была, не сообразила, что за несколько часов ту книгу не прочитать даже Аркаше. И не потому даже, что она большая, просто по-особому она, наверно, построена, не по-нашему.
Затем шесть настало. Я решила, вот если и в семь не позовет меня, сама зайду к нему. Ну и книга! неужели так увлечь может?
В семь я встала и пошла к нему. Хоть у нас не заведено, чтобы я без его приглашения к нему заходила, но здесь же не тот случай был. Может, что-то произошло с ним.
Подошла я к его двери и постучала тихонько. Никто не отвечает. Я еще раз постучала, на этот раз громче. Тишина в ответ. Я сильнее постучала. Опять безрезультатно. Что мне делать? Осторожно толкнула я дверь и заглянула в комнату. Вижу, Аркаша сидит, на коленях, возле окна и, склонившись над книгой своей, то есть над Кораном, читает ее. А в комнате уже не так светло было. У нас в доме хоть окна, как вы заметили, большие, а все равно, весной в семь вечера сумеречно. А Аркаша, не замечая этого, читает. Я ему тихонько говорю: «Аркаша, поздно уже, а ты не обедал еще. Да какой обед, в такое время ужинать надо». А он молчит, замер над книгой. Я ему снова говорю про ужин, про то, что есть надо. Он снова молчит. Постояла я так, постояла. Что делать? Включила свет, ну не в темноте же ему читать, и ушла. Думаю, дочитает же он ее когда-нибудь. Допоздна ждала. Заходила к нему еще раз в десять ночи. А он все в той же позе сидел над книгой. Я пыталась толкнуть его легонько, а он словно каменный, не сдвинуть. Я испугалась и ушла.
Сидела, сидела я в этой своей комнате, на диване, а затем незаметно уснула. Утром встаю и вспоминаю первым делом про Аркашу. Как он там? Глянула на часы, семь утра. Поднялась на второй этаж, заглянула в комнату, а Аркаша там по-прежнему сидит, как и вчера, и читает. Во дворе светло уже, а в комнате свет горит, Аркаша и этого не замечал. Я окликнула его, он ни слова в ответ. Подошла к нему, наклонилась, присмотрелась: глаза его двигаются по строчкам. Что мне делать? Ушла я. Только на следующее утро, в шесть часов, когда еще спала я, Аркаша зашел ко мне. Весь бледный, а глаза горят. «Авдотья Семеновна, – говорит он, – обед когда будет?» Я увидела его, вскочила, обрадовалась сильно, что он от книги своей, наконец, оторвался. Приготовила быстро что-то, накормила Аркашу. А он, как поел, сам начал мне все рассказывать: «Сел читать, и силой какой-то увлекло меня внутрь книги. Я в ней словно по лабиринту ходил. И такое видел! Волосы на моей голове стали шевелиться. Вот где истина!» Я ему пытаюсь сказать, что чужая для нас, русских, эта религия. А он не слушает меня. Говорит, причем здесь то, что русский он или нет, если истину увидел. Я его и так и сяк пытаюсь убедить. А он никак. Но не это даже самое страшное было, что он два дня неотрывно книгу мусульманскую читал и истину в ней какую-то нашел. Он ведь с тех пор дом решил изменить. Тогда у нас все комнаты роскошно были обставлены. Денег-то много. Я и купила такую мебель, налюбоваться которой невозможно было. И посуду красивую, и много еще чего хорошего приобрела. Для этого пригласила дизайнеров, так они, по-моему, называются – помогающие красиво обставить все в доме. Я хоть и скромно всю жизнь жила, а красивое всегда любила. И здесь, думаю, дай-ка Аркаше в доме устрою все не хуже, чем в тех особняках, которые по телевизору показывают, в фильмах всяких. Сама я не смогу это сделать. Никогда ж у меня денег не было. Вот и посоветовал мне сын этих самых дизайнеров пригласить, и даже телефон их дал. А деньги все могут. Те предложили вариант, он мне понравился. Может, и лучше можно было придумать, но мне все красивым кажется после скромной жизни. Так вот, обставили комнаты – загляденье. Я смотрела, нарадоваться не могла. Но тут Аркаша, когда Коран прочитал, решил реконструкцию дома провести. Мебель решил убрать. Мне плохо стало. Сначала не поверила, а потом смотрю, он начал быстро действовать. Вышел на улицу, походил где-то, парней крепких откуда-то привел. Они-то всю мебель и вынесли из дома. У меня сердечный приступ после случился. А Аркаша меня успокаивает, говорит, зачем нам шкафы всякие, не нужны они. Не та это ценность, чтобы в доме ее держать. С чего он так решил? Я его спрашиваю: «Об этом ты в Коране прочитал, про мебель?» А он: «Нет. Я сам до этого дошел, увидел, как наш дом должен выглядеть». Кое-как мне удалось в своей комнате мебель отвоевать. Я говорю Аркаше: «Ты мне хоть что-то оставь». Он сжалился, позволил в моей комнате мебель стоять, да на кухне. И кое-какую посуду красивую я незаметно себе перенесла, еще кое-что из вещей. А мебель наша на улице оказалась. Что-то парни, выносившие ее, к себе унесли. Остальное соседи разобрали. Дед Федот тоже взял. Вот так мы с Аркашей в пустоте и оказались, правда, компьютер себе в одной из комнат он оставил. Но и это еще не все. Те дизайнеры ведь и ремонт хороший помогли нам в доме сделать. Так Аркаша всю работу их закрыл, коврами. Я в больнице лежала уже, из-за болезни сердечной. А он без меня устроил в доме то, что видите: ковры везде, пылесос особый и пустота. Даже молебную комнату придумал себе, под мечеть, меня туда не пускает. Стыдно как! Мы же в православном месте живем. Тут недалеко церковь стоит, вы ее, наверно, видели, когда подходили к нам. Звон колокольный утром и вечером раздается. И с другой стороны улицы, тоже недалеко, еще один храм есть. С двух сторон мы, получается, церквями окружены. А Аркаша прямо посередине, между ними, мечеть себе устроил.
– А в мечеть нормальную он ходил?
– Что вы! Нет, конечно. Он служителей храмов не любит, никаких. Говорит, священные книги – это одно, религия – другое, а священники – и вовсе третье. Он сам вроде бы увидел Коран, своим взглядом, и понял все, что в нем написано. А религиозники Аркашу не интересуют. Вот такой он у нас. Спустя какое-то время интерес к Корану он потерял. Его ведь многое интересует. Он чуть ли не каждый день что-то новое видит, как он говорит. О чем-то в статьях своих пишет, и его публикуют тут же, как только он свой материал отсылает в редакцию. Значит, что-то стоящее он передает, раз печатают его. Не одна же бомба здесь играет свою роль.
– А что вы про бомбу знаете?
– Да ничего не знаю. Я в этих делах не смыслю. Сказал мне как-то Аркаша, что принцип работы его бомбы совсем другой, не такой, как у всех известных бомб. Что центры галактик вроде бы таким же образом взрываются, что и его бомба.
– А вы говорили, что не знаете ничего про бомбу! И про галактики тоже кое-что сказали.
– Немного, может, и знаю. Аркаша ведь рассказывает мне об этом иногда. Ему говорить обо всем этом обязательно надо. Иначе тяжело ему, столько знаний в себе иметь. Кое о чем он в статьях пишет, а остальное рассказывает кому-то, мне хотя бы или приглянувшимся ему людям. Так что, в каком-то смысле, это обременительно – понравиться Аркаше. Он начнет рассказывать такому человеку всякое. А вы приходите к нам почаще. Вот выздоровеет Аркаша, приходите.
– Что же является причиной приступов Аркадия Тимофеевича? Вот, например, в этот раз? Неужели они просто так, ни с того ни с сего начинаются?
– А бог его знает. Когда в прошлый раз вы ушли, у него уже болезнь разжигалась. Но я таблетки ему дала, полегчало. На следующий день все снова началось. Но мне опять удалось ему помочь, все теми же таблетками. Да, я не сказала вам, а ведь иногда на таких лекарствах, если он регулярно их принимает, с того момента, как только какие-то предвестники болезни появляются, приступов удается избежать. Было такое раза два. Но дело в том, что он только в больном состоянии их может принять. А чуть легче ему станет, отказывается от таблеток, ничем не заставишь его выпить их. Может, если регулярно, как положено, пил бы их, и в этот раз удалось бы избежать приступа. Перескочили бы через него. А не получилось. Он говорит, что эти таблетки опасны для него, для его тонкого ума. После того, как вы позвонили ему, чтобы о встрече сегодняшней договориться, он подходит ко мне и говорит радостно: «Авдотья Семеновна, завтра Андрей Иванович приедет, мне будет кому рассказать о том, что я сегодня ночью увидел. Он все про город хочет узнать, а я тут как раз новенькое про это узнал. С этим городом не так-то легко. Он ведь не всегда меня впускает к себе. А сегодня впустил, и я увидел нечто, чего раньше не замечал». А затем он ушел к себе, весело присвистывая. Немного возбужденным он был. Я еще подумала, может таблеток ему дать? Но почему-то не предложила их Аркаше. Да он отказался бы. Сказал бы, что они мешают ему видеть. Что он видит, не знаю. Всякое, если слушать его. И про девушку он как-то рассказал мне. Говорит, пустынная она. А это особый род красавиц, которых больше нигде нет. Только у него она вроде как бывает. Это как подарок города Аркаше. Лучше бы ее не было. Лучше бы нормальная у него была женщина, видимая, не выдуманная, обыкновенная. А эта вроде как почти обнаженной ходит. Как-то дед Федот говорит мне: «Что ж вы, Авдотья Семеновна, женщину-красавицу морозите, с голыми ногами и голым животом разрешаете ей разгуливать зимой? Вы хоть во двор ее не выпускали бы, если она в таком виде любит ходить». В прошлом году он это сказал, год назад. Тогда снегу еще намело по колено, и мороз был под двадцать градусов. Я ничего не ответила Федоту. Пусть говорит, что хочет. Да что я о ней. Я же про Аркашу начала, как у него вчерашний приступ случился. Возбужденный, значит, он весь день ходил. Обеды я сама ему предлагала. Когда он в таком состоянии, я сама к нему захожу и говорю, что поесть бы ему надо. Аркаша не обижается, понимает, наверно, что за ним более внимательный уход нужен в такие дни.
– А связь с ним разве не работала? Ведь Аркадий Тимофеевич вас вызывает по какому-то внутреннему телефону. Просто говорит вам, и вы приходите. Я сам видел.
– Так она односторонняя, эта связь. Аркаша так захотел, не знаю почему. Да мне и не трудно к нему подниматься. Так вот, постучалась я к нему, обед предложила. Он немного бледный, утомленный. Вроде неохотно, но согласился поесть. Через полчаса возвращаюсь, чтобы посуду унести. А он почти ничего не тронул, только в картошке жареной чуть покопался. Унесла я, значит. Вечером с ужином пришла, с пирогом, которым я вас только что угостила. А он выглядит еще хуже, чем днем. Состояние – словно столб огненный в нем, вот именно так. Говорить почти ничего не может, только бормочет что-то и улыбается нездорово. Я побежала за таблетками, он принял их. Ужин оставила. Через некоторое время прихожу к нему, ужин не тронут, а сам Аркаша лежит. Думаю, успокоился и заснул. Он же прямо на полу спит, не укрываясь, и без простыни. Говорит, ему так больше нравится. Ну, я посмотрела, что он отдыхает, и ушла. А через два-три часа почуяла неладное. Думаю, дай, погляжу, как там с Аркашей. Захожу, а он стоит, и свет яркий включен. У нас яркость света можно регулировать. Аркаша же такой включил, от которого ослепнуть можно. Стоит, переминается с ноги на ногу, размахивает руками и говорит что-то. А глаза сверкают ненормально. И что он говорит, понять невозможно. Бред какой-то несет, и слова невнятно произносит. Меня не замечает, хотя глаза открыты. Ну все, думаю, врача надо вызывать, пока хуже не стало. Подбежала к окну, форточку закрыть, чтобы Аркаша, чего доброго, не выпал из нее, он ведь это может сделать в таком состоянии, форточка-то большая. Глянула в окно и вижу: дед Федот через бинокль наблюдает за Аркашей из чердака. У него-то дом одноэтажный, вот и поднимается он на чердак, и оттуда на нас смотрит. Хоть и темно, а увидела я его, у него свет слабый в чердаке горит. Что-то вроде лаборатории наблюдательной он там организовал. Ну, как после этого к нему хорошо относиться? Не люблю я этого деда.
Закрыла я форточку, а затем спустилась вниз и врача вызвала. У меня его номер прямо в телефонный аппарат введен. Нажимаю кнопку, и доктор трубку поднимает. Приехали быстро. Сказали, нужно в клинику класть, и увезли Аркашу. Лучше бы он здоровым был и не таким ценным ученым. Я считаю, здоровье в сто раз важнее.
Авдотья Семеновна замолчала, грустно о чем-то задумавшись. Андрей Иванович тоже молчал.
– А как-то, – начала Авдотья Семеновна после паузы, – у Аркаши другая странность была. Тоже не спал всю ночь, ходил по комнатам и о чем-то говорил сам с собой. А в пять утра встал и вышел во двор. Было тепло тогда, лето начиналось. А я в ту ночь то спала, то не спала, переживая за Аркашу. А когда он выходил, я как раз в сон ненадолго ушла. Но когда он дверью входной хлопнул, снова проснулась. Вышла за ним. Смотрю везде, ищу Аркашу, а его нет. Я на улицу выбежала, но и там не нашла его. Даже на речку сбегала, на пруд, нигде Аркаши нет. Вернулась домой. По всем комнатам прошлась, может, домой он зашел, пока я на улицу бегала. Но не было в комнатах Аркаши. Вышла снова во двор. Обошла дом со всех сторон, нигде его нет. Ну, где же, где Аркашу искать? И тут мне пришла мысль случайная – заглянуть в курятник. Я подошла к нему, а он открыт. Вернее, дверь лишь прикрыта слегка. Я открыла ее, заглянула внутрь и вижу – в углу Аркаша сидит с коробочкой картонной, а в ней несколько яиц. Я к нему: «Аркаша, что ты тут делаешь?» А он мне отвечает: «Яички поджидаю. Как только курица снесет яйцо, я его тут же беру и в коробочку кладу». Спрашиваю: «Зачем?» А он: «Яйца нужно теплыми вынимать, прямо из-под курочки. Такие лучше всего есть. А холодные уже не то, что надо». Я: «Ты их сырыми, что ли, будешь пить?» А он: «Нет, но все равно, яйца нужно теплыми вынимать, а главное, – прямо из-под курочки». Как вот объяснить такой его поступок? Никакому объяснению это не поддается. Кое-как мне удалось тогда Аркашу из курятника вытащить.
А еще, помню, весь день он сооружал что-то. Сходил к деду Федоту, притащил от него всяких железяк, палок, еще что-то и стал мастерить. Я его спрашиваю: «Аркаша, что это ты делаешь?» Он: «Увидите». А ночью будит меня: «Авдотья Семеновна, просыпайтесь, быстрее идите в комнату, где телевизор находится!» Я встала, побежала, испугавшись, может, что случилось. Вошла в комнату, а там Аркаша уже сидит и глядит на экран. Я тоже посмотрела. На экране – женщина, обмотанная платком, говорит что-то не по-русски, на другом каком-то языке. Египтянка, что ли, она или может, еще кто-то, я в народах не разбираюсь. А Аркаша говорит мне возбужденно: «Видите, Авдотья Семеновна, сам поймал эту волну, без всяких тарелок, собственноручно соорудил устройство». И, правда, мы только центральные каналы ловим, а зачем нам что-то еще. Аркаша редко телевизор смотрит. Мне же достаточно того, что есть. А тут он, выходит, сам поймал что-то другое. Такие вот странности бывают у Аркаши. И ничего с ними не поделаешь. Коран прочитал, дом опустошил, а после этого интерес к мусульманской книге потерял. А комнаты так и остались пустыми. Я не стала новую мебель покупать. Посмотрела, может, и неплохо пустые комнаты иметь. Мебель ведь нужна была, в основном, для красоты, и то для меня, получается. Аркаша никогда восторга не испытывал, глядя на нее.
– Скажите, Аркадия Тимофеевича можно навестить?
– Ни в коем случае! Ему, пока он лечится, потрясения запрещены. Это врач так сказал. И никаких разговоров сложных. Ему же вылечится надо. Приходите через месяц, а то и позже. После Нового года. Праздник Аркаше придется в клинике встречать.
Андрей Иванович встал, поблагодарил Авдотью Семеновну за чай и разговор и ушел.