Что читатели должны думать об администрации сайта, которая удаляет вот такие мои стихотворения.
Резолюция о борьбе с героизацией нацизма была одобрена на заседании 69-й сессии Генеральной ассамблеи ООН 21 ноября 2014 года. «За» проголосовали 115 стран из 193. Среди противников документа оказались США, Канада и Украина, а страны Евросоюза вошли в число 55 воздержавшихся от голосования. Отныне для меня США, Канада, Украина и и эти 55 воздержавшихся, среди которых почти все европейские страны — наследники нацизма. И неважно, что это сделали политики. Но они уполномочены совершить это преступление своими народами. В конце концов, и Гитлер был всенародно избранным рейхсканцлером.
Неонацизм: Политики и народы
Я перечислю поимённо
Членистоногих блох и вшей,
Так зародившихся законно
На демократии своей.
Вот впереди ползёт Обама,
Беспозвоночных кукловод.
Как он витийствует упрямо
И миру лжёт всё наперёд.
Ещё один, чьё имя стёрто,
Канадой клёново рулит
(Нет, вспомнил-таки: Харпер Стёпа),
Обаме в рот, скуля, глядит.
Об Украине умолкаю,
На каждом там стоит печать
«Бандера, хайль!» — и точно знаю,
Кому-то с ними воевать.
Для них, что лях, москаль иль Jude,
Что грек, что немец иль француз:
«Украйна выше всех пребудет!» —
У них лишь с Гитлером союз.
А из Британии педрастой
(Прости, Оскар Уайльд, поэт!)
Бежит и бойко и брыкасто
Без скотланд-шерсти — гол и гнед,
Их Кэмерон, болтун превратный:
За гонор, выданный в аванс,
Он исполняет аккуратно
Команды «пиль», «ату» и «фас».
В каком колене от нацизма
Проснулась в Меркель эта муть?
От бошей взятая харизма
Играет злую шутку... Жуть!
С остекленевшими мозгами
Шуршит бульварами Олланд,
Играет, как мячом, словами,
А нос — по ветру... Коммерсант!
А скандинавы... вас так много,
И королев и королей:
Когда забыли вы про Бога,
Воруя педикам детей?
Где времена, как все датчане
Вшивали в сердце жёлтых звёзд,
А ныне же: в каком дурмане
Вы замолчали Холокост?
А вот с забытыми грехами
Антисемиты чередой
Своими тощими задами
К нам повернулися, как в стой-
ле: Польша, чехи и прибалты,
(Орущие в парадах «Хайль!»)
Румыны, венгры и болгары...
И ох как павших наших жаль!
Не немцы — ваши батальоны
Евреев били наповал,
Не немцы, а вполне «законно»
Ваш обыватель их сдавал.
Кто жил под властью оккупантов,
Тот помнит: злее нет румын,
В мундирах чёрных, в белых кантах,
Убийц людей на свой аршин.
Я не забыл, как под сурдину
Бомбили «братья» т о т Белград,
Теперь — Донбасс: наполовину
И х бомбы на детей летят.
Нацизм шагает по Европе,
Под ним распластанный Брюссель,
И превращаясь в мизантропа,
Мозгами движет еле-ель.
За океаном же — народом
Создали рейх на тыщи лет,
Сбылась мечта былых уродов:
О н и — цари, для н и х — весь свет.
11-12.01.2015
Закат Европы
Под улюлюканье чертей
И аплодирующих бесов
Европа мчится всё быстрей
Дорогой дел и интересов,
Мостя последние км
Пред преисподними вратами,
Блюдя свой шик и реномэ
Под человечьими правами.
Закон от Бога позабыт.
Над всеми — лишь закон брюссельский.
Христос? Избит, распят, убит,
Как неудачник иудейский.
Вот нынешние — о-го-го!
Язык усопший возродили,
На нём в своей Синаго-го
Христову жертву отменили.
Европа им кричит «Ура!»
И каяться Европе не в чем:
Пришла прекрасная пора,
Жить стало веселей и легче.
И можно всё: грабёж, обман,
Убийства именем Брюсселя,
И содомит от счастья пьян,
И сатанисты осмелели.
Как двух гарантов след простыл:
Ну, вероломство, но — законно!
И чернозём в «немецкий тыл»
Везут лихие эшелоны...
Бомбить Белград, Донбасс — распять,
Вживую Косово оттяпать...
И убивать, и убивать
В себе же совесть, честь и память.
25-26.02.2018
Англосаксы
«Умом» бодрея и гордясь,
От радости в зобу немея,
Живут заботой, не стыдясь,
Как сделать мир вокруг подлее.
Канадец, англичанин — в раж,
Американосы — туда же:
Забыта совесть, как багаж,
И с каждым днём все люди гаже.
Все. Кроме них. Они — причём?
Их подлость списана в архивы.
Узнают? — Это всё потом.
Пока же — англосаксы живы,
Чтоб каждый день наполнить злом
По наглому или втихую:
Клянутся «богом» как козлом,
Столбя дорогу в ад лихую.
А в арьергарде — Евро-сад,
И клоуны, и кукловоды, —
Христа распяли на парад,
Грехом содомским хороводя.
25.02.2018
Народная история (Кому на Руси жить хорошо)
I
Разбудите меня послезавтра,
Разбудите, вперёд забежав,
Когда будете знать, кто же автор,
Что готовил нам новый устав.
Разбудите меня, разбудите,
Чтобы снова не спать по ночам,
Когда вспять неизвестный кондитер
Сладкой пудрою бьёт по мозгам.
Сколько было их! Лысый, с прищуром,
Всё отняв, поделил на своих,
Кто страну покорёжили сдуру,
Чтоб народ наконец-то притих.
Чтоб шагали, вождям в глаза глядя,
Прикрываясь от них кумачом,
А усатый грузин на параде
На трибуне стоял с палачом.
Поделили на чистых-нечистых
Слишком умный советский народ:
Коммунисты казнят коммунистов,
Ну, и прочих, как щепок — в расход.
А другие — те, что уцелели,
Положили себя за страну,
Чтобы дальше идти мимо цели,
Но с Победой, одной на кону.
Но не понял Победы усатый,
И народ ему — пыль и песок,
Сам не жил, и других виноватил,
Власть тащил, как их лагерный срок.
Чтоб её подхватил оттепельный
С бородавкою лысый дурак,
Всех наук корифей беспредельный,
Кукурузно-ракетный мастак.
Обещал языком, как метлою
(Что у всех болтунов — без костей):
Мы за партией — как за спиною,
Будем жить веселей и бодрей.
Не успел. Только всё перепортил
И заставил народ голодать —
Бровеносец уже телепортил:
Сам живу, и другим дам пожрать.
Нефтяные доходы затычкой
Прикрывают партийных хапуг,
И летит под откос электричка
В коммунизм, как железный утюг.
Перестройкой отмеченный бредит,
Где бы вожжи ещё отпустить,
Вот беда: с ним никто же не едет,
И времён обрывается нить.
Впереди уже Ельцин маячит,
Горизонты собой заслоня...
Братцы, братцы, да что ж это значит:
Всех провёл, и тебя и меня.
Продал всё. И народ без работы
На обочинах жизни лежит,
Чтобы кучка воров без заботы
Упражнялась с трибуны во лжи.
А ведь клялся Аника, как воин:
Потерпите, мол, годик иль два,
И о завтрашнем дне, будь спокоен,
Да не будет болеть голова.
Обещают, кругом обещают,
А чиновник, как был, так он — есть,
Власти делают вид, что не знают:
Он — один, а народу — не счесть.
Ну, не выпасть никак из обоймы,
А колонна его — номер пять,
И ему, наконец-то, на кой мы:
Не мешайте работать, как спать.
Вот опять: обновили кабмины
Наверху, в голове, на местах,
А чиновник расставит в них мины:
Только сунься, народ — тарарах!
Разбудите меня послезавтра,
Разбудите, вперёд забежав,
Когда будете знать, кто же автор,
Что готовил нам новый устав.
Разбудите меня, разбудите,
Чтобы снова не спать по ночам,
Когда вспять неизвестный кондитер
Сладкой пудрой забьёт по мозгам.
II
И настал наконец день позора
И чиновничьего торжества,
Президенту задуматься впору,
Кто в команде его голова.
Президент наш хорош... Ну так что же,
Когда рядом маячит другой,
Сытый, наглый, с лоснящейся рожей,
По всем пунктам — и вор и герой.
Он любую идею подпортит
Нужной ссылкой на тот же закон,
Схлопотать без боязни по морде:
Сам себе — генерал без погон.
Н у, н е в ы п а с т ь н и к а к и з о б о й м ы,
А к о л о н н а е г о — н о м е р п я т ь,
И е м у, н а к о н е ц - т о, н а к о й м ы:
Н е м е ш а й т е р а б о т а т ь, к а к с п а т ь.
Он живёт без боязни быть сбитым,
Как наш новый ракетный Сармат:
Что хочу, то творю, у корыта
Своей власти — и чёрт ему брат.
И вопросы, что за год копились —
Наш народ терпелив до поры —
В ожиданьи ответа прокисли,
Как в рожках молоко от жары.
Наша Дума никак не созреет
До признанья: в стране — саботаж,
И что нужен закон, чтоб умерить
Через меру чиновничий раж.
По другому назвать, что творится,
Не могу: ведь который уж год,
Невзирая на ранги и лица,
Все они презирают народ.
Не освоят никак миллиарды:
Это сколько же лишних забот! —
И живут старики как бастарды
В аварийных халупах в расход.
Половине страны не добраться
До обещанных свыше доплат,
Ну, а кто вдруг захочет ругаться...
Нахамят и уволят под зад.
Мне плевать, что везде ещё хуже,
Пусть грызутся, и Бог им судья,
Но валяться в чиновничьей луже:
Это — жизнь и твоя и моя.
И прошёл он, раз в год день позора
И чиновничьего торжества,
Президенту задуматься впору,
Кто в команде его голова.
Прозвучали вопросы, похоже,
Но не те, что волнуют народ:
Он и здесь постарался, тот, с рожей,
Отобрал. И так каждый «раз в год».
23.01.2020, 17.12.2020
Плач по Украине
Я молился ночами, и Бог мне судья
И всем людям последний заступник на свете,
И светлела на небо мольбами стезя,
И что я ещё здесь — в ожиданьи Ответа.
Я молитвой страдал, не хватало мне слов,
О любимой земле, где родился и вырос,
О солдатах живых и за будущих вдов,
И в душе возводил свой амвон и свой клирос.
Как случилось, что рядом взошёл сатана
В ореоле, как факел, языческих свастик:
Разделилась когда-то единая наша страна
Под хапок либерало-нацистов во власти.
И росли поколенья вроссЫпь и поврозь,
Только тех, кто пожиже, приманивал Запад,
Да и нам донесло его приторный запах
(Для украинцев русский стал в горле как кость).
Как забыли Христа? Да и был ли он там,
В провонявшей вовсю католической луже?
И кресты на их флагах — НЕ от Христа.
Протестанты? По мне, так они ещё хуже.
Да — увы! — там давно сатана правит бал,
Его шёпот народам так сладостно манок,
Вслед за ними украинец тоже пропал
Под нацистские гимны с утра спозаранок.
И пошла Украина детей убивать
По указке по западной, подлой и низкой,
Бабий Яр позабыв, и где Родина-мать,
Душу высмердив за поцелуй сатанинский.
И балдеют хохлы от бесовской игры,
Направляя орудия в нашу Россию,
И без Бога живут у заветной дыры
Прямо в ад, где их ждут — ох, как ждут! — черти злые.
Боже, Боже! — молился я вновь, —
Окропи Украину святою водою,
Ведь в их жилах и наших течёт одна кровь,
И сильны мы лишь вместе, и всюду — с Тобою.
12.11-25.12.2022
Вероятность того, что нацистская и пятоколонная администрация сайта удалит мои материалы, велика, поэтому заранее приглашаю читателей на мою страницу на фабула точка ру, где размещены все мои произведения и материалы проекта «Москва и москвичи Александра Тимофеичева (Александрова)».
ОПОЗДАВШАЯ ДУША
Рассказ
ДрОчу в городе знали и недолюбливали. Не потому, что он кому-нибудь навредил или помешал, а вот просто так: ну не такой он был, как надо.
Когда он родился, а родители его были вполне обыкновенные люди, никто и подумать не мог, что ребёнок будет так странно развиваться. Он отличался от других малышей разве только тем, что был не так криклив, не так шумен, он лежал, сидел, ползал, ходил, бегал с каким-то странным сонным выражением лица, а если взгляд его останавливался, то он долго смотрел на что-то привлёкшее внимание – в предмете или человеке.
Сказать, что он дурачок, было нельзя: не так быстро как другие, но всё же он освоил все истины быта, прописанные маленькому существу. Он дул на горячее молоко, охал при виде огня, вовремя просился на горшок, и вообще во всех отношениях с внешним миром был удобным пай-мальчиком.
Странности его первыми заметили родители. Он как бы не обучался всем премудростям на своём опыте или следуя приказаниям взрослых, нет, его мозг как бы делал копию того, что делать нельзя и что делать можно, по наглядным показам взрослых. Причём повторять какую-то истину, уже раз продемонстрированную, не было необходимости: ДрОча снимал копию, запоминал и следовал ей в жизни как автомат.
Поэтому он сразу и быстро научился читать. Вот тут-то родителей и ждало разочарование: несмотря на то, что сын мгновенно запоминал всё прочитанное, он никак не мог соотнести содержание книг с жизнью. Понимание всего свободного от наглядности, всего абстрактного, создание каких-то ассоциативных связей в своём сознании – всё это было ему недоступно. ДрОче всё нужно было показывать, чтобы он что-то понял. Ну а как покажешь «Мойдодыр», «Доктор Айболит», «Приключения Гулливера», я не говорю уж о более поздних «Алгебре» и «Евгении Онегине»! И это несмотря на то, что все тексты ДрОча запоминал с ходу, прочитав или взглянув лишь один раз. Даже кино он запоминал как последовательность движущихся картинок без всякого понимания, почему все вокруг смеются над Бармалеем и лилипутами.
Стоит ли говорить, что ДрОча не умел смеяться, плакал только от боли, ему было неведомо даже чувство обиды и тоски. Он был обделён многими человеческими чувствами, да и был ли он человек. К тем годам, когда ДрОча закончил школу, он производил скорее не отталкивающее, не пугающее впечатление, а ощущение непонятности, что он за существо. Фигура нескладная, к короткому туловищу словно приставлены большая голова и длинные костлявые ноги. Чёрные короткие слегка кудрявые волосы контрастировали с белёсыми бровями и ресницами, под слюнявым ртом еле пробивалось десятка три белёсых же волосков. Уши странной формы, без мочек, похожие на надкушенные пельмени. И взгляд, который вроде бы и смотрел на тебя, и не видел, потому что глаза, как только ты ловил их, отводились в сторону и останавливались неподвижно на какой-нибудь другой точке твоей одежды или предмета рядом с тобой.
В школу он пошёл как все, с семи лет. Но учиться толком так и не начал. В те времена набор учебников для всех классов был стабилен, и почти в каждом доме оставались книги от родителей, либо от соседей. ДрОча быстро прочитал все учебники вплоть до десятого класса, всё написанное там запомнил как фотоаппарат, и ходил в школу лишь для проформы. Когда его спрашивали, он шпарил содержание параграфа как автомат, но задач, примеров решений которых не было в учебнике, решить был не в состоянии. Учителя, завидуя его памяти, отчаялись научить ДрОчу чему-нибудь. Отец, на сына давно махнувший рукой, добился в гороно, чтобы ему дали закончить школу без экзаменов, и ДрОча в своё время получил справку об окончании средней школы, естественно, с одними тройками. Помог при этом, как ни странно, горвоенкомат, когда выдал ему вместо приписного свидетельства «белый» военный билет не годного к воинской службе, а врачи, обследовавшие его, рекомендовали не вмешиваться в «процесс странного развития организма». Лечить ДрОчу везде отказались, так как лечить было не от чего, а для психиатров его состояние было такой же загадкой, как возникновение жизни на Земле.
Своё прозвище он получил в школе из-за своей своей фамилии, да в том возрасте ему и не придавали того обидного смысла, который оно получило в более старшем возрасте. Правда, кличка скоро так приклеилась к нему, что значила только то, что значила – ДрОчу.
С детства он любил гулять. Сначала с отцом, держа его за руку, потом просто идя рядом походкой, не похожей ни на какие другие. Лет с десяти он гулял по городу уже один, заходя в немыслимые закоулки и трущобы. Издалека завидев ДрОчу, почти бегущего с наклонённой вперёд большой головой, размахивающего нескладно длинными руками, со взглядом светло-серых глаз, как будто шарящим по предметам, земле, животным и людям навстречу, многие свистели, гыкали или шлёпали себя ладонью по лбу, поднимая локоть кверху. Со временем и горожане привыкли к его фигуре, внезапно появляющейся вдалеке и исчезающей так же неожиданно. ДрОча часто вдруг менял направление, подчиняясь самому ему неведомой силе.
Когда он не гулял, а гулял он в любую погоду, ДрОча сидел у себя в комнате на стуле, уставившись в пространство перед собой, раскачивался взад-вперёд и что-то мычал. Постаревший отец (мать уже умерла) заглядывал к сыну, спрашивал что-нибудь и, не получив ответа, виновато уходил к себе. Жили они на две пенсии – отца и сына, инвалидную.
С какого-то времени ДрОча стал беспокойным. Что-то происходило с ним по ночам, и он не понимал что. Словно в калейдоскопе, по ночам в его сознании происходил непостижимый для него процесс постоянной смены движущихся картинок, похожих на те, которые он видел в кино. Так как его странный мозг запоминал всё, что попадало в поле зрения его органов чувств, то ДрОча понимал, что в этих калейдоскопических картинках отображался мир и населяющие его существа. Но как этот мир был сопоставим с мозаикой того, что сменялось в его сознании по ночам, этого ДрОча постичь не мог.
И когда он вспоминал, что происходило в его голове ночью (а он понимал, что это происходит в его голове), то не мог найти своё место и в окружающем мире, и в ночном мире своего мозга. Ведь все ночные картинки были для него бессмысленны, потому что в них не было главного, что сразу находил обычный человек – не было самого ДрОчи, как героя этих картинок, героя или действующего лица. Наяву, глядя в зеркало, он воспринимал своё отражение как внешний объект мира, не имеющий к нему совершенно никакого отношения.
Так всё продолжалось бы бесконечно долго, если бы в жизнь этой двухкомнатной квартиры на пятом этаже не вошла болезнь. С какого-то времени ДрОча начал слабеть, его прогулки становились всё короче, он уже не сидел, раскачиваясь, на стуле, а лежал на кровати, уставившись в потолок бессмысленным взглядом, и с мычанием поднимал и опускал длинные руки. Отец обратился к врачам, и они вынесли страшный вердикт: лейкемия. Злокачественная форма её обрекала ДрОчу на скорую смерть, Сам он, конечно, этого постичь не мог.
Отец поставил в комнату сына радиоприёмник. Чтобы сознание ДрОчи не переполнялось потоком содержательной информации о политике, спорте и тому подобных бесполезных вещах, он настроил приёмник на третью программу Москвы, которая в те времена в основном передавала классическую музыку.
ДрОча был равнодушен к любой музыке. Очевидно, его мозг не мог расчленить временной непрерывный поток звуков на какие-то дискретные зрительные или речевые образы, поэтому он ничего из слышанного не запоминал, а как можно полюбить музыку, не ожидая каждое мгновение знакомого оборота мелодии, любимой последовательности гармоний или заключительных тактов коды. Произведения же со словами – песни, романсы, оперы – уповали на отклик у человека тех чувств, которые ДрОче были незнакомы.
Но музыка звучала, умирающий ДрОча мычал, поднимались и опускались его руки, количество красных телец в крови катастрофически уменьшалось, и долгие осенние ночи в соседней комнате тяжко вздыхал старик-отец. Кончалась и его жизнь, и не было надежды на новую…
Что-то произошло в мире в тот день. Среди позднего слякотного ненастья, когда то и дело выпадавший снег таял, мешаясь с городской грязью, вдруг очистилось небо, засияло невысокое солнце, и берёзовая роща вдалеке за окном встала как рождественский пирог с чистыми тонкими белыми свечками. ДрОча вдруг почувствовал необычный прилив сил, что-то подвигнулось внутри его существа: он услышал музыку. Он не знал, что это, что происходит, но женский голос пел только для него, и ничего не было в мире кроме ДрОчи и этой колыбельной женщины с солнечным именем. Он ощутил слёзы на щеках, и очень удивился им, потому что ему не было больно. ДрОча чувствовал себя как высохшее дерево с сухими корнями в сухом песке, и вдруг в эти корни неведомо откуда стала поступать живительная влага и какие-то токи заструились по ним, по стволу, к сухим веткам. Жизнь заполняла постепенно всё его сознание, и вот уже появились, набухли и лопнули почки и неведомые клейкие нежные листочки появились на ожившем дереве, и ДрОча уже рыдал, сотрясаясь и захлёбываясь половодьем отчаянных чувств, внезапно открывшихся ему. Он словно увидел себя со стороны, и постиг всю странность и нелепость своего существования доныне, и понял своё уже последнее одиночество и жалость кого-то вышнего к себе. Память его в мгновение вытащила и слепила мысль о Боге, о своей болезни, об ожидаемой так близко его судьбе.
Но не было отчаяния в его душе. Он рыдал, и он был счастлив. Душа его как-то сразу воспарила ввысь и ДрОча разом увидел, что хранила его память.
Все эти бессмысленные картинки, беспорядочно сваленные в кучу в его мозгу, выстроились в строгие и стройные миры. Всё, что замечал и отмечал его мозг, все эти люди, предметы, существа, оказывается, жили своей жизнью внутри ДрОчи, они вступали в человеческие отношения, они рождались, жили и умирали, любили и ненавидели. Это оказались не простые картинки, а кем-то созданные и ненаписанные рассказы, стихи, поэмы, повести и романы, полные человеческого смысла. И он, ДрОча, имел к ним самое близкое отношение, потому что это в его душе зажили эти создания, и это он, ДрОча, каким-то непостижимым образом был причастен к созданию архипелага этих миров.
ДрОча подошёл к окну, распахнул его, широко вздохнул всей грудью, тихо прошептал: – Это я, Господи! – и со счастливой улыбкой шагнул в раму синего плотного неба.