Жил-был Человек, и была у него в доме Дверь. Хорошая, добротная дубовая дверь морёного цвета, вся в завитушках и вензелях.
Однако, дубовых дверей полным-полно, а такая лишь одна в целом свете и была. Эта Дверь не терпела на себе никаких щеколд и замков, и понимала того Человека, как редкая собака понимает своего хозяина. Идёт, скажем, хозяин на службу, на прощание погладит ее ласково – до свидания, мол, до вечера. Дверь за ним и закроется. И весь день, пока хозяина нет, никакого чужака в дом не впустит. Придёт хозяин со службы, улыбнётся, помашет приветственно – добрый вечер, мол. Двери ему и откроется, как открывалась его деду и деду его деда.
Так и жили они без особых забот, пока не наступили злые времена. Нет, не то чтобы там война или смута. А так… индивидуально злые. Стал Человек приходить со службы мрачнее тучи, уже и рукой приветственно не махал, и не улыбался совсем. Буркнет что-то себе под нос и даже обувь у порога не вытрет. Утром тоже – молча уходит и не оглядывается.
Не то, чтобы Человек внезапно обозлился, скорее, заболел как будто. Все книги и вещи показались ему нелепыми, люди – глупыми и порочными, свой собственный дом – облезлым и неуютным. Но хуже и ненавистнее всех оказалась почему-то Дверь. А я Вам скажу почему! Потому что с ней надо было здороваться и прощаться, а еще потому, что она стала вдруг скрипеть. Ничего страшного не случилось – дверные петли требовали регулярной смазки, но Человек, заболев, откладывал это дело в долгий ящик. И чем сильнее он заболевал, тем дольше откладывал смазку и тем невыносимее становился для него дверной скрип.
Однажды слякотным вечером Человек почувствовал себя особенно плохо. Он плёлся домой по грязной стылой улице. В ботинках хлюпала вода, плащ и шляпа тоже промокли. Представ перед Дверью, он не нашёл в себе сил выдавить хоть какое-нибудь слово. Лишь привалился к косяку и молча толкнул Дверь мокрой ладонью. Дверь заскрипела. И тут Человека прорвало. Он наподдал дверь ногой так, что она хлопнула о стену, и заорал:
- Да провались ты пропадом! На кой чёрт мне эта старая дубовая дрянь в завитушках?!.
В ту же самую ночь Дверь ушла из дома. Утром Человек проснулся от холода и увидел, что по всему дому летают мокрые листья, влекомые северным ветром, несущимся в разъятый дверной проём.
С тех пор Человек не мог найти ни уюта, ни покоя. Дом без Двери стал совсем беззащитным. В него несколько раз забирались воры и вытащили всё мало-мальски ценное. По ночам в его комнатах бесшумно сновали совы и летучие мыши, а днём демоны ночи спали, вцепившись в уцелевшие люстры и гардины. Иногда на веранде ночевали волки, а в кабинете отдыхал Чёрный Кузьмич. И тогда Человек прятался в маленьком чулане на чердаке – единственном месте, где он чувствовал себя в относительной безопасности.
Иногда (чаще всего по ночам) в его дом заходили странные люди. Они разжигали его очаг, ели его хлеб и пили вино из его погреба. Человек не понимал ни слова из того, что они говорили. Он вынужден был прислуживать им как трактирщик, опасаясь за свою жизнь и за сохранность каменных стен, которые уже всё реже и реже воспринимались как дом.
Ни один столяр в округе не смог сделать замену пропавшей Двери, поскольку ни одна из новых дверей не закрывала проёма или не могла долго удержаться в нём.
Долго ли коротко ли Человек решал, но однажды всё же решил выйти на поиск пропавшей двери. И пошёл.
Во время своих странствий он видел множество дверей. Некоторые из них украшали парадные подъезды богатых особняков, другие лепились к жалким лачугам. На каждой из них были свои завитушки и свои вензеля, свои защёлки и свои замки. И ни одна из них не отзывалась на его прикосновение и не отвечала на его слова.
Его волосы стали совсем седыми. Долго, очень долго он ходил, но нигде не мог найти то, ради чего покинул свой дом.
Однажды июльским вечером человек добрёл до реки. И там, среди вётел и подмаренника, задремал ненадолго. А проснувшись понял следующее: даже если он найдёт свою Дверь и уговорит её вернуться, то едва ли сможет отыскать дорогу домой – много, очень много лет прошло…
Человек прислонился спиной к ветле, прикрыл глаза и тихо запел Вечернюю Песню о Доме, которую слышал еще от своего деда. Странная песня – в ней и слов-то никаких нет, только мелодия.
Вдруг камыш справа зашелестел, и вкрадчиво захлюпала вода меж его стеблей. Человек, испугавшись, вскочил на ноги и тут только увидел, что неподалёку от того места, где он сидел, волнами прибило к берегу плот. Славный плот – добротный и удобный – как раз то, что нужно усталому путнику.
Человек выломал шест покрепче, вспрыгнул на плот и отчалил. Вскоре плот вынесло на самую стрежень, и он заскользил мимо пойменных лугов и сосновых грив, мимо крутых косогоров и деревушек под ними. Человек сидел на плоту, водил бездумно пальцем по завитушкам и вензелям, трогал переплетение дубовых листьев с виноградными гроздьями и тяжёлыми колосьями. И пел Вечернюю Песню.
- Плюх-плюх, - отзывалась вода где-то внизу и сбоку.
- Скрип-скрип, - отвечали старые доски.
- Плюх-плюх…
- Скрип-скрип…