Я возвращалась из командировки в переполненном плацкартном вагоне ночного проходящего поезда. В нем было шумно и грязно. Подслеповатые лампочки неровно кидали на пол пучки своего чахоточного света. Характерный запах железной дороги плотно висел меж полок. Уснуть нереально. Ни почитать, ни посмотреть в окно. От нечего делать, я оглянулась по сторонам.
Напротив сидела молодая женщина. По ее щеками текли слезы…
***
Однажды в тоскливую минуту одиночества, когда жизнь кажется особенно мерзкой, а судьба обманной, учительница начальных классов, Ольга Васильевна Польщикова, поместила свою анкету на первом, случайно попавшемся ей на глаза сайте знакомств. Поместила от отчаяния… И забыла о ней, не дождавшись чудесного обретения родственной души, на которое так жадно тогда уповала. Ждать было нечего. Кому она нужна, разведенка с двумя детьми.
Ольга давным-давно мысленно поставила в конце предложения о своей личной жизни отчетливую жирную точку, точно такую же, какую рисовала обычно на старой облупившейся доске во время уроков.
Жизнь периодически наполняла ее паруса новыми ветрами.
Но незримые космические стрелки, подчиняясь каким-то своим неведомым траекториям, зачем-то совместили далекие картинки ее прошлых желаний с настоящим моментом жизни. И в ее почтовый ящик попало странное письмо.
– Привет, это я. А кто ты? – писал он, прикрепив к сообщению чудесную фотографию речного берега, с купающимися в воде ивами и уютными маленькими домишками на пригорке.
– Я Оля. А ты кто? – спросила она, удивленно, но с симпатией, потому что уж очень хорош был речной бережок.
– Я Андрей. Живу в Москве. А ты?
Так завязалось это знакомство. Всю ночь они старательно раскладывали друг перед другом яркие лоскутки своих жизней, словно собирались сшить большое общее одеяло в технике пэчворк. А утром…
Утром Ольга Васильевна взяла билет на поезд и поехала в Москву. «Сумасшедшая», – сказала ей вослед мама. Но она и сама знала, что сумасшедшая, только ничего не могла с собой поделать. Какая-то мощная природная волна вытянула её из защитного кокона одиночества, словно созревшую к полету бабочку, которой, во что бы то ни стало, нужно было расправить крылья и взмыть в небо.
Андрей оказался художником.
Настоящим художником, зорким и немного рассеянным, будто пребывающим все время в своем внутреннем измерении, куда никому нет доступа. На поверхности кипела мощная энергия его ершистой самодостаточности, даже самоуверенности. Но в глазах угадывалась растерянность и внутренняя неприкаянность.
Его мастерская из двух комнат, заставленная картинами и старинными вещами, казалась Ольге будуаром сказочного замка или лавкой древностей. Тяжелые портьеры на высоких окнах, резные подсвечники на литом кривоногом столике у окна. Приглушенный сумрак параллельного мира, насквозь пропитанного особым, волнующим запахом новорожденного искусства.
Андрей жил один. Прямо тут, в мастерской.
Его семья распалась. И все, с ней связанное, еще осязаемо саднило и кровоточило, будто висело в воздухе…
Словно сердясь на то, что Ольга оказалась молодой красивой женщиной, способной возбуждать желания, он нарочно не касался личных вопросов.
Зато много и горячо говорил о политике, о судьбе России, о том, как на его глазах вымирает русская деревня, и вообще погибает страна.
Вызывая Ольгу на спор, он тут же взрывался и торопился ее перекричать и заставить замолчать. И говорил уже не столько о России, сколько о бесконечном одиночестве каждого человеческого существа вообще. Но теперь ему казалось, что это похоже на жалобу. И он раздражался еще больше.
Ольга по большей части молчала и не углублялась в смысл горячечных реминисценций, но словно считывала с диска его внутренней боли штрихи разочарований и обид, накопившиеся в душе художника от бессилия что-либо изменить в этом безумном мире. И чувствовала, как ее сердце временами вздрагивает и останавливается в такт с его взволнованными речами, и не трогается с места, пока он не переведет дыхание и не начнет новую мысль.
Вернувшись домой, наполненная смутными, тревожными впечатлениями и надеждами, Ольга пыталась писать Андрею. Но он почему-то замолчал.
«Наверное, я ему не понравилась, не произвела впечатления, чего было ожидать…», – подумала она и вывела привычную точку в конце «очередной случайной истории».
Но поторопилась. Месяца через три Андрей вдруг объявился и предложил Ольге написать о нем книгу. Сумасшедший художник. Нашел писательницу.
Уже лет двадцать Ольга Васильевна Польщикова вообще не писала книг. Но хотела, что греха таить.
Иногда она публиковала небольшие статейки и рассказы в женских журналах. И давно, еще в детстве, начала роман о любви, бесконечный и нудный, как долгая дорога... Но разве это серьезно?
Ее доморощенный роман вот уже четверть века пылится на антресолях, но все никак не вырисовывается в главных сюжетных линиях. А статьи банальны и стереотипны, словно причесаны под незамысловатые запросы средней женской аудитории.
Андрею нужна была небольшая, но специфическая и очень важная для него книга.
Своего рода презентация в тонком литературном исполнении. Якорёк, позволяющий удержаться на плаву в разливанном море талантов.
Можно сказать ему повезло. Книгу включили в план крупного издательства, а это случается не часто и не со всеми. Чтоб не упустить возможность, к январю нужно было сдать готовый текст. И не было времени на размышления.
Так началась работа.
По замыслу повествование должно был сопровождать репродукции лучших его картин и представлять собой небольшие поэтические новеллы о судьбе русского художника-деревенщика, рисующего в строгой реалистической манере. Текст собственно был вторичен, главное – картины.
Согласившись попробовать, Ольга погрузилась в мир искусства и воспоминаний о детстве, юности и творческом пути московского художника. Дилетант в живописи, учительница младших классов с трудом пробиралась через дебри профессиональных терминов, которыми пестрила торопливая речь Андрея, и пыталась найти логику в густом лесу его ветвистых разрозненных воспоминаний. На телефонные разговоры он потратил, наверное, целое состояние. Но к сроку книга была готова.
Видимо, текст устроил издательство. Тем более что других вариантов не было.
А еще через месяц Андрей попросил ее приехать, чтоб поправить последние ошибки и откорректировать стиль.
– Приезжай. Прочитаем ее вдвоем напоследок. Я соскучился по тебе, – взволнованно говорил он в трубку.
И Оля почувствовала, как напрягается пространство между ними в ожидании ее решения. Она, кажется, влюбилась в странного одинокого художника с бурным термоядерным характером. Поняла, как симпатичен ей весь его непричесанный облик. Его внутренняя энергия, одержимость, творческая дерзость. И как ноет ее сердце от желания сделать его счастливым.
Она тоже соскучилась, и теперь ей не просто хотелось увидеть его. Ей необходимо было вновь почувствовать то потрясающее состояние сопричастности, которое испытываешь к близкому по духу человеку, переписывая по нескольку раз самые сокровенные моменты его жизни.
Поезд тревожно стучал колесами, за окнами бежали зимние сумерки и огни городов. Ольга Васильевна Польщикова мчалась в Москву. К герою своей книги. И душа ее была полна волнительным томлением.
Каким она его найдет? Что скажет? Они расстались друзьями, без обещаний и обид, с полным пониманием того, что никогда между ними не будет ни любви, ни близости, потому что у каждого свой путь. И все же, почему так нежно ноет в груди струна, наполняя душу странной и удивительной музыкой внутренней боли.
После нескольких настойчивых звонков дверь мастерской, наконец, отворилась, и он молча впустил Ольгу внутрь. Она смутилась. Лицо его было бледным и недовольным. Похоже, художник вовсе ее не ждал и даже не собирался душить в объятьях. Влюбленной писательнице совсем не так хотелось бы встретиться со своим героем.
– Прости, я еще сплю. Вчера до четырех не мог уснуть. Все мысли какие-то дурацкие в голову лезли, – сказал он, хмурясь и приглашая пройти в комнату.
Эскизы в беспорядке лежали на разложенном диване. Картины, как и прежде, стояли рядами у стен.
Мир неспокойных туманных видений и фантазий на фоне беспорядочного быта одинокого художника. Как будто она была тут вчера. И вот вернулась. Только смотрит на все совершенно другими глазами. Все видится теперь в ином ракурсе. Как-то отчетливее и строже.
Напряжение первой минуты понемногу отпускало ее. Господи, как же они похожи, оба немного сумасшедшие. Рассеянные странники, наблюдающие жизнь...
Но отчего же так больно внутри?
Они никак не могли настроиться друг на друга, чувствуя свою неловкость и растерянность, пытались говорить о пустяках, потом он завел долгий спор о Боге, Библии, первом геноциде Моисея по отношению к евреям. Все эти умные разговоры, литературные и искусствоведческие отступления были, конечно, жутко интересны. Но Ольга понимала, что он просто пытается привыкнуть к ней, успокоиться, защититься от той опасной открытости, которая теперь стала ей доступна. Трудно описать это состояние.
Сегодня он ждал покупателей. От того, что сегодня купят, зависело полгода жизни, с деньгами или без. И следующий виток творческого поиска. Вид у него был растерянный, взволнованный и совершенно непрезентабельный. Оторванная пуговица на рубашке, испачканные красками рукава теплой куртки, растрепанные волосы.
– Тебе нужно привести себя в порядок, чтоб твои покупатели подумали, что ты нормальный, ухоженный и богатый человек, который развлечения ради или из любви к искусству решил слегка заняться коммерцией. Давай я поглажу тебе рубашку. У тебя есть чистая.
Чистой – не оказалось. Впрочем, как и пуговицы. На нижней полке в шкафу, среди скомканной одежды удалось найти несколько мятых и использованных сорочек. Ольга попыталась привести их в порядок. Потом он отправил ее в магазин за продуктами, потому что не мог выйти из дома в ожидании гостей, и был голоден со вчерашнего вечера. Сердце ее сжалось от жалости. Она представила себе распорядок его жизни. Невольно прикинула, как должно быть тяжело ему жить одному, не приспособленному к одиночеству, рассеянному художнику.
Потом сварила картошки, постирала рубашки. Покупатели пришли, но ничего не взяли. Андрей выглядел подавленным. И невозможно было это скрыть.
А Ольга ничем не могла ему помочь. Через пару часов скорый поезд увезет ее в Киев, где у нее есть двое детей и больная мама, и одиночество, чем-то сродни его. И что-то изменить в этой ситуации не в силах никто из них.
Она чувствовала, как он устал от жизни, словно что-то надломилось внутри. Как яркие впечатления детства, когда-то умело и красочно разбрасываемые на холст, подернулись расплывчатым маревом разочарования, которое невозможно предотвратить.
– Найди мне молоденькую девочку. Я начну все сначала. Воспитаю ее по-своему, как родственную душу. Я хочу, чтоб она нарожала мне кучу детей. Я так люблю детей. Мои девчонки пошли в первый класс, – неожиданно сказал он.
И Ольга не знала, что ему ответить. Было обидно, оттого что он просит об этом именно ее.
– Жизнь нельзя начать сначала. Ее можно только продолжить. Молоденькая девочка должна тебя полюбить и почувствовать, иначе с ней все будет так же, как с бывшей женой. Тебе нужна не девочка. Тебе нужна любовь...
– Я приберегу ее для особого случая, – грустно сказал он и внимательно посмотрел на Ольгу.
– Каждый наш день – это особый случай, – тихо ответила она и отвернулась к окну.
Чтоб не думать о грустном, они начали читать книгу. То, ради чего она собственно и приехала. Работа потихоньку продвигалась. Когда пишешь о человеке, на основании телефонного разговора, можно наделать кучу ошибок. За чтением расслабились, увлеклись, разговорились, словно отодвинулись от напряженности первого момента встречи.
В мастерской было холодно. Андрей то и дело хватался за бок, потом намазал его одеколоном, чтоб не болел. «Просквозило», – словно оправдываясь, сказал он. Казалось, художник тщетно пытается согреться, поймать то теплое ощущение счастья, которое витало над монитором, когда Ольга читала о его детстве. Он сидел, прислонившись спиною к спинке дивана, потом заходил по комнате, открыл окно, опять присел... Вдруг вскочил, схватил картину, стоявшую у стены, кисть, бросился из спальни, где они сидели, в мастерскую и начал править облака, они показались ему очень яркими. Мягкими мазками он накладывал краску и поворачивал голову на ее голос, прислушиваясь к чтению.
Ольге надоело кричать из соседней комнаты, и она вошла в мастерскую, где в беспорядке у стен стояли полотна, приготовленные для просмотра. И остолбенела...
Как она раньше ее не заметила. На этюднике стояла удивительная картина. Андрей что-то говорил, объясняя, как накладывать мазок, чтоб небо получалось живым. Но она не слушала. Завороженная и покоренная прекрасным кусочком счастья, пойманным на холсте.
Зимние сумерки на полотне едва коснулись своим розовым дыханием заснеженных далей, серых теней у плетня, домиков, сугробов – маленького кусочка жизни зимней русской деревни. В огороде на покосившемся шесте чучело, наряженное в тулуп, с блестящим жестяным ведром вместо головы, отражающим скупые лучи невидимого солнца. Тут же у плетня мальчишка, мечтательно смотрящий вдаль, в таком же тулупчике. Кажется, ничего особенного. Но нет… Вся картина, кажется, пронизана волшебным розовым сиянием. Словно художник случайно поймал это удивительное состояние перехода природы из одного состояния в другое. Едва уловимый миг соединения дня и ночи. То ли вечер, то ли утро. Поди, разберись. Но как здорово! Как пленительна каждая деталь, тронутая светом теплого розового солнца.
– Мне тоже нравится. «Испуганное пугало» называется, – тихо сказал он. И подошел поближе. Ольга погладила его по голове и прильнула к нему щекой.
– Это так красиво, – прошептала она и почувствовала, как рванулась к ней его нежная волна желания, едва сдерживаемого и страстного. Желания любить и быть любимым. И войти, и принять этот миг соединения душ, как самый сладкий момент жизни. « Каждый миг нашей жизни – особенный», – промелькнуло в ее голове.
К чему думать о несбыточном. Она была счастлива. И безмерно ему благодарна, за то, что он позволил ей прикоснуться к своей душе.
Художник вымирающей русской деревни, белобрысый вихрастый мальчишка с широко раскрытыми глазами. Оля полюбила его мысли и его картины, его мечты и боль о невозможной гармонии жизни, его страсть к труду и горячее желание писать. И почувствовала каким-то самым тонким краешком души, как много в его сердце любви к жизни, которую не утолить ничем, потому что она кровоточит, как этот теплый розовый вечер на лучшей его картине.
И ей до боли жаль его неустроенности и отсутствия рядом любимой женщины, которая согрела бы и накормила, и успокоила бы в тяжелые минуты душевного смятения.
Ах, если бы мы могли без спросу вмешиваться в небесные распорядки, устраивая жизнь только по велению своей души.
Тогда Ольга была бы рядом с ним. Кто знает, может быть, именно она – его половинка…
Через сорок минут Ольга Васильевна Польщикова уедет, и они не успеют исправить ошибки в последних главках маленькой книжицы о судьбе простого деревенского паренька, посмевшего стать московским художником. «Все равно, кроме нас, ее никто не станет читать», – сказал Андрей на прощанье.
Ну и что. Какая ей разница. Она писала ее для себя. И была счастлива.
***
Стук колес заглушает тихие женские слезы о жизни, о ее чудовищной несправедливости и том, что у каждого из нас свой путь... Странно, что железные дороги, соединяя нас, умеют так безжалостно разделять людей на города и веси, перечеркивая шпалы ровными линиями уже когда-то выбранных направлений.
Строго по расписанию завтра случится утро, и московский художник проснется, окрепшим и выспавшимся, потому что ему приснится розовый сон о лете и любви. Он забудет о боли в боку и волнении в сердце.
И учительница младших классов, выплакавшая передо мной за ночь всю свою горькую бабью долю, тоже утешится, потому что и в ее жизни наступит новое утро, напоенное светлой чистотой пережитого чувства.
Любовь не бывает напрасной.
Я знаю, когда-нибудь они обязательно встретятся на краю своих фантазий и доверчиво протянут друг другу руки, помогая соприкоснуться своим душам. Я это знаю, точно так же, как это знает она. И знает он. И это так же ясно, как встает солнце или дует ветер.
И так хорошо отчего-то смотреть на розовое зимнее утро, летящее за окном поезда…