Так холодно зимним утром на остановке...
Недоспав самые дорогие последние часы, рабочие зябко топчут отбитую землю, а мимо несутся, несутся автомобили... Их бока настолько зализаны полировкой, что некоторые из них смахивают на мыльницы или ёлочные игрушки. И режет насмешливо их свет тяжёлые веки полусонных пешеходов.
Подойдя первым, Денис Рудаков стоит под самым ветром на закаменевшем бугре клумбы и жестоко завидует, наблюдая мелькающие в глазах автомобили. "Вот стать бы начальником, – думает он, – и ездить на такой блестящей мыльнице, а не стоять со всеми. Там тепло и удобно, там — покой!" Или можно устроиться на работу в иностранную фирму, и там, будучи окружённым настоящими людьми из высших стран, просто чувствовать себя человеком.
Думается о начальнике участка. Удачлив начальник Синицын: у него и автомобиль, и три дачи в разных огородных товариществах, и вот эти-то дачи и не дают, по мнению рабочих, Синице никакого оправдания. Своим горбом знают люди, как тяжело заработать монету на собственную дачу, а дальше ещё и содержать со всем огородом, платой за воду. И все знают, что без воровства такие двухэтажные хоромы не отстроить. Но воровали сами и в рабочие дни им записывали постройку тех самых дач. Ворлив Синичка, а не докажешь. Некому. Воруют все.
Топчется Денис и хочется ему машину. Хочется ему видеомагнитофон и непременно он заработает на него. А потом, когда подрастёт и цель жизни переменится, купит вслед за машиной и дачу с огородом. А в доме будет полированная стенка, ковры чистой шерсти, дети-оболтусы и красавица жена. Всё будет впереди. А пока... пока он ученик сварщика и ждёт автобуса в промзону. Половина седьмого на часах.
Домашние Дениса брезгуют рабочими.
— Это люди, от которых можно ожидать самые непредсказуемые последствия! – поучительно твердит дядя. Он знает много нехороших случаев про них, потому что сам, прежде чем стать инженером, перебивался на стройках обыкновенным мастером.
Денис так не считает. Он уже познакомился кое с кем из своей бригады, и все они люди довольно неплохие, хотя и не без слабостей. Об этом он и рассказывает на семейном совете.
— Стройка, это дыра, ты понимаешь?! Там место зэкам и алкоголикам! – не выдерживает и кричит папа.
— Ничего-ничего, – успокаивает дядя, – утрясётся, пыль сойдёт. Будет наука. На стройке ему подмётки подобьют!
— У него же пальцы музыканта, он там их себе испортит и не сможет играть!
— Ну так уж и не сможет...
— Главное, чтобы до мордобоя не дошло... – объясняет дядя.
— Боже мой! – содрогается папа и выбегает из комнаты. Конечно, ему тяжело. Нервы. Сердце. Папа — музыкант, и всю свою жизнь только играл, где дают. Он прошёл рестораны и похороны, а сейчас учит музыке детей из хороших интеллигентных семей, где дома ходят в галстуках и по утрам пьют бразильский кофе. То, что сын предательским образом решил податься в простонародье, само осознание поступка папе невыносимо. Мама, как всегда, печально молчит и только внимательный взгляд её глаз так испытывает Дениса, словно он ещё ребёнок и не может за себя отвечать.
Папа возвращается, подкреплённый валидолом.
— У меня состояние дрожания, – взволновано говорит он присутствующим. И действительно, пальцы мелко дрожат. – Ну скажи ты мне, – обращается папа к сыну, – чем тебе плоха учёба в музыкальной школе? Ты же хорошо учишься, и будешь нужен людям!..
— Нет, папа, – рассудительно отвечает Денис, – Так нельзя. Если нет таланта, то нельзя протирать стулья консерватории и держаться за место только потому, что ты, мой отец, музыкант и научил играть меня.
— Да с чего ты взял, что у тебя нет таланта?! – изумляется папа. Волосы его, как на худой собаке, торчат клочьями и тоже выражают изумление. – Все находят, что ты одарённый юноша и-и-и... вообще...
— Вот этого, – показывает Денис на грудь, – вот этого нет, как у тебя, ты понимаешь? Я не человек идеи. Меня не волнует музыка и я не могу жить одной душой, как ты. Сам же видишь, в доме не вещи, а хлам, ещё с хрущёвских времён... А надо зарабатывать. Сейчас такое время!
— Да какое время?! – ходит папа вокруг стола, раздражённо встряхивая руками. – Всегда так было: начальник и работник, и ничего не меняется, а эти демократии, это всё видимость, фикция, дым!
— Какое? Да такое! У кого есть деньги, тот и человек! Папа, папа не спи!
— Ну вот чего, гладиаторы, – миротворит дядя, – не доводите до ссоры. Я старый человек и могу утверждать: молодо-зелено. Перемелется и мука будет. Никуда твоя музыка не уйдёт, Паша, – обращается он к папе, – будет он тебе ещё на фортепиано играть. Ну не лежит у парня душа к музыке, что ты пристал!
— Нет, я просто хочу знать, – кипятится папа, что ему вредно, – зачем тебе далась эта стройка, а? Ну скажи мне толком!
Даже если бы Денис объяснял целый день, папа не поймёт, они слишком разные люди. То, что он так просто уже не раз объяснял, не усваивается родительским умом и только время разберёт их неоконченный спор.
Огибая колючую изгородь дикого шиповника, подходит враг. Хотя и в одной организации, но работают они по разным местам, и Денис его почти никогда не видит на стройобъекте. Но Денис не знает диковинного правила, заведённого в этой среде: здороваться без различия с каждым встречным-поперечным, и в этом незнании их быта главная промашка его.
— Эй, ты, ублюдок, долго я тут с тобой буду сам здороваться?! Стоит, как обмороженный!..
— Ну, привет.
Денис видит скуластое, плотно сбитое лицо, всю его рослую фигуру. Если кто-либо не пожмёт ему руку первым, он чувствует себя оскорблённым. Он чувствует в Денисе культуру воспитания и знает, что тот не ответит грубостью. Знание чужого превосходства беспричинно злобит пролетария и быть возле, не издеваясь, он не может. Его бесит плохонькая одежда мальчишки в сравнении с своею, новой и модной, которую, вызывающе гордясь, носит пролетарий на себе в нечистоте общественного транспорта и закутках рабочих бытовок. Казалось, он достиг высот холёности, вышколив себя, но и затем всегда находятся такие неприметные мальчишки, и они чем-то на голову выше в своём молчании и кротости. И сколько бы ни старался пролетарий одеть одежду почище и тщательно заучивать умные слова, он остаётся всё там же и на голову ниже этого жалкого домашнего мальчишки...
Врага не было почти два месяца и Денис чувствует, как затекают кисельным студнем руки и ноги, и он не в силах изобразить фальшивое оживление по поводу встречи. Несколько скованных шажков и рукопожатие... Вроде бы всё позади на сегодня, но Денис слышит высокомерное:
— Что ты в глаза не смотришь, когда здороваешься? Как будто всех нас презираешь!
Зоркий враг угадал. Вызвав своей ненавистью Дениса на поединок, самого большего, чего он смог достичь, было глубокое презрение уравновешенного в чувствах человека.
Тогда Денис отмолчался. А на следующее утро стычка с врагом повторилась. Тот уже стоял самым первым на краю клумбы, когда Денис, собравшись с духом, твёрдо приближался. С устрашающим звуком, недруг резко поворачивается и делает видимость удара в живот. Есть такая шутка. Денис поджимается от встречного кулака.
— Ну ты даёшь, брат! – вынужденно посмеялся он, благодарно изобразив восхищение великолепной игрой остроумия. И пожал эту руку.
— Кто даёт? А? – брюзжа, насторожился мужчина.
— Ну... ты, – пробормотал Денис. Сказать по-простому не вышло.
— Я? Это ты там кому-то даёшь... А ко мне не так обращайся, понял? Иначе я тебе... – ( он цинично выругался) – а во второй раз — получишь...
За всё время такого знакомства Денис впервые прямо посмотрел ему в лицо. В коричневые, под цвет кожаной куртки, прищуренные глазки. Губы надменно поджаты, точно он копит слюну перед плевком. Мужественное и глупое лицо.
— Ты думай, что мне говоришь! – понял? – закончил на том учёбу рабочий.
Денис молча кивнул и непреклонно подумал: "А всё-таки лебезить я перед тобой не буду! Хватит с тебя и холодной вежливости." Собирается народ на остановку и Денис здоровается и заговаривает с знакомыми. Обида уязвлённой души унимается, её стирает дружеский облик людей.
Жирномясый и душный мирок чинолюбия ждёт своих жертв. Денис, не поддайся!
1999 г. 30 января.