Марфа была так хороша собой, что с нее решили писать Богородицу. Прямо в Ростове-на-Дону. И сочинили икону «Неопалимая Купина», где наша Марфинька предстала в красном платье — во время писания иконы ей в храме, где делали с нее наблоски, выдали шитый золотом старый бордовый цыганский платок с кистями, — и в окружении Ангелов и Архангелов. С тех пор Марфа — а это были восьмидесятые годы, конец брежневщины, — уверовала не то чтобы свято, но молилась по утрам и вечерам каждый день и читала «Богородичное правило»: десять раз «Богородице Дево, радуйся», один раз «Отче наш» и один раз «Милосердия двери отверзи нам». Так — пятнадцать раз, и не раз в час, как по-писанному, а по полтора часа подряд или два раза в день по сорок-сорок пять минут.
Прошло время, в конце восьмидесятых продолжилась перестройка. Марфа закончила школу и поступила в Ростовский государственный университет на филологический. Она любила стихи, прошла по конкурсу, ездила на практику собирать воспоминания о Шолохове — пресловутом авторе «Тихого Дона», гордости всего ростов-донского народца. Говорили уже, что лауреат Государственной и Нобелевской премии что-то, мол, у кого-то украл, но Марфуша этому не верила и старалась даже в курсовых работах, никогда так и не изданных, опровергнуть клеветников. Но перестройке что? Ей хоть бы что, она катит своим чередом. Но Богородичное правило не забыто – Марфа хотя и урезала вечерние молитвы до правила Серафима Саровского для мирян — о! он в Ростове-на-Дону после канонизации в 1991 году стал теперь очень почитаемым святым! — но сто-сто пятьдесят раз в день призывала и славила Пресвятую Богородицу. А акафист Неопалимой Купине читать почему-то стеснялась. В Софрино с ростовской иконы были сделаны маленькие списки, и Марфино лицо в цыганском платке появилось даже в Москве и вошло в церковную историю русского народа.
В 1992 году Марфа переехала в Москву, в Дом аспиранта и стажера, сокращенно — ДАС, так как стала аспиранткой. Написав диплом по Шолохову, она, сдав экзамены, с этим дипломом поступила в московскую аспирантуру при МГУ.
Отец ее, Николай Федорович, привез завхозу ДАСа большой, килограммов на тридцать, кусок шоколада с ростовской шоколадной фабрики, и Марфиньку поселили в большую общежицкую комнату с тремя кроватями поначалу одну. Правда, где-то заело, когда через две недели к ней подселили сибирскую девочку Машку, всю зиму ходившую в страшненькой вельветовой синей куртешке, самовязанной водолазке из черной смесовой нитки и в кепчонке набекрень под синим капюшоном. Машка приехала только на три месяца и была стажером в Институте социологии РАН.
В общежитии всегда дурно пахло. В нем жило много вьетнамцев, приехавших по обмену, и они, за скудостью средств, постоянно жарили селедку, то ли сырую, то ли соленую, не разбери поймешь что.
Вот и завязка. Машка уехала, к Марфе никого не подселили, и она сдала свою большую комнату вьетнамцам под склад: приезжие активно начали торговать дубленками, джинсами и куртками, а также блестящей кожей — сумками, ремнями и низкого качества плащами. Но в нищей рыночной Москве 1993 года и это годилось, и это шло.
Однажды Марфа возвращалась в полученную взамен своей «трешки» от вьетнамцев убогую комнатушку в 5,5 квадратов на пятом этаже того же ДАСа, когда ей вдруг послышалось, точнее, в ее курчавой богородицыной головке отпечаталось слово «Казнь». Откуда пришло? Куда делось? Однако ей стало страшно и как-то не по себе.
К тому времени она уже молилась редко. Но тут всплыла ее детская вера, и мысли сами по себе сложились в молитву: Марфа позвала Богоматерь. В тот же момент ее осветил луч фонарика.
— Ах ты, вьетнамская давалка! Деньги давай.
Марфа стояла одна, в темном коридоре никого не было. У двери ее комнаты развязно покачивался силуэт в черной кожаной курточке и черной шапочке. Рука у него была почему-то в кармане.
Марфа, только что получившая от иностранных торговцев свои 300… рублей «погонных», достала кошелек и быстро и не суетясь протянула вору. Вор тихо что-то то сказал, взял мошну, когда-то принадлежавшую Марфиному отцу, Николаю Федоровичу, и вдруг молодая женщина увидела яркую вспышку света и склонившееся над ней лицо настоящей Богородицы, с горбатым, а не курносеньким, как у самой Марфы, носом. Падая, она услышала звонкий девичий голос:
— Ой, убили девоньку-то!
Но Марфа выжила. Пуля прошла по шее навылет, так и не задев сонную артерию. Рубец от операции остался. Вор, убив двух вьетнамцев, был пойман. А Марфа, выписавшись из Склифа, бросила своего Шолохова, вьетнамцев, аспирантуру в Москве и уехала обратно в зеленый-перезеленый, тенистый-претенистый Ростов-на-Дону. Она работает бухгалтером и, по совместительству, домохозяйков с тремя маленькими детьми, и молится утром полностью, по вечерам читает краткое молитвенное правило Серафима Саровского для мирян и обязательно акафисты иконам Пресвятой Богородицы «Смоленская» (Одигитрия) и «Неопалимая Купина».
21 марта 2009 года