Это был какой-то восточный божок: непропорциональное большое надменное в своей покорности лицо, беспомощно приподнятые узкие плечи, напряженно сведенные на животе узловатые пальцы длинных рук.
В семье Софьи Борисовны Яблонской эта фигурка считалась чем-то вроде амулета. Когда-то ее привез из заграничного плавания дед и утверждал, что она спасла ему жизнь.
Редкие из гостей не обращали вникания на божка. Даже Андреева Анна Донатовна, искусствовед, много лет собиравшая коллекцию малой скульптуры востока, заинтересовалась коричневой фигуркой.
- Забавная вещица, - очень одобрительно сказала она, поглаживая выпуклые плечи божка. - Вы бы не хотели ее продать?
- Нет, нет, - твердо и даже обиженно отклонила предложение Софья Борисовна.
- Ну, нет, так нет, - сказала гостья, еще раз ласково проведя пальцами по глубоко вырезанный векам полуприкрытых глаз, по складкам одежды, спадающим с плеча. И занявшись деловым разговором с мужем Софьи Борисовны, больше на божка уже не смотрела.
Гостью оставили ужинать. За столом всех смешила дочь Яблонских, четырехлетняя Таня. Она декламировала стихи о каких-то мартышках:
- А проказницы-мартышки Прыгают без пе-ре-сты-дыш-ки!
Рассуждали о том, почему ребенок выбирает более трудное слово, когда легче сказать: "без передышки". Андреева гладила Таню и рассказывала о своем сыне, который с детства решил стать моряком.
Проводив гостью, Яблонская еще рае тщательно вытерла замшей полированную фигурку божка.
Через год началась война. Муж Яблонской погиб в первые дни. Софья Борисовна с Таней оставались в Ленинграде. Зимой ослабшая девочка заболела. Она лежала странно-тихая, странно-сосредоточенная. Все, что еще чего-нибудь стоило в голодном Ленинграде, было продано, выменяно. Тогда Софья Борисовна вспомнила про божка. Слышала она, что к Андреевой приезжал раза два сын, командир эсминца. Может быть, он привозил какие-нибудь продукты. Идти к Андреевой было немыслимо далеко, и все-таки Яблонская решилась.
В квартире Андреевой оказалось неожиданно многолюдно - у нее жила семья эвакуированных из-под Нарвы. У маленькой железной печурки сидели несколько укутанных женщин. У всех были темные исхудавшие лица. Сама Андреева тоже была темная и очень постаревшая. Софья Борисовна сидела обессиленная, не раздеваясь, уже ни на что не надеясь, жалея, что потратила столько сил, чтобы добраться сюда. Все-таки она предложила божка.
- Какие теперь божки! - развела руками Андреева.
- Да, конечно, - согласилась Софья Борисовна и долго еще сидела, страшась вернуться домой с пустыми руками.
В передней она все же не выдержала. Клонясь куда-то к рукам Анны Донатовны, умоляла помочь - не ей, больному ребенку.
- Вы же видите - мы все едва живы, - глухо говорила Андреева.
Обе они устали от этой сцены и сели на какие-то стулья, и сидели, поникшие, молча.
Софья Борисовна была уже на лестнице, когда ее догнала, задыхаясь, Андреева, отдала ей кусок хлеба и несколько кусочков сахара.
Софья Борисовна расплакалась.
- Возьмите! - совала она в руки Андреевой божка.
- Но - зачем?
- Возьмите - он приносит счастье!
... Вскоре Яблонских эвакуировали.
Много лет спустя Софья Борисовна, вспоминая ту зиму, говорила своим знакомым:
- Я не суеверна. Но маленький божок так же, как когда-то деду, спас моей Танечке жизнь.
И Таня, молодая изящная женщина, прибавляла, улыбаясь:
- Я умирала, как маленькая святая! И как маленькой святой, жизнь мне спас божок!
Однажды кто-то из давних знакомых, не знавший этой историй, спросил:
- А помните, у вас была такая прекрасная вещь: маленький коричневый божок - не то японский или, может, китайский?
После того, как знакомые ушли, Таня сказала:
- В конце концов, мама, ты бы могла возвратить эту вещь обратно - разумеется, заплатив. Ты же сама говорила, у Андреевой большая коллекция – наверное, эта коллекция не пострадает от того, что на одного божка станет меньше.
- Что ты говоришь, Таня! - неуверенно сказала Софья Борисовна. - Это... нехорошо.
Но вскоре в квартиру купили новую мебель. К мебели заботливо подбирали шторы, эстампы. Трижды передвигали мебель. И каждый раз, оглядев поле своего творчества, Таня говорила, что нахватает только какой-нибудь редкой вещи:
- Ты бы могла попросить... объяснить Андреевой... заплатить... Б конце концов, он ведь был отдан буквально за кусок хлеба!
- Таниному мужу эти разговоры не нравились. Однако, чем больше он возражал, тем упрямее настаивала Таня на возвращении божка, уже в противовес мужу, уже потому, что он смел взглянуть на нее холодно, смел осудить ее, нарушив привычное обожание.
Наконец, Софья Борисовна согласилась сходить к Андреевой. Она только никак не могла сообразить, сколько удобно заплатить. Много не хотелось - они и так задолжали в связи с новой обстановкой. Ведь и действительно, отдан-то был божок буквально за кусок хлеба... Она вспомнила, как дорог тогда был каждый кусок, и, вздохнув, отобрала деньги новыми бумажками.
Яблонская давно не встречала Андрееву, лицо Андреевой оказалось темно - как в ту блокадную зиму - но это была уже настоящая старость, а может быть, и болезнь.
- Раздевайтесь, проходите, - сказала она.
- Да нет... Я, собственно, на минуту... с огромной просьбой... Вы извините... Поймите меня правильно... Бывают семейные реликвии... Память деда... Нам очень дорога память деда... Одним словом, если он вам не очень нужен, не согласитесь ли вы... вернуть, уступить... того божка... вы помните...
- Пройдите, - еще раз сказала Андреева, но тон ее стал суше.
В этом тоне Софье Борисовне почудилась презрительность, и это обидело ее и сняло чувство неловкости.
- Вы нас извините, - уже уверенным легким тоном сказала Яблонская, беря протянутого божка. - Мы никогда вас не забываем - вы спасли нам жизнь! Я бы никогда не осмелилась, но для вас, вероятно, это одна из вещей коллекции, а для нас - поймите! - семейная память...
- Не беспокойтесь, - уже теплее сказала Андреева.
- Вы не сердитесь?
- Нет, нет.
Яблонская замешкалась у дверей, не зная, как быть с деньгами. В передней она все же решилась:
- Вы извините, но мы бы не хотели... безвозмездно... лишать вас...
Бумажки, шурша и топорщась, никак не вкладывались в карман передника хозяйки. Андреева начала тяжело краснеть. Румянец расползался по ее лицу и шее неровно, склеротически красными с синим пятнами. Испугавшаяся Яблонская начала торопливо засовывать деньги обратно, в сумку. Несколько бумажек рассыпалось. Андреева сама их подобрала и сунула, не глядя на нее, Яблонской.
- Вы нас извините, - еще раз пробормотала Софья Борисовна.
- Ничего, ничего, - усмехнулась хозяйка. На лестнице Яблонская расплакалась. Дома она поссорилась с дочерью.
Но божок оказался очень кстати, очень в тон новой мебели, и постепенно все успокоились.