Весна отзвонила грустной капелью и застала меня в алжирской гостинице.
Подзагорев и отдохнув, я проснулся в то утро в тоскливом мрачном настроении - ещё вчера, немного перепил и меня накрыло это тяжёлое состояние внутренней ностальгии по российской распутице и тёплым денькам.
Принесли меню - кормят здесь отменно, но глянцевая, сложенная вдвое бумага, исчерчена арабской вязью, я с сожалением ткнул в короткое и недорогое блюдо, выделенное жирным шрифтом и подчёркнутое волнистой линией.
Закурив, я сидел на краешке белоснежной и пружинящей кровати, на которую кроме меня могло поместится ещё несколько человек, и ждал.
Скрипнула дверь, и ко мне подкатили невысокий столик с накрытым жестянкой блюдом.
Я заправил салфетку, пододвинул поближе столик и схватился за крышку.
Раскалённый металл впился в пальцы и я резко отбросил в сторону горячую полусферу.
На тарелке дымилось синеватое алжирское небо.
Удивлённо облизнувшись я жадно схватил вилку с ножиком и стал медленно по кусочкам изучать кулинарный изыск.
Пуховые серебристые облака, почти безвкусны и больше напоминали взбитые сливки без сахара.
Подцепляя свешивающиесяя с края тарелки кусочки я долго мусолил во рту воздушную вату.
Зато само небо, мясистое и тягучее, словно расплавленный сыр, солоноватое и ароматное уплетал с присущим голодному аппетитом и желанием.
Посолив и поперчив, я кусок за куском сжёвывал деликатес.
Добравшись до оранжевого пятна солнца я полоснул по нему ножом и оно растеклось, как яичный желток по остатку синевы.
Горячее и обжигающее оно окрашивало губы своим соком и таяло на глазах.
Насадив на вилку мягкий рисовый пончик, я собрал остатки и проглотив с чувством обмакнул уголки рта салфеткой.
На почти чёрном блюде зажигались фосфорические звёзды, а в центре красовалась матовая сырного цвета луна.
Откинувшись на подушку, я осознал, что сыт и уткнулся в дрёму.