Стасику исполнилось пятнадцать. Ясное дело, отмечать день рождения ему бы хотелось по другому, в кругу друзей, подруг. Но Оля, моя бывшая напарница по группе ясельных соплячков, решила сына в этот непростой для подростковой психики день придержать возле себя, привезти ко мне на дачу. По началу я думала, что это неверный ход, - будет парнишка бродить потерянный, улыбаться из вежливости и с тоской слушать бабий треп. Но чего-чего, а тоски в его глазах не было в помине. Часа через два общения поняла, что он мне порядком поднадоел и своими вопросами и тем, что лез во все уголки и кладовочки, на чердак и в сарайчик и везде находил что-то необычное для себя, вытаскивал и складывал на террасе. Заинтересовали его старые вещи, доставшиеся нам от прежних хозяев, - угольный утюг, коромысло, ухват для горшков, обыкновенный топор. Пока мы метались от мангала к столу, он по хозяйски все эти вещи попытался использовать, то воруя угли, то заливая двор водой, то мучаясь с топором, который не хотел вылезать из полена. Преходя к завершающей торжественной части достали из холодильника запотевший мгновенно графин с настойкой и уселись в тенечке под старой вишней. Стасику налили в стакан. Хотя он и шутил, говоря, что с родителями пить непедагогично. Стакан достался ему от старого набора, тонкий - тонкий, простого стекла и с гравировкой по краю. Стасик осторожно поднимал его на свет и боясь раздавить разглядывал рубиновые блики. Делал несколько глотков и опять разглядывал на просвет. Сладковатый трепкий вкус ему нравился, он причмокивал и не замечал, что говорит без умолку. Мы переглядывались с Олей, наблюдая за захмелевшим подростком. А он уже разошелся во всю, нахваливая настойку, говоря, что это вам не пиво из горла в подъезде, теплое и на быстрячка! Оля, поняв, что еще немного и он признается что курит, или того похлеще, - напичкала его шашлыком и выгнала из-за стола, предложив повалятся на раскладушке, где его и сморило на долгих полтора часа.
Такой он и остался в моей памяти, болтливый, смуглый, глуповато захмелевший. Засел сжатой пружинкой в груди и не отпустит теперь, - сама виновата. Это моя трусость, это мое малодушие. Тогда, узнав от знакомых, что Олиного сына привезли из Чечни, я не смогла пойти на похороны. Я не могла даже представить, как посмотрю Оле в глаза, чем себя оправдаю, ведь мой сын жив. И после, когда государство выдало ей вместо сына однокомнатную квартиру с гнилыми полами, опять знакомые собрались, что бы помочь с ремонтом. А я опять не пошла, я трусливо придумала вескую причину, чтобы только не встречаться с Олей. Уже прошло столько лет, но я до сих пор уверена, что еще не готова к этой встрече.
Каждый раз, поднимая стакан, я неосознанно делаю первый маленький глоток за Стасика. Со временем они у меня в сознании слились вместе, - вишневая настойка и парнишка. Наверно, моей совести так легче, представлять его живым, веселым и болтливым там, на верху.