Крест

               
               
Знать бы, други мои, где и на чём поймает нас коварный рок – многих напастей можно бы было избежать. Только сама  жизнь бы тогда утратила свою неповторимость, так сказать, остроту сюжета. Когда всё наперёд известно, то это уже не жизнь, а так – мыльная опера, вроде примитивных телесериалов: ни уму, ни сердцу – одна сплошная тягомотина. Жизнь тем удивительна и прекрасна, что хрупка она и быстротечна и настолько уязвима, что подчас даже ничтожный пустяк непоправимый урон причинить ей может.

  Как только началась неразбериха  с пенсиями, Пантелей Филимонович Дышлаков крепко призадумался: как бы ему ещё какой доход придумать, чтобы хоть концы с концами сводить, ибо на нашу власть надеяться – это всё равно, что поставить на коня, нарисованного на воротах ипподрома. А какой такой доход может найти восьмидесятилетний дед, пусть даже и богатырского телосложения от природы? Попробовал дворником – нет резона: и работа тяжёлая, и инструмента исправного нет, и народец наш, прямо скажем, далеко не чистоплюй, а иные представители его и вовсе (прости меня, Господи, наверное, нельзя так о людях говорить, для которых ты  образа и подобия своего не пожалел) – чистой воды свиньи. К тому же снег в тот год сыпал свыше всякой нормы. Стал тогда Пантелей Филимонович заниматься всякого рода шабашкой: кому фанеру на балкон прибить, кому замок врезать, но и это предприятие оказалось бесперспективным, ибо вся его клиентура состояла из таких же, как и он сам, мало имущих пенсионеров – народ хоть и хлебосольный, а нищий.

 Возвращается Пантелей Филимонович под вечер с такой шабашки: шапка на боку, шарф чуть ли не по земле волочится, пальто черное с седым «куркуливым» воротником нараспашку – и сыт, и пьян, и нос в табаке, только радости в душе нет, поскольку не несёт он своей старухе никакого гостинца. Любил  Пантелей Филимонович свою старуху, хотя и была она его полной противоположностью. Он – высокий, плечистый, с сильными узловатыми, как суки дуба, руками, говорят, в молодости двухпудовой гирей на спор по десятку раз крестное знамение творил, а супруга его наоборот, – маленькая, хрупкая, тихая и услужливая. Никогда супротив хозяина слова не скажет, нравится – нет ли, в лучшем случае промолчит. Пантелей Филимонович и сам сознавал, что пора ему с халтурами завязывать: и здоровье уже не то, и жену жалко – извелась она вся, на него глядя.

 Но и дома без дела он спокойно сидеть не мог, сказывалась многолетняя заводская привычка. Ещё радио даже  не заиграло, а ему уже не спится – лежит на кровати, выжидает чего-то. Вот грянул гимн – встаёт Пантелей Филимонович и потихоньку, чтобы не разбудить супругу пробирается на кухню: без аппетита завтракает, пьёт чай и курит, глядя на зачинающееся утро. 

Вскоре обратил свой взор Пантелей Филимонович на базар. А что? Нынче все торгуют – стало быть, есть с этого какая-то выгода. Сначала наладили они со старухой производство домашних тапочек. И славные такие тапочки получались – из натурального сукна, на кожаной подошве, прошитые просмоленной капроновой нитью. Может быть, не столь броские на вид, как китайский и турецкий ширпотреб, зато ноские и безвредные для здоровья. Но бизнес с тапочками не задался. Однако, Пантелей Филимонович успел пристраститься к базарной эпопее и взял себе моду каждый день на рынок таскаться. Прямо стих какой-то на него нашёл. Рассортирует с вечера по баночкам метчики, свёрла, плашки, шурупы, болты с гайками (а он такого добра себе с родного завода за пятьдесят лет работы полный гараж натаскал – и не зря как видно), сложит аккуратно в сумки эти плоды некогда греховного увлечения и ни свет, ни заря на Центральный рынок.

Стал дед на базаре своим человеком. Мороз жмёт, глаза от ветра слезятся, зато окружение самое пролетарское – сердечное, заботливое. Час прошёл завсегдаи деда толкают:
 – Эй, древний, будешь греться или дальше станешь в бородёнку кутаться?
 
А «согрев» на Руси один: и в жару, и в холод, и за упокой, и за здравие, и от всех недугов панацея и в цене умеренная, и на вкус не дюже противная, особенно на морозе. Выпил  Пантелей Филимонович, повеселел, разговорился с товарищами по бизнесу. Одно плохо – сам бизнес в стадии замерзания находится: болты с гайками между собой смерзлись из-за недостатка внимания со стороны покупателей.
 – Ну да ничего,  – думает  Пантелей Филимонович, – ещё пару раз «погреюсь» и поеду домой, может следующий базар задастся. И вдруг:          « Стой! Держи! Лови!» Прямо на деда гонят четыре милиционера здоровенного амбала и ещё какие-то штатские его от выхода отсекают. Ворюга, верно, какой или того хуже. Преследуемый через лотки прыгает, петляет как заяц, но прыти не сбавляет. Тут ему кто-то из толпы подножку подставил, тот – кувырк в дедов товар. Милиция тут как тут. Бока ему намяла, наручники надела и повела куда следует.

Принялся   Пантелей Филимонович своё добро из снега выколупывать, а гонец  между тем за водкой побежал. Тут и сыграла судьба с нашим героем коварную шутку: заметил Пантелей Филимонович рядом со своим ящиком, среди ржавых болтов, плашек и метчиков золотой крест лежит, массивный такой, вроде поповского, с цепочкой в палец толщиной. Переменился дед с лица. Был желтый, лимонного цвета, а стал, как таджикский гранат, что под самосвал попал – румянец даже уши залил. Хорошо базарная публика, увлечённая произошедшим событием, перемены в деде не заметила. Поднял  Пантелей Филимонович крест и незаметно в карман брюк положил, а в кармане дыра – скользнул внутри штанины благородный металл, ожёг ногу своим ледяным нутром, и упокоился в валенке. Всё вроде бы гладко прошло, хорошо и даже замечательно, но почувствовал вдруг Пантелей Филимонович в душе великую смуту, мозг хаотически заработал: «Как бы милиция не вернулась и не отобрала находку! Бандиты про крест прознают – со света сживут!» И радостно, и страшно, и тревожно. Тяпнул Пантелей Филимонович ещё стопку водки, потоптался с полчаса для отвода глаз на базаре и домой на всех парах.

 Дома они со старухой шторы занавесили и тут уже, как следует, рассмотрели находку. Вещь удивительная: нимб над головой распятого Спасителя мелкими бриллиантами украшен, в раны от гвоздей рубины вставлены, с тыльной стороны креста молитва: « Да воскреснет Бог, и расточатся врази Его…» Полошили крест на кухонные весы – без малого четыреста грамм вместе с цепочкой. Такой крест на шее носить – сгорбатишься раньше времени. Вот уж воистину неизвестно, где найдёшь, где потеряешь.

Но не принёс тот злополучный крест в семью Дышлаковых ни радости, ни благополучия, скорее наоборот: какой-то злобный дух проник вместе с ним в смиренное жилище пенсионеров, растворился в воздухе до поры, до времени, вынашивая в своей черной душе недобрые планы. Везде и во всём чувствовалось его присутствие. Знать не благословление Господне таил в себе золотой крест, а нечто совершенно противоположное ему. Страх перед милицией, перед бандитами, боязнь потерять, продешевить при продаже этой находки словно ядовитый невидимый газ стал день ото дня отравлять мирную жизнь Дышлаковых.

И куда только   Пантелей Филимонович крест не прятал: и в радио, и банку с вареньем, и зашивал в старое пальто – всё казалось ему местом ненадёжным, наглядным, рискованным, любому и каждому доступным. А тут ещё как на грех сомнения одолели: а может этот крест и не золотой вовсе, а так – бижутерия. Старуха золото по старинке на зуб пробовала – цепь грызла, наоставляла на ней зазубрин, как от напильника, говорит, что металл вроде податливый, похож на золото. Дед базар оставил, старуха гулять перестала ходить, спать стали рано ложиться. Только «Тропиканка» закончится, у Дышлаковых уже свет не горит, в квартире тьма египетская. Дед курит  впотьмах, а старуха ему на нервы действует всевозможными предположениями:
 – Ой, Понтя, зря ты этот  крест взял – дурная это примета. Моя мама завсегда наказывала – не поднимай никогда с земли ни креста, ни иконы. Вещует моё сердце –  приключится чего-нибудь.

 Пошлёт Пантелей Филимонович старуху куда подальше вместе с её мамой, выплюнет окурок и засмолит новый.

Наконец, решили они от креста избавиться, тем более что сыскался для этого и повод подходящий – приближался юбилей – золотая свадьба, а вырученных за крест денег с лихвой бы хватило и на застолье, и на новый телевизор.

Завернула крест старуха  в два носовых платка, зашпилила на десять булавок со всех сторон и повезла на оценку. И надо же такому случиться – прицепился к ней кондуктор в трамвае: давай билет и всё тут. Старухе бы, дуре,  купить билет и делу конец, а она принялась пенсионное удостоверение искать. Все карманы вывернула – пропала книжка. Разругалась старуха с кондуктором и пошла дальше пешком, благо уже почти доехала. Очередь к оценщику выстояла, глядь, а креста, как и не бывало, зато пенсионное удостоверение откуда-то появилось. Вернулась домой она уже под вечер: грязная, уставшая, глаза в одночасье ввалились, смотрит откуда-то из глубины черепа. Не стал Пантелей Филимонович её ни о чём расспрашивать и без того всё было ясно: нашёл – не радуйся, и потерял – не плачь.
  – Попомни, Понтя, меня – никому не будет через этот крест счастья, знать с недобрым словом его отлили. Вот и я через него слегла.

Дед молчит, хмурит косматые брови и отворачивается в сторону, чтобы старуха не заметила слезы, дрожащие на  седых усах.

Через три дня старуха уже лежала под святыми.

Схоронив старуху, Пантелей Филимонович впал в тихое помешательство: молчит, курит, а если и обмолвится словом, то ни к селу, ни к городу, как будто сам с собой разговаривает.

Вначале он, было, хотел поставить супруге памятник из мраморной крошки, и чтобы не было на нём никаких крестов, как упоминания о причине её смерти, но, подумав, не стал этого делать: какая радость от бетонной глыбы и тяжело, да и веет от неё казенщиной, а старушка у него была ласковая, домашняя. Крест кресту тоже рознь. Крест своей старухе  Пантелей Филимонович решил сделать сам – резной, дубовый. Несколько лет потребовалось Пантелею Филимоновичу для воплощения этой идеи в жизнь. Год только через друзей и знакомых, через лесоторговые базы подходящий материал искал, чтобы дубовый брус без сучков был, и узор распила соответствовал замыслу. Хлопотное это дело оказалось. До этого   Пантелей Филимонович на тульском оружейном заводе дорогие подарочные ружья инкрустировал. Говорят, имел верный глаз и руку твёрдую, но, опять же, там металл был, а здесь дерево, вроде бы как чего-то из живого ваяешь. Сложнее всего было трёхмерное распятье вырезать, чтобы и пропорцию сохранить и анатомических ляпов не наделать – это вам не ружейное ложе или приклад, работа масштабная. Разложит Пантелей Филимонович части креста на полу, а сам на стремянку влезет, сядет на платформе и смотрит часами задумчиво, стараясь угадать, как оно людям издалека глянется. Но с божьей помощью задалось распятье.

 Обжёг Пантелей Филимонович крест паяльной лампой, пролачил, у основания просмолил и залил в земле бетоном с расчетом на то, что его не станет, а крест ещё долго будет стоять и служить местом отдыха для беспечной птичьей братии, являясь символом желанного покоя опочившего под его сенью человека.

 1998 г.