- Ты замужем? – удивился Петухов уже дома, разглядывая ее паспорт и не веря своим глазам. – Ничего не понимаю, но ведь при поступлении в хоспис в документах значилось, что живых родственников у тебя нет, а теперь получается, что есть, к тому же, муж. Но тогда спрашивается, где же он? И почему за несколько месяцев, он так и не навестил тебя?
Анфиса теребила край шероховатой скатерки в мелкую дырочку, через нее был виден полированный стол. В комнате пахло деревом, смолой, сыростью и запустеньем. В оконных рамах, между стекол, лежала хлопьями ватами, усеянная блестками и пыльным серпантином. Напротив, возле зеркала, воткнута засохшая ветка березы, на плите в сенях, плевался и свистел чайник, узкая печка в самом темном углу комнаты, отделанная глиной и вымазанная белой краской, весело трещала, уже прогорали пухлые поленья, сквозь раскаленную дверцу, пробивался легкий дымок. Где то вверху гудела труба, скрипела ставня и хлопала от сильного ветра.
Анфиса пожала плечами и улыбнулась, несмотря на то, что воспоминания о собственной глупости и жестокости, еще причиняли ей сильную боль.
- Он ушел от меня пол года назад, не вынес моих истерик.
Она подняла взгляд и уперлась в растерянное лицо Петухова.
- Да-да, истерик Алексей Сергеевич. Перед вами типичная истеричка, невыносимая, отвратительная, отравившая отношения своим несносным характером и полным нежеланием меняться.
Она грустно усмехнулась:
- Однажды терпение Паши лопнуло, после очередной ссоры, он сказал, что в его душе что-то надломилось. Я тогда еще не понимала, по привычке надеялась, что он быстро отойдет, как это было раньше. Но в ту ночь, я перешагнула грань, я плакала, нет, точнее рыдала как умалишенная, дралась словно кошка, в бушевавших изнутри эмоциях, я готова была выцарапать ему глаза. Он связал меня, уселся сверху и стал сладким голосом, полным ненависти, говорить, что любит меня, называть ласковыми словами, которые я раньше так любила, спрашивал, почему я вся дрожу, наверное, потому что хочу его. Это было отвратительно. Но еще более отвратительной была я с распухшими глазами и гримасой сумасшедшей.
Паша говорил, что в крушении нашего брака виновата я целиком и полностью со своей склонностью раздувать из мухи слона. Он хотел взять неделю, чтобы подумать о наших отношениях, но я не смогла его отпустить. Во мне бился страх одиночества, всю жизнь преследовавшего меня, и ощущение, что назад я его не пущу. Я уже была на пределе и мне хватило бы этой недели, чтобы переломить все страхи и вернуться в жизнь, восстать, словно Феникс из пепла. Чувства оборвались бы окончательно, они и так болтались на волоске тонкой нитью. И я не смогла, страх в очередной раз победил. Но муж принял решение самостоятельно, однажды молча ушел, закрыв за собой дверь. Я звонила ему, но ни на один мой звонок, он не ответил…
Алексей ждал продолжения, но Анфиса молчала, подперев ладонью подбородок и смотрела не мигая в одну точку. Он не хотел знать, о чем она думала, итак слишком многое он выяснил всего то за пару дней. Ему было страшно слушать ее и видеть как угасает чужая молодая жизнь.
- В какой то момент я поняла, что мир не изменить, не возможно поменять и человека, который так же является частью этого мира. Самое страшное понимание для моего разума, ведь я всегда мечтала быть тем, кто его изменит. Это, наверное, стандартная ошибка любого, того, кто только учится жить и любить. Да?
Анфиска повернула лицо в сторону Петухова, за окном спускались сумерки, темные тени бродили по щекам врача, ставня больше не билась о стекла, в доме было тихо, лишь изредка постреливали дрова в печке. Не дождавшись ответа, Анфиса продолжила:
- Да, - это было сказано уверенно и четко, она отвернулась, чтобы Алексей не заметил слезы, готовые вот-вот сорваться из глаз. – И я не могла и не могу до сих пор смириться с мыслью, что мир существует в не зависимости от того буду я жить на этой земле или нет. Что я ничего не могу с ним поделать, что не сделаю его лучше, не смогу заставить человека любить и беречь это чувство. Что я могу, козявка, которая даже собственную болезнь не в силах побороть? Я настолько безвольна, что не в состоянии найти в себе силы отказаться от мысли, что я «избрана». Шутка ли? Червяк, возомнивший себя лебедем. Я ползаю по земле, никем не замеченная, а мечтаю о небе, чтобы меня видели, восхищались моей красотой и изяществом. Я влюблена в его синеву, и страшно от осознания, что единственный способ попасть на небо – это умереть!
Петухов молчал и думал о своем. В мыслях стоял образ жены, и легкий укол зависти кольнул его между лопаток. Он никогда не испытывал таких сильных чувств, о которых сейчас говорила Анфиса. Ему казалось – да и что греха таить – кажется сейчас, что он вообще не способен любить. Марина – девушка красивая, холодная как снежная королева, никогда не повышала голос и не вызывала учащенного сердцебиения. Он женился на ней в надежде, что она поможет ему скрасить одиночество, где-то даже облегчит его жизнь. Но не получилось, стало только хуже. Марина сквозила тенью по комнатам, готовила завтрак по утрам, разговаривала по телефону, выезжала на вызовы. Тоже хирург, как и Алексей, Марина жила исключительно работой. Холодная душа, холодный взгляд, холодные ноги и кончики пальцев, делали их секс похожим на обязаловку, ему казалось, что он спит с трупом. Он же мечтал хоть раз увидеть ее в гневе, сознательно провоцировал на эмоции, но ничего не помогало. В конечном итоге, промучившись пару лет, они тихо развелись, Петухов перешел работать в хоспис, Марина же осталась в прежней больнице при скорой помощи.
Каково же было удивление Алексея, когда спустя год, он ее встретил. Ранним летним утром, к нему неожиданно подлетела веселая, улыбающаяся блондинка, с ярко-синими глазами и стала трясти его за руку. Рядом в коляске растерянно хлопал ресницами златокудрый карапуз, походивший на купидона. Минут 5 Алексей ошарашено косился на Марину, не в силах поверить, что видит ее перед собой и какую… Она любила и была любима, он это скорее почувствовал, чем увидел, от нее веяло свежестью, весной, молодостью, счастьем, глаза блестели так же ярко, как обручальное кольцо с камнями на ее пальце. Марина походила на инопланетянку, смех звонкий, заразительный, тянущий собственные уголки губ в разные стороны, он едва удерживался, чтобы не обнять ее. Женщина, стоявшая перед ним, была его идеалом, о такой он грезил ночами, прикасаясь к холодному телу Марины. Сейчас, она вся горела, на щеках играл румянец. Петухов не смог больше бороться с завистью, захлестнувшую его с ног до головы, сердце сдавило, в солнечное сплетение било едкое, злорадное чувство, оно орало, громко, отдаваясь в голову: «Упустил! Не разглядел!» И сегодня, после слов Анфисы, его затрясло от злости как тогда. «Господи, я ХОЧУ любить! Почему им ты даешь испытать это счастье, а мне нет? Чем я провинился перед тобой, Боже? Чем ОНИ заслужили?»
Ночь упала на деревушку неожиданно, небо чернело, ни одной звезды, луну застилали плотные облака, Петухов не спал, ворочался. Уже вторую ночь его атаковала бессонница, он чувствовал усталость кожей, та билась тупой болью в висках, но спасительный сон не желал приходить. На соседней кровати спала Анфиса.
Алексей боялся темноты, по правде сказать, он знал, почему бодрствовал именно сегодня, да и отсутствие сна страшило не меньше. Днем он не испытывал дискомфорта, но как только на землю спустилась тьма, врач перестал себя контролировать.
Сегодня в нем жили 2 человека. Один – уверенный в себе, сильный, умеющий держать себя в руках, быть стойким несмотря ни на что, второй – ожил в далеком прошлом, в тот день, когда умер мальчик на операционном столе. Он слышал его по ночам, чувствовал, что в душе живет чудовище, скребется косматой лапой по ребрам и шипит в голове.
- Как же я проворонил? – горячо зашептал Петухов, уткнувшись в подушку.- Хитрый гад, подкрался незаметно.
Анфисе снились сны, Алексей же лишился сновидений несколько лет назад, зато он слышал голоса, а точнее один голос того самого чудовища. Душа его потухла, от нее остался свечной огарок и иногда ночами, он бродил по городу, мучимый бессонницей. В это время к нему не приставали даже местные хулиганы, что-то было отталкивающее во всей его фигуре, в посадке головы и холодном стеклянном взгляде. Это что-то отбивало всякую охоту приближаться, подходить ближе, чем на 100 метров. По утрам, после бдений, Петухову чудилось, что он зомби – настолько пустым казался разум - часто даже не помнил, где был и что делал. Сначала, его это пугало, он даже обращался к коллегам психиатрам, те дружески хлопали врача по плечу, но выписывали лишь успокоительное, в купе со снотворным и со временем, Алексей привык к ночным вылазкам.
- Почему мне так плохо? - в голове заворочались тяжелые мысли. - Зачем я здесь?
«Почему? Зачем?» - голос в мозгу ответил ворчливо. «Ты вечно задаешь глупые вопросы. Приехал и хорошо».
- Началось! - сердце сковал в лед, его трясло мелкой дрожью, на лбу выступили капельки пота. - Так не пойдет, мне нужно знать!
«А я сказал, не нужно! – эхом отдалось в ушах, там так звенело, что Алексей даже поморщился. «Успокойся, ты все правильно сделал. Утром отправитесь на прогулку. А теперь спи, ты мне еще понадобишься, да и я сегодня не настроен разговаривать. Завтра мы пойдем туда вместе».