Немца раздели, сняли испачканную кровью одежду. Сапоги пришлось резать ножом, одна нога была сильно раздроблена, так что торчала кость, сломано бедро. От боли парень то и дело терял сознание. На лице ранения были поверхностные осколочные, но не столь опасные. Раны обмыли, тёплой кипячёной водой с мылом, смазали зелёнкой, бедро прочно зафиксировали фанерной доской. Парня переодели в Лёшкину одежду, которую нашли, рубашка оказалась ему в пору.
Из всех врачей в деревне осталась только местная знахарка, бабка - травница, посоветовались с ней, она дала несколько мазей, которые велела прикладывать к ране, ещё и пару настоек дала, которыми велела отпаивать. Дед и сам кое-что знал из народных рецептов. Положили раненного на печку, чтобы отогрелся, там теплей, заодно его скрыть, чтоб в глаза не бросался. Первые три-четыре дня парень был почти всё время без сознания, иногда стонал, временами бредил, что-то говорил на своём непонятно. Ходили за ним, меняли повязки, не надеялись даже что выживет, настолько ему было плохо.
Через неделю стал приходить в себя, чаще находиться в сознании, лица стал узнавать. Пытались с ним заговорить, дед немного знал немецкий ( ещё с первой мировой), но тот всё молчал, но однажды наконец разговорился. На деда посмотрел.
- Тринкэн, (Пить), - попросил по-немецки. – Васэр зи мир (воды). Пожалуйста (битэ).
Подали ему воды.
- Надо узнать хоть, как хоть его зовут, - сказала Алевтина. А то до сих пор ничего не знаем.
- Дед, спроси как его зовут, - попросила Любаша. – Может, скажет?
- Ихь хайсе Тимофей, дед показал на себя, Ти - мо- фей, - Ви хайс ду? Намэ?
- Альберт.
- Альберт значит? Ладно, Альберт так Альберт! Ты по-русски хоть понимаешь немного? Рус ферштейн?
- Найн, нихьт. Сало, вотка, ма-ма.
- А говорит не понимаю! Фастэ мутер?
- Йа. Мутти… Во ихь?(Где я?)
- У нас в доме, ответил дед.
- Вас?
- Майне хаус, ферштейн?
- Йа.
- Ди байнэ тун мир ви (ноги болят). Майнэ байн, вас ист ист? (моя нога, что с ней?)
- Что он говорит? – спросила Люба деда.
- Не совсем понимаю. Кажется спросил как его ноги.
- Майнэ вундэ ист эс гэфэрлихь? (мои раны серьезны?)
- Ихь вайс нихьт.(Не знаю). Да-а… - дед развел руками.
- Он что по-русски совсем не понимает? – спросила Алевтина.
- Понимает, но кажется плохо.
- И что мы с ним делать будем?
- Ладно, придумаем что-нибудь, разберёмся. – Ответил дед. Если что я постараюсь помочь.
Прошло ещё какое-то время, Любаша с матерью и дедом ухаживали за Альбертом. Лицо его почти зажило, но остались два заметных, глубоких шрама. А вот ходить он по-прежнему не мог, даже на ноги не вставал. Хирурга в деревне не было, операцию сделать было некому и кости наверное не правильно срослись. Одним словом калека! Носить его приходилось на руках. Раз в три дня затапливали баню и носили его туда, мыли.
- Это молоко. Мо-ло-ко, - говорила Люба, показывая на чашку.
- Мо - ло - ко, - повторял Альберт.- Мильх!
- Эссон. Хабэн зи эссон.
- Есть он просит, - пояснял дед. - Тринкэн – значить пить. Васэр – вода по ихнему.
Люба часто с ним занималась, ей было интересно. Мало помалу парень со временем стал понимать по-русски, выучил некоторые слова, многие фразы: «Хочу есть», « в туалет», «спасибо», «пожалуйста»… Отошёл, стал иногда улыбаться.
Понемногу к парню привыкли, Любаша относилась к нему как к брату, а Алевтине он заменил потерянного сына. Матери стало немного легче, поскольку забота об Альберте заполнила ту пустоту, которая была в её сердце, сгладила боль от потери сына, мало помалу она к нему привязалась и даже настолько, что иногда ей хотелось думать, что перед ней не чужой человек, не вражеский солдат, а именно ЛЁША. Да, ей иногда казалось, что перед ней тот самый, её родной, Алёшенька-сынок. В его одежде, он настолько был на него похож, что было почти не отличить. Бывает же такое! Повернётся спиной, а ей всё кажется, что обернётся сейчас и увидит она родное лицо, скажет «мама». Нет, нет, да и сорвётся:
- Лёша!
- Лё-ша? Нихът Лёша, ихъ хайсэ Альберт! Аль-берт!
Он никак не мог понять, почему эта женщина иногда называет его Лёшей?
- Кто есть Лёша? – спросил он. - Почьему вы мьеня так называть?
- Это мой брат, - сказала Люба. Майнэ брюдэр, - она уже стала сама понимать немецкий.
- Брат? Во ист Лёша? Геде твой брат?
- Нет его, он погиб. Понимаешь?
- Тодэн? – Альберт замолчал, глаза его наполнились слезами.- Фэрцайэн. (Простите)
Люба достала альбом с фотографией.
- Он был похож на тебя. Ты на него похож понимаешь?
Альберт посмотрел на фото.
- Дас ист хир? (Это он?)
- Это Алёша, Алексей, - сказала Любаша.
Он понял, всё понял! Сердце его сжалось, душа наполнилась горечью, он почувствовал свою вину. Ему стало жаль эту женщину, которая заботилась о нём, и настолько к нему привязалась, что принимала его за своего погибшего сына. Как же так! Вместо того чтобы его ненавидеть она его жалела и заботилась о нём! Господи! Насколько надо было сойти с ума от горя, чтобы вот так!!! Слёзы сами катились из глаз и он не мог успокоиться.
Когда Алевтина зашла, то увидела Любу и Альберта в слезах, которые рассматривали снимки.
- Я рассказа ему про Лёшу, - сказала Люба.
Алевтина заплакала. А Альберт только и повторял:
- Фрау, фэрцайэн зи михь! Фэрцайэн зи михь! Фэрцайэн зи битэ!
Алевтина поняла, что он просит простить его. Она подошла к нему, и парень обнял её, а она его.
- Вы похожи на мою маму, - сказал он по-немецки. – Мутэр, мама, можно йя буду вас так называть?
- Конечно, - ответила женщина.
Всю ночь, Альберт не спал и думал об этом. Почему о нём заботятся люди, к которым они пришли на землю как враги, принесли столько горя? Как ему дальше быть? Что делать? А если он никогда не сможет ходить? Что будет если придут сюда русские? Если сдаться в плен? Но он ведь калека! Куда его денут? Ведь он работать даже не может!
Одна нога вроде ничего, а вторая ещё очень сильно болела, иногда так, что не давала ему заснуть.
Продолжение следует...
http://www.proza.ru/2009/03/18/246