Собрался как-то Иван, купеческий сын в лес поохотиться. Не великой д;бычи ради, а так – порезвиться чуть-чуть, с ружьишком слегка пошалить, в угодьях диких побезобразничать. А чтоб не скучно ему там было одному двух друзей победнее взял с собой, дабы развлекали его, да чтобы загонщиками на зайчишку немного послужили. Пообещал их накормить, да винца поднести по чарочке. Идут они по лесу, красота кругом – неописуемая. Осень стоит золотая, тепло, с неба солнышко светит, птички поздние еще на юг; не отлетевшие чирикают. Лепота. Идет Иван, любуется, прелестями бабьего лета наслаждается, полной грудью чистый осенний воздух вдыхает. Мужики те двое в котомках за спиной еду тащут, а у Ивана только три бутылки вина в торбе булькают. Сам несет, другим не доверяет, опасается, что раньше времени выпьют и толку от охоты уже не будет.
Ходили-ходили, на старом вырубе загнали-таки мужики зайчишку захудаленького под выстрел Ивану, и захотели отдохнуть. А тот не дает. Рано, говорит, еще не пришло время. Еще поработать надо. И опять посылает их в загон.
Нечего делать им, пошли они опять. Идут по чаще, палками о стволы деревьев стучат, кричат громко, а Иван на просеке в засаде сидит, зайца сторожит. Все слышал их, а тут голоса вдруг удаляться стали, все тише и тише зазвучали, причем один уходил в одну сторону, а второй – в другую. Забеспокоился Иван, головой заповорачивал, из-за кустов вышел, а потом звать мужиков начал. Да только бесполезно уже, далеко они куда-то ушли, не слышали теперь ни он их, ни они его.
Тут Ивана оторопь взяла. Как быть-то? Еда у них, а у него только вино да заяц сырой непотрошеный. А он, надо сказать, тоже уже изрядно проголодался, в желудке-то урчок поселился и посасывать начал. Орал-орал он на весь лес, аж охрип, легкие наджабил, стрельнул даже два раза в воздух, чтоб услышали его подельники и на выстрел прибежали. Обождал немного – никого. Так и побрел один, а не знаючи куда, так и получилось, что наугад. Когда лесом-то шли, не больно он дорогу обратно запоминал, на мужиков надеялся.
Долго так шел или не очень, только попался ему на пути ручей воды светлой да холодной, а кругом лес стоит вековой, стволины в три обхвата, низом все мхом да лишайником затянутые, а ветви так аж до самой земли опускаются, и темно там под ними, как в сумерки. Сбросил Иван мешок на землю, лег на пузо и припал губами к струе ручейной. Пьет воду взахлеб, даже задыхается, а оторваться не может, шибко в горле пересохло, никак не напьется. Вдруг слышит за спиной шорох какой-то, а потом покашливание старческое:
— Кхе-кхе!
Привстал Иван, голову повернул, водяные капли с морды на траву падают. Только как будто не видит пока никого. Глаза протер, волосы на затылок откинул, в чащу вглядывается.
— Что, не приметишь никак, слепошарый? — Произнес кто-то скрипучим и таким противненьким голоском. — А я вот тут рядом как раз и стою, жду, когда ты моей водицей насытишься.
Опять Иван вокруг оглядывается. Деревья да пни везде и больше никого не видать. Что за наваждение? А тут вдруг шевельнулся один пенек, веткой как будто слегка повел, и скрипнуло что-то. Глянь, а из сучка на пеньке на Ивана глаз ну прямо в самый упор глядит. И взгляд у этого глаза недобрый какой-то, мутноватый. Мать честная, да это же никак, Леший на него взирает да с ним разговаривает. Душа у охотника нашего в самые пятки и убежала сразу. Сел он на землю и слова проронить не может.
— Верно ты догадался, Ваня. Леший я и есть. — Проскрипел пенек, мысли Ивановы то ли угадав, то ли услышав. Шевельнулся он опять, да вдруг и шагнул навстречу Ивану. Тот от него сидя попятился, задом по земле волочит, траву подминает, пятками в кочки да корни упирается.
— Да ты не бойсь, Вань. Че ты пятишься-то? Я ж тебя не кусаю и не хватаю. Давай сядем вместе, побазарим об житье-бытье. Может и друзьями станем, а?
— Д-д-давай, побазарим. — Хрипло отозвался Иван. Потом добавил вдруг сам не зная почему: — Те.
— Брось, Вань. Интеллигента-то из себя не строй. Мы ж с тобой в лесу, а не на совещании. Будь попроще. Я ведь с тобой только поговорить пришел. Ежели бы надо было с тобой пакость какую совершить, так я бы давно уж это сделал. Нам, лешим, это только раз плюнуть. Так что, успокойся. Не трону я тебя, хоть и надо бы наказать кое за что. Но об этом потом.
Придвинулся Леший к Ивану поближе, скрипнул деревянными членами и на валежину присел. Помолчал, затылок потрогал и посетовал:
— Вчерась с Кикиморой посидели немножко вечерком, а сегодня вот чурбан трещит. Паленка видно попалась. Ей бабы деревенские на клюквенном болоте презент оставили – бутылочку водочки, да закусончика чуть-чуть. Вот мы и расслабились слегка. Ей, Кикиморе-то, легче с этим делом живется, ей бабы то и дело дары оставляют. Они щедрее, чем вы, охотнички. От вас ведь не дождешься. Все, что с собой берете – все выжрете, ни капли нам, страждущим, не оставите. Совести у вас нет.
Застыдился Иван, а со стыдом к нему вдруг и смелость пришла. Захотелось ему за всех охотников перед Лешим оправдаться, он и предложил, недолго думая:
— Так давай я тебя опохмелю. У меня вон есть в котомке с собой, не побрезгуй.
— А че ж брезговать-то? Мы ведь, по-вашему, нечисть, так нам все нипочем. Не побрезгуй! Скажешь тоже. Для нас и слова-то такого не существует. Наливай уж скорее, что ли.
— Проблема тут есть одна. — Cконфузился вдруг Иван. — Подельники мои куда-то запропали, а у них и закуска, и кружки. У меня только пойло – и все. Даже налить не во что.
— Смешной ты какой-то, Вань, право. Да у меня в лесу посуды больше, чем у тебя на кухне твоей купеческой. Да! Не серебро и не хрусталь. Но в дело нужное всегда сгодится. Зато экологически чистое, без заразы.
Протянул Леший свою руку-ветвь к стволу березовому, оторвал от него лоскут бересты и ловко так кулечек свернул из нее. Прутик потом от черемухового куста сломал, расщепил и краешек кулька им скрепил.
— Вишь, какая ладная кружка получилась, — похвастался он. — И главное, что ставить ее нельзя, дно на конус идет. Значит, все, что в нее наливается, выпивать до конца надо. Зд;рово, да, Вань?
— Зд;рово, — согласился Иван, и достал из котомки бутылку водки. — Эх, зажевать нечем. Заяц вон только непотрошеный, не будешь же им закусывать.
— Опять смешишь, Вань. — Да у тебя под ногами закуски – море. Что не травка – то еда. Вон хоть щавелек, чем тебе не закусь, а вон на той еланушке яблоня-дикуша растет. Не налив, конечно, и не боровинка, но плоды на ней очень даже съедобные. Сбегай-ка, ты чай помоложе.
Иван принес от дерева несколько яблочек, твердых и кислых, положил их на кусок коры и пучок щавеля нащипал возле ручья.
— Не стол, а скатерть-самобранка. А, главное, ничего не куплено, все свое, — похвастался Леший. — Ну, давай, плесни по чуть-чуть, а то чурбан лопнет скоро, а трещины мне ни к чему. В них всякая погань заводится. То жуки, то червяки. Грызть начинают, чесотка мучает.
Иван налил в самодельную кружку водки и подал ее Лешему. Из трещин коры на пеньке разверзлось небольшое отверстие, куда и вылил содержимое берестяного бокала лесовик. Он немного помолчал, как бы прислушиваясь к чему-то, потом слегка крякнул совсем по мужичьи и подытожил:
— Хороша! Не то, что вчера у Кикиморы-то была. Та, наверняка паленая. А у тебя, видно, настоящая, пшеничненькая.
— У нас, купцов, плохого не бывает. — Осмелел Иван. — Нам купцам, марку держать надо. Наш бизнес на доверии основан. Обманул кого разок – считай, потерял клиента. А он еще и другим разнесет, что я обманом занимаюсь. Нет? Нам обманывать никак нельзя. Лучше недовесить, али там обсчитать на копеечку, но товар всегда должон быть по первому сорту.
— Разумно. — Согласился Леший. — Обманывать – дело самое последнее. Я вот за это Кикимору с Ягой все время ругаю. Че вы, говорю, хитрите-то все время. Говорите одно, а делаете другое. А они мне: «А как же в болото, например, кого-то заманить, али ребятенка в избушку на курьих лапах?» Дуры! Я вон только попугиваю иногда народ-то, да и то забавы ради, а не со зла. Чудовищем прикинусь или филином ухну. Эх, и бегут же люди, сломя голову, через завалы спотыкаются, падают. Смешно.
Леший хохотнул довольно и, подложив деревянную руку под голову-чурбак, прилег на валежину. Он мечтательно посмотрел на голубое чистое небо, вздохнул и уже с тоской произнес:
— Эх, пора благодатная кончается жалко. Скоро в спячку… Вот лист спадет и буду себе берлогу искать. В тот год к Топтыгину напросился. Пустил он меня к себе, так я всю зиму с ним мучился. Ворочается во сне, кряхтит, лягается и все время чавкает, когда лапу сосать начинает. Не сон, а мучение. Нет, нынче один буду зимовать. Никого мне не надо.
Леший встал, подошел к дереву и долго терся о ствол своим замшелым телом так, что местами старая кора кусочками отваливалась.
— Короеды, собаки, замучили. Токо-токо выведу, а они опять лезут. Царапаются, зудят, прям беда. Уж сколь раз к дятлу обращался, чтобы полечил. Обдолбит он меня, повыудит паразитов, все легче становится. Хоть и неприятная процедура, что вам людям к стоматологу сходить, а куда деваться… Эдак то раз-раз в труху превратишься, и ага… Был Лешак – и нету…
Удивился Иван:
— Да ты что? Нешто и у вас, у нечисти тоже этой гадости хватает?
— А ты как думал? Еще сколько! Кикимора, вон, так та вся вшами запаршивела, а у Яги блохи с тараканами кишмя кишат. У нас ведь нет никаких хлорофосов с дихлофосами, травить их нечем. Вот они и свирепствуют. — Леший поднял берестяной кубок, дунул в него для порядка и протянул Ивану. — Ну, давай повторим еще что ли?
Иван снова налил, выпили. Хмель почувствовался, начал разливаться по телу благой негой, пришла приятная истома. Полежали они на травке, помолчали.
— Хорошо-то как делается, а! — Проговорил Леший. — Вся боль в башке исчезла куда-то, пропала.
— Да уж, лекарство верное. — Согласился Иван. — Мой дед, потомственный купец, всегда, выпивая, приговаривал: «Не пьянки ради, а здоровья для». Умный был мужик, верить ему можно было.
— Да, хорошо сказал твой дед. — Согласился Леший. — Видать и правда шибко умный был мужик.
— Не то слово. — Иван зажевал выпивку дичком, кривясь от кислоты и терпкости яблока. Посмотрел на надкус и проговорил: — Не пойму, что за сорт-то. Зерновка что ли?
— А по мне что зерновка, что налив – все едино. Главное – свое, не купленное. Разбираться что ли. Получил, и будь благодарен. Что-то, Вань, никак до конца не проберет, плесни-ка еще пол чарочки. Может, достанет.
Ивану это не понравилось:
— Не увлекся ли ты, Леший? Что-то больно часто приложиться к чарочке тебя тянет. Надо же, чтобы улеглось, рассосалось. Да и не рассчитывал я на тебя. Сел тут на хвост, понимаешь! Мне еще подельников своих угощать надо.
— Да! Скуповат ты на выпивку-то, Иван. Жаден! А я уж тебя чуть ли не в друзья записал. Ты, между прочим, про подельников-то забудь. Они уж, наверное, почитай к деревне подходят. Только, ха-ха, с противоположных концов. Это ведь я их от тебя отвел, а чтоб надежней было, в разные стороны направил. Зачем, думаю, делиться с дураками. Вдвоем с Иваном, посидим, попируем, за жизнь побалакаем. А ты вон как! Нехорошо.
— Зачем отвел? Они мне еще зайца должны были загнать!
— Так затем и отвел, чтобы не загнали. Может он, заяц-то, друган мне был. Может он мне по вечерам на барабане играет, а вы его извести захотели. Я же ведь Леший, мне все лесное – родное. Ну, взял одного, и хорош, довольствуйся. И я особо супротив не буду. А вы ведь, охотнички, без удержу. Вам все больше и больше надо.
Иван налил еще. Леший вновь выплеснул содержимое в щелястый деревянный рот, глаза его в местах выпавших сучков временно куда-то исчезли.
«Это он от удовольствия, стало быть, зажмурился, — подумал Иван. — Ты погляди! Ну, прям, все как у людей».
— А ты как думал? — Прочитал его мысли Леший. — Мы ж ведь тоже чувственные. Эмоции всякие нам не чужды.
— А кто ж тебя вино-то пить научил?
— Так вы же, люди, и научили. А дурное-то дело, оно ведь не хитрое. Приносите с собой в лес, пойло это несчастное, кто-то угостит, на ягоднике или привале стаканчик оставит. Но это сейчас редко, мало, кто в нас еще верит, осталось. А в основном все на пикниках, да на ваших охотницких пирах «на крови» перепадает. Вы ведь как? С собой берете много, чтобы досыта. Налопаетесь, попадаете, кто куда, вот тут наше-то время и наступает. Пей, ешь – не хочу. Вы проспитесь, подыметесь и по пустым бутылкам шариться начинаете. Да удивляетесь еще: «Как это так? Да неужели мы все это выжрать смогли? И куда это в нас столько всего убралось?». А не догадываетесь, что это мы вам помогли, что рядом с вами тут и я, и Яга, и Кикимора сиживали. Даже Водяной бывает иногда, если водоем рядом. Вот и приучили.
— Да! — Только и проговорил Иван. — Дела!
— С нами-то еще полбеды. Мы лесные, на свежем воздухе и похмелье быстро проходит, и вообще здоровья поболе. А вот что вы с Домовыми творите, а? Они ведь с вами спились там совсем. Сплошной алкоголизм. Ну, ни одного нормального там уже не осталось. С малолетства приучаете к заразе. Домовята, и те с красными носами ходят. Да еще и курят, матерятся. Тьфу, срамота!
Леший опять откинулся на траву и попытался что-то спеть, скрипучее и заунывное. Получалось у него плохо, тоскливо.
— Не тяни кота за хвост, — возмутился Иван, — давай лучше частушку какую-нибудь сморозь, али спляши.
— Что я тебе, артист что ли? Да и ты не в театре, перебьешься. Вон чаркой оговариваешь, а сам чего-то требуешь. Смотри, я ведь силу-то свою нечистую еще не всю пропил, могу и пакость сотворить, не обрадуешься.
— Вот чего и побаиваюсь. — Ответил Иван. — Напьешься, а характеру твоего я не ведаю. Может, ты во хмелю-то буйный, а?
— Да не буйный я. — Отговорился Леший. — Я, если ты хошь знать, из нечисти самый добрый и смирный. Попадись ты вон Кикиморе или Яге, так они бы с тобой вот так-то, как я и не беседовали. Ох, и поиздевались бы они над тобой, сердешным. — Леший засмеялся. — Одна бы щекоткой довела до истерики, другая бы стриптиз на печном поду заставила танцевать, а вместо шеста черенок от лопаты или метлы бы тебе приставила. Ты радуйся, что еще Кащей в наших краях почитай веков пять уж не появлялся. И змей Горыныч тоже. А они злодеи!
— Да! — Проговорил Иван. — Значит, мне повезло?
— Еще как! С ними бы тоже повезло, но только как утопленнику. Ха-ха-ха!
Леший захмелел совсем. Но какой-то агрессии или даже просто недоброжелательства в нем не чувствовалось. Видимо поскучал он слегка накануне и Иван для него собеседником был желанным. Он еще много говорил про лесную жизнь, о том, как ему бывает хорошо, и какие неприятности у него бывают. Больше жаловался, конечно, на людей. Дичь бьют, леса рубят, пожары устраивают, мусорят. Вот иногда и воспитывает он их, нерадивых. Временами животных прячет, безгрибье нет-нет да наводит, дороги лесные в беспорядок вгоняет.
— А как же? — Оправдывался он. — Без этого же нельзя. Иначе для чего мы тут живем. Это мы так хозяйствуем у себя в лесу-то. Порядок наш таков. Возгордились вы слишком, хозяевами природы себя возомнили. Дескать, чего хотим, то и творим. Один какой-то умник среди вас там нашелся, так милостей от природы ждать не захотел. Сам взять решил. А это ведь не так. Природа-то она хозяев над собой не любит. Она всех любит, но издеваться над собой не даст. Уж я-то знаю.
Так и сидели Леший с Иваном у ручейка еще долго-долго. И обнимались они, и даже целоваться пытались, только не вышло. Иван получил разрешение от Лешего Лёшкой его называть. Короче говоря, скорешились он накрепко, признались, что уважают друг друга.
— А ты нормальный мужик, Лёшка, — все чаще говорил Иван. — Надежный, а главное правильный. Вот все о чем ты тут мне сегодня говорил, это так правильно. Так правильно! Как мы низко пали, как низко. Это же мы нечистью называться должны, а не вы. Это же мы губим и себя и вас. Это же мы дом свой осрамили, заплевали и изгадили. Что же вы это все молчите-помалкиваете? Давным-давно надо было нас к порядку-то призвать.
Леший, покачиваясь, сидел на валежине. Глаза его осоловели и слегка подрагивали. Сперва он в знак согласия покачивал чурбаком, но потом ему это надоело, и он громко проскрипел:
— Всё! Хватит самокритики, Иван. Словами мало что изменишь, но суть дела ты теперь хорошо знаешь. Вот и дерзай. Вот и помогай матушке природе-то. Как сумеешь, так и помогай. А то ведь придет пора – поздно будет. Ты вот теперь со мной знаком. Заходи, если что, всегда рад буду. Помогу. А ты до встречи со мной в нечистую силу-то, наверное, и не верил?
Иван подумал немного и ответил:
— Нет, Лёша, верил! Я, Лёша, чертей видел, ну прямо вот как тебя. Только не разговаривали они со мной. Они мне язык показывали и дразнились.
— Ну, да? — Удивился Леший. — И как ты их видел? Когда?
— Так приходили они ко мне. Домой приходили целым стадом. По углам прыгали, верещали чего-то, хихикали. Маленькие такие и все зелененькие, как кузнечики.
— По пьянке, небось, они тебя посетили, а? — Ухмыльнулся Леший. — Так это совсем не те черти. Своих Сатана крепко держит. Без надобности не выпускает, чтобы они о делах адовых кому-нибудь случайно не проболтались. Они ведь бесшабашные, черти-то, брякнут где-нибудь не подумавши, а народ, поверив, молиться начнет, грешить перестанет. От этого у Сатаны недобор получиться в клиентах-то. Вот так! А у тебя были так себе, семечки. Это от вина иногда они в мозгу рождаются и по стенкам скакать начинают. Мелочь призрачная, туман разума. При них крестись не крестись – все равно не исчезнут.
— Это точно. Пьяный я был тогда. Даже много дней подряд был пьяный. Завис я в тот роз надолго, еле-еле отудобел.
— Ну вот! Я же знаю, когда эти зелененькие появляются. Они безвредные. Даже полезные. Они предупреждение делают. Дескать, пора завязывать, а то крыша съедет. Так что и ты давай, завязывай.
Расстались Иван с Лешим закадычными друзьями. Лесовик его на дорогу вывел, помахал на прощание, в гости почаще заходить приглашал. Иван, когда потом купечество от отца на себя взял, вино пить совсем бросил, разбогател и места эти лесные во владенья для себя выкупил. Там порядки свои установил, лес рубить в меру и только по особой необходимости разрешал, зверей-птиц под охрану особую взял, охотникам норму добычи установил, шуметь в лесу и мусорить под страхом огромных штрафов строго запретил. Так он заповеди Лешего исполнил. Поэтому теперь места такие, как у Ивана в поместье, заповедниками называются.