— Кофе ещё? — спросил Алексей.
— Угу,— Максим кивнул.
Алексей полез в шкаф за сахарницей.
— Оля! А тебе?
Ольга появилась в дверях кухни с вязаньем в руках.
— Нет, Алёша, спасибо, я тут просто с вами посижу чуть-чуть, послушаю...
Алексей убрал одну чашку в мойку, а в две оставшиеся насыпал кофе и сахару.
— Чайник придётся немного подождать...
— Угу...
Максим сложил руки в замок, зажал их между коленями, на секунду напряг шею и резко расслабился, тряхнув головой и выдохнув.
— Холодно у вас... А почему, кстати, не топят? Ещё сезон ведь.
— Ой, Максимка,— Оля положила спицы на колени и всплеснула руками,— они как бы топят... Просто дежурит там алкоголик какой-то... Напьётся, прикрутит там всё и спит... Или просто спит, за температурой не следит там... И это... — Кстати, Максим!..— Алексей поднял вверх указательный палец.
— Угу?
— Этот баран пьяный из котельной тоже ведь имеет право на выбор?
— Ну?
— И это тоже нормально?
— Нормально, конечно... Человек же, дееспособный, гражданин, все дела... А что, разве нет?
Максим почувствовал, что Лёха снова возвращается к их извечному спору о кастах и равноправии...
— Разве нет?
Алексей потряс двумя кулаками перед своим лицом:
— Вот оно, это слово — «дееспособный». Где он, критерий дееспособности? Можно ли назвать дееспособным кретина, который только и может, что хлестать бормоту и дрыхнуть в котельной?
Максим улыбнулся:
— Это ты на него злишься просто — за то, что он тебя морозит тут регулярно.
— Да, чёрт возьми!.. Да, я, безусловно, злюсь.— Алексей уже взял с плиты закипевший чайник и теперь опасно им потрясал.— Я злюсь, потому что таких свиноподобных созданий — большинство. И то, что они себе выберут, буду вынужден терпеть и я, как терплю от них этот дурацкий холод! Или ты будешь отрицать, что достойных людей меньшинство?
Максим поморщился, наклонив голову вправо:
— Опять ты... Достойных чего? Нормальной жизни достойны все...
Алексей с грохотом бухнул чайник на плиту:
— Достойных иметь право выбора... В том числе и для того, чтобы этим амёбам проспиртованным жилось нормально.
Максим отпил глоток кофе, сжал губы, зажмурился... Алексей продолжал:
— Я не знаю, как этого добиться... Путч, диктатура, аристократия духа, сайентократия, теократия в конце концов... Ну вот скажи, разве, если бы право выбора было только у таких, как мы, разве бы мы не выбрали гораздо более порядочных и умных людей во все органы власти? Разве не были бы наши законы сейчас лучше и реалистичнее? А? Скажи?
Максим открыл глаза и зевнул.
— Алёша, ты гонишь... Какой к чёрту путч? Мне что ли тебе рассказывать, к чему в обязательном порядке приводят все эти восстания и перевороты? И что значит — «законы лучше»? Для кого лучше? Для этих товарищей всех, может быть, лучше именно то, что сейчас, а не то, что ты им навязать хочешь...
Вдруг Ольга сказала:
— Ну, Маа-аакс...— и посмотрела на него с материнскою укоризной,— Ты сам-то слышишь хоть чуть, что ты тут говоришь? Лучше им, когда в квартирах холодно, да? Когда на прилавках пусто или фигня какая-нибудь лежит, им лучше, да?
— Вот-вот,— немедленно поддержал жену Лёха,— ты за своей идеологией рассудка-то не теряй...
— Рассудка,— чрезвычайно членораздельно произнёс Макс,— я не теряю. Я просто противопоставляю вашим фашистским утопиям реалии жизни. Да, их, быдла, больше, да... Но у нас — больше мозгов. У нас — масс-медиа, идеологии, реклама, выборные технологии. Мы не лишаем их никаких прав, но мы можем научить их, как именно этими правами воспользоваться... В конце концов, мы можем их обмануть...
— Фу-у, Максим,— Алексей аж поёжился.— Тухлятиной какой-то несёт от твоих построений... Грязно...
— Не грязно, а чисто.— Максим сделал большой, распирающий горло, обжигающий глоток кофе.— Зеркально всё и глянцево. А всю грязь подметут и переработают. А вот от твоих построений несёт смертью. Массовой глупой бессмысленной смертью. Местами — геройской.
— Ребята,— Ольга опять оторвалась от вязания,— вечно вы... Как сцепитесь...
Алексей встал из-за стола, подошёл к жене и положил ей на плечо руку.
— Оленька, брось... Это ж так... Теории... Что от нас зависит?
— От нас многое зависит...— начал было возражать Максим.
— Угу,— перебил его Алексей,— мы дырку на обоях закрываем...
Все расплылись в улыбках...
— А всё-таки,— продолжил Максим,— не так уж нас мало. Если судить по проценту правых в Думе...
— Если судить по проценту правых в Думе,— перебил его Алексей.— И если учитывать при этом твои хвалёные технологии, которыми, якобы, обрабатывают перед выборами дежурных в котельной, нас ничтожно мало, так как даже с этими несчастными обманутыми алкоголиками вместе мы набрали едва шесть процентов... Вот она — вся твоя демократия.
— Думаю, однако, лишним будет напоминать, что в случае торжества твоих идей у нас не будет и этого? Как и у них? Всем будет плохо, и всем будет владеть безликая система.
— Да нет же...— Алексей снова сел, поставил локти на стол и положил лоб в ладони...— Нет... Я не предлагаю фашистскую структуру... Я предлагаю разделение общества на два слоя. Условно, для внутреннего употребления, назовём их «умными» и «глупыми»... Вот... И каждый управляет собой... Примерно так...
— Лёша, чушь,— Максим посмотрел в глаза поднявшего голову с ладоней Алексея.— Чушь. Кто будет кормить умных и кто будет учить глупых? Кто будет строить умным дома и кто будет их же проектировать глупым? А если они будут это делать друг другу, то кто будет управлять взаимодействием? И так далее... Это даже не утопия — просто чушь и всё.
— Да...— Алексей покивал...— Вероятно... Но что-то же надо делать?
— Надо ещё кофе налить,— предложила Ольга.
— Нет-нет...— замахал руками Максим.— Я уже пойду: поздно, а у вас тут и при дневном свете чёрт ногу сломит... Придумали же поселиться в плебейском районе...
— Ага!! — Закричал Алексей.— Я тебя поймал. Ты назвал их плебеями. А как же «свобода-равенство-братство»?
Максим вновь скривился:
— Алё-о-оша... Ну нафик, а?.. Что ты к словам цепляешься? По-хорошему, все имеют право на выбор и прочие всякие права... В реальности реализует это право только большинство... Понятно почему, да? Если ещё подумать, то и они его не реализуют, потому что выбирают они не то, что действительно существует, а рекламный плакатик, сочинённый, кстати, меньшинством. Реализовало ли своё право меньшинство? Фиг: оно рисовало этот плакатик, ориентируясь на вкусы большинства — дикие плебейские вкусы. Да — плебейские. Наличие равных декларативных прав не делает чандалу брахманом, и, соответственно, наоборот... Но право... право должны иметь все... А уж кто там его как реализует... Ладно... Пойду я, а то правда темно уже, а за фонарями у вас тут, похоже, тот же человек следит, что и за котельной... Пока...
— Пока...— Алексей подал Максиму руку.
— Пока, Оленька!
— Пока, Максим, заходи к нам.
— Угу, обязательно... Ну, побежал...
«Чёртовы буераки...— ворчал про себя Максим.— Не район, а «Герника» Пикассо... Поскорее до цивилизации добраться, а там на маршрутку...»
— Эй, парень, закурить есть?
Максим притормозил на невысоком массивном асфальтированном мостике через чахлый вонючий ручей. Перед ним стояли трое мужиков лет по сорок с гаком и — что самое интересное — все трое курили. «Приехали...» — подумал Максим.
— Нет, нету...
«А нельзя ли их тут как-нибудь обойти?.. Нет... Видимо нет...»
— А что ты там стоишь? Иди сюда...
Максим подошёл.
Тяжёлый, похожий на полено кулак врезался в его интеллигентное лицо, сотрясая мозги — что-то вроде ударной волны шарахнуло аж в желудок, опасно сдвинулись шейные позвонки, конвульсивно дёрнулись плечи, ноги потеряли опору, где-то в углу глаза проскочила какая-то яркая голубая точка, голени прочесали по чему-то жёсткому, и он с хлюпом и треском рухнул в груду спиленных веток и пищевых отходов под мостом, по которому только что шёл. Было страшно. Максим осторожно подвигал конечностями и почувствовал явные повреждения в левой ноге, под мышкой справа и в кисти правой руки. Боли ещё не было, но он понимал, что она появится через некоторое время и будет нестерпимой. Сверху и слева раздался шум, посыпались камешки... В ошарашенный мозг вошли слова:
— Бля, Серёга, куда ты лезешь? Хрен с ним, пусть валяется...
И другие, другим голосом:
— Ну да... «пусть валяется»... у меня хорьков кормить нечем, а ты — «пусть валяется»...
И вновь первый голос:
— Бля, ты из-за хорьков шею нахрен сломаешь... Дались тебе эти хорьки...
И ответ:
— Эти хорьки у меня семью кормят... Да щас я...
Максим обалдел. Ужас сковал его и без того повреждённое тело. Надо было выбираться из веток и убегать. Мозг приказывал веткам, ногам — всё не слушалось... Несколько веток прогнулись под позвоночником, Максим чуть изогнулся, и это непроизвольное движение вывело его из оцепенения. Он подскочил и, волоча за собой и на себе какие-то инородные предметы, стал двигаться вдоль ручейка от моста, переходя на бег. Жидкая вонючая грязь разлеталась от ног, он хотел лететь, упал, полз, цеплялся исцарапанными руками за какие-то скользкие холодные клочки, куда-то сворачивал, перепуганные мозги вперемешку вспоминали сеть переулков и какие-то обрывки из Бодлера и Сетона-Томпсона, правая коленка застряла в какой-то мокрой яме и лежала там, когда он уже продолжал бежать, левая рука осталась висеть на голом кусте бузины, потом освободилась, хотела догнать, ползла, зубы хорьков впивались в тело со всех сторон, стамеска снимала толчками заднюю часть черепа, на глаза сверху наваливалась темнота, сминая глазные яблоки... Они треснули... Брызги жёлтого света вылетели наружу и собрались в зайчик. Из бузины вышла голая женщина.
— Максим, ты потерял паспорт, смотри...
Максим рылся в карманах, смотрел...
— Максим, они сидят на деревьях, смотри...
На покрывающих склон оврага фруктовых деревьях сидели какие-то тёмные человекоподобные силуэты...
— Максим! Максим!
Максим открывал глаза.