Волн. крас. кн2 Любовь и смерть Батыя часть 1

ИРИНА ГРИЦУК - ГАЛИЦКАЯ





ВОЛНУЮЩИЕ КРАСОТОЙ
 /Херикун кутуктай/


ЛЮБОВЬ И СМЕРТЬ БАТЫЯ.


Книга вторая.

В двух частях










2003 год.                Г. ЯРОСЛАВЛЬ.

 






/Часть первая/
КОНСТАНТИН ВСЕВОЛОДОВИЧ КНЯЗЬ ЯРОСЛАВСКИЙ.


   «О добродетельных мужах повести писати и венцы похвальные им плести и с   пользою знати о них,
яко   они того  не требуют, но яко  мне самому и Богу
 благоприятно,  и его угодникам любезно».
 «Похвальное слово» - Книга о житии и убиении святых великих князей Василия и Константина Ярославских  чудотворцев.
Пахомий монах. ХУв.

1. ГДЕ МУЖИ РАТНЫЕ?
       Бывшая  княгиня Ростовская Мария Михайловна, а ныне игуменья Княгининого монастыря Евфросиния,  утратила покой, когда воротился из Бату - сарая,  поезд сына её,  князя Бориса. Встречала тогда княгиня траурную процессию отца её, Михаила Всеволодовича Черниговского, злой смертью умерщвленного по приказу Батыя в Сарае. 
     Ни князь Борис, ни князь Василий Ярославский, что ходили вместе с  Михаилом  в Орду, не стали рассказывать ей о том, что случилось там, и чему свидетелями они были. Только видела она, что  робость и  страх поселились в глазах её старшего сына  и  легли тенью  на  лицо его.  Да и на  сыновца,   князя   Василия Ярославского, смотреть было тяжко. Так изменил молодых князей  этот поход к Батыю, что от цветущей юности их не осталось и следа.
       У верных слуг, что были неразлучны   с Борисом в прикаспийских степях, дозналась потом, как  погиб её отец, Михаил Всеволодович Черниговский, не склонивший выю  свою перед ханом.   Ненависть к Батыю и ко всему, что связано с его именем,  вновь  поднялась в её сердце и острой  болью жгла его. 
       « Кручина не вернулся из Орды, что с ним приключилось?  - гадала Евфросиния,  - Тоже, чай, погиб, а мне поведать не спешат», - вспомнила Евфросинья  молодого  казначея,  когда острота боли от смерти отца, отступила. 
-Кручину-то, где похоронили, Царство ему Небесное? – глухим от горя голосом спросила княгиня.
Борис отвел глаза, промолчал. Княгиня удивленно подняла брови:
-Что приключилось? Не таись, сыне, рассказывай.
-Кручина жив, здоров,  пока. У Батыева стольника Елдеги служить остался, - Борис нахмурился, отвернулся.
-       Почто не покарал  изменника? –  спросила, дрожащим от гнева голосом.
-     Матушка, много русских нынче служат у татар в Сарае. Не смог….
- Не смог? -  игуменья Евфросинья резко встала, удалилась.
В келье, оставшись одна, запрокинула голову, обхватила  руками:
« Кручина! Что же это? Видела, как покорен был и робок казначей. Как верным рабом готов был за ней везде следовать. Взгляд его полный преданности забыть нельзя. А может,  и не верность, и не преданность это вовсе, а что – то другое, тайное, запретное?»
В смятении ходит  монахиня Евфросиния по широкой половице  своей кельи, меряет шагами малое пространство, огороженное каменными стенами.
«Где мужи ратные?   Неужто,  все пали на  поле сечи? Али обеднела Святая Русь богатырями, что некому  встать за поруганную землю, за плененный народ, отомстить за смерть героев, покарать изменников?» - горькие, горькие мысли, горче травы полыни.

2.МОЛОДОЙ КНЯЗЬ НОВГОРОДСКИЙ.

      В небе над бесконечной пустыней висят страшные  заклинания монгольских шаманов, смущая души путников.  Заманивает пустыня долгим скулящим стоном, тонущим в песках, чтобы через мгновение вновь возродиться страшным шепотом.  Проводники бормочут что-то  на своем языке, а понять можно только одно: кто впадает в уныние, когда звучит Великая пустыня, тот лишается разума. И хватаются за голову слабовольные, и раскачиваются они из стороны в сторону,  не в силах противиться страшным заклятьям. 
       Под стон, вой и страстный шепот песков, кручинные мысли одолевают  Александра Ярославича, змеями жалят сердце униженного  князя.  Он тяжело вздыхает, сжимая поводья коня.
     « Чем прельстил  брат Андрей  капризную Огуль Гаймыш, что так легко  отдала она ему  Великое княжение во Владимире?  А пустой, разоренный Киев бросила ему,  герою Невскому, как полушку  юродивому.  Чем предпочтительнее оказался Андрей: лестью  и коварством орудовал или красотой и молодостью приглянулся? А может,  Огуль оказалась хитрее и дальновиднее, чем можно было ждать от молодой женщины? Прослышав  о верности Александра слову, данному Батыю и о дружбе и братстве его, Александра,  с Сартаком, сыном Батыя, захотела монгольская царица лишить покоя хана Джучиева улуса, и  на северных границах, на Русской земле, поставить враждебного Батыю князя Андрея»…? 
      Князь Глеб Белозерский, брат Бориса Ростовского, сочувствовал  Александру, признавая его первенство,  и утешал, как мог.  Он прошел с Ярославичами весь их путь от берегов Волги до далекого Каракорума, был терпелив и вынослив. В пути хорошо ориентировался,  всё примечал, до всего ему было дело.   Первым вступал в переговоры со встречными караванщиками. Красотой и благородством обличия, добродушием в обращении  с купцами  умел произвести доброе впечатление. 
       Пока братья Ярославичи осыпали друг друга взаимными упреками, и вели бесконечные разбирательства, Глеб Василькович,  дивясь богатствам караванов, идущих через пустыни и степи с Востока на Запад и в обратном направлении, возмечтал продолжить торговый шелковый путь от Урала к Северным землям,  по Волжским притокам через Ладогу не только в Новгород, но  и к себе в Белозерское княжество. Сулил встречным купцам выгоду несметную, и защиту княжескую от туземных татей. Он пытался и Александра увлечь этой мыслью. Но Александру, воину от природы, были чужды торговые планы молодого князя Глеба. Александр, как и его предки, ценил богатства,  нажитые не трудами мирными, но войной. 
       По возвращении во Владимир  тяжкая утрата постигла Александра. Почил ранней смертью его друг и брат названный Василий Всеволодович Ярославский.
       Александр Невский,  оставив Владимир, выехал из него вместе с траурным  поездом князя Василия.  Похоронив своего друга и названного брата в Ярославле, с большой печалью отправился Александр в землю Киевскую, назначенную ему для княжения Великой Ханшой Монгольской империи Огуль Гаймыш, вдовой хана Гуюка. 
         Пройдя  по Киевской земле, увидел Александр, что господствуют там чиновники Батыевы, а возглавляет их  хан Куремса. У него под рукой шестьдесят тысяч татарских воинов, которых надо содержать в разоренной земле. Русских жителей совсем мало, многие без жалости истреблены монголами, а многие уведены в плен. Но Куремса с гордостью говорил   Александру, что татары заступом стоят на западных пределах русской земли и храбро сражаются с унграми и литвинами, повадившимися на Русь за добычей. Русский князь здесь лишним будет.
       Оставив Киевскую землю, вернулся Александр в Новгород, где княжил его старший сын Василий.  Новгородцы встретили князя радостью, то же и прибывшего с ним митрополита Кирилла,  чтобы посвятить новгородца Далмата в архиепископы.
       Верная жена,  Александра Брячеславна, раздобревшая после рождения   трех  сыновей, Василия,  Дмитрия и Андрея,  упрашивала  мужа поведать ей о делах княжения, о поездке в Монголию, развеять слухи о Владимирских распрях.   
-Поведай мне, Александре, мысли горькие, на сердце-то и полегчает, - молила мужа княгинюшка.
        Но Александру не хотелось рассказывать об унижениях и обидах перенесенных  им от монголов,  а паче от  родного брата Андрея. Не хотелось попусту глаголить  и о тоске по  утрате друга,  Ярославского князя Василия. Он замкнулся в себе, и выходил к людям только тогда, когда была нужда великая. И видно было, что недуг одолевает героя Невского. А когда однажды не смог утром подняться с одра, тогда забили тревогу в Новгороде: опасная хворь сердца одолела князя Александра, защитника и заступника Новгородского. 
       А тут ещё случился недостаток хлебный в городе и голод великий. На городском вече решали, где хлебушек добыть для Новгорода. Киев и Чернигов, откуда в прежнее время  везли зерно, опустошены татарскими ордами, а в «низовских»  землях урожаи всегда скудные. Самим в пору до весны перебиться. И тут выступил сын Александра, княжич Василий.
-       Господин Великий Новгород, - поклонился до земли Василий людям новгородским, - Граждане Новгорода! Я сам в «низовскую» землю пойду. Во Владимир-град! Дяде Андрею Ярославичу поклонюсь в ноги ради  людей Великого Новгорода. В Ярославль пойду, напомню княгине Ксении,  как гостила у нас в Новгороде, как был Новгород ей родным домом. Попрошу поделиться хлебушком.   Ведь она сестрица двоюродная моей матушке.
-В Кострому к дяде Василию Ярославичу, - едва разжимая рот, подсказал Василию его наперсник молодой боярин Алекса.
-К дяде Василию Ярославичу в Кострому пройду.  Привезу хлеб для города! – кивнув согласно головой,  повторил слова Алексы княжич. 
-Смотри-ка, - зашептались новгородцы, - вот и молодой князь подрос!
-  Своего  вырастили, - улыбались градские старцы.
-С Богом, княже, - благословил Василия  архиепископ Далмат, - а мы за батюшку твоего, Александра Ярославича,  всем городом молиться будем, чтобы возвратил ему Господь здоровье.
-Пожар! Пожар! Торговые амбары  горят! – вдруг истошный крик разрезал толпу. Головы развернулись в сторону торжища.
Тревожным буханьем забил набат, на колокольне Святой Софии. Над городом вставало черное марево, освещаемое  снизу страшным малиновым всполохом
-Горим! Горим! – кричали мужики и бабы, рассыпаясь по городу к своим жилищам.
-Куда! – закричал княжич Василий, - куда! Все на пожар! Дружина моя! За мной!
      Он ударил плеткою коня, и,  рассекая толпу, первым бросился к горящим складам. Молодые дружинники его во главе с верным Алексой пустились следом.
       Не один день тушили пожар новгородцы, приключившийся той зимой, пока не вынесли икону святого Олава из храма, что стоял на норвежском торговом дворе и не пронесли по  улицам города .
      Олав Харальдсон был основателем единого норвежского государства, и первый святитель Норвегии. При нем скандинавская страна стала христианским государством.  Но норвежские бонды были не довольны политикой Олава,  и ему пришлось бежать из родной страны. Последний год своей жизни Святой Олав прожил в Великом  Новгороде, где нашел теплый прием и уважение русских.  Ему приписывают чудо, которое было совершено им при жизни.
     Рассказывают, что когда  князь Владимир «Красное солнышко» лишился зрения, то  исцелился от этого недуга, приложив прядь волос святителя  к своим глазам.  А как почил в бозе  славный Олав,  многие чудеса  были замечены  у его гроба.   
     Вскоре после смерти, его признали святым. И в Новгороде возвели храм в честь норвежского чудотворца, который пользовался доброй славой среди местных жителей. Но русские церковники не одобряли новгородцев, водивших к варяжскому попу детей своих на молитву. 
      Поэтому не сразу решились священники вынести икону святого Олава на улицы Новгорода. А когда с церковным пением прошли по пылающим концам города, неся впереди  себя намоленную икону, стих ветер и утишилось пламя.
     К голодной беде Новгорода прибавились погорельцы,  воющие  на пепелище  своих подворий.
       Из Новгорода во Владимир  княжич Василий Александрович выехал с тяжелым сердцем, но через половину поприща  уже смеялся и шутил со своими дружинниками, такими же молодыми и полными жизнелюбия  отроками новгородскими.


3. МОНАХ ЗОСИМА И БЕЛАЯ ВОРОНА.
       Первое, что почувствовал Зосима, узнавший о смерти князя Василия Всеволодовича Ярославского,  была какая- то глухая, нехорошая радость: не стало на свете человека,  из - за которого Верлиока отвергла его, Зосиму.   Потом эта радость сменилась грустью. Не то, что бы Зосимка пожалел князя, но вместе с его кончиной  ушла из его жизни частица прошлого, пусть неудачного, кручинного, но  щемяще нежного. Теперь же в душе монаха образовалась пустота,  и она скулила  под  ложечкой, требовала чего-то невозможного.
       Когда доставили  гробовую колоду  с телом князя Василия  в Успенский собор,  сбежались люди ярославские от мала до велика, и плач стоял по всему городу. 
       А он, Зосима, не мог отвести глаз от  крышки, наполовину прикрывавшей гроб.  На ней,  распластав крылья, будто имая  усопшего, лежала белая птица с запрокинутой головой.
        Зосима заметил, что горевавшая у гроба княгиня Ксения, подняла голову. Взгляд её до селе рассеянный, обострился. Она  что-то прошептала Якимке, услужливо пригнувшемуся  к ней. Боярин обернулся через плечо,  сделал шаг один,  незаметно повёл широким рукавом лисьей дохи, и  промороженное птичье тело  глухо стукнулось о каменный пол.  Носком валяного сапога Яким затолкал его под лавку, на которой стоял гроб.
       В ту  ночь выпала  очередь Зосимы читать над покойником. Зосима принял из рук монаха листы с молитвами, и,  наклонившись к рукописным строчкам, едва разбирая их при слабом огоньке восковой свечи, начал читать. Он старался вложить в молитву своё   покаяния перед человеком, который невольно завладел его, Зосимкиным,  счастьем, но так и не узнал, что обездолил  его, и потому не виновен был.  Теперь монах всей душой жаждал, что бы были прощены  мысли греховные и слова злые, что позволил когда-то он себе в сторону человека, навсегда ушедшего из мира, в котором предстояло, ему, Зосимке, доживать отпущенный Господом век. 
       Зосима читал долго, пока не начали слезиться от усталости его глаза. Тогда он взял  в одну руку свечку, и подошел ближе к гробу Василия, чтобы в последний раз посмотреть в его лицо.  Нога его наступила на что-то твердое и мягкое одновременно. Зосима посветил себе под ноги и увидел белое птичье крыло.  Он наклонился и поднял птицу.  Такую ворону он видел  первый раз в своей жизни. Пальцем он погладил  белую головку,  ладонью провел по распластанным крыльям, засмотрелся на птицу, силясь вспомнить, кого она напоминает ему, но в тишине храма вдруг что-то громко стукнуло,  и зазвенели ключи отца – келаря. Келарь  нашаривал кованым огромным ключом скважину с улицы.  Зосимка сунул смороженную птицу себе за пазуху, почувствовал смертельный холод и уткнулся в  листы молитвенника.
       На следующую ночь он тайком закопал белую птицу в земляном холмике отца Федора. «Он не обидится, он не гневливый», - убеждал себя Зосимка,  притаптывая снег, смешанный с землей на могиле старого друга.

4. ИЗОГРАФ НИКОЛАЙ.
Ярославский изограф Николай  вырос в  Ярославском Спасском монастыре. Сироту подобрали монахи после того, как схлынули татарове с земли русской. Кто он и откуда, до смерти напуганный мальчишка не помнил. При крещении нарекли его  Николаем,  а игумен Игнатий выучил его письму и счету. С  первых дней пребывания среди монашеской братии, влекло  к себе малого искусство мастеров росписи. Он не отходил от  костромских изографов, расписывающих каменный Успенский собор, строить который  начал еще дед князя Василия,  Константин Всеволодович Мудрый.
Николашка скоблил цветные камни, растирал в порошок. А как  смешивают  тот порошок с маслами, да с белком яичным, или с другими какими добавками, приходилось выведывать тайком, потому,  как у каждого мастера был свой секрет цвета, которым он ни с кем не делился. 
Был Николай набожным и жалостливым. Муху не обидит. Мастера смеялись,  когда выручал он каждую букашку, попавшую в вязкий плен  краски.
-    Постой, постой! – просил мальчонка мастера, -  Муха! Муха там!  - и осторожно подставлял букашке  тонкий палец.
- Сам – то, как муха! – передразнивали Николашку мастера.
Так и привязалось к сироте прозвище. 
Не сразу мастерство изографа далось любопытному иноку, но пришло время,  и признали  умение Николая Мухи в Ярославле, когда с благословения строгого  игумена Игнатия  расписал он в Ярославле храм  Михаила Архангела. А когда закончил многомесячную работу в церкви, плоть его так истончилась, что душа едва держалась в ней.
Долго потом ни стилет, ни кисть в руки брать не мог. Лежал с закрытыми глазами на жестком одре, а картины боев воинства небесного во главе с Михаилом Архангелом, проплывали в мозгу его и,  стоны раненых и предсмертные вопли  тревожили душу, и долго еще не отпускали. 
Лишь когда  стал выходить на волю, дышать воздухом сосновых  лесов, окружавших город, страсти улеглись, и душа обрела покой.  Тогда князь Василий повелел ему сделать список с иконы  Спасителя старинной византийской работы. 
   Взгляд Спасителя был суров,  вызывал  людской трепет, утверждая:  «избавься от грехов и спасешься!»  Николай писал лик, не чувствуя своего тела, будто  парил над  доской.  Пальцы,  судорожно  удерживая стебло, выводили святые черты и …глаза,  грозящие  карами небесными.   «На меня, на меня, Господи, пусть падет Твоя кара. Людей не  истребляй. Не гони их в полон, не  отдавай на посмеяние и злые казни». Николай выписывал  взгляд Спасителя так, чтобы весь гнев Бога и суд его  обратился на него, одинокого и никому не  нужного здесь,  на земле, монаха.  А когда  закончил работу,   освященная  игуменом Игнатием, икона  зажила своей особой жизнью. 
Смертный человек,   чувствовал своё ничтожество под пронзительным всевидящим оком.  «Опусти очи долу!», - шептали матери детям.
Ощущая слабость в членах, молящиеся падали перед иконой на пол. Отец Игнатий обличал маловерных и грешных: « Аще,  еси не знаешь,  како спастися, и книг не умеешь читать, то не твори другому того, чего себе не любо!»
И понял Николай, что угодил он Господу своей работой и утвердился мыслию, что должен продолжать сей труд.
И вдруг случилось такое, отчего захотелось ему уйти на край света, в пещеру спрятаться, в скиту затаиться, но  не испытывать боле мук, которые Господь посылает на грешников!

5.КОНЕЦ ВЕЛИКОГО ИМПЕРАТОРА.
       Вся жизнь Фридриха Второго Гогенштауфена была посвящена борьбе с папским престолом. Внук Фридриха Первого Барабароссы, император Великой Римской империи, Фридрих Второй был натурой деятельной и независимой.  Сирота с раннего детства, воспитанный папой Григорием Девятым на лазурных берегах Сицилии, он лелеял в себе чувство сиротства, и всю жизнь давал понять всем,  желающим приблизиться к нему, что он един на этом свете. И никто не может пользоваться его вниманием более, чем другие.
        Настроенный критически по отношению к папскому престолу, он написал еретический по тому времени памфлет «О трех обманщиках», где подверг осмеянию  Моисея,  Христа, и Магомета.  Он смеялся над непорочным зачатием Христа:
        - Глупцы все, кто верит, что Бог мог родиться от чистой девы….
Фридрих пытался доказать, что не существует бессмертия души. Для чего произвел опыт над человеком, посаженным в глухо закрытую железную и очень тесную бочку. Когда человек умер в этом обиталище, бочку вскрыли и обнаружили там только тело, а души не было. Фридрих, удовлетворенно потирая руки,  радостно пояснял  собравшимся:
-    Я доказал, что душа гибнет вместе с телом!
Совершив шестой крестовый поход, самый изящный и бескровный, он  завладел Иерусалимом и возложил на себя корону сам, без участия папы. А на Кипре оставил немецких баронов для подкрепления христианских сил.
Переписка Фридриха Второго с Великим ханом Батыем казалась  ему увлекательными   литературными упражнениями. И когда Великий хан предложил Великому императору принять его, Батыя,  власть и покориться, то Фридрих в шутку предложил ему услуги  сокольничего,  так как знал и любил охоту. Он даже сочинил  трактат «Об искусстве охотиться с птицами»,  где описал образ жизни и черты, характерные для разных видов птиц, их перелеты, механизм полета, способы обучения соколов охоте. Батый был доволен ответом.
       Угроза  опустошительного похода татар в Европу  встревожила Великого императора и  заставила задуматься  о судьбе своей доселе могучей империи.
       Но когда с Кипра были вытеснены его бароны, а отряды хорезмийцев, походя,  взяли Иерусалим, совсем  недавно освобожденный Фридрихом,   и возвращенный  Иерусалимской короне, император всерьез стал поговаривать о том, что не плохо было бы  воспользоваться   миром  с Батыем.  А  монгольских коней с их всадниками,  направить на борьбу с папским престолом и другими врагами Великой римской империи. Разговоры эти дошли до Ватикана, и сильно напугал папу.
       Но, монгольские войска, дойдя до Адриатики, и впервые потерпев ряд поражений в местных боях, в том числе и от чешских и венгерских войск, приказом Батыя были возвращены в причерноморские степи и приведены в готовность. Того потребовала  политическая обстановка в самой Монголии, где готовился курултай по избранию нового Великого хана монгольской империи.
        Обрадованный таким поворотом дел,  папа активизировал свою борьбу с непокорным императором. Дважды Фридрих Второй был отлучен от церкви.  И когда на папский престол вошел молодой и настырный Иннокентий Четвертый, у Фридриха уже  не осталось надежды на помощь Батыя, не было больше и  сил одолевать интриги  Рима . Император, чтобы показать лояльность Риму,    оглашает собственный эдикт «О борьбе с ересью», где говорит: «Мы хотим, что бы все знали, что мы взяли под своё особое покровительство  монахов ордена проповедников, посланных в наши владения  для защиты веры против еретиков, а так же тех, кто будет им помогать в суде над виновными….»
       Эдикт Фридриха означал большую победу церкви над мятежным императором. Отныне обязанность преследовать неугодных церкви еретиков возлагалась на всех и каждого, начиная от императора и кончая самым бедным крестьянином.
       Сдав свои позиции папе, он  вдобавок получил удар  от собственного сына,  германского императора Генриха У11, который потерял голову от любви к Агнессе Богемской и требовал развода с женой Маргаритой Австрийской, дочкой Фридриха  Сварливого.   Фридрих Второй не мог согласиться с сыном: он сам был четырежды женат по политическим расчетам. И считал это разумным.  А для души есть много забавных вещей на свете, к примеру,  зверинцы со слонами, верблюдами, леопардами, обезьянами и  жирафами. Или негры – музыканты, или арабы – слуги.   А гарем из сарацинских девушек, охраняемый евнухами? Да мало ли других развлечений может быть у королей и императоров? Но Генрих У11 не согласился с отцом, поднял мятеж против императора и проиграл. Он был арестован слугами отца и при переправе через Альпы  сорвался в пропасть вместе с конем. Было ли это случайностью, только Бог ведает.      
      Император, потеряв сына, и получив несколько тяжелых ударов в борьбе с Северными  итальянскими городами,  вдруг почувствовал, что его преследуют несчастья почти во всём.
      Фридрих, дав в руки своего давнего врага, папы,  оружие, не смог пережить своего поражения и в 1250 году скончался от дизентерии, проболев всего несколько дней,  и не дожив до пятидесяти шести лет, чем очень огорчил своего давнего друга по переписке Великого хана Батыя.
Со смертью императора Фридриха Второго, его империя распалась и папа Иннокентий Четвертый объявил себя  главой христианского мира.
Вот тогда Даниил Галицкий, Великий князь Юго-Западной Руси,   принял  из рук папских легатов королевскую корону,  и православная Галиция превратилась  в небольшое европейское королевство с католическими храмами и остатками православных церквей.

6. СВЕТОЛЕПНЫЙ ЛИК!
                Князь Василий призвал  Николая Муху  в большую палату, в которой  обычно  держал совет с боярами. 
- Знаешь ли икону  Пресвятой Богородицы из храма Успения? Ярославцы зовут её Умиление, - начал князь Василий .
- Досталась мне она от  Черниговского князя страстотерпца Михаила Всеволодовича, убиенного в Орде. А  он принес её  от Киева. Икона та старая, намоленная. Много страстей человеческих в себя вобрала, много утешения людям принесла.  Надобно, Николай, список сделать с той иконы.  Хочу оставить заступницу дочери моей,  княжне Марии. 
     Василий смотрел мимо изографа, и Муху, стоявшего рядом с нагретой  изразцовой печью, внезапно обдало холодом:  ему показалось, что князь удаляется в вечность.
-    Ты уж постарайся, Николай, - негромко добавил князь Василий, - голубой лазурит и красный кармит,  и яшму возьмешь у моего  казначея. 
    За спиной  отворилась дверь, послышались легкие женские шаги. Инок повернулся и обомлел. Такой светолепной красоты  не видывал он в жизни!
- Ксения, - поднялся навстречу жене князь, - этому  монаху поручено  списать  икону для нашей Марьюшки.
Княгиня с любопытством оглядела Муху: так вот  каков изограф, о котором нынче в Ярославле говорят!
     Как в тумане, не помня себя, покинул Муха княжьи палаты, сознавая только одно:  не видать ему отныне  покоя. 
     Долго  постился в затворничестве и,  получив  благословение отца Игнатия,  приступил к изготовлению красок. Секреты  старых мастеров знал, и свои уже имел. 
 Голубой лазурит да  бирюзу, что когда – то подарил  князю Василию арабский купец Фадлан, растирал в порошок. Глинистую охру смешивал с маслом. А черную сажу чудесным образом превращал в белила.    
Но когда начал углем прорисовывать лик Пресвятой девы, то с тревогой обнаружил, что рука выводит…   черты княгини  Ксении.
 Вновь подверг себя строжайшему посту, молитвенно каялся, просил у  Господа сил отринуть грех, но не было для него других линий.   
       «Всякий, взглянувший на женщину с тайным желанием, уже прелюбодействовал с ней!» Так говорит святое писание, так внушали Николаю его  учителя – старые изографы, монахи. Он был  прилежным  учеником, и до сей поры ни одна женщина не волновала его.   Ксения, врезалась  в его сердце. Грех! Грех! Грех!...   Бежать надо!
     Николай  сложил в старую торбу нехитрые пожитки, кисти и стилеты,  и стебло, тайком выскользнул  из города. Пробираясь по  занесенной сугробами костромской дороге, он  уносил свой грех прочь, не имея сил побороть его и развеять по бескрайним снегам.
      …Недописанные Мухой иконы остались лежать в подклети Спасского монастыря.


7. КНЯГИНИНО УРЯДСТВО.
Прошло лихо и отпустило сердце. Думала ли, она, Ярославская княгиня Ксения, что так рано вдовой останется. В черные одежды облачится, тонкой кисеёй навсегда лицо от людей закрывать станет. А главное, ей ли, молодой да полной сил, от дел княжеских отстраняться. Отойти в сторонку, смирить сердце гордое и в ноги поклониться другой, полновластной хозяйке. Как это сделала молчаливая Марина Ольговна, свекровь Ксении, когда из венчального храма вывел за руку   молодую жену  князь Василий. Сама старшая княгиня низко поклонилась Ксении, признав власть её в Ярославском княжестве. А ныне, после смерти мужа, князя Василия, что ждет её, вдову Ксению?
       Брат мужа, князь Константин, каждое утро, встретив молитвой восход солнца, отправлялся в церковь. А после обильного завтрака садится «думать» со своей дружиной и боярами. Шагу не сделает, не поведав  градским мужам думы своей и не спросив у них совета.  Видно по всему, что  дела княжения на себя тянет, а ей, Ксении, совсем не по нраву такая прыткость деверя . Да еще Кокушка всё зудит, что пора Константина женить, засиделся в одиночестве. Уж не хотят ли в Ярославском княжьем тереме, чтобы она, княгиня  чистых полоцких кровей, поклонилась когда-нибудь будущей жене деверя?
       Потому - то Ксения, исподволь хлопочет,  чтоб хватало  князю Константину любви и ласки. Голосистую Маврушу управляться в дом к Константину отправила, пленных литвинок, белокурых, нежных,  в сени его посадила. Сама выбирала красивых да ладных. Одна Дануте многих стоит! Косы золотые, а коли,  распустит, так до самого пола светлыми легкими волнами рассыпаются.   Пусть подольше не задумывается деверь о жене венчанной,  да о наследниках законных.
       Чинность и урядство в Ярославле сама установила,  и этот порядок должен был строго соблюдаться всеми, кто имел честь окружать ярославскую  княгиню. Каждый человек  обязан занимать подобающее ему место  в общем ряду,   от  великого князя, воеводы и больших бояр,  до самого низкого раба.  Никому не позволит  бесчиние творить.
     Да вот в голове засела думка, о которой и посоветоваться не с кем. Власть на Руси всегда передавалась не от отца к старшему сыну, а  к следующему по возрасту брату. Но в последнее время власть брал тот, кто был смелее, лукавее или богаче. Всё переменилось.  Вон, пока Александр Невский  с братом Андреем в Монголию ходили, на Великом столе должен был сесть брат их отца, дядя Святослав Всеволодыч. Тот и провозгласил себя Великим князем. Да не тут – то было!  Михаил Ярославич, брат Александра и Андрея, выгнал дядю своего Святослава из Владимира и сам сел на великий стол. За удаль и натиск прозвали его Хоробритом. Ушел Святослав к Батыю с жалобой на сыновца. А там,  в Орде, пока суть да дело, бедный Святослав измаялся по чиновничьим шатрам ползая, да и отдал Богу душу. А Михаил Хоробрит, самозванец, в бою с литвой пал. А когда Александр с Андреем из Монголии возвратились, то и вовсе дедовский порядок был нарушен монгольским пожалованием. Младшему князю Андрею Великий стол Владимирский отошел, а старшему Александру Киев, который и городом-то назвать уже нельзя. Пустыня.
      Хоробритам нынче удача в руки идет! Но будет ли это по справедливости, ведь князь Константин, выходит, не при делах остается? Вот такие мысли одолевали Ксению. Если по стародавнему  порядку передавать власть, то Константин должен быть Великим князем Ярославским, а если, как в последнее время повелось,  то по прямой линии наследницей княжеской власти должна быть дочка князя Василия и её,  Ксении, малолетняя Мария. А Ксения при ней управительницей. Не отдавать престол Ярославский!
         А деверь будто и не замечает, как его  пытаются  отодвинуть. Что бы ни делала, и ни говорила в его сторону вдова брата, молчит князь.   

8. ПОТЕРЯЛ МУЖИК ДУДУ.
       Когда на монастырский двор приходила  очередная  весна,   Зосима каждый раз начинал  мечтать о походе  в страну Биармию.  Так-то ему хотелось увидеть Верлиоку, принести ей весть о смерти Василия и,  вновь  почувствовать злую радость, которая должна была заполнить  пустоту его души. Пестуя свою задумку, Зосима вызывал в памяти знакомые образы и грезил, грезил….
      Летописное сказание о Борисе и Глебе, которое Зосима переписывал по приказу игумена, подходило к концу, оставалось перерисовать миниатюрные рисунки, исполненные рукой предшественника, жившего  за сто лет до того, как народился на белый свет несчастный Бродька, носящий ныне имя  инока Зосимы.
      Зосима тщательно выводил плоский рисунок, изображавший самую трагическую сцену жития князя Бориса. Историю про несчастного князя знал он наизусть. Ведал, как брат юного князя, Ярополк Окаянный приказал убить пресветлого Бориса, чтобы освободить себе путь к Великому княжению.
      На миниатюрке прежний художник изобразил боярина князя Ярополка, предлагающего Борису оставить мысли о княжении, и самого Бориса, поднявшего вверх руку, будто отмахивался тот от льстивых слов и добровольно отказывался от власти в пользу своего брата Ярополка.
       «Почему Борис добровольно отказался от власти?» - недоумевал Зосима, - «даже не попытался побороться….  Испугался Ярополка? Ведь князь, мужем ратным должен быть, а не женой  нежною…»
      « Я бы не уступил, будь хоть что, а не уступил»!   И  предание о Борисе, умилительно рассказанное старым летописцем,   ему вдруг показалось смешным и жалким.  Бес ёрничества вселился в руку  Зосимки, и он тщательно вывел прялку в руке Бориса. Наклонив на бок голову, и высунув язык, он пририсовал пучок шерсти на конце прялки, и уже приспособился  вырисовывать веретено у ног  князя, но тут  со скрипом  отворилась дверь,  и на пороге возник монастырский келарь.  Он, оглядев придирчиво обиталище монаха, приказал Зосиме оставить келью и пойти с ним зачистить сусеки, в которые на зиму ссыпали «хлебушек».
       К весне монастырские припасы кончались, посты  святой братии длились подолгу. Скудность бытия была повсеместной, поэтому милостыни ждать было неоткуда.
-      Бог даст, по углам наметешь  хоть малую малость, - давал урок келарь, сокрушаясь  о пустоте монастырских  закромов. 
       Зосима, положив писчую трость на стол, с  осторожностью  закрыл толстый фолиант, боясь обнаружить срамной рисунок. И  рванулся за келарем,  уронив тяжелый табурет. Келарь неодобрительно глянул на инока и покачал головой:
-       Бес-то, что внутри тебя сидит, наружу так и просится!
     Зосимка ничего не ответил. Рад был покинуть скучную келью. Он выскользнул на крыльцо и степенно зашагал вслед за келарем.  Когда пересекали двор, Зосимка загляделся на стаю шумных серых ворон. Одни сидели на крыше высокого амбара. Другие вороны перелетали с одного дерева на другое, в поисках какой - нибудь съестной добычи, истошно каркая и любопытно поглядывая вниз, на монахов.
-       Вот ведь Божье – то наказание! – проворчал келарь, и, подобрав камень, замахнулся на каркающих птиц.
       Огромный  ключ заскрипел, проворачиваясь в таком же огромном замке, железная накладка стукнулась о влажные оттаявшие доски  высокого крыльца, и тяжелая дверь застонала, с трудом поворачиваясь на кованых петлях с лапами. Вторая, деревянная,   решетчатая дверь легко распахнулась на две половинки. На Зосимку повеяло холодным воздухом с запахом зерна и мышиного помета.
 -     Все сусеки выметешь, зерно в мешок соберешь и вот тут поставишь, - ткнул келарь пальцем в угол амбара, - да смотри, что бы вороны не залетели, а то последнее склюют. Окаянные! – погрозил келарь кулаком в сторону дверей амбара, за которыми граяли серые птицы. 
Зосимка кивнул головой. Когда  сердитый келарь удалился, Зосимка прикрыл решетчатую дверь,  потянулся радостно, разминая члены, и направился к сусекам, напевая под нос слова песни, что шилом сидела в его голове:
            Ай, ду-ду, ду-ду, ду-ду,
            Как на нашем на лугу,
            Потерял мужик уду,
Эхо пустого амбара вторило иноку, и Зосимка озорно во весь голос зорал:
           Шарил, шарил, не нашёл,
           Без уды домой пошёл!
           И-э-эх!
     Мочальной сметкой Зосимка  споро сгребал остатки зерна, дочиста  вычищая уголочки и застрехи закромов. Зосимка аккуратно высыпал кучку зерен в мешок, что бросил ему келарь, и перелез в другой сусек. В другом сусеке он намел больше. Мешок наполнялся.   Зосимка  решил, что таскать за собой  тяжесть  не следует. И он полез в следующий сусек, оставив открытым мешок с наметенным в него зерном.  Старательно сметая в кучу зерно,   он не заметил, как  под порывом весеннего ветра открылись деревянные,  решетчатые двери,  и в амбар влетела стая серых птиц.
       Вороны  разлетелись по всему амбару, сели на перекладины,  под скатной на две стороны крышей, а особо дерзкие набросились на открытый мешок с драгоценным зерном.
     Очнулся Зосимка от  крика келаря, мечущегося с пустым мешком в руках  и испуганного карканья ворон, шарахающихся из угла в угол и не  находящих выхода из амбара.  Он поднял голову.  Вороны отрывисто хлопали крыльями и  хрипло каркали в ответ на ругательства и завывания хозяйственника.   
      Что было дальше, Зосимка вспоминать не любит. Дальше был суд перед всей голодной монастырской братией. Строгий суд  постановил: ему, Зосимке, отловить десяток ворон силками. Повесить себе на шею и стоять посреди монастырского двора, искупая  свой грех. Искупал его  Зосима, почитай,  целую неделю, с утра и до темноты. 
      А накануне  Пасхи монастырь посетила  княгиня Ксения. Игумен Игнатий самолично вышел к большим воротам, чтобы встретить княгиню и сопровождавших её людей.
-     Отче, в канун великого праздника Пасхи Христовой прими жертву от имения моего  хлебом, медом, и серебром. На  утешение братии и на строение монастыря. 
-     Благодарствую за милостыню Божью,  княгиня. Всей братией молимся за тебя, - игумен  сделал паузу, -  и за помыслы твои, княгиня, … благорожденные, - Игнатий  заглянул в глаза Ксении. 
       Она поспешно отвела  взгляд в сторону и заметила инока, стоящего посреди двора с ожерельем дохлых ворон на  шее.
-    За что наказан этот монах, отец Игнатий?
-    За дело.
-    Ради Пасхи Святой отпусти инока, - попросила Ксения.
-    Душа твоя, княгиня,  мягкая, аки воск от церковной свечи….
      А душа инока, колеблемая всеми сомнениями и страстями,  была больна. И после позора стояния на монастырском дворе совсем возмутилась,  и не было ей успокоения и благодати в стенах Ярославского Спасского монастыря.

9. УНИЖЕНИЕ ЯРОСЛАВА.
       Филюшка прижился у Чудина. Выпестованный  мерянским волхвом Голубом, он любил слушать старинные  веды, рассказанные  Чудином,  о  финских племенах, и сам делился с хозяином  тем, что знал. Блаженством было съесть корочку горячего хлеба, выпеченного доброй Марой и запить чашкой парного коровьего молока. Жена Чудина Мара заставляла неприхотливого отрока помогать ей по хозяйству. Филюшка всё делал споро.  Мару удивляло:  топор-то,  будто паворозой  привязан  к ладони Филюшки. Ловко отскакивали чурки от больших кряжистых пней, таких, что и Чудину не под силу было расколоть.
     А Филюшка строгал лучину своим ножичком, что забрал когда – то Голуб у мертвого  отрока на берегу ростовского озера  Неро.  Коник и ужик с двух сторон ножичка делали заметным и красивым Филюшкино мирное оружие. Будто  играючи,   бил он баклуши для деревянных поделок.  Мара подолгу вертела в руках Филюшкины болванцы: медвежат с глупыми мордами, собачек с закрученными колечком хвостами, петушков и курочек в разных видах. Мара  качала головой, светло улыбаясь.  Забавного отрока послала судьба им с Чудином!   
      А последнюю поделку  старательно режет что-то из липы и хоронит от глаз Мары и Чудина.
-           Чё прячешь-то? Покажи,  – смеётся Мара, - я никому не скажу.
-           Нельзя.
-          Что так? – удивляется Мара.
-           Не скажу….

       В вечернем  воздухе Ярославского пригорода разлился тонкий сиреневый  свет. Мара вышла за ограду двора, встречать свою пеструю коровушку, а Филюшка, схоронив свои поделки, присел на завалинку, обняв ноги под коленками. Он вытянул тонкую шейку и вслушивался в глухие городские звуки, так не похожие на разноголосие родного ростовского леса. 
-    Что чуешь, Филя? –  Чудин,  присел рядышком.
-   Чую, как вздыхает устало город, люди на покой собираются.   Кто – то  стонет глубоко, будто под землей? - помолчав, ответил Филя.
-   Это Велес, скотий Бог, - шепотом проговорил хозяин.
-   Тот, что медведем оборачивается? – вспомнил Филюшка рассказ Голуба.
-    Он кем хочет, тем и оборачивается, то медведем, то волком, а то лисом может…,  -  пробурчал Чудин.
-    О чем он кручинится, Чудин, там, под землей?  Поведай, Чудин!
-     За такую повесть лиха не избудешь! – осторожно оглянувшись, с ожесточением проговорил Чудин, -  Вот ты здесь давно уже  живешь, а как посад наш называется, знаешь?
-     Власьевским. Поди,  от церкви Святого Власия, что рядом стоит, - быстро сообразил Филюшка.
-    Нет, - прошептал Чудин, -  на том месте, где нынче церковь Святого Власия  воздвигли, стоял Бог Велес.
 -    Живой? – вылупил глаза Филюшка.
-     Экой ты, какой!  Бог не бывает мертвым. Он вечен. Как Солнце, как Земля - матушка, как  воздух, которым мы дышим, - Чудин описал круг рукой и задумался.
-     Почему Велес под землю ушел? – Филюшка толкнул Чудина в бок.
-    Не своей волей,  Филя, не своей,  - оглянулся по сторонам Чудин, - Слушай, отрок. В стародавние времена…. Сколько тому лет   назад, и не припомню, жили  на этом месте,  на берегах двух рек,   Волги и Которосли, наши прародители. С ростовскими мерянами рекой Которосль сообщались. Между собой роднились. А на берегах  озера Неро испокон  тоже народ поселился.  Со всех сторон земли нашей, матушки, а больше всего с полуночной стороны,  меря да чудь - финны,  росы, да словене - арийцы, да и другие племена. И был город Ростов стольным городом, в котором князем был мудрый Рос. В честь его и город Ростов назван.  Росов стан. Становище, суть,  князя, где он жил. Да и вся Русь тоже его имя носит.
-   Как это так?
-    А ты вслушайся в слова-то. Рос, росы, Рос-тов, Рось… Чуешь?
-    Рос, росы, Ростов стан, Ростов, Русь…. Чую…, - кивнул головой Филюшка и обвел любопытным взглядом округу. 
-    Тут, на нашей земле начало Руси. Прошло еще очень много времени.  Не стало славного князя Роса, и многое изменилось вокруг, но имя его осталось жить в названиях сел, рек, городов и самой Руси. Ну вот…  Как-то  до Ростова  дошел князь Киевский и включил его в пределы своей Киевской земли. Сто лет назад это было или еще больше.
-    А Киев-то далеко отсюда?
-    Да, чай, далеко будет. Не одно поприще  пройти надо по рекам и волокам. Так вот,  в ту пору, о которой я тебе поведать хочу, жил в Киеве князь Владимир. Был он сын славного Святослава и рабыни его, ключницы Малуши. Потому был прост с друзьями и справедлив. И любила его дружина. И прозвала Красным Солнышком.
И было у него много жен и детей, потому как не принял еще он Христа в душу свою. А самая красивая жена была Рогнеда, дочь Полоцкого князя Рогволда.  Гордая и умная,  и не хотела она  идти за Владимира, потому что любила его брата,  князя Ярополка, законного князя.   Напал Владимир на Полоцк, убил Рогволда и двух его сыновей, и убил жениха Рогнеды Ярополка.
- Из-за женщины столько крови пролил?
- Молод ты ещё, Филя, и неразумен. Вырастешь, узнаешь, что всё в мире происходит из-за женщины, из-за красоты её волнующей.
-     Всё  плохое?
-     И всё великое.  Родила Рогнеда Владимиру сына Ярослава, но не смирилась. И отдалил её Владимир от себя и сослал в Полоцк и забыл про неё. Но помнил, что подрастает его сын Ярослав от женщины, которая ненавидела убийцу  отца,  братьев и любимого жениха.  И, когда, Владимиру донесли, что Ярослав, вырос и в силу вошел, повелел Великий князь Киевский призвать сына к себе.
-     И Ярослав пошел к батюшке в Киев?
-     Вестимо,  ибо ослушаться отца родного – велик грех.  А когда пришел к отцу Ярослав от Полоцкой земли, то зароптала  дружина князя, и сыновья, те, что смолоду росли возле отца, да и все, кто окружал Владимира на пиру,  взроптали, что дюже не похож его сын на киевлянина. Одежды другие, оружие по иному выковано, а пуще всего,  вид у молодого князя не такой, как в Киеве принято. Красив был лицом Ярослав, и власы его волнистые ниже плеч струились. И проступали в мужественном лице его  гордые черты матери Рогнеды. Помутился разум у Владимира, вспомнил жену свою непокорную, ударил кулаком по дубовому столу: «Почто явился не сыном отца своего, но матери! Эй! Кто там? Взять молодого княжича, и возвернуть ко мне киевлянином!» Подбежали слуги, князю верные, завернули Ярославу руки за спину и увели княжича из палаты белокаменной.  Повалили слуги Ярослава на сырую землю, сковали его руки, ноги. А сводный братец  Святополк  сел на него верхом и приказал опалить факелом власы на голове Ярослава.  Ну и опалили его, как барана. Оставили один только длинный чуб спереди, как принято было в Киеве. Разоблачили княжича  из платья полоцкого донага, и натянули на него порты красные, широкие, на щиколотках подхваченные, на поясе кушаком закрученные. А на ноги надели черевики юфтевые. Привели  в палату ко Владимиру, поставили перед отцом. «Теперь я вижу, что ты мой сын. На меня похож», - загоготал князь Владимир, засмеялись и братья Ярослава. Особенно потешался Святополк: «Баран паленый! Бе, бе, бе…».
-     Почто Святополк так обошелся с Ярославом? Ведь родной брат.
-    То-то и оно, что не совсем родной. Вернее сказать, совсем не родной. Святополк был сыном брата Владимира, которого тот умертвил, а жену взял себе.
  К тому времени она  непраздная  была, и через не многое время родила Святополка. Но князь Владимир признал его своим сыном.  Только Святополк всегда помнил, что он не родной сын и выслуживался перед отчимом. 
-     А Ярослав,  что обидчикам ответил?
-     Ярослав схватился за рукоятку меча своего, но слуги Владимира не дали ему обнажить оружие. « Ты не в шатре своей матери, здесь я хозяин, - грозно проговорил Владимир, - убери свой меч. Сядь и послушай, что я тебе скажу». Сел Ярослав на широкую лавку, за дубовый стол. От поднесенного фиала с вином не посмел отказаться, но пить не стал.  « Из мерянской земли, что находится в Залесье, на берегу озера Неро, изгнали ростовцы моего наместника Блуда. По дороге в Киев, он Богу отдал свою душу. Остался город Ростов без управы. Повелеваю тебе, Ярослав,  отправиться в Ростов, и быть там князем,  пока не призову к себе», - молвил  Владимир Ярославу. «Распознай обидчиков моего  верного Блуда и накажи примерно. Собирай  дань с мерян ежегодную и отправляй в Киев. Укрепляй  власть княжескую, где верою в Господа нашего, Исуса Христа, а где мечом карающим. Ростов важный для нас город. Оттуда походами на булгар по Которосли да Волге от века ходили. Береги Ростов, ограждай его от врагов. Всё ли уразумел, сын?» Понял Ярослав, что отдаляет его отец от себя и отправляет на гибель верную. «Всё уразумел,  Великий князь», - ответствовал Ярослав, не глядя Владимиру в глаза, ибо уязвлен и унижен был вероломством,  - перевел дух Чудин.
И тут в сумерках услышали протяжное мычание пестрой коровы. Мара бросилась навстречу  любимой скотинке, с пучком моркови.   
-     Пойдем в дом, Филюшка. Повечерим, чем Бог послал,  и на покой.
-     Чудин, а про Велеса - то мне хотел рассказать…, - с мольбой в голосе протянул Филюшка.
-     В другой раз, Филя. Да ты сам-то поведай нам с Марой, чего всё мастеришь?
Филюшка застеснялся, опустил голову:
-       Чудин, ты только никому не говори. Я хочу такую забаву из баклуши сработать. Зайца  большого вырезать. Чтобы был, как настоящий, в шкурку заячью одетый, а сам в боярской шапке и со свистулькой. И чтобы лапки  дергались, будто пляшут. Марьюшке в подарок.
-       Для княжонки нашей что ли?
-       Ага, - шмыгнул носом Филюшка и отвернулся.

                10. ПОСЛЕДНЕЕ ЖЕЛАНИЕ БАТЫЯ.
       Хан Батый был доволен донесением  гонца из далекого Каракорума. Курултай монгольской знати провозгласил Великим правителем Монгольской империи одного из Чингизидов, друга и союзника Батыя  хана Мунке. Найманку Огуль, жену прежнего владыки Гаюка,  предали лютой смерти: в рот ей затолкали раскаленные камни, а губы  зашили. Мать Гаюка,  Туракине,  что отравила Великого князя Ярослава, отца Александра Невского, еще раньше отошла в «страну предков». Мунке постарался. 
-       Дело справедливо, - удовлетворенно  заметил Батый, - как можно монголам без хана? Всё равно, что рубашке без ворота…
      Золото казны и воля его, Батыя, сделали своё дело. Мысль, что призрак его смерти  растворился в шатре Великой Ханши Монголии, и исчез с казнью  ненавистной  Огуль,  живительным  бальзамом легла на сердце.   
-      Сартак, - позвал сына Батый, - вели Ногаю явиться ко мне.
-      Отец,  Ногай со своим туменом   кочует в приднепровской степи.
-      Прикажи повернуть его. Он нужен мне здесь. И пусть поторопится.
-        Хорошо, отец, я отправлю скорого ямчи  в западную орду.
     Батый кивнул головой. Теперь можно праздновать победу. Но так ли уж незыблема власть хана в Джучиевом улусе? Звериное чутьё Батыя не даёт правителю покоя. Сужается круг старых и верных друзей. Сколько их, умных, сильных, яростных, готовых по призыву их  Саина, как  называли  они его с детства, встать рядом,  стремя в стремя. Сколько их  ушло в «страну предков»!
       Не стало лучшего полководца  Субэдэя  Богатура,  погиб знаменитый стрелок Джэбэ,  простился с земной жизнью полководец Баку – хан, не стало Чегирхана, Тешухана, погиб Гемябек,  состарился Бурундай.  Отравлен князь Ярослав –  верный союзник.      Прекратилась греющая душу переписка с императором Фридрихом. Гордый император  Великой Римской империи изъявлял желание быть другом хана,  и вдруг скончался от болезни утробы.   
      Батый,  прикрыв раскосые глаза тяжелыми веками,  шепчет имена тех, кто,  не щадя своей и чужой жизни,  беззаветно служили ему, Батыю,  и кто растворился в пространстве и времени, оставив его доживать свой век в окружении чужих ему людей.
-       Бог Мизир, зачем не призовешь и меня к себе, ведь у меня нет друзей, кроме своих теней, - горестно шепчет старый хан в редкие минуты, когда ум его,  освободившись от пьяной пелены,  светлеет .
     На  месте добрых воинов, ушедших в «страну предков»,    подросли молодые волки и окружили хана.  У них режутся клыки, глаза их горят зеленым хищным огнем, а слюна стекает с  языков при виде несметных богатств великого завоевателя.  Раболепие,  окружающих Батыя  людей,  не позволяет заглянуть в их души.  Нет. Не всё ладно в Джучиевом улусе.
      Новый призрак, призрак  «замятни»   всё чаще появляется в осторожном воображении Батыя,  и кто знает, в чьих  сердцах созревают зерна неповиновения и желания сокрушить могущество хана,  достигнутое нелегкими,  кровавыми трудами. Родные братья   Берге,  Менгу, да и племянник Ногай, известный своей дерзостью не только в бою, но и на миру - кто из них не захочет воссесть на белую войлочную кошму, устилающую трон Великого хана улуса Джучи?   И сумеет ли его старший сын,  сёнгун  Сартак после его, Батыя,  смерти,  удержать власть в страшный день, когда отправится он в землю предков. За кого встанут молодые нухуры  и тайши  на курултае Джучиева улуса, кто знает?
Что осталось ему в этой жизни? Мечта о прекрасной Воительнице, волновавшая его всю жизнь и так и не осуществившаяся пока был он молод и полон сил.
        Батый тихо раскачивается дряблым  телом в такт нерадостным мыслям, сидя на кошме походного  шатра.
«Сумеет ли Менгу выполнить его волю?»
Брат Батыя  Менгу, был молод, но отважен, что не мешало ему заниматься науками с мудрецами, и любить прекрасные искусства, ибо он прошел школу  матери  Идеги-Фучин. И сама старая Идеги советовала Батыю приблизить благородного Менгу к трону. На него - то Батый может положиться. И когда  давняя, юношеская мечта Батыя о прекрасной Воительнице засветилась живым светом, Батый твердо знал, что если и суждено ему ввести в свой шатер мечту всей своей жизни, то Менгу, именно  тот человек, который сослужит Батыю эту деликатную службу.
       Менгу надо отправить с передовыми отрядами татарской конницы в Венгрию. Он добудет Батыю прекрасную принцессу Милену. 

11.НАЧЛО СКОРБНОЙ ПОВЕСТИ О ПОХОДЕ, 
       Монашеская кротость? Нет больше кротости и нет терпения, чтобы  нести проклятое иго. Сложив руки под грудью Игуменья Евфросинья ходит по  келье взад -  вперед, без останова.  Тайные мысли омрачают её  лицо, в глазах блеск не проходящей ненависти.
« Надо поднимать людей. Пора выступить против старого и немощного Батыя, пора объединить все силы русские и покончить с властью язычников. Нужно «Слово», обращение ко всем «людем русским». Такое «Слово», чтобы все струночки человечьи  взыграли, чтобы отвага и доблесть в душах зарокотали. Но как это сделать, не вызывая  подозрения тех, кто принял власть батыеву, кто не только не хочет бороться против него, но видит выгоды в союзе с татарами?»
       Игуменья вмиг представила Александра Ярославича Невского. У неё свои  счеты  с Александром. Его отец Ярослав Всеволодович яростно враждовал с её отцом Михаилом Черниговским, хотя и были они родными братьями.  И когда, князья русские встали на Сити, чтобы принять бой от Батыя, ни Александр, будущий герой Невский,  ни его покойный  отец  Ярослав, не пришли на Сить, и не оказали помощи князьям Суздальским. От их бездействия или трусости  погиб её муж князь Василько Ростовский, и брат его Всеволод Ярославский и много, много других славных воинов, князей, бояр и простых русичей. И только потом ясно стало, что с татарами смыкнулись Ярослав и его сын Александр. В том выгоду для себя видели.   
       И в стократ тяжелее мысль, что не находит её ненависть понимания у младшего сына, у князя Глеба. Горой стоит за Александра. С ним по ставкам татарским мотается, на монгольском языке, как на своем родном,  лопочет. Обычаи татарские знает, кумыс с ними пьет!
       Отвернувшись, сплюнула  Евфросиния в угол, когда сын рассказывал такое. А Глеб  заметил вострым глазом, как настоящий татарин:
- Матушка, да не хочешь пить кумыс, там тебя никто не заставит.  Опусти в чашу с питиём свой безымянный пальчик и возврати  на поднос чашу.
- Безымянный палец? – переспрашивает мать, высматривая  на руке  тот спасительный  палец.
       Глеб смеётся, целуя руки матери. Родное дитя, родное. И всё же противно разуму, что её сын у татар уважаемый гость.   
       Не таков младший брат Александра Невского -  Андрей Ярославич. Пылает ненавистью к «поганым»,  на соборе во Владимире  страстно глаголил, что на самой Руси достаточно сил, чтобы сбросить татарское иго. Только не встали за ним князья земли Суздальской.  Каждый всяк за себя хлопочет. И хотя у князя Андрея  столько войска, что он один «может Волгу веслами раскропити, а Дон шеломами выльяти», надо, чтобы вся Русь ему на подмогу поднялась. 
Игуменья  садится на высокий табурет, к столу,  обмакивает в чернила писчую трость, на мгновение задумывается и выводит на чистом листе телячьей кожи:
       « Не лепо ли нам, братия,
       словом старинным
       начать скорбную повесть
       о походе….»
старательно выводит слова, как погиб   Василько, князь души её, краше которого не было и не будет на этом свете. И  брат его единородный Всеволод князь Ярославский, пал в той сечи. И   Великий князь Юрий и много, много мужей суздальских: ростовцы, ярославцы, угличане, владимирцы.   
Но пусть все знают, что, скорбя  о муже боговенчанном, составляет  она «Слово»,  в память  всех  героев русских, погибших, да не склонивших голову перед врагом.  Сынам и внукам пример подавшим на многие лета вперед. Пишет страстно,  чтоб вызвать  гнев пламенный против погубителей земли Русской, убийц и грабителей.

                12.ХРИСТИНА ПРИНЦЕССА СКАНДИНАВСКАЯ.
       Молодого князя Василия Александровича приняли в Низовской земле  со всеми почестями, которые полагались самому герою Невскому. Ярославль широко праздновал приход сына Александра Невского. Княгиня Ксения не могла налюбоваться на сыновца  . Хотя была она матери Василия  Александре Брячеславне  сестрой двоюродной, но считались  они близкими подругами и по молодости поверяли друг другу свои девичьи секреты.
-     Помнишь ли, как я тебя  нянчила, - тепло улыбаясь, теребила светлые волосы Василия княгиня.
-     Матушка сказывала, - краснея, и уворачиваясь от ласковой тёткиной руки, улыбался Василий.
-     А, как мы с ней всем поездом к литвинам в полон попали?  Ты тогда малым дитятей  был, сестрица к себе тебя платом привязала….  А князь Смоленский Ростислав Мстиславович, царство ему Небесное, узнав о том, что мы в беду попали, нам подмогу  выслал. Сыновей  с их  дружинами.  А той порой  и  к твоему батюшке  гонцы,   нами посланные,  добрались,  и он  в погоню за пленителями  пустился с князем Василием, -  Ксения вздохнула, воспоминая первую встречу с будущим мужем,     -  Отбили  нас у ворога, а тут и Ростиславичи подоспели. А младший – то, Федор,  так сокрушался, что не досталось им сечи,  чуть не заплакал. Мы, хоть и были  напуганы  своим пленением, а тут  даже  посмеялись. Такой  чермный  мальчик.
- -     Ныне Федор, князь Можайский, - сообщил Василий.
- -     Как князь Можайский? Давно ли? – удивилась Ксения.
- -    Ростислав Мстиславич, их батюшка,  почил, Царство ему Небесное, так братья разделили Смоленское княжество. Старшему Глебу Смоленск, среднему Михаилу Торопец достался, а Федора в Можайск на княжение  отправили.
- -    Удел-то больно скудный, от Смоленска далече, и слава о его князьях худая ходит, - передернула плечами Ксения.
- -    Да, поговаривают, что не справедливо братья с Федором обошлись…
- -    Да, - вздохнула Ксения, - совсем недавно, кажись всё, было, а сколько зим пронеслось. Говоришь, голод в Великом Новгороде? – перевела разговор  Ксения на другое.
- -    Сиё правда. Голод.  Матушка низко тебе кланялась и Ярославлю – городу.  Просила помочь, чем можете.
- -     Яким Корнилыч, - обратилась княгиня к  советнику, - сможем помочь моей сестре? В Новгороде, слышишь, голод. Не гоже в беде родных оставлять.
- -     У  самих не густо, нынче с хлебушком. Мы ведь хлебом не торгуем, сама знаешь, госпожа, - Якимка нахмурился.
- -     Не с пустыми руками, мы с казной прибыли, - подбоченился Василий, - старцы градские на сходе порешили за ценой не стоять.
- -     Коли с казной, то договоримся, - важно кивнул  боярин Яким.
- -     От своих княжеских закромов я матушке твоей Александре Брячеславне, особый  гостинец отправлю, - молвила княгиня Ксения.
- -      Благодарствую, госпожа,  - низко поклонился Василий.
- -     Ах, какой ладный вымахал! Подспорье  батюшке, - залюбовалась княгиня, -  Невесту не приглядел  ещё?
- -     Батюшка в Тронхейм   к норвежскому конунгу  Гаккону посольство собирает. У того дочь именем Христина,  велено послам узнать её.
- -    Это хорошо, - одобрила Ксения, - Вокруг Новгорода исстари земли спорные. Ладогу приобрели, как вено  за шведской принцессой Ингигерд, на которой     женился Ярослав Мудрый. А на других  землях всё воюют?
- -    Лопь да корелов финмарки  грабят, что под Гакконом сейчас ходят. А батюшку  чего задело… В 1240 году  он наложил печать копьем своим на образину шведского ярла Биргера. Тот и окривел.  Этот Биргер, памятуя зло,  захотел  закрепиться на финском берегу. Заключил вечный мир с норвежским Гакконом. И для его упрочения  отдал  свою дочку Рикису молодому Гаккону,  сыну Старого Гаккона.  Батюшка сватов в Тронхейм  послал к его дочке.
- -     Каков твой батюшка, мудрый. Земли собирает. Людей от грабежа защищает, - похвалила Ксения Александра.
- -      Батюшка-то земли собирает, людей защищает, а мне от той мудрости печаль одна, - вздохнул Василий, - меня женить хотят  на принцессе, что на шесть лет меня старше.  К ней  ещё никто не посватался.  Разумеешь, княгиня, какая она старуха!
- -      Тебе сколько лет-то? – засмеялась Ксения.
- -     Сколько? Уже тринадцатый пошел….
- О! Да, это возраст ветхий, - шутливо согласилась Ксения.
- Нет, это не очень забавно. Ведь этой Христине уже восемнадцать годков.
- -   Ты, Василий Александрович, родился князем, а князья не принадлежат себе, они принадлежат земле, которой правят, и «людем своим». Вот и получается, что князья люди подневольные. Коли надо жениться на принцессе, значит женишься, - наставительно проговорила Ксения.
- -     Лучше бы мне родиться в простом чине. Вольным «повольничком»!   И-э-эх! – Василий присвистнул.
- -    Отец бы услышал тебя, «повольничек», - покачала головой Ксения.
- -     Да, батюшка  воли не терпит.  Меня в путь дорогу матушка благословила. Отец болен.
- -    Что так? - всплеснула руками Ксения, -  А не то, пошлю балия своего. У меня литвин служит, дюже в знахарстве горазд. Волончун мой.
- -    Не надобно, княгиня. Матушка там расстаралась, ганзейские лекари отца пользуют. Дело на поправку идет.
- -    Накажу  отцу Игнатию, чтобы монастырские старцы молитвы воздали Господу за здравие раба божьего воина Александра. А ты погости у нас, так-то я рада родному человеку.
- -    Княгиня, я  должен во Владимир к дяде Андрею пойти, у него помощи попросить. Да в Кострому матушка просила заехать, к дяде Василию Ярославичу.
- -   Княжье дело такое, о своей земле помнить. С Богом, сыновец, с Богом, родной. До Костромы тебе проводника отряжу. Пожалуй, Улан Лисица с тобой пойдет.   Дороги там, почитай,  нет совсем. Леса дремучие наступают, болота по сторонам. А пути гатить Костромской князь Василий Ярославич не особо охоч.  Считает, так покойнее. Своих, говорит, встретим и проводим, а чужим дорога заказана.

13. ПРИКАЗ  КНЯЗЯ КОНСТАНТИНА.
Не прошло и недели, как хорошо охраняемый первый обоз с хлебом отправился из Ярославля в Новгород. 
Молодой князь  Новгородский с    дружиною и в сопровождении Улана Лисицы отбыл  в Кострому. 
                Улан имел особое поручение от князя Константина к Василию по прозвищу Квашня, сидевшему на костромском престоле.
  Только недавно прознали  в Ярославле, где обретается  изограф Николай Муха, внезапно исчезнувший  после смерти мужа княгини Ксении.  Купцы ярославские,  после торговых дел в Костроме молившиеся в соборном храме,  узнали Николаеву руку на  фресках. Бесхитростные костромичи охотно показывали гостям иконы  богоугодного  Николая, к которым  тянутся верующие  из русских пределов.
     Взыграло самолюбие ярославских правителей: такой мастер самим нужен! Тем более, что в подклетях Спасского монастыря  ждут его руки незаконченные иконы.  Вернуть беглого изографа и костромского родича при этом не обидеть  - знал Константин, что лучше хитрого Улана Лисицы с этим поручением никто не справится.

      14.ВИЗАНТИЙСКАЯ ЦАРЕВНА - НЕВЕСТА НОГАЯ.
Ногай сидел на ковре у ног Батыя, склонив покорно голову перед великим ханом. Сын не первой жены одного из сводных братьев Батыя, он с ранних лет стал понимать, что на его долю выпало немного добра. А о чести и славе можно только мечтать, что он и делал, трясясь в походном седле на не самой лучшей лошадке из табуна его матери. Насмешки и толчки в спину старших по званию и происхождению Борджигинов  развили в униженной душе маленького монгола злобность, зависть,  жестокость и убеждение, что всё на свете можно добыть только мечом и копьем, а еще хитростью и обманом доверившегося. И,  хотя такие поступки строго наказывались Ясой Чингисхана, но кто может разобраться в хитросплетениях его, Ногая, когда он всё просчитывает вперед на многие поприща.
Пройдя в войске Батыя через все завоеванные страны, будучи еще малым ребенком, он многому научился у славного Бурундая, всегда находясь у него под рукой и требуя свою долю сайгата  после удачного боя. Сперва монголы смеялись над настырным мальчишкой, потом перестали. Кривой меч в своей руке Ногай пускал в работу, не предупреждая обидчика. Потом у него появилась собственная  сотня, с которой он  врывался в незащищенные дома, церкви,  и,  убивая, грабил. Он добыл много дорогого сайгата,  и среди прочего бесценный  фиал, украшенный  камнями - самоцветами, который он взял в одном из храмов Ростова и всегда возил с собой.         Прошло ещё немного времени,   и он купил себе  место тысяцкого.
Во второй поход на Венгрию Ногай шел уже во главе тьмы.   Десять тысяч хорошо вооруженных воинов теперь были у него под рукой, десять тысяч разноплеменных грабителей и убийц добывали ему, Ногаю, ценности этого мира. Он никого не приближал к себе. И ничто не было священным для него, Ногая, стремившегося к власти над всем завоеванным монголами миром.
Батый смотрел на своего племянника долгим взглядом, таким долгим, что Ногай почувствовал дрожь в  теле. Он еще ниже склонил  голову, боясь шевельнуться. Он не знал, зачем Батый призвал его к себе в ставку. За Ногаем, конечно, водились грехи. Он не раз нарушал Ясу, разоряя церкви и мечети, охраняемые ханским ярлыком. Но кто бы посмел пожаловаться на него, Ногая? Ведь он не оставлял в живых никого, кто появлялся у него на пути. Имя Ногая наводило страх на людей, селившихся на землях,  пограничных со степью, где кочевал жестокий хан  со своей тьмой.
Наконец Батый произнес:
    -      До меня дошло, Ногай, что твоя сестра, юная Диджек волнует красотой мужей моего улуса. Так ли это?
   -      О! Мой мудрый хан! Моя сестра, Чичек,  еще нераспустившийся бутон. Она мала ростом, а грудь её только  слегка припухла. Она не может быть источником для жаждущего – заерзал на ковре Ногай.
   -     Зачем ты скрываешь от меня красоту своей сестры?-  упрекнул племянника Батый, - 
 Я не хочу взять её в жены.
-     О! Мой хан! Для меня было бы большой честью  близкое родство с тобой….
   -     Я слышал, что ты хочешь быть начальником моего войска? – будто не слыша Ногая, спросил Батый.
    -    Тебе, о, хан Батый, завистники и клеветники донесли о том, о чем я не могу мечтать. Я доволен уже тем, что имею власть над тьмой твоих воинов, для меня великая честь служить самому могучему из ханов, когда-либо живших на этой земле.
   -    Ты сегодня привезешь свою сестру к моей жене Баракчай - ханум.
При этих словах плечи Ногая дернулись,   злой блеск вспыхнул в его глазах,  но тут же погас.
  -      Баракчай – ханум  займется с нею и приготовит её к замужеству. А я назначу тебя начальником моей западной орды.
 -      Счастлив исполнить любой приказ моего повелителя, о мудрый Батый! – Ногай изобразил подобие улыбки, - Но могу ли я знать, кому в жены предназначена моя сестра, маленькая Чичек?
 -     Твоя сестра будет наградой моему брату Менгу, что идет на Венгрию с передовыми отрядами моего войска.  Чичек будет главной женой хана Менгу. Он так хочет. А твоя задача -  помогать хану Менгу,  выполнить мой приказ. Я поручаю тебе команду над западным войском моей Орды. Теперь можешь идти.
Ногай выслушал Батыя, подобострастно  качая головой, но ничего не ответил и продолжал сидеть перед Батыем на коленях. Батый удивленно вскинул брови:
  -     Ты хочешь еще о чем-то просить меня?
 -       Не гневайся, мой хан, но могу ли я просить  о своей женитьбе?
  -     Что ты хочешь, Ногай? Разве мало у тебя прекрасных жен?
  -      Я хочу породниться с греческим императором Михаилом Палеологом,  прошу от твоего имени послать в Грецию посольство. У Михаила  есть дочь Евфросиния. Я сделаю  её главной женой.
 -      Ты рассуждаешь, как зрелый правитель государства, - одобрил Батый слова Ногая, -  Я отправлю достойное  посольство к Михаилу Греческому. Поспеши и ты привести свою Чичек в мой стан.
Выползая из шатра Батыя, Ногай бешенно соображал, не проторговался ли он, отдавая свою сестру Чичек     в жены хану Менгу, ведь Менгу  был только младшим  братом Батыя.   Однако новый чин и будущее родство с потомками Византийских императоров, которое обещал Батый, это не мало для него, степного шакала, прижавшегося  к сильной волчьей стае.

  15. ПРОВОДЫ СЫНОВЦА.
      Ксения провожала сыновца  до первого поворота  на костромскую дорогу. Там распрощалась с  ним. С  юным князем Василием Александровичем уходила из её жизни  частичка  молодости.  Всплыли острые воспоминания о доме дяди  Брячеслава в Полоцке, потом  годы в Новгороде,  в семье Александра Невского. Встреча с Ярославским  князем Василием Всеволодычем. Их любовь,  недолгое супружество и её вдовство. 
      Она ещё долго – долго  с тоской смотрела вслед удалявшейся дружине молодого Новгородского князя.  Воротясь в Ярославль, через город проехала,  высоко подняв голову, ибо никто из горожан, слуг дворовых, а паче родственников князей Ярославских не должен видеть на лице княгини уныние и тоску. Она и только она должна быть опорой народу ярославскому.  Однако,  как быть с законным наследником княжеской власти, братом покойного мужа, Константином Всеволодычем? В душе  роились мысли недобрые, злокозненные.
    «Завтра масляная неделя начинается, - подумала Ксения, - как весело встречали  и провожали масленицу в Новгороде». Она вздохнула, задержалась на крыльце, притопнула, чтобы сбить  снег с валяных сапожек. Слуги, всегда следовавшие за княгиней,  молча ждали.  Глубоко вздохнула и повернулась к дверям.
     Из сеней  услышала  громкий смех девушек, потом укоризненные интонации  старой Кокушки, увещевавшей беспечную юность,  и  после голос Константина:
   -    Княгинюшки нашей что-то долго нет.
 «Какая я ему княгинюшка!? Почто явился в мои палаты? Что ему тут надо»? – пестуя ненависть к деверю, подумала княгиня, и вдруг поймала себя на мысли, что нет причин ей гневаться на Константина.      
      Румянец залил лицо князя, когда Ксения переступила порог.  От бодрой веселости Константина  не осталось и следа. 
-   Проведать тебя да Марьюшку прибыл.
-    Какая честь нынче нам! Сам деверь пожаловал! – глянула с  порога, будто из ушата плеснула, - что за нужда?
 -  Не рада?   
 -  Рада. Ты мне доложи, почто наповадился  в Ростов ходить? Что там у тебя за дела прилучились?
  -  Там братья мои двоюродные.  Тетка Мария Михайловна. Я пришел к тебе не свару заваривать, а по делу речь держать.
  -  Реки речь свою, внимаю, - пожала плечами.
  -   Княгиня, надобно  нам вкруг города земляной вал поставить. Не ровен час, нагрянут татары.
  -  Ты о чем это, князь? Дань исправно платим. До сих пор ни одного татарина  не видели в наших пределах. 
 -   Береженого Бог бережет, - отвернулся к окну Константин.
 -   Иль знаешь чего тайное, да не говоришь?
 -   После масленицы прикажи народ на вече собрать. Валы всем миром надо ставить.
 -   Народ волновать не дам. Не обессудь, - выговорила, как отрезала и ушла, боле не давая  Константину слова сказать.


                16.СЕЧА НА ВОДЕ.
       Филюшка вбежал в избу и с порога заголосил:
 -  Мара, Мара, по всему посаду соломенные факелы у домов ставят! На Которосли,  посредине,  костер жечь будут, Масленицу провожать. А рядом  город из снежных комков поставили.  Будут биться. Князя  Константина воеводой снежного города выбрали,  а Улан Лисица с ватагой  нападать  будут! И уже весь город разделился. Кто за Константина, а кто за Улана.  А мы пойдем туда?
-  Глянь- ка во двор, вон Чудин, там что-то мастерит из соломы…. Посмотри-ка….
Филюшка бросился  к Чудину.
-   Чудин! У нас тоже факел будет? – сбегая с заднего крылечка во двор,  закричал Филюшка
-   Даже не один, - успокоил парнишку Чудин, - Мы худороднее других  что ли? Чай, не в щепках найдены!  Мы  вот дегтем факелы  зачерним, погоди, увидишь,  как ярко гореть станут.
 -  Чудин, за кого будешь радеть? За князя Константина или за Улана Лисицу?
 -  Я за Бога нашего, Велеса.
 -  Ой, Чудин,  сам же сказал, что  Велес под землей лежит.
 -   Лежит. Только не сам Бог, а идол его.
 -  Расскажи…. Ведь когда еще посулил поведать, а молчишь.  Молодой князь Ярослав  пошел что-ли,  в Ростов? – наводя на рассказ, юлил Филюшка.
 -  Пошел. Ладьями по рекам и волокам, с дружиной своей и со святыми отцами  веры православной. Долог тогда путь был из Киева в Ростов. Ныне не близко, когда дороги проложены, а прежде и того дольше ходили. На подступах к Ростову, на отдых место стали приглядывать. И  подивились путники высокому берегу и стали весла «сушить», чтобы пристать и здесь привал  устроить.
-   Вот прямо тут, на нашем берегу?
-   Ну да. А в ту пору из Булгар с низовьев Волги шел тоже караван. В Новгород торг вести с западными гостями. Вот дошли купцы булгарские  до Которосли, а с берега нашего их давно приметили.   
-   Кто? – Филюшка рот открыл, ещё,  когда Чудин начал рассказ свой, а закрыть позабыл.
 -  Рот – то закрой, галка влетит.
    Филюшка дернул нетерпеливо головой, но рот поспешно закрыл.
-   Чудин, кто приметил купцов булгарских?
-   На высоком берегу жили меря да чудь. Я же тебе давеча сказывал. Промышляли  охотой, рыбу в реках ловили, сеяли немного хлебушек. А купцов инородных не пропускали. Так издревле велось.  Вот и тут они струги на воду спустили, и только  на караван-то навалиться, а Ярослав – то с дружиной тут как тут.
-    Тут, как тут! – Филюшка взмахнул кулаком.
 -    Первая сеча у Ярослава с народом здешним случилась на воде. А потом и на суше он трепку нашим задал. А пока урядил всё по - княжески, завечерело. Привал устроили и дружина Ярослава, и гости булгарские.
 -    Булгары, чай довольны, что Ярослав подоспел?
 -   А как же, наверное, Аллаха своего благодарили, что им на избавление послал  князя ростовского.  Вот тут на привале и произошло то, что побудило молодого князя город поставить.
    -   Что? Что? – заегозил Филюшка.
   -    Мал ты ещё,  всё знать. Скажу только то, что после той битвы на воде,   Ярослав заключил такой мир с булгарами, что они  на Ярославов город  полтора века не нападали. Вот так. 
     Чудин прихватил древко факела и понес его вон со двора, чтобы укрепить в большом снежном сугробе перед избой. Филюшка поплелся  за ним, соображая: «Что же такое приключилось в тот раз на высоком берегу Волги, когда разбил  здесь свой стан молодой князь Ярослав Владимирович? И почему он  решил  тогда на этом месте  город поставить?»
      Маясь любопытными вопросами,  Филюшка позабыл спросить  Чудина, для чего он приготовил еще один факел.

                17.ПЛЕННИЦА КАМЕННОГО МЕШКА.
Благочестивые отцы католической церкви стремясь  покончить с ересью, уничтожали  мирное население  и превращали цветущие города Европы  в руины, как это случилось  в ходе 20 – летней войны в Лангедоке.    
Светские феодалы западных земель долго сопротивлялись этому, ибо истребление  части производительного населения  было не в их интересах.  Но церковь давала им  такой ловкий инструмент, как инквизиция, страх перед которой м парализовал  население и укреплял их власть.
Тринадцатый век можно назвать веком ужасов. Только возбудители страхов в  Западной и Восточной Европах  были разными: для одной жестокая инквизиция, для другой безжалостные враги. Поистине,  число тринадцать - дьявольское число, в народе называемое  - «чертова дюжина».   
Принцесса Милена, вслух названная ведьмой, и обвиненная в колдовстве и союзе с дьяволом, ждала  казни в подвалах Пештского замка, куда перевели её после приговора суда инквизиции.  Лишенная света, и общения с живыми людьми, она всё чаще впадала в забытье, и  погружалась в картины былой  жизни. Прекрасные луга, яркое солнце, заливающее светом долину Ангелов,  замок – Пешт, и безудержная гонка на любимом черном скакуне…
Потом свет сменялся  ночными видениями,  и  корчились  жертвы её тайных занятий,  юные девочки, обескровленные ради её, Милениных, вожделений. Душу раздирающие крики, и стоны, и косые взгляды окрестных крестьян, и посылаемые вслед черной всаднице проклятья…
Она  хотела властвовать в любимой  Венгрии вместе с братом королем Белой Четвертым, но ненависть его первой жены Марии Лашкарис не давала Милене  такой возможности. Тогда она с головой ушла в страшные колдовские упражнения,  и это давало ей ощущение власти над наивным людским миром. 
Милена применила все свои чары, чтобы убрать ненавидящую её невестку. Самые черные силы подняла она против жены брата,  и победила. Несчастная невестка умерла от страшного удушья.
Но Милена упустила время, затеяв опасные игры с охотниками  Батыя, когда они нагрянули на земли Венгрии. Каждый раз,   появляясь перед восхищенными глазами хана и внезапно исчезая, она вызывала интерес  и досаду грозного хана.  У принцессы  был свой резон,  и она увлеклась этой игрой настолько, что потеряла из вида брата. 
   И теперь она винила себя, за то что   Бела   после смерти жены, Марии Лашкарис,  сделал своей второй женой юную  Эржебет, дочку половецкого хана Котяна, тайно убитого в Венгрии врагами короля.
Новая венгерская королева  даже не захотела увидеться с невесткой.  Почему? Боялась её, Милениных,  чар или задумала возвыситься.  О, Эржебет, Эржебет, ты, маленькая половчанка, родившаяся в степи, ты еще пожалеешь об этом.  Когда придет к Милене её освободитель. Её могучий и грозный хан. Он обещал, и значит, он придет. И в этом Милена не сомневалась.
Брошенная  в холодном и темном каменном мешке всеми, даже родным братом, к которому она всегда питала нежные родственные чувства, принцесса  надеялась не только выжить, но и занять властное положение. Только бы Юлиан, этот храбрый монах,  достиг ставки Батыя! Только бы не погиб по дороге. Она верила в его доблесть, удачливость и изворотливость.
Венгерская королевна  еще будет восседать на самом высоком троне,  покрытом войлочной кошмой, рядом с самым могущественным человеком сегодняшнего мира! Это будет! Будет! И она стискивала губы, искусанные в кровь от досады.

18. ГРЕХ ЗАМЫСЛА!
      Улан Лисица сдав с рук на руки  Василию «Квашне» почетного гостя, занялся поручением князя Константина. Разыскать изографа Николая  было делом нетрудным, его в Костроме  почитали, как святого. В   версте от города в Ипатьевом скиту среди монашеской братии пребывал  Николай Муха.
 -  Что за нужда у князя? – настороженно глянул на боярина изограф.
- А то не знаешь, богомаз?  Ещё при князе Василии работу начал, да так и не закончил образ Пресвятой Богородицы. Неладно это – прикрикнул боярин.
- Не пойду я в Ярославль. Не зови меня и на грех не толкай.
- Ты не своенравничай, а в память об умершем  князе нашем, выполни его волю. Напиши Богородицу! Не пойдешь, так я тебя силой одолею!
Николай  шагнул в темный угол  землянки, вытащил из-за каменного очага доску, завернутую в  рогожу:
- Не разворачивай. Без меня  посмотришь. Да скажи своему князю, что, мол, Николай Муха просит его,  ради Христа, не тревожить душу, не лишать  покоя.  А силой заставите в Ярославль пойти, по  дороге убегу в  Биармию. Там среди лесов и озер не сыщете.
- Не глаголь попусту слова торопливые. Нельзя церквам без ликов первообразных пребывать. Тебя Господь, духом святым осенил, так послужи народу.  Ты не причудничай,  Никола. Подумай.  Я завтра приду.
Улан Лисица, наклонился, чтобы не удариться о притолоку, поднялся по утоптанным  ступенькам, и вышел из землянки изографа, до конца не понимая, что случилось с  художником. В горнице Костромского терема, развернув рогожку,   ахнул: с доски на него глянула…княгиня Ксения. Лик её прекрасный был задумчив, на правой руке она держала  младенца, прильнувшего к материнской щеке, и ладошка его с крохотными пальчиками, виднелась  из-под  головного плата женщины.   
 Черты лица младенца тоже были очень знакомы! Младенец вылитый Константин!  Выходило, что Святая Богородица, это Ксения, а младенец – сын Константина! Что это задумал изограф Николай! Что за срамоту сотворил! Зачем!? Что за умысел!? Грех – то какой! Нельзя Николаю возвращаться в Ярославль!
     Не выполнив поручения князя. о возвращении изографа,  отбыл Улан Лисица  в Ярославль.  На малом привале,  прихватив  завернутый в рогожу сверток, Улан сошел с обочины дороги и углубился в дремучий лес.
      Остановившись перед раскидистой елью, он выпростал доску из рогожки, перекрестился, прося у Господа прощения, будто совершал  страшный грех. Оглянулся  по сторонам: не видит ли кто его, и,  поднявшись на носки, поставил греховный лик   на высокую ветку.
- Не обессудь, Ксения.
Поклонился низко, чиркнув пальцами по снегу,  и,  не оглядываясь боле, двинулся на шум  голосов, расположившегося на обочине отряда.

                19.КОСТРОМСКАЯ БАНЬКА,
В Кострому молодой Василий Александрович прибыл желанным гостем. Дядя его, Василий Ярославич «Квашня» не знал, как угодить родному сыновцу. Бани топились круглые сутки, пива и мёды лились в рот и по усам.
А душа молодого Василия,  тешилась от оказанной чести, здесь,    в исконно русской  Костроме. Открылись юному Новгородскому князю   ценность  высокородства,  и сладость   власти.
Бояре костромские наперебой спешили услужить гостю. Времена нынче крутые, изменчивые.   Недолог час, когда и Великим князем могут провозгласить старшенького княжича. Нынче всё перевернулось и выходит, что не обязательно  старший в роду Великим князем сядет, а и молодший, только бы ловок был, да богат казной.         
                Честь великая принимать такого гостя!  Баня на княжьем дворе Василия «Квашни» утонула в пушистых  снегах. Белые широкие лавки,  обновленные  к приезду дорогого гостя, благоухали свежим смолистым запахом, густые клубы пара отскакивали от каменки и опускались раскаленным облаком на разгоряченные тела.
  -    Знатный банщик у меня Пашка Рябой. Знатный! – стонал «Квашня» под ударами березового веника, - ох, удружил! Ох! Ох! Ох!…. Давай теперь княжича попользуй!
 -    Не надо! Меня не надо! – закричал молодой Василий, уворачиваясь от березового веника.
 -    А мы тебя дубовым листом припарим! – гоготал огромный рябой мужик, и со струёй горячего пара обрушился на спину Василия дубовым веником, вымоченным в пиве.
-    Ой! Ой! – застонал Василий, но  почувствуя блаженство заигравшего всеми членами  распаренного тела, - Ой…. Хорошо!
 -   Пошли на снежок! Давай, княжич, за мной, - тучный «Квашня», колыхаясь всеми  складками огромного ожиревшего тела, вынес себя  наружу из парной бани. Пашка Рябой подхватил княжича  подмышки и выволок его вслед за костромским князем на двор. Голые мужи,  визжа и гогоча, бросились в сугроб и зарылись в снег.
 -    Ой! Всё тело горит! – удивленно визжал  Василий.
 -   То-то! Значит, на пользу здоровьичку твоему, князь. А где девки – то? Девки- то где? – заорал Пашка Рябой, - Татьяна!
Василий испугался прихода  девок,  предстать перед ними в таком непотребном виде было срамно.   Прикрыв  руками нижние уды ,  молодой князь бросился бегом к широко открытым дверям бани.
 -   Куда! Князь Василий, куда ты, батюшка? Стой! – орал Пашка Рябой.
Обернувшись на крик уже с порога бани, Василий Александрович увидел, что от терема княжьего идут к бане девки, с накинутыми на плечи шубами, а под шубами, господи!  одни исподние рубахи. Василий, сверкая голыми ягодицами,  шмыгнул в предбанник,  торопливо хватая одежду, чтобы прикрыть свою наготу.



                20.ТРОЕКРАТНОЕ ЛОБЫЗАНИЕ.
     В последний день масляной недели нарядные ярославцы высыпали на улицы.  На льду реки Которосли  вырос белый  город Зимы из огромных комков липкого снега. В центре его высокая  ледяная башня с бойницами и смотровыми щелями, будто настоящая крепость. На плоских краях башни островерхими  грудками приготовлены снежки – метательное оружие.  Всё это накануне  лепили  молодые дружинники  князя Константина со всей юностью  города. 
Филюшка с утра уже кружился на  льду  Которосли, прижимая к боку, спрятанного за пазухой большого серого зайца. Он волновался. Предстояло показать забаву маленькой княжне. Если придется игрушка ей по нраву, то, может,  примет в дар, а вдруг не глянется филюшкино рукоделие, тогда насмешек не оберешься. А как ему хочется, одарить Марьюшку. Она такая, что кажется,  ангелы  на стене церкви Архангела Михаила с неё срисованы: светлая, чистая, добрая. И хочется быть рядом с ней и от этого радость испытывать.   
Самого князя Константина выбрали масленичным воеводой.  В день широкой Масленицы дружина князя  заняла крепость и приготовилась к обороне.
Ярославский народ  потешался над скоморохами, ходившими колесом и выкидывавшими разные коленца.  Горячий сбитень в разных концах гульбища  наливали задаром от княжеских щедрот.  А костры для жарки обязательных блинов только что начали разводить, знать,  сама княгиня скоро пожалует.
      Улан Лисица выстраивал свою потешную рать, чтобы броситься на приступ ледяной крепости, взять её и вместе с побежденными оборонцами получить чарку теплой медовухи из рук княгини Ксении.
  -    Эй! Круто крутище,  татарское становище! Давай, наступай, не зевай! – кричали с крепости, собравшемуся внизу люду.
    -    Им не досуг! У них хворь прикинулась! - громко, чтоб все слышали, прокричал молодой боярин Фрол, здоровенный детина, первый друг и помощник князя Константина.
     -    А они давеча репы пареной объелись! – не умолкали на крепости.
   -      Ну, глядите! – не стерпел Улан Лисица, - дайте срок, заскулите вы у нас со страстей! Ужо,  доберемся до вас! Вперед, ребята! На приступ!
      Ватага Улана Лисицы кинулась на приступ крепости, а с высоты ледяной башни градом посыпались обледенелые снежки, не давая наступающим приблизиться к стенам ледяного городка.
      Князь Константин улыбался, слушая потешную перебранку, а сам всё вглядывался в дальние очертания  княжьего терема, едва видного из-за крутого речного берега.  Княгини Ксении не было на празднике. И от этого в душе князя Константина был зимний холод, но никак не праздник Масленицы.
       Туча, что покрывала небо над городом, рассеялась. Пурга, кружившая всё утро,  внезапно прекратилась,  и на ясном,  синем небушке засияло солнце.  Только что выпавший снег вспыхнул  ослепительным светом на белых речных просторах,  и в этот миг открылись ворота княжьего двора,  и на люди выехала резная повозка, крытая собольим  покрывалом, запряженная четверкой белых лошадей.  За повозкой верхом следовал боярин Яким с малой дружиной.
Князь Константин почувствовал, как дернулось его сердце и забилось часто, часто. Он вскочил на ледяную стену и закричал, так, что бы все слышали его зычный голос и увидели его отвагу:
   -     Не отдадим земли Русской! Дружина моя! За мной! – и спрыгнул вниз на наступавшую ватагу Улана Лисицы.
Когда сани  княгини Ксении, объехав кругом город,  подкатили  к гульбищу и,  собравшийся народ прокричал здравицу в честь княгини, крепость была наполовину разрушена, а бойцы уже боролись в рукопашную,  и каждый хотел показать свою удаль и силушку.
     В обшитых мехами санях,   рядом с княгиней, радуясь празднику, и вытягивая тонкую шейку,   сидела нарядная девочка,  княжонка Мария.  Не впервые  Ксения брала дочку, выезжая  на большой праздник при стечении всего народа Ярославского. Она, княгиня Ксения, хоть пришлая из чужой полоцкой земли,  но правит от имени княжны Марии, дочери законного князя Ярославского Василия Всеволодыча. И об этом надо напоминать  городу, чтобы не забывали, кто должен порядок уставлять в Ярославской земле да суды мирские судить. 
     В окружении княгини появились нарядные боярыни. Засиял   серебреный поднос с чаркой вина и ржаным караваем. 
                Крепость была благополучно разрушена,  и бойцы тузились промеж собой. Но все ждали поединка предводителей потешных ватаг - Константина с Уланом Лисицей. 
               Княгиня  взмахнула белым платком, призывая борцов к бою, и взяла в руки поднос. Получить из рук самой княгини чарочку с вином, да каравай драгоценного хлеба, это была дорогая награда, но более того, полагался по обычаю троекратный поцелуй самой княгини. Было это значительным ещё и потому, что княгиня выходила на люди с закрытым кисеёй лицом, нарочито подчеркивая, что траур её по мужу не кончается.
             Константин, навалился на Улана всем своим корпусом, пытаясь обхватить соперника поперёк живота, и поборовши, повалить на снег, под ноги  княгини Ксении. Он  яростно рычал, скрежетал зубами и упирался ногами в землю, чтобы быть на верху. Улан удивленно пробормотал:
    -     Ты, чё, княже, рассвирепел – то?
    -     Убью, если не покоришься, Улан!-  необъяснимая угроза  в голосе князя и напор его силы, поколебал Улана, и он дрогнул. Ноги его поехали, и он тут же был повержен наземь князем Константином.
   -    Силен у нас князь Константин! – закричали в толпе.
    -    Ах, надёжа – князь! – кричали ярославны.
Ксения нахмурилась. А Константин, протянул Улану руку, и рывком поднял его со снега. И тут налетели княжьи люди, прихватили Улана за руки, за ноги и со смехом, свистом и веселым ором   потащили к проруби. Улан визжал не своим голосом, но был разоблачен и выкупан в ледяной воде. 
     -     Спасите, православные, - кричал Улан Лисица,  окунаясь в воду и цепляясь за запястья  сильных мужских рук, крепко державших его на весу.
             Могучий Фролка  держал наотмашь раскрытый  тулуп. Как только Улана вытянули из проруби, Фролка  накрыл его тулупом,  и кто-то услужливо подставил купальщику большие валенки.
  -     Ух! Хорошо! – передергивая плечами, и запахивая полы необъятного тулупа, хвалился Улан, - теперь бы чарочку.
  -     Пошли за наградой, - голос Константина дрогнул.
Смущенно улыбаясь, и обнимая друга, Константин повернулся в сторону княжьих саней.  Он представил, как подойдет совсем близко к княгине, отведет своей рукой кисею с её лица и прижмется губами к её устам… Княжью шапку, отороченную собольим мехом, он держал в руке, кудри его, рассыпались по плечам, а одна прядка прилипла к разгоряченной румянцем щеке.
    -    Хорош у нас князь, - услышала Ксения в толпе.
Она не хотела видеть  в тот миг,  хорош ли  князь Константин, она опустила глаза, и не знала, что же ей делать. Не должна  и  не может она, наградить Константина за удаль и силу  своим троекратным лобызанием. Не может.
   -    Ой! Дядечка, миленький, ты мой самый хороший! – услышала Ксения за своей спиной голосок дочери. Ова!  Знает она, что надо сделать! Ксения обернулась на голос Марии и крепко взяла её за руку:
   -    Иди, ко мне, Марьюшка.
Девочка выпрыгнула из саней, и встала рядом с княгиней, восторженно глядя на приближающегося Константина.
    -    Возьми у меня из рук поднос, - приказала Ксения,  - вот наша княгиня! –  склонилась перед дочерью.
    -     Буди здрава,  княгиня Мария! – басом прокричал Якимка.
    -     Буди здрава, княгиня Мария! – пронеслось по площади, многократно повторяясь эхом.
Княжна  Мария шагнула навстречу князю Константину: 
    -     Ах, мой дядечка! Ты у нас самый лучший, самый сильный, самый красивый! – девочка  протянула Константину поднос с чаркой.
         Константин пригубил вина, исподлобья  глядя на Ксению долгим   взглядом, выразившим упрек и разочарование, потом передал чарку  Улану Лисице. Улан   одним залпом опрокинул чарку в рот. Константин  отломил от хлеба  крохотный кусочек, проглотил его мгновенно и наклонился к племяннице:
    -    Ну, Марьюшка, облобызаемся,  что ли?
    -    Облобызаемся, дядечка! Три раза!– Марьюшка обняла Константина за шею и чмокнула его в губы охотно и громко. 
       В это время и подкатился под ноги князю Константину Филюшка. Он выхватил из  - за пазухи своего зайца, дернул за веревочку и косой начал выкидывать чудеса:  поднимал вверх лапы и снимал с головы боярскую шапку, кланялся и голосил тоненьким филюшкиным голоском:
       А я Заинька, по сеничкам!
       Гуляй-таки, гуляй!
       А я серенький, по новеньким!
       Знай себе,  гуляй!
       А в дверях – то, да в сенях
       Да три девицы стоят.
       Одна в тафте,
      Друга в камке,
      А третья -то,  горюшечка,
      Вся в золоте!
     А вся в золоте наша Марьюшка,
     Свет княгинюшка!
Заяц, пропищал песню, и Филюшка поклонился до земли. Марьюшка была  ошеломлена представлением.  Она смотрела на Филю, как на чудо праздника.
-      Возьми. Это тебе, - Филюшка застеснялся, неловко сунул в руки Марьюшке зайца в пушистой шубке, и, было,  попятился, чтобы затеряться в толпе, окружившей  ярославских господ. Марьюшка вопросительно взглянула на Ксению. Та угадала желание дочери:
-    Возьми, коли по нраву.
-    По нраву, уж так по нраву! – вспыхнула румянцем  девочка.
И внезапно вспомнив, как её учили быть княгиней, сделала важное лицо, и с напускной гордостью изрекла:
-    Благодарствую тебя, отрок. Проси пожалованье.
-    Хочу служить тебе честно! – тут же выпалил Филюшка своё заветное желание и ткнулся лицом в подкладку меховой шапки. 
-    Ишь, чего захотел!? На дурака чести не напасешься!  – загремел Яким, и закрутил в руке конский хлыст.
-    Ты кто таков, храбрец? – засмеялся князь Константин.
Филюшка обиженно молчал, опустив голову.
-    Да это Филюшка, чудинов отрок, - крикнули из толпы.
-    Подрастешь, гриднем моим будешь! – посулила княгиня Марьюшка.
-    Ну, Филюшка Чудинов, - подтолкнул мальчишку Константин, - кланяйся своей госпоже, она тебя чином наградила!
-    Благодарствую, княгиня, - Филюшка  упал на колени, не в силах скрыть счастливой улыбки.
-    Глянь - ка, проныра какой! – заговорили в толпе, - хоть с нуждой  да добился чести! Ну и Филюшка!             
 
      
21. КОСТРОМА – БЛУДЛИВАЯ СТОРОНА.
Молодой князь  открыл глаза, потянувшись на мягких пуховых перинах в опочивальне, устроенной специально для него, Новгородского гостя, в костромском тереме дяди Василия «Квашни». Тряхнул головой, тяжелой,  после вчерашнего похмелья, и выпростал руки из -  под пухового одеяла. Вытянувшись во всю длину  долговязого тела, он вдруг почувствовал, как на него навалилась чья-то мягкая, но сильная нога. Василий приподнял голову и  встретился с озорным прищуром голубых глаз   Татьяны, девки Пашки Рябого.  Он оторопело смотрел на её лицо, не понимая, откуда она здесь взялась.
-     Чай, жарко на пуховиках – то спать? – проговорила лениво, как пропела.
-     Жарко…, - согласился  Василий.
Татьяна  откинула край одеяла, открыв свою наготу. Широкие перси , качнувшись, расплылись, как сдобное тесто. У Василия перехватило дыхание.  Он сглотнул слюну пересохшим горлом, и почувствовал, как нога Татьяны, обвилась вокруг его бедра.   Руки её проскользнули у Василия  подмышками, и сцепились на его спине. Одним  движением всё её тело колыхнулось, и князь почувствовал, что лежит на этой мягкой, влекущей  его плоти. Он приподнялся….
   -   Вот так, так, - приговаривала девка, как будто была поставлена обучить его науке мужского дела, - хорошо, хорошо.
  -    Хорошо, - качался Василий в такт её телу, - хорошо.
Пошла уже вторая неделя, как гостил  князь Василий Александрович у дяди,  и пора было отправляться  дальше ко Владимиру, но Кострома крепко держала сына Александра Невского, и не было у него сил сдвинуться с места.
Отрок боярский Алекса ходил хмурый, каялся в душе, что наказ Александры Брячеславны, матушки князя Василия Александровича, не выполнил.  Соблюсти заповеди божьи о чистоте телесной и духовной не удавалось, хоть бани топились в Костроме каждый день, а покаяние приносили каждое утро священнику, посланному архиепископом Далматом с ними, молодыми,  для соблюдения закона Божьего, но святость из  души улетучилась, как вода на солнышке.
-    Кострома – блудлива сторона, - ворчал Алекса, понимая, в какую бездну греха впали они с молодым князем. 
Наконец, наступил последний вечер перед отходом дружины Василия Александровича в стольный град Владимир.  Тогда  состоялся разговор промеж  государственными мужами, которым божьим промыслом дано было решать судьбы отечества.  Дядя и племянник выясняли своё отношение к тому, что волновало каждого христианина на Руси. Как жить под угрозой набегов татарских и что делать, коли,  нагрянут «поганые».
-    Ни один татарин  не ступал на святую землю Костромскую, - ударял по столу кулачищем князь Костромской, -  А придут, так наши мужи горой встанут «за люди своя», да за «домы» родные. Дальше Буя врага не пустим! Там  стоит дозор нашенский.
Урежем высокомерие  татарское.
 -   Князья, что погибли на Калке – реке, да на Сити, слыхал я,  так же мыслили, - нерешительно молвил  молодой Василий, -  Мы в Новгороде тоже не больно боимся татар. Батюшка с самим Сартаком побратался. Поэтому тихо у нас, - Василий махнул рукой.
- Дай Бог твоему батюшке, Александру Ярославичу,  здоровья. А как во Владимир приедешь, Андрею Ярославичу, братцу моему кланяйся от меня и народа Костромского.  Василий «Квашня» помотал кудлатой головой:
-       Нехорошо у нас в роду что-то. Такой раздор промеж братьями. Нехорошо.
Последнюю ночку проводил  Василий Александрович на костромских пуховиках.  Глаз не сомкнул, любуясь зазнобой своей, и столько  мыслей трепетных и грустных поведать хотелось ей, но слова всё не те в голову шли, не могли они выразить то, что ощущал Василий, и как болел душой, расставаясь с  костромской девицей Татьяной.
 -    О чем вздыхаешь, княже? Не любо мне, когда возле меня горюют.      
 -    Я может, о далекой Венеции, - отшутился Василий, которому не хотелось признаваться в  боли душевной.
 -   Кто она, твоя Венеция? – заревновала Татьяна.
 -    Царица морей.
 -   Смешно как-то зовут твою царицу – Венеция.
 -  Ох, Татьяна, если бы ты знала! Сколько всего интересного на свете есть!
 -  Расскажи, поведай. Я люблю сказки.
 -  В другой раз поведаю.   Вот тебе золотая монета с головой льва. Такие у нас в Новгороде льют. 
 -  Почто она мне? – пожала плечами княжеская зазноба.
 -  Посмотришь и меня вспомнишь.
 -  А почто это мне?
-    Заладила: почто, да почто….   Ждать меня будешь? – он сел на краю одра, спустив ноги на холодный пол,  вглядываясь в лицо женщины, освещенное лунным сиянием. 
-   До коих пор? – она отвернулась от его отчаянного взгляда.
-   Я пока не знаю, но знаю, что вернусь.
-   Нет, ждать тебя я не буду.  Наяву ясно, что не вернешься.
-  Хочешь, крест поцелую, присягу дам. Но и ты поклянись, что никого не будешь жалеть, кроме меня.
 -   Не могу я тебе такой присяги дать. Ты уж иди себе до Владимира, а там до Новгорода, а меня забудь.
-   Никогда я не забуду тебя, - Василий захлебнулся от нахлынувшей  на него  тоски, -  А ты,  отчего и солгать не можешь, чтобы путь мне был чистым.
 -  Если бы солгала, значит,  пожалела бы, а я никого не жалею. И тебя тоже жалеть не стану.
Так и расстался  Василий Александрович, князь Новгородский, со своей первой любовью и всю дорогу до самого Владимира ехал с низко опущенной головой, кручинясь и мучаясь сердцем. 

 
  22. МОНГОЛЬСКИЙ КУРУЛТАЙ - ПРООБРАЗ БРИТАНСКОГО  ПАРЛАМЕНТА.
В Булгар прибыл очередной гонец от доглядчика Кирши, что кочует в степи под видом  ватаги калик перехожих, а сам знает все новости  от Внутренней Монголии  до  берегов Адриатики. Везде у него свои соглядатаи.
Эльтебер Илхам полушепотом беседовал со своим зятем Берке-ханом о том, что гонец Кирши  принес известия о том, что Батый вдруг возвысил этого степного шакала – Ногая  и поручил ему управление  всем западным улусом и  ордой, кочующей в степях Причерноморья. С этого момента не считаться с сыном  одного из дальних Борджинов и кровной  татарки, нельзя.
И ещё гонец сообщил, что русский архиепископ Кирилл с князем Глебом Васильковичем прибыл в Сарай к самому Батыю и что Батый дал ему поручение отправиться к греческому императору Михаилу Палеологу. Архиепископ испросил у Батыя разрешения поставить в Сарае храм православный, чтобы крещенные в православии христиане, вольно или невольно оказавшиеся на чужбине,  могли соблюдать законы Божии и оправлять обряды своей веры.
 -   Спешит хитрый Кирилл утвердиться в Сарае со своею верою. Хочет опередить нас, мусульман. Надо отправить к Ногаю толкового посла  с богатыми подарками, привлечь на свою сторону  и открыть ему глаза на веру пророка Магомета, - наставлял эльтебер Илхам своего зятя, - наша неспешность может привести к торжеству веры христианской в Орде.
-      Нельзя допустить того. Я  предложу Ногаю стать  моим андой , ведь западная орда – большая военная сила! – Берге вопросительно смотрел на Илхама, и ждал похвалы.
 -      Если Ногай захочет принять веру  Аллаха, то ты можешь предложить ему родство. Но он пожелал взять в жены дочь Михаила Палеолога,  греческую царевну, христианской веры.  Чтобы обвенчаться с ней, Ногаю  придется принять  веру Исы  , -  эльтебер Илхам был обеспокоен возможностью такого поворота событий. 
 -   Если Ногай примет веру Христа, и объединится с греками, ему будет открыта дорога на Балканы,  а это уже угроза самой  Золотой Орде, - Берге поднял вверх палец, -  разве Батый так стар и слабоумен, что этого не понимает? Или у него другие соображения?
  -   Батый,  старый волк, потерявший чутьё.  Он способен только сидеть в логовище  и мечтать о «стране предков», - усмехнулся Илхам.
    -  В стае старого волка есть и молодые, полные сил. Таков его сын Сартак, - возразил Берге. 
    -   Мне стало известно из верных источников, что Сартак тайком принял христианство Несторианского толка. Тьфу, - сплюнул эльтебер Илхам.
  -     Значит, не только я,  нарушил Ясу Чингисхана, но и  Сартак тоже  отступил от веры отцов.
  -    Это хорошо. Это упрощает нам задачу.   Восстановить  нухуров против Сартака  будет нетрудно….
-    … когда будет решаться вопрос об избрании хана на курултае? - подхватил мысль Илхана его зять.
    -    Чингисхан, которого вы, татары, почитаете, как Бога….
     -   Мы – татары, - поправил  тестя Берге.
      -   Да. Мы, татары, почитаем Чингисхана, как Бога, но он  принял  закон, который даёт так много прав нухурам. Такой могущественный хан и лишил себя и своих сёнгунов  права  передать  власть наследнику без решения курултая? Разве это справедливо, что привратник грознее хана, а окружение важнее владыки? Твой брат Батый ещё и защищает такой закон,  и  почитает Ясу,  как святыню. 
   -    Приходит пора,  и льва съедают муравьи. Недолго осталось ждать,  -  проговорил Берге и даже поднялся с кошмы. 
     Курултай, как собрание представителей  родов,  действовал в Монголии  задолго до принятия Ясы Чингисхана.  Не согласиться с решениями курултая не мог даже  самый могущественный из ханов степной страны.  Яса  Чингисхана только узаконила этот  азиатский парламент, опередив в этом страны Европы.
    А в Европе  самый первый парламент возник только в 1265 году на территории Англии. 


23. ВСЛЕД ЗА СЕКАЧОМ.

Василий «Квашня» собрался провожать  сыновца  во Владимир. Перебравшись через закованную в лёд, Волгу, княжеский поезд двинулся по  Ярославской  дороге. Кязья скакали  рядом,  родная кровь тосковала от предчувствия разлуки.
На повороте на Владимир Квашня остановился:
-      Дальше без меня  пойдешь, Василий!
Обнял сыновца могучими руками, прижал к широкой груди, расцеловал на прощанье:
- С Богом, родной!
       Костромской князь развернул  коня в обратную сторону.  Затрубили  рожки, ударили  барабаны, чтобы развеять грусть князя. От шума проснулось  лесное царство. Захлопали крыльями большие черные птицы, и поднялись над лесом. Огромный  секач с перепуга выскочил на дорогу.
-    Ату, ату его! - завопил Пашка Рябой.
    Василий «Квашня» не стерпел,  кулем свалился с седла и,  вынув из-за голенища валяного сапога рогатину, бросился по следам зверя.  Охотничий азарт уводил его в глубину зимнего леса. Грузный князь тяжело дыша,  переваливался через  высокие сугробы. Наконец, поняв, что зверя ему не догнать, он остановился возле высокой ели  и  он сел на снег, чтобы дать  отдых ногам. Отдышался,  поднял глаза к небу, и в просвете между зелеными лапами  увидел то, чего  никак не ожидал встретить  в дремучем зимнем лесу.

                24.ВЛАСЬЕВСКИЙ ПРИХОД-ВЛАДЕНИЯ ВЕЛЕСА.
       Ввечеру, когда уже заканчивались игрища на Которосли,  и весело запылал огромный костер под озорные крики парней и смех девичий, Чудин разыскал Филюшку в праздничной толпе.
-    Ну, пойдем, Филя, со мной.
-   Подожди, Чудин, смотри, ряженые что чудят! Как весело! Скоро  парни через костер будут  прыгать   и девушек себе выбирать. Посмотреть охота… - не желая уходить с игрища, протянул Филюшка.
-   Мы с тобой пойдем сейчас к Велесу, отнесем ему огоньку, - тихо  прошептал Чудин.
 Они сделали несколько шагов в сторону от костра и растворились в темноте старой городской улицы. К дому подошли быстрым шагом.
 -   Постой тут, я  факелок возьму, - Чудин нырнул в калитку и скрылся во дворе. Через минуту он вышел, держа в руке шест,  с,  намотанными на нем   льняными очесами. Запахло дегтем.

Держась за руки, и скользя подошвами валенок по заснеженному склону, Филя и Чудин спустились к речке Нетече, что летом протекала за их домом, а сейчас была заморожена до самого дна. Филюшка оглянулся на  дом Чудина и Мары. Из-за пригорка дом не был виден, но в сумерках предвесеннего раннего вечера отчетливо вырисовывались  очертания церкви Власьевского прихода.
          Чудин перехватил взгляд Филюшки:
 -    На чужом месте стоит церковь. Прежде на этом  месте был  Велес – батюшка. Бог наших прищуров.
 -   Такой же большой?
 -   Большой и могучий, пока не был  сокрушен христианским князем.
- Расскажи, как?
Чудин промолчал и,  толкнув Филюшку под бок, бегом спустился под речной обрыв. Под обрывом  разгреб меховой рукавицей снег.  Показался край смороженной колоды. Чудин провел рукой по дубовому  срубу, нащупал деревянный,  широкий засов. Концом древка от факела с силой ударил по нему. Засов крякнул и сдвинулся с места. Со скрипом медленно отворилась тяжелая воротина.  Чудин вошел внутрь сруба:
 -    Погоди, Филя, уголёк достану.
Чудин  шуршал чем-то, и пыхтел. В темноте колоды вдруг затеплился  красный свет.  Филюшка силился разглядеть место, куда они зашли, но свет от углей не достигал пространства, угольки светили слабо и,   далее лица Чудина ничего не было видно.
-     Погоди, Филя, сейчас… сейчас… - проговорил медленно Чудин, и вдруг вспыхнул факел, и осветил то место, где стояли Чудин и Филюшка.
То, что увидел Филюшка в следующую минуту, было так поразительно, что он не сразу пришел в себя.

                25.РОДНОЙ ДЯДЯ КНЯЗЬ АНДРЕЙ.
Во Владимире  князь Василий Александрович встретился со своим родным дядей Андреем Ярославичем, которого помнил со дней младенчества. Последние годы князь Андрей не общался с отцом Василия,  князем  Александром Невским,  вражда между братьями, возникшая после похода в Монголию,  не давала поводов для встреч. И вот теперь родной племянник пришел к дяде за помощью, за хлебом для голодающего Новгорода.
Князь Андрей принял Василия в свои объятья, облобызал. Даже прослезился.  А Василий не мог надивиться богатым убранством княжьего терема. Стены палат в парчу и дамаск затянуты, полы навощены, лавки, столы резьбой изукрашены. А иконы в красных углах хитро расписаны.
-      Ну, как тебе палаты  Владимирские? – теребя  ус, вопрошает князь Андрей  сыновца.
-    Лепо, так лепо! – восклицает князь Василий, крутя головой по сторонам.
Новгород город торговый, и много диковинок на его торгу можно увидеть, но  ни на  Княжьем дворе, ни в Княжьих  палатах  Новгородского Кукуя такого богатства нет.
-      иконы  писаны не как нибудь зря, а будто мнишь себя на небеси стоящим перед ликами самих первообразных    святых… - крестится молодой князь в восторге.
-      Не русские руки трудились здесь… То аланы благоверного князя Андрея Боголюбского, оттого  замысловато письмо иконное,  и сами храмы святые  выделяются росписью особенной.
-       Работа честная, с достойным украшением, дюже приличная.
-       Любо ли тебе,   княже Василий?
-       Паче чаянья любо,  князь Андрей!
-        А теперь скажи, можно ли  такую красоту да татарам отдать на поругание? А?
-        Никак нельзя татарам на поругание отдать.
-        А батюшка твой с татарами смыкнулся. И меня поносит за то, что выю свою не хочу преклонить пред язычниками «погаными»!
Обласканный дядей, князь Василий тешил душу  зимней охотой, да чаркой хорошего венгерского вина, из подвалов Владимирского дворца. В  подвалах князя Андрея вин разных не счесть. Тесть князя Андрея Даниил Галицкий  доставлял своему любимому зятю лучшие вина от самой Венгрии. Связи с западным миром Даниил всегда поддерживал,  и добрые отношения с Белой Четвертым,   пестовал. 
 Князь Андрей Ярославич во всем хотел подражать  тестю, увенчанному короной самого папы Римского. Мягкий, теплый климат и плодородные, богатые земли западной Руси, полюбились ему больше, чем родная Залесская Русь. Да и жена его, Юстина Данииловна, тосковала по родным краям и никак не могла привыкнуть к суровому Залесскому климату.
Когда дела были уделаны, и всё уряжено,  князь Андрей взялся сам проводить сыновца до Ростова Великого:  ибо, не часто бывают  такие гости на владимирском подворье, по нынешним временам накладно,  да и дороги нынче опасны. 


26. «ЛУЧШЕ ПРОУБЛЕННЫМИ БЫТЬ, ЧЕМ БЕЗ ЧЕСТИ ЖИТЬ!»
Ростов Великий,  второй город после Владимира, а был некогда первым. Ростовцы до сих пор не согласны  с первенством Владимира и владимирцев прозывают  не иначе, как своими слугами, каменщиками да ремесленниками.
После разгульных дней в Костроме да Владимире настало для князя Василия время похмелья и очищения души. Ростовский князь Борис человек  серьезный, если не сказать суровый. Матушка его, игуменья Евфросиния строга и светла ликом. «С таких, как она,  иконы пишут», - подумалось Василию, когда впервые увидел бывшую княгиню Ростовскую Марию Михайловну в монашеском обличьи, подходя под её благословение в церкви на монастырском дворе.
Не застал Василий в Ростове только младшего Васильковича -  князя Глеба. Тот, собравшись в одночасье, ушел в Орду с митрополитом Кириллом, которого призвал к себе Батый.   
Ввечеру собралась вся  семья ростовских князей в большой палате  княжьего терема. 
Ждали прихода матушки. Разговаривали вполголоса. Князь Борис поглядывал в слюдяное оконце на двор. По обрывкам разговоров понял Василий, что должно произойти что-то значительное.  Наконец, Борис объявил: «Приехала!». Забегали слуги, захлопали двери, громче заговорили в палате.
Одетая в черное, Игуменья Евфросинья,  ступила на порог родного дома,  окинула взглядом  собравшихся князей, одобрительно качнула подбородком, и прошла в передний угол. 
За  игуменьей следовала  её подруга,  боярыня Аринушка, а ныне монахиня Княгининого монастыря Исидора. Во времена похода Батыя на Русь, когда по земле Ростовской прошелся хан Бурундай, опустошая всё на своём пути, потеряла Аринушка мужа Долмата и   малолетнее чадо, сына Филюшку. Долго сокрушалась, маялась одинокой птахой, а теперь молит Бога милостивого, чтобы пригрел у себя за пазухой их души бессмертные.
Евфросиния присела  под образа, мановением  руки пригласила садиться всех. Исидора положила перед ней листы телячьей кожи, еще в книгу не сшитые, в доски не переплетенные.
Василий почувствовал  торжественное состояние князей, усаживающихся  вокруг стола, ажно мурашки пробежали по коже.
Игуменья, перекрестилась, и склонилась над листом «телятины»:
«Не время ли нам, братия,
словом старинным
начать скорбную повесть
о походе…» - как натянутая струна зазвучал голос княгини,  и всё, чем жил князь Василий доселе, отошло в сторону, и всё, что окружало его сейчас,  исчезло и растворилось в лице и голосе женщины, будто,  сошедшей со святой  иконы.  С широко раскрытыми глазами, он слушал, как не то пела, не то  плакала она:      
« Уж нам к своим милым ладам
Руками не прикоснуться,
Очами не дотянуться,
И думами их не достать.
Застонал, братья, Киев от горя,
От напасти Чернигов.
Печаль потекла по Русской земле……»
Вспомнил князь Василий, что родом Мария Михайловна из Чернигова, что погиб её отец князь Михаил Черниговский лютой смертью в Орде, что муж её Василько, пал в борьбе с «погаными». Вот о них она «Слово» читает!   
«А князья всё раздоры куют!
А «поганые» снова приходят с победами
На землю Русскую
И по белой монете дань берут со двора!»
Последние слова прозвучали с укоризной, и княгиня обвела всех присутствующих гневным взглядом.
« Братья!
Уж не веселое время настало!
Пустота наше войско накрыла
От усобиц князья ослабели,
И войны не боятся «поганые».
Ибо сказал брат брату:
«Это моё и то моё тоже»
Стали наши князья про малое:
«Се великое», - говорить».
«Про кого это она? Неужто,  про батюшку и князя Андрея? – загорелся догадкой князь Василий, -  Вестимо…  Другими именами всё прикрыла, но и так ясно, про что «Слово» её». 
«Сами куют свои беды,
А с разных сторон «поганые»
Стали к нам приходить с победами –
На землю Русскую!»
Она перевела дыхание. В палате стояла тишина, только слышно было, как изредка потрескивает фитилек восковой свечи. Да  у князя Андрея сжались в кулаки  руки, лежащие на столе. 
« Седлай своих коней, брат!
А мои,  давно под Курском стоят!
«Курск – родина Ярославской княгини Марины Ольговны, свекрови  княгини Ксении, тетки моей,  - вдруг вспомнил Василий, -  А в молодости Марина Ольговна Ярославская и Мария Михайловна Ростовская, когда она еще не была  игуменьей,  дружили. Обе были замужем за братьями родными Константиновичами, что погибли от меча татарского на Сити – реке. Вот ведь как! Сколько здесь на низовской земле ненавистников татарских! Значит, и куряне против татар встанут»
Мы же,  русичи, бывалые воины!
Под трубами повиты,
Под шеломами взлелеяны!
С конца копья вскормлены!
Луки у нас натянуты!
Колчаны отворены,
Сабли навострены.
Братия и дружина!
Лучше нам порубленными быть,
Чем без чести жить».
- И-эх-х! – ударил кулаком по столу князь Андрей, - как хорошо ты глаголешь, матушка, как верно: «лучше порубленными быть, чем без чести жить!».
Монахиня Исидора вытирала проступившую слезу платком и качала головой: хорошо, мол, сказано, хорошо. А княгиня продолжила:
«Мы воспели князей былых!
Воспоем же и молодых!»
И тут она взглянула на Василия. Все повернулись в его сторону. И совсем неожиданно для себя он повторил слова, услышанные в этих стенах:
- Лучше порубленными быть, чем без чести жить! – и это прозвучало, как клятва.
А женщина продолжала:
«И да пребудет здрава
Рать, поборая за христиан,
Против гнёта полков «поганых»
Русь в отпоре своём едином.
Слава нашим князьям и дружинам!»
Закончилось чтение и наступила долгая тишина.
- Благодарствую, матушка, за слова честные, - нарушил тишину князь Андрей и низко поклонился игуменье, - настала пора собирать силу ратную против врага лютого. Пришлю я  тебе своих писцов, пусть перепишут «Слово». Разошлем по всей Святой земле,  чтобы вся Русь  могла услышать призыв сердец наших. Пора, пора народ поднимать.
Притихший Василий слушал тихие голоса  родичей, видел отвагу и упорство в их лицах и дивился,  тому, что  обнаружил такое в «низовской земле». Ему показалось, что про него все забыли, и был он здесь, вроде  бы, лишним, и когда князь Андрей обратился к нему,  вздрогнул от неожиданности:
- А как Новгородский князь мыслит? А? Князь Василий?
- Я?… Я со своей дружиной всегда за Русь встану против «поганых», - проговорил скороговоркой, будто боялся, что ему не поверят.
- Смена нам подрастает.   Есть на кого в трудный час опереться, - князь Андрей поднялся с дубовой скамьи, облобызал трижды Василия, -  спасибо, родной, уважил родичей.
               

 
27.БЕЛЫЙ ВЕЧЕР - БОБЫЛЬ КИЧ.
Хан Менгу стремительно двигался к границам Венгрии. Батый умел держать слово, и Менгу не сомневался, что если его поход закончится успешно, то маленькая Чичек войдет в его шатер и, свершится всё то, о чем мечтал этот монгольский романтик. Поэтому Менгу спешил.
В задачу Менгу не входило вступать в бой с большими силами противника,  он должен был достичь Пешта, и если помощь Ногая не подоспеет вовремя, то сразиться со стражей замка,  выкрасть сестру венгерского короля,  и доставить  Батыю его последнее,  любовное утешение.
В этом походе на мадьяр, орда Менгухана выполняла роль авангарда. Конники Менгу,  врывались в города и села Галиции,  быстро проходили их, уничтожая тех, кто не успел укрыться от  стрел.   Устрашающая весть о приближении татарской  тьмы, бежала впереди Менгу, и должна была возродить  страх в сердцах венгров, что бы парализовать их сопротивление, как это было в 1242 году.            
А Ногай, объявленный женихом греческой принцессы Евфросинии, побочной дочери императора Михаила Палеолога, шел вдогонку  за Менгу.   Он  хотел всего много и сразу. Сайгат, который он возьмет в Венгрии, богатой  винами, лошадьми и золотыми,  и серебрянными монетами, он положит к ногами своей  Евфросинии - ханум, которая принесет ему в вено   титул зятя императора Византийской империи.  Никто   из известных ему Борджигинов, не может похвастать таким родством. Никто. И у кого после этого повернется язык назвать его, Ногая, шакалом, рожденным в степи, и вскормленным падалью.   
 Он крепко держал поводья  коня, добытого в придонских степях. Такого коня не было ни у кого в войске Ногая. Тонгоногий жеребец чистой белой  масти был стремителен, как ветер и верен хозяину, как собака. С тех пор, как Ногай оседлал и приручил дончака, он не держал его на коновязи, ибо даже самые смелые наездники  не смели приблизиться к его скакуну, такому же звероподобному и дикому, как и его хозяин.
- Бобыль – Кич! -  звал Ногай,  и конь  летел навстречу хозяину,  задрав  длинный хвост.   
Кличка  коня Бобыль – Кич, означало для Ногая «Белый вечер», потому что  слово Бобыль он услышал в придонских степях от русичей. От них он узнал, что  в округе обитает белый дикий конь, которого все кличут Бобыль. А когда после долгой охоты на животное, однажды вечером  был оно всё же поймано, татары, тянувшие упиравшегося зверя на аркане, кричал радостно : «Кич, кич», - что в переводе было: «вечер», и означало,  «хоть вечером, но поймали» .
И вот теперь в походе на Венгрию для Ногая ничего дороже не было,  чем Бобыль – Кич.   
Когда татарская конница пересекла границу Венгрии и взяла курс на Пешт, ветераны прошлого набега на страну, не узнавали местности, которую они бороздили  в том   походе. Со времени последнего набега  не прошло и десяти лет, а как возродилась страна! Вокруг замков выросли новые укрепленные города, которые степняки предпочитали обтекать стороной. Население пряталось за высокими, могучими стенами и было недоступно для воинов татарской орды. 

28. ПОБЕГ ИЗ МОНАСТЫРЯ.
Возможно, колеблемая всеми сомнениями и страстями душа  Зосимы, поболела бы и  перестала проситься на мирские просторы,  но Господь посылал монаху испытания, преодолеть которые инок  не мог. 
Ненависть к отцу – келарю заняла прочное место в сердце Зосимки.  А тот, чуя непокорство и тайное сопротивление, не переставал давать  уроки юнцу.
- Сидишь празден? Зенки под потолок пялишь?  Пойди  дров  наколи и натаскай к очагу.
Зосима выполнял  урок келаря с выдумкой. Будто смеясь, ставил поленья друг на друга и одним ударом сверху до низу, рассекал две, а то и три  плахи разом. Половинки высоко подпрыгивали и отскакивали далеко, ажно до середины двора. Зосима вытирал пот со лба и размазывал его по щекам,  покрывшимся розовым румянцем.
       Келарь, проходя  мимо Зосимки по  хозяйским делам, качал головой,  не одобряя веселой резвости инока. А когда  смолистые, пахучие полешки, наваленные высокой кучей, стал Зосима складывать в поленницу, наклоняясь за каждый плашкой и ощущая приятную боль в пояснице, келарь встал перед ним, как Божий перст.  Зосимка, вздрогнул от неожиданности, отпрянул  в сторону, и  почувствовал, как что-то треснуло в его одежде, и  по его худым чреслам  стал сползать  тяжелый золотой пояс отца Федора. Широкая кожаная полоска, прошитая  булгарской иглой и усеянная золотыми бляшками,  грохнулась к ногам инока, обмотанным онучами.
- Это что у тебя суть такое? – задохнувшись от удивления, прохрипел келарь. И жадный блеск мелькнул в его глазах. .
Охапку дров, уложенных на руке, Зосимка в сердцах бросил келарю под ноги, и ловко схватив пояс, засунул его за пазуху.
- Зо-ло-то!? Отдай золото, инок !  –   келарь, наступал на Зосимку,   костистым  телом прижимая его к поленнице, - Зосима!  Ты обет давал отречения от всего мирского!   
- -        Не отдам! Не отдам!– оглядываясь назад, и ища возможности вернуться от свирепого келаря, твердил Зосимка.
- -        А…! Иноческий сан имеешь на себе, а норов ****ин! Пёс ты со своей блевотиной! – замахнулся  келарь.
        В этот страшный миг и решился Зосимка на побег из монастыря.  Он вдруг разом сообразил, что уже  высохла земля и зазеленела сныть-трава. Можно было не бояться голода. Он борзо присел под рукой келаря, и на четвереньках выбежал на простор монастырского двора. Вскочил  на ноги и увидел,  как рванулся к нему келарь, как расставил он руки и оскалился  редкими, желтыми зубами.
- Нет, не возьмешь, мизгирь пакостный, - крикнул Зосимка,  и впервые,  за долгое время пребывания в монастыре, не  убоялся своей смелости.
Он метнулся к  воротам, проскочил мимо удивленного монаха - привратника, и пропал в дремучей дубраве, обступившей стены монастыря.   
- -       Убёг, убёг, нечестивый отрок! – кричал келарь, топая ногами, и вздымая  руки с крючковатыми пальцами, - почто выпустил этого греховодника  через врата свои, - набросился келарь на монаха-привратника.
- -      Да, батюшка, не знамо,  как он и выскочил. Бежал так,   будто нечистая сила его несла, - перекрестился привратник.
- -       Оно и есть! Нечистая сила… Я вам видел, будто   он  на свинью сел,  и она понесла его к вратам монастырским! – погрозил келарь кому-то невидимому.
- -       Козни бесовские! – поспешно закрестился монах - привратник.
- -       Видел, как Зосимка на бесе ограду перемахнул? Видел? – то ли спрашивал, то ли утверждал келарь.
- -      Мимо меня, грешного, худого, недостойного, прошмыгнул, аки на бесе летел, - поверил    келарю ветхий монах.
Зосима бежал весь день, пока в ногах силы хватило.  А когда совсем стемнело, и звуки леса сделались неясными, безотчетная робость овладела сердцем сбежавшего монаха. Сонная,  дремучая лесная тишина  испугала его. В глухом шуме вековых вершин  чуялось что-то зловещее. Пришло ожидание  непредвиденной опасности.  И это напрягло все его истощенные силы.   Он вдруг вспомнил, старые сказки и бывальщины про тёмное царство лешего одноглазого, про злых духов,  озорующих над  путником, забредшим во владения страшных сил. А когда услышал  свист и хохот, совсем потерял голову от страха!
- Это леший, - вслух произнес Зосима и напугался своего голоса, - Он стережет деревья, и имеет дурную привычку хохотать….  А я не боюсь! – крикнул в темноту и пригладил, вставшие дыбом волосы. 
Зосимка враз вспомнил, что  в лесу ещё свивали гнезда разбойники – душегубцы. Еще матушка рассказывала про Иустинью – разбойницу. Много добра она награбила с ватагой своей, многих жизни лишила. А когда конец ей  пришел, то не упокоилась её душа, а бродит по лесам и стережет награбленные богатства.
Зосимка  дрожащими губами начал читать молитву  «Отче наш, иже еси…», а сам стал присматриваться, к деревьям, чтобы забраться повыше и поплоше на ночлег. Когда Зосимка, рассадив себе плечо  об острый сучок, достиг удобного переплетения веток почти на самой вершине огромного развесистого дерева, страшный свист повторился уже где-то,  совсем рядом. И громкий хохот, вызвал жуть, так, что онемели все члены. Зосимка сжался в комок и затаился.


29. «В СОКРОВЕНИИ БЛАГО…»
          Игумен Ярославского Спасского монастыря  Игнатий услышал от келаря весть недобрую, будто инок Зосима, сияя нивесть откуда взявшимся золотым поясом, пронесся на свинье через  монастырский двор, и нечистая сила перенесла его через высокий забор и скрыла в дремучем лесу позади монастыря. Знать, дьяволу душу продал!  Отец Игнатий было усомнился, но келарь, брызгая слюной, визжа и глотая слова,  божился, что всё  видел! И не только он, но и привратник тож. Игумен направился к привратнику. Тот упал в ноги и только испуганно твердил:
-       Мимо меня худого и грешного пронесся, аки бесы его несли…, аки бесы….
       Игнатий задумался, беспокойство овладело им. Митрополит Кирилл, будучи проездом через Ярославль,  имел тайную беседу с ним, Игнатием. Он долго и тревожно говорил о том, что латинские земли совсем святость утратили. Западные богоискатели  договорились до того, что Бога Отца – Создателя мира,  считают воплощением зла. Утверждают, будто Он сотворил Адама и Еву  и создал весь видимый мир для издевательства над человеком.  Он переменчив, жесток и лжив.
Мало этого, они утверждают, что Христос имел  небесное тело, когда вселился в Марию. Он вышел из неё чуждым  матери, каким был прежде.  Будто, что он не имел надобности  ни в чем земном.  И если он, видимо, пил и ел, то  делал это для того, чтобы не заподозрить  себя перед Сатаной, который искал случая погубить Спасителя!
Митрополит Кирилл поведал  о том, что ересь эта имеет спорое хождение, что еретики  проникают повсюду  под видом ремесленников – ткачей или купцов. Поэтому надо быть настороже, чтобы не допустить скверны в православном народе. 
Конечно, мы не ходим под властью папы, который по всей Латинской земле учредил суды  инквизиции, призванные бороться с ересью. Только еретики ничего не боятся,  даже костра. Но нам  должно следить, чтобы православные христиане, а особо клирики, не занимались поисками истины, ибо это может завести их в тенета лжи. А паче чаяния  надо бороться с проявлениями ведовства, знахарства и колдовства.
А тут такой случай с иноком Зосимой! Совсем некстати. Игнатий приказал принести ему книгу, которую Зосимка переписывал. Он долго и тщательно перелистывал её, останавливаясь на каждой странице. Сказание о Борисе и Глебе было повторено в соответствии с канонами церкви. На последнем листе миниатюрные клейма выписаны четко. Игнатий всмотрелся в рисунки и обомлел! К руке  Святого Бориса была пририсована женская прялка! Как посмел худой инок надсмеяться и поднять трость свою писчую на святое …! Вот он грех-то! В самом чреве Божьей церкви пребывает! Бес! Бес!
                В глубоком смущении повелел Игнатий всем старцам монастырским поститься, чтобы очиститься от скверны, а потом исповедаться. Игумен хотел знать  помыслы каждого насельника.  Ужели дьявол добрался до святой обители и пытается искусить души их?
           В это  трудное для монастыря время князь Константин пришел к игумену Игнатию, жаждая излечения души своей.
-      Возжелал вдову брата своего, - сокрушенно признался Константин, - давно, отче, муку сердца терплю. Как впервые увидел светолепное лицо её, стать её гордую, услышал речь певучую, так покоя лишился. Против брата грех имел,  и завистью к нему мучим был. От первого взгляда на неё и до сей поры в душе моей многогрешной одна песня звучит: Ксе-ни-я…, Ксе-ни-я…, Ксе-ни-я….
- Что ответить тебе, Констатине? В красоте женской запутались многие и попали в  беду, а по смерти – ад. Самсон, с которым ходил дух Господень, погиб.  И Давид, которому Бог благоволил, стал рабом одного только взгляда и двойное зло совершил! И старцы, вавилонские судьи, пожелавшие Сусанну, побиты людьми.  И Соломон, наимудрейший из всех  среди всех людей, из-за женщин погиб!  Господь, осознав душетленный вред, сказал: «Всякий, взглянувший на женщину с тайным желанием, уже прелюбодействовал в сердце своем».
- Я  хотел спросить тебя, отче, могу ли я просить руки княгини Ксении, чтобы ложе иметь непорочное, но честное.
- Просить можешь и тем не нарушишь закона, но коли,  откажет тебе Ксения, то не гневайся.  Она  вдовая жена, и перед аналоем клялась быть верной мужу до конца дней своих.
- Люблю я её больше жизни своей, закручинился князь.
- Апостол Павел сказал: Любовь – это Бог. Это море смиренья, бездна долготерпенья, огненный источник, что,  вспыхнув, жаждущего душу зажжет. Если  от  взгляда на женщину ты чувствуешь не святость, только жар  плоти, не достоин ты любви.   Ступай. Отпускаю тебе долги твои и помни: в сокровении благо.
- «В сокровении благо…, - размышлял Константин, уходя от Игнатия, - а как сокрыть то, что на свет Божий просится! И от того, жизнь в муку превращает!».

30. ЛЕСНОЙ РУЧЕЙ,
На следующее утро, проснувшись на ветвях старого, развесистого дуба, Зосима  осмотрелся и призадумался о своей жизни, вновь сделавшей крутой поворот. В монастырь теперь ему дороги не было. Значит, идти ему в страну Биармию на берег Финского залива, к реке Ижоре. Так, видимо, Господь за него решил. Может там он найдет свою долю. 
Монах   не без труда спустился с дерева, удивляясь тому,  как  в темноте сумел  забраться  по   почти по отвесному широкому стволу на самый верх . Огляделся. Могучая дубрава обступила беглеца со всех сторон. Кроны деревьев были густы и не позволяли солнцу пробиться сквозь зелень, не давая  даже намека на то, как можно выбраться из этого дремучего леса. Зосима прислушался и уловил слабый шум  бегущей воды.  Он пошел на спасительные звуки и набрел на лесной ручей.  Монах  раздвинул  серебреные ветки, низко склоненные к воде,  и засмотрелся на водицу, бегущую нивесть откуда и незнамо куда.
Он присел на берегу.  Через черную монашескую одежду солнышко припекало спину, тело ощущало ласковую теплоту свободного мира, не закрытого монастырскими стенами. Хорошо – то как, Господи!
Зосимка срезал полую тростиночку, проковырял дырочки, аккуратно зачистил края отверстий. Приложился  губами к тонкому краешку, вдохнул поглубже свежего воздуха,  и выпустил  в мир тонкую жалобную мелодию, о жизни сиротской, ищущей своего места среди широких русских просторов и добрых,  и недобрых людей. С первыми звуками дудочки  притихло всё живое в лесу, затаилось, прислушиваясь к  зосимкиной  музыке, а потом весеннее птичье разноголосие  грянуло со всех сторон, оглушая свистом и треньканьем вполне счастливого человека.
Зосимка засмеялся вольным смехом, уже не стесняясь монастырским уставом, ноги его задвигались в такт  мелодии, и он пустился в присядку,  наигрывая себе мирскую «козулю». 

31. ХРАМ СТАРОГО ВЕЛЕСА.
      Филюшка осмотрелся в срубе с промороженными стенами. Посреди низкого помещения стоял четырехгранный столб, прочно врытый в землю. Филюшка увидел вырезанные  на плоской грани непонятные  знаки и человечьи руки,  заканчивающиеся  острыми длинными медвежьими когтями. Филюшка приблизился к столбу, поднял глаза свои на верхнюю часть колоды и вздрогнул.  Густые, вырезанные из дерева волосы, покрывали острые скулы идола и спускались на  плечи, переходя в длинную бороду.  А глаза полузверя, получеловека следили внимательно за отроком.
- Чудин, - тихо позвал Филюшка, - кто это?
- Это Велес, Филя. Поклонись ему. Он Бог.
       Чудин наклонил факел к подножию  Скотьего Бога и зажег плошки с маслом, стоявшие на широком  алтаре из камня темного синего цвета. Филюшка вспомнил другой,  такой же камень, что когда – то схоронили они с Голубом   на берегу озера Неро. Тени заплясали вокруг странного идола,  и Филюшке показалось, что зашевелились деревянные волосы на плечах истукана,  и лицо его, освещенное снизу,  вот - вот повернется, плечи вздрогнут,  и чудовище выступит навстречу людям. И от этих мыслей, дрожь пробежала по всему телу отрока. Чудин  приладил коптящий факел к стене сруба и встал на колени. Филюшка упал рядом. Глаза идола смотрели на людей, явившихся поклониться ему, старому Велесу.
-    Ты, Попирающий, ты Многознающий, ты Жизнь всего живого сохраняющий, узнай  имя того, кто пришел поклониться тебе, и того, кто рядом со мной преклонил  колена свои! Через кровь человека, через кровь животного,  через сердце и печень, через твою вездесущую власть: заклинаю тебя! Прими с миром твоих слуг, дай нам  силу твоего оберега, и всякий, кто встанет на пути  твоей воли, да будет устранен.                Чудин  прижался лбом к земле. Филюшка увидел, как его хозяин  раскинул руки по сторонам,  и прижал ладони к полу.  «Точно так же и  Голуб делал», - подумал Филюшка и увидел клубы пара, вылетающие изо рта Чудина. Губы волхва  несколько раз повторили имя Филюшки.  «Чтобы Велес меня запомнил», - догадался Филюшка. А потом Чудин страстно и долго молил Старого Бога не оставлять своею милостью  землю мерянскую и чудскую,  и все другие земли, что лежали вокруг Ярославль – града, и заступом встать  за людей перед вражьими  силами. Факел  осветил стену сруба позади велесова идола. Там в вырубленных в земле нишах,  лежали человечьи черепа с пустыми глазницами. 
-      Что это, Чудин? – голос Филюшки задрожал.
-       Не робей, малый, то пращуры наши, волхвы, что испокон века служили Велесу. Они беды не сотворят. Они стоят за нас, живущих на земле в среднем мире. А мы должны помнить о них и почитать их.
- А ты, Чудин, помнишь их?
- Я про каждого могу рассказать тебе, так, как рассказывал мне  мой отец, а ему его отец, потому, что нельзя попустить, что б прервалась нить веков. Иначе пустота будет. Ни людей, ни зверей, ни лесов, ни вод, ни воздуха. Ничего.
От этих слов Филюшка поёжился, потому что не мог представить Пустоту. Чудин сделал  осторожный шаг, протянул руку и взял в ладони старый потемневший от времени череп.
-         Посмотри, Филя, видишь рану на этом черепе? Это след секиры Ярослава Мудрого, сына Владимира.
-         Ярослав убил волхва?
-        Велес попустил, чтобы  волхв  Выжлец пал от руки  князя.  Видишь пустое место в крайней нише? Оно приготовлено для Голуба.
-        Значит, мы пойдем на берег Неро?
-        Наступит  время,  упокоить его кости, потеплеет, реки вскроются, и отправимся  водным путем. А рядом, когда пора придет, мой череп положишь.
- Чудин, а вон тот череп, что с длинными косами, чей?
- Это милосердная Рина. Не спеши, придет время и всё узнаешь.
Чудин с факелом в руке попятился к выходу, кланяясь, и не спуская глаз с идола, прошептал:
-      Иди, Филя, вперед, открывай воротину. Ну, оставайся с миром, батюшка, Волос, - обратился Чудин к Волосу, -   Ты уж побереги землю – матушку нашу  от раздоров жестоких, от напастей черных.
Чудин поклонился в пояс в последний раз у самого выхода, выпятился из сруба, и передал факел Филюшке:
-     На-ка, подержи.
Затворил воротину, долго возился с засовом, что-то ворча себе под нос, и приделав дело, весело крикнул Филюшке:
-      Пошли  домой. Мара там блинов напекла,  с мёдом лакомиться  будем, - Чудин воткнул чадящий факел головой в снег и тот зашипел. 
-         Только не с мёдом! – весело закричал Филюшка, вспомнив свой плен в дупле дерева с бортью, спасителя медведя и засмеялся от лёгкости душевной.
Преодолевая высокий речной обрыв, срываясь и падая в сугробы, они  смеялись, будто в душах их наступило блаженство покоя после свершенного великого дела   во имя  земли своей.

32. ЯВЛЕНИЕ БОГОРОДИЦЫ.
      К стволу была прислонена икона. 
- Пресвятая Богородица! – упал  на колени   «Квашня», вытирая слезу  умиления.
- Вставай, Василий Ярославич! Неровен час, застудишься,  силушку  мужскую утратишь!   – Пашка  Рябой подхватил  господина под локоть.   
- Пашка, гляди! Богородица явила нам лик свой! – Василий «Квашня» проговорил это прерывающимся шепотом, и боярин  Рябой, как подкошенный плюхнулся на колени рядом с князем.
- Господь Милостивый явил нам Богородицу! – завопил Пашка.
- Благодатная Марие, Господь с Тобою;  благословенна ты в женах и благословен Плод чрева  Твоего, яко Спаса родила еси душ наших….
     Князь и боярин, повторяя  слова молитвы, и крестясь,  выпятились из леса, к дороге.  Оставив на памятном месте дозор, поскакали  они в Кострому за духовенством и народом. 
      На другой день с самого утра торжественная процессия с крестами и иконами отправилась к означенному месту. Совершив молебное пение с коленопреклонением, священники приняли икону Богородицы на руки  и понесли её в город. Костромичи со слезами и стенаниями вышли на встречу чудотворной иконе, целовали её, падали на колени, и,  внесли её в соборный Костромской храм.


33. ЛЮБИЩЕ ЯРОСЛАВОВО.
      Мара нарядная,  в кокошнике, расшитом стеклянными бусами, в переднике,  обвязанном ажурным кружевом, ждала своих мужчин, расставив по столу глиняные плошки с незатейливым рисунком, наполненные  мёдом, сметаной, теплой ряженкой. В центре столешницы  кичилось огромное блюдо со стопкой круглых , поджаристых блинов, блестевших от скоромного  масла.
     Мара ходила по горнице от печи к столу, выставляя праздничное угощение, и напевала нехитрую песенку о том, что  пришла весна, высоко поднялось солнышко,  и скотий Бог Велес пробудил  всех зверей и птиц от зимней спячки.
А потом, взгрустнув, затянула другую песню:
 Закатилось солнце красное,
Над холмом, над холмом да Ярославски-им,
Спокинул нас родимый батюшка,
Ой, да Велес Бог да Власьевич,
Ты взойди-ка, взойди, солнце красное,
 Над дубравушкой, над зелёною,
Обогрей, обсуши Ярославль- град,
Возвесели людей ярославски-их.
Не взошло, не взошло солнце красное,
Над холмом, над холмом высоки-им,
 Проливалась дождем туча грозная,
  Туча грозная, туча Велеса….
- Каково угощение! -  вваливаясь в дом, с порога оценил праздничный ужин  Чудин.
        Мара поправила лучину, которая было, задымилась, и достала из-за иконы святого Власия восковую самодельную свечу. Поднесла к лучине. Огонек робко колыхнулся и засиял ровным и чистым пламенем.  Мара укрепила  свечу в глиняном подсвечнике, и торжественно поставила посреди стола.  .
- Мара, а ты тоже знаешь бывальщину про  Ярослава Мудрого? – пламя свечи веселыми огоньками  отражалось в его любопытных глазах..
- А кто ж её не знает, здесь в Ярославле? – Мара пожала плечами.
- Филюшка чуть не подавился горячим блином со сметаной.
- Мара! Расскажи,  как князь Ярослав Велеса поборол…
- А чего рассказывать-то. Любище было тут у него.
- Мара, зачем мальчишке знать такое…, - Чудин взглянул на жену с укоризной.
- Расскажи, Мара, - встрепенулся     Филюшка.
- Наше племя  жило здесь и промышляло охотой да рыбной ловлей. А молодые мужи  дерзали  набегами на караваны судов.   Отважные были воины нашего племени,  никого не пропускали мимо своих берегов.  Но в тот раз не удалось булгарские суда завоевать, хоть бой был жарким. Ибо  Ярослав со своей дружиной неожиданно оказались в наших пределах. Вступились гости  киевские за булгар.
- Побили ваших?
- Побили, но и у самих  были раненые. Наши-то хоть и свирепы были в бою, но отступили. Видя, что одолевает их сила  вражья, в землянках попрятались, раны стали залечивать. Мерянские знахарки да чудские волхвы умели лечить споро. А князь с дружиной своей да булгарскими купцами на берегу стан раскинули. Воины князю шатер поставили,  и,   убоявшись наших мужей,   кругом стана огородились. Стали деревья валить, да огород строить.    Костры развели, каганцы на огонь поставили, вечерять расселись.  И песню завели тихую, жалобную про старый Днепр – батюшку, про родную землю Киевскую. Наши люди из землянок повылазили, прислушались.  Женщины вздыхали, а мужи  опустили головы,  и по глазам видно было, что ярость уходила из их  печени.  Тогда волхвом у нас был старый Выжлец. Он поднял палец к верху и сказал: «Так враги наши обращаются к своему Богу, знать тяжко им пришлось». Вот тогда мерянская девушка Рина взяла травы и мази,  и пошла, скрываясь в тени деревьев, в стан князя Ярослава.
- И не побоялась? – ахнул Филюшка.
- Она шла с миром. Когда встала  перед врагом в свете костра, воины Ярослава зароптали и стали выкрикивать срамные слова и потянулись руки к Рине, чтобы унизить её и осрамить. Но приподнялся на локтях  молодой князь, осадил свою дружину  и спросил гневно девушку, что нужно ей в его стане? Повернувшись к князю и вглядевшись пристально в него,   Рина познала, что ранен князь в ногу, и мучает его боль. Девушка  достала из складок своей рубашки глиняную плошку с мазью и присела возле князя, а знаками приказала продолжать петь песню.  И люди вновь запели, не спуская глаз с девушки. А Рина наклонилась низко, почти легла на землю, и припала к ране молодого князя, и стала отсасывать тёмную мёртвую кровь его и сплёвывать в костер. Долго она так трудилась над ним, так долго, пока не заструилась легко  алая живая кровь.  Ярослав брезгливо отвернулся. И воины его смотрели в землю. Рина выпрямилась, провела по напряженному лбу рукой, повернулась и тихо ушла. Появилась она через недолгое время, с мокрыми  волосами, без следов крови на лице. Рина прижимала к груди глиняную кринку с молоком.
- Пей, - приказала она Ярославу решительными жестами, - так надо, если жить хочешь.
       И князь не смог отказаться. Всю ночь переходила девушка  от одного раненого к другому,    кому   присыпала травянистым порошком,  а кому прижигала огнем раны  или смазывала   целебными мазями. Когда утренняя заря встала над станом Ярослава, и осветила всё вокруг,  стало видно, что редкой красоты была милосердная Рина.  Тогда потянулся Ярослав к девушке, взял её за руку и спросил: 
- Как имя твоё, женщина?
- Рина, - тихо ответила она.
- Не уходи, Рина. Останься со мной.
- Сегодня ещё не ночь Ивана Купалы, - ответила Рина князю, нежно погладила его по руке и ушла. И никто не посмел задержать её.
 Филюшка положил голову на сплетенные на столе руки, и осоловелыми  глазами смотрел на Мару, боясь пропустить хоть словечко. Мара отодвинула посуду на край стола,  тоже положила руки на стол и продолжила:
Приходила Рина еще несколько вечеров в стан князя, перевязывала раны. А потом попросила его: 
- Покинь нашу землю, князь, ты здоров и воины твои здоровы тоже, - сказала так и ушла.
 Утром погрузили свой скарб булгары на  суда и пошли вверх по Волге. А русичи стали валить деревья  окрест  города,  и поставили обыденную церковь  в пределах огороженного стана,  недалеко от Волги. В церкви повесили лик старца Ильи Пророка и зажгли под ним лампаду. Потом Ярослав направился в наш   Медвежий угол, подошел к нашим жилищам  в сопровождении своих воинов. И сказал  людям, чтобы не смели они разорять то место огороженное, на котором поставили его воины  церковь, и что не пройдет и лета, как он возвратится сюда. А если кто  польстится на его город, то примет смерть от его руки. Поклонился  в пояс Рине и сказал:
- Я вернусь ко дню Ивана Купалы. Храни тебя Христос, -  Повернулся спиной к ней и к людям нашим и пошел к берегу, где ждали его снаряженные ладьи. И видно было, как припадал он на раненную ногу. 
- Глянь - ка, Мара. К нашему любопыту  «Макарка сватается», - засмеялся Чудин, кивком, показывая на Филюшку. Голова мальчонки склонилась на руки, нос мирно посапывал, глаза закрылись отяжелевшими веками.   
-       Сморился, чадо, - улыбнулась Мара, пригладив  непокорные вихры мальчишечьей  головки. 
                -Уснул, чадо, - Мара нежно улыбнулась, кивком головы показывая на Филюшку.
34.  СЕРДЦА ГОРДЫЕ, ДУШИ МЯТУЩИЕСЯ.
       Князь Василий Александрович возвращался в Новгород повзрослевший, проживший зиму без надзора строгого отца. Он чувствовал свою значимость,  и ему мнилось, что он умудрен опытом жизни и знает многое, чего не каждому дано ведать. Отец уже не казался ему единственным мудрецом.   Там, в «низовской» земле, открылось ему, что  отец, хоть и герой Невский, а позорной дружбой с врагами  не брезгует, и потому в борьбе против татар на него никто не рассчитывает.
Дерзкие мысли  гвоздем торчали в головушке  и не давали  кротко принимать всё то, что шло от отца. Василий,  не таясь,  возражал отцу в мелочах, а когда однажды зашла речь о татарах, то сын   выпалил, глядя в глаза отцу, и не стесняясь присутствия матери:
- -       Какой ты герой! Вот мой дядя Андрей Ярославич, твой брат, – герой. Он не боится татар, не дружит с ними, на побратимство не напрашивается.
- -       Ты…! Щенок, - по лицу Александра пробежала судорога, -   Не сметь отцу такое глаголить!
- -       Ужо поднимется земля Русская против «поганых», а тебя никто не позовёт на рать, тебя все сторонятся, - завелся княжич, - потому что со своим Сартаком лобызаешься!.
- Василий, сыне, о чём речёшь,  неразумное чадо? – вскинулась княгиня Александра Брячеславна. 
- Учи отца родного. Учи, - прохрипел Александр,  гневно сжимая кулаки, - ну, кто поднимается против «поганых»?
     Князь Василий выпалил родителям  всё, о чем узнал, и что увидел в земле «низовской».
   Ничего не ответил Невский,  вдруг сник, ссутился, и, схватившись  за грудь, вышел из палаты.  Александра Брячеславна бросилась к сыну:
- Отцу перечишь! Совсем кротость потерял!
- Почему он  за меня всё решает!?  Христинку Гакконову сватать для меня задумал, а не спросил меня, хочу я этого или нет.
-       Сыне, князь не волен в выборе невесты. Ты не себе принадлежишь, но своей земле….
- Долговязая она, слышно,  и плоская, как тесина от лодьи, волосы редкие, нос длинный. Не нужна мне такая жена! Уйду я от вас, не хочу больше жить  под одной крышей. Во Псков подамся. Псковичи давно зовут на княжение, - и вышел из палаты, громко хлопнув дубовой дверью.
-       Господи! – княгиня упала перед образами, - Что ж это деется!  Пошли покой роду  нашему. Усмири сердца гордые, утиши души мятущиеся. Господи! – заламывала руки Александра Брячеславна, и бессильные слезы скатывались по некогда прекрасному лицу.
        К мужу подходить робела, видела, не в себе.  Александр не мог  поверить, что братец Андрей  сговорился с удельными князьями и готов выступить против Батыя, а значит, и против него, кровного брата.   Гнев душил героя Невского. Без него задумали  такое!  Не доверяют! А не ведают неразумные головушки, что нелепо выступать сейчас против татар. Пути – дороги в города Русские ими уже проторены, просеки высечены, гати настелены, не укрыться, не спрятаться. А силы у Батыя всё ещё неисчислимые.
     Вернулся  из «низовской» земли гонец, посланный Александром к митрополиту Кириллу, и  сообщил, что  митрополита во Владимире нет. По призыву  Батыя  владыка отправился в Орду в сопровождении ростовского князя Глеба Васильковича. Слух идет, будто Батый просил митрополита Кирилла  возглавить посольство  в Византию к Михаилу Палеологу.  А посему  митрополит не скоро на русской земле объявится. 
       Получив это известие,  Александр Ярославич Невский, не простившись с домочадцами, покинул Новгород и с  дружиной отбыл  через Полоцк, через Чернигов и Киев в причерноморские степи, где кочевал хан Сартак.
-   Ужо, вы у меня покрутитесь! –  лелеял тайные мысли  Новгородский князь, - проучу, крамольников! 
       Теперь каждый день в  храме Святой Софии видели новгородцы свою княгиню. Она тяжело падала на  колени перед ликом Пресвятой Богородицы. Икону эту драгоценную,  как утверждало предание, написал  евангелист Лука, и подарена она была Александре Брячеславне  теткой её,   Святой Евфросиньей Полоцкой, а та получила икону ту от самого греческого императора, ибо была чиста и набожна.
        Александра возлагала надежды на помощь  Святой Богородицы,   молила простить ей все грехи, вольно и невольно совершенные и простить мужа  и детей, кротость утративших,  и  людей русских простить за все  прегрешения, совершенные  ими на этом свете,  метала поклоны земные, ползая на коленях перед ликами святых, равнодушно внимающих  молениям несчастной женщины.
       Чуяло  страдающее  сердце княгини, что недаром отправился Александр в  Орду, что кара неотвратима,  и уже  страшной тенью нависла над Русской землёй.

35. ВСТРЕЧА С ПЕЛГУЕМ.
        Загоревший, с окрепшими мышцами,  с обветренным лицом, Зосима  добрался до Финского залива в самом конце лета. Пелгуй всё ещё командовал сторожевым отрядом и был хозяином на морской заставе. Хотя был он  так же крепок и широк в плечах, но видно было, что  постарел, и  волосы  убелились сединой. Зосиму узнал не сразу, долго вглядывался в возмужавшего юношу. А,  уразумев,  кто перед ним, Пелгуй обрадовался, стиснул монаха в богатырских объятьях. Потом засмущался, засуетился, приглашая присесть  у разведенного костра. Зосима примостился  на сером круглом валуне, принял от Пелгуя чашку с горячим питьём, огляделся по сторонам: может быть,  где-то здесь, ходит сейчас Верлиока, его боль, его грёза. 
        Пелгуй, отхлёбывая питьё из своей чашки,  вспоминал, как они с Александром Ярославичем готовились к битве с Биргером шведским, вспомнил и крещение чудского народа на Ижоре, когда тронул сердце воина монах Зосима, пропевший духовную канту о крестителе Иоанне.
- Душевно, душевно поёшь, - благодушествовал Пелгуй, -  Какие дела в наших краях замыслил?
- По Руси иду, слово Боже людям вещаю. Думаю, дай на Ижору загляну, - слукавил  Зосимка, и глаза его беспокойно забегали.
- Благословение от монастырского игумена, чай, получил? – поинтересовался Пелгуй.
- Получил, - снова соврал Зосимка. Вопросы Пелгуя явно смущали Зосиму, он завертелся на камне, оглядываясь по сторонам и соображая, как перевести разговор на другое. Под пристальным взглядом стража, он  уж и не чаял,   как ему скрыть свой побег из монастыря и  дела,  и  мысли греховные. Спросить у Пелгуя про Верлиоку уже не представлялось возможным.  Но именно это было главным, зачем так долго шел он с далекой «низовской» земли сюда на Север, в страну Биармию. 
- Ну, как вы тут промышляете?
-       Финмарки тут дюже распоясались, людей узят, дома грабят. Норвежский конунг  Гаккон знает о том, а молчит. Александр – то  Ярославич Невский  к нему сватов  направил. Хочет  оженить старшего сына Василия, что ныне в Новгороде сидит,  на Христине Гакконовне. Породниться, тем  и прекратить воровство на границах.   
-       Пелгуй приложил руку козырьком ко лбу, всматриваясь в далекий горизонт.  Зосимка  повернул свою голову в ту же сторону. По самой кромке моря, шла женщина в светлых одеждах. Очертания её тела  были щемяще знакомыми Зосимке.
- «Верлиока!»– сердце бывшего монаха  застучало часто, часто, и сквозь загорелую кожу на  лице проступил румянец отчаянного  волнения.



36.ГОРЬКАЯ КАША.
        Хан Батый ушел к границам Венгрии,  и всю власть над данниками передал  Сартаку.   
        Путь в ставку Сартака проводники Александра Ярославича Невского  находили в причерноморской степи по признакам  кочевья. Там, где  прошла орда Сартака, до корней объедены  травы,  а растоптанные скотом  лепешки навоза, указывали верный путь к ставке хана, да ещё  белые  кости  животных и людей, догнивающие  в бескрайних поднебесных  просторах.
       Хан Сартак принял Новгородского князя, как почетного гостя. Семь дней  праздновали  встречу двух андов  в шатрах, защищенных куренем из телег и скота.  Александр ел вареное мясо, пил кумыс, но не хмелел. Он  напряженно улыбался, произнося хвалебные речи своему побратиму, и  чувствовалось, что русского князя  ничто не радует.   Сартак долго приглядывался к гостю, наконец,   проговорил:
- Лошадь, отбившаяся от табуна,  ржет, человек потерявший друга, вздыхает. Что тяготит твоё сердце, брат?
- Обида кровная на родного брата Андрея, - глухо проговорил Александр, понимая, что горькую кашу заваривает он.       
- Не таись, рассказывай.
       Свой донос на  брата  князь начал издалека. Он начал с того, как  в Каракоруме приглянулся Андрей верховной ханше Огуль, жене ненавистного Батыю  хана Гаюка.
- Брат Андрей сольстив ханшу,  взял Великое княжение подо мной! - сокрушался Александр.
Обида туманила сердце старшего Ярославича, когда черной ябедой тешил себя. Он  докладывал с подробностями хану, как получил младший брат право на правление всей Русью в обход старшинства,  засел во Владимире, и мутит воду, не желая покориться татарской власти,  и не признавая старшинства его, Александра, но,  слушая только тестя своего Даниила Галицкого, что на Запад смотрит.
   Сартак, внимая   речи александровой,  который уже хорошо говорил по – монгольски,  только кивал головой. Управление  северными землями и тяжба  русских князей из-за  Киева и Владимира  не волновали татарского хана.  Эти мелкие по его, Сартака, понятиям страсти, были так же естественны, как   волнения вод, как движение песков. 
- Мой прадед Великий Чингисхан говорил: «Сумей сделать людей гордыми и гордость сделает их глупыми. И тогда ты возьмешь их».
Обида, владевшая Александром, его горькие слова были понятны Сартаку, но не трогали его чувств. И Александру стало ясно это.   
       Тогда князь  пустил в ход последний  довод:  Русь не сполна  платит дань хану. И те средства в хлебе, скоте, мехах  и золоте, что остаются на северных землях, могут вскоре превратиться в сильное оружие против татарской орды. Это заставило Сартака задуматься  и принять решение:
-     Сила и сытость рождают ненависть. Мы давно перестали считать русских врагами, мы пощадили ваши города и земли и дали вам право жить своей жизнью в обмен на «ордынский выход».  Мой прадед Солнцеподобный Чингисхан говорил: «плод пощады – сожаление».    Возьми рать Неврюя, и иди на Владимир, ибо твои враги, мои враги. Брата своего доставь ко мне как врага,  и мы освежим ему память. А Куремса пусть идет на Холм и даст хороший урок тестю князя Андрея, Даниилу Галицкому.

37.  ЛЮБОВЬ К ИУСТИНЬЕ.
Якимка теша своё самолюбие, замечал, что и его, боярского отрока,   стали величать по имени - отчеству. При князе Василии был он просто Якимка -  «пойди сюда, принеси то», а при княгине Ксении стал надёжей  княжеской и обороной городу, «воеводой Якимом  Корнилычем» кликать стали.  И боярин  дюже загордился.
Ещё при князе Василии,   потерял Якимка голову от красоты девицы Иустиньи, что на Семибратовском дозоре обитала.  Тогда жизни без её васильковых глаз не чаял, и ростовская дорога была для ярославского отрока гладкой и совсем не дальней. В един день, бывало, долетит верхом до Семибратова, на ходу меняя лошадей, и не было другого счастья на свете, как к себе прижать ладу, гладить  шелковые  кудри девичьи,  любоваться каждой черточкой, и вдыхать аромат её молодого тела. А потом мчать обратно в Ярославль – град,  переживая сладость слияния с любимой женщиной, и вспоминая её голосок ангельский и  губы  трепетные…. 
К концу лета   Иустинья, прикрывая лицо своё вышитым рукавом нарядной рубахи, прошептала в смущеньи, что непраздна она.   
Нет, жениться Якимка не хотел. И не то, чтобы не любил он свою Иустинью,  и еще как любил, но в боярский дом ввести холопку, оказать ей честь, да и самому сравняться с ней?  Не хотелось и не мыслилось.
Обратная дорога в Ярославль  показалась боярину в то утро особо дальней.  К  тому же стал накрапывать дождь. И больше не было того прежнего, сладостного состояния. Ушло, растаяло под дождем, расплылось  белыми клочьями утреннего тумана. Больше в Семибратове Якимка не появлялся. 
Служба князю Василию занимала всё его  время. А особенно выслуживался он перед молодой княгиней Ксенией. И как не служить такой хозяйке! Величава, статна, горда! Настоящая княгиня!
 А затем пришла Черная Оспа, и князь Василий запер Якимку с тремя дружинничками во внутреннем тереме вместе с  княгиней Ксенией и только что народившейся дочкой Марьюшкой. А Волончун, балий княжеский, не по чину вдруг власть заимел, и ему, Якимке, приказал из  покоев не удаляться, никого к княгине не пускать, а вокруг женского  терема межу вырыть и следить, чтобы известь негашеная всегда была на той меже. А князь Василий приказал Волончуна слушаться, княгиню и княжонку беречь пуще глаза, да еще и мечом пригрозил, за ослушание.
 В  страшные дни той зимы боярин  совсем  перестал думать  о своей семибратовской зазнобе, и заточение его было как нельзя кстати.
            Однажды к белой меже приблизилась  Кокушка и кликнула  Якимку. Не переходя известковый ров и сторонясь княжеской няньки, он спросил насупившись:
-      Чего надо, Кокушка?
-   Стражники, что  на башне дозором стоят, сказывали,  к городу с Ростовской стороны приходили  всадники   и с ними женщина с дитем на руках. Тебя искали. Будто нагрешил ты, честную девицу прельстил. А Волончун никого не велел в город пускать. Они покрутились, покрутились у стен, да и ускакали обратно.
Испугавшись было, Якимка приободрился:
-          Волончун  правильно делает, что никого в город не пускает. Вот те крест не ведаю, почто  их лукавый принес!? – состроив скоромную рожу, побожился Якимка и повернулся к Кокушке спиной.
 - Блудник ты и пакостник! Попомнишь ты свои худые дела, Бог-то всё видит! -     погрозила тогда Кокушка сухоньким кулачком и удалилась. 
    У Якимки отлегло от сердца. Выходило, что Черная Оспа избавила его от тягостных объяснений с братьями Иустиньи. «Нет худа без добра», - повторял он, радостно потирая руки. «А может, я от мора умре...,  - хихикнул боярин, - пущай так думает»!
С той страшной  зимы не один год пролетел.  Никто больше не тревожил боярина Якима упреками. А сам он избегал походов в Ростовскую сторону.  И всё поворачивалось в его жизни как нельзя лучше. Княгиня Ксения держала его возле себя  в советниках. Было от чего загордиться и собой быть довольным. Лукавой жилой улавливал настроение властной женщины и потакал всем её тайным умыслам. Что княгиня Ксения после смерти мужа  тщится от князя Константина избавиться, Якимка сообразил сразу.
А князь Константин, помня урок мудрого Игнатия, и твердя себе: «В сокровении благо…»,  - исчез с глаз Ксении.   Подолгу гостил в Ростове, у князя Бориса Васильковича,   находил здесь  покой душевный и понимание. Приходя из Ростова, вел Константин  себя так, будто тайну великую знал.
Якимка видел, как Ксению беспокойство брало:   почто хоронится от неё деверь?    

38. ПОД БЛАГОСЛОВЕНИЕ ПРАВОСЛАВНОГО САВВЫ.
 Бела Четвертый,  король Венгрии,   с молодой женой половчанкой Эржебет ушел на Запад своего обширного королевства. На сербских землях, управляемых Ростиславом Михайловичем, мужем его дочери, от первого брака,  Анны,  было спокойнее собирать войско. Зять Белы, русский князь Ростислав, лелеял  ненависть к Батыю, учинившему  смерть его отца, Михаила Всеволодовича Черниговского. Русская дружина князя, пылая отвагой и местью,  была ядром  сербской армии, и сербы охотно вступали в русские полки. Бела выражал довольство, видя,  как  собственная армия, армия  короля пополнялась наёмными воинами и уже представляла собой большую военную силу.  Но выйти на встречу орде, которую  в этот раз вели  ханы Менгу и  Ногай, Бела всё же не решался. 
Эржебет внушала мужу, что не стоит бояться врага, что дерзость в бою это половина победы, а помноженная на большое число воинов – полная победа. Бела молчал, он не был готов к бою с татарами, он попросту боялся их, хотя уже не верил страшной сказке, будто татары выходцы из ада. Но  он до сих пор помнил  зловоние, худшее, чем от гниющих трупов, исходящее от их поистине стальных тел, и красных лиц, пламенеющих ярким огнем, так, что казалось, будто   шапки из  лисьего меха на их головах вспыхнут и загорятся.   
Однажды Эржебет попросила своего мужа  принять старца – православного сербского священника по имени Савва, который при жизни своей сподобился дара чудотворения. В  тяжелые эти времена многие искали убежища и успокоения у сербского великого чудотворца и находили их.   
Крещеный в католичестве, Бела медлил. Суд католической церкви,  так жестко расправившийся с его сестрой  Миленой, мог в любое время обрушиться и на него за связь с православным священником, а,  следовательно, еретиком.  И,  кроме того, подавляющее большинство его воинов были католиками. Они могли не понять своего короля. А  сейчас это было ни к чему. Эржебет настаивала. Она носила под сердцем ребенка, поэтому ей нужна была победа над Батыем. Чтобы не огорчать непраздную королеву отказом, Бела отъехал в войска.
Эржебет слегла внезапно. Когда Бела узнал о недуге жены, он оставил армию и  полетел в замок к королеве, на ходу меняя лошадей. Он был уверен, что смерть второй жены, так любимой им, он не перенесет.
Лицо Эржебет стало белее пелен, покрывавших её ложе. Прекрасные глаза, всегда игривые и ласковые, сейчас были закрыты. Испарина, тонкими струйками стекала со лба на высокий подшейный валик. Служанка аккуратно вытирала лицо королевы, платком, смоченным в винном уксусе.
Бела упал на колени перед ложем  Эржебет, закрыл глаза, чтобы не дать выкатиться слезе, смущавшей  его, и припал к горячей руке возлюбленной королевы.
-        О!  Иезус Мария!… Эржебет! Что сделать для тебя?! Я пойду на Батыя, как хочешь ты. Я заслоню  Венгрию… - он обещал  и понимал, что  не то,  требовалось  больной душе королевы. 
Эржебет молчала,  и только веки её слегка подрагивали.
- Хочешь, я подарю тебе замок Буда, построенный Батыем? 
Не открывая глаз, она прошептала:
-      Он слишком  высоко вознесся  над равниной Ангелов и малодоступен для меня.
-       О, Эржебет,  я построю для тебя самый красивый на Дунае мост, который соединит твой замок Буда и замок Пешт  и назову его твоим именем.  Только ты будь жива и здорова. 
Эржебет с трудом открыла глаза:
-     Мой король, если ты еще любишь свою Эржебет, выполни мою просьбу, прими православного сербского священника Савву. Ради нашего,  не рожденного ещё ребенка.
Бела упал лицом на край кровати, не выпуская из рук тонкие пальчики жены. А когда он поднял голову, Эржебет увидела решимость в его глазах.
- Хорошо! Я приду под благословение твоего Саввы Сербского…, - Бела поднялся на ноги, перекрестил Эржебет и повернулся к двери, через которую вошел.
- Иди, Бела, я желаю тебе победы.  Иди, мой король. Я дождусь тебя, ибо Господь милостив.
Король Бела в сопровождении малой охраны из верных ему половецких воинов, выехал в Варадин, где на высоком столпе над городом пребывал святой старец Савва Сербский.


39. ЖЕНСКОЕ СЕРДЦЕ – ВЕЩУН.
       Возвратясь от князей Ростовских, Константин вдруг загорелся валы земляные вокруг города ставить взамен старых, низко осевших,  дабы врага могли они задержать на самых подступах.  За этим  к княгине  заявился. Но разговора не вышло, получилась  распря.
        Народу не так уж и много в Ярославле, отягощать людей работой значило недовольство вызвать. И княгиня решительно была против таких трудов.
       Тогда  князь Константин потребовал вече собрать.   Горячо убеждал горожан, что  оборону надо строить. Город вырос.  И божьих церквей в нем множество. И торговых амбаров с добром всяким полно. А на чужое  добро всегда тать найдется. Но Ксения уверяла, что нет опасности.  Горожане  выслушали князя,  покивали  княгине, да и разошлись.
       Ксения торжествовала. Нет тебе, Константин,  добра от ярославцев. Не смог поднять город, хоть и князем себя мыслишь! Любо! Любо….
      Потом торжество сменилось тревогой. Женское сердце - вещун дернулось, душа  застонала:  может и впрямь,   неспроста Константин затевает такое многотрудное и дорогое дело. Знает что-то деверь и скрывает от неё. 
     Почувствовала, как после масленицы, когда не пожелала она наградить Константина  троекратным лобызанием,  наладился  он стороной обходить её присутствие.  И как теперь узнать, что таится в его голове?
Ксения призвала к себе Маврушу.   Боясь не угодить княгине, девка вихрем влетела в палату. Увидела нахмуренные брови госпожи и сникла.
- Сказывай, Мавруша, как урок мой исполняешь? Ладно ль живется князю Константину? Как холите хозяина, хватает ли ему ласки?
- Неужто,  жаловался? Девушки литвинки стараются. Души в нем не чают. И ласкают и холят.
- А он? К кому – нибудь из них душой прилепился?
- К Данутке.
- Он к ней или она к нему?
- Данутка  к нему…, - опустила голову Мавруша.
- Пусть задохнется он в её объятьях!  – пробормотала зло, неслышно,  - Поди прочь, Мавруша, - махнула рукой Ксения и подумала, что к игумену в монастырь надобно наведаться.   Милостыню пожертвовать на пропитание старцам.    Поразмыслить вместе  с игуменом о тайных делах  князя Константина,  выведать,  почто Константин в Ростов зачастил.


40. БОГИ ТРЕБУЮТ ЖЕРТВ.
Благообразный седой старец, Савва Сербский, всю жизнь свою отдавший служению православной вере,  встретил короля Белу Венгерского упреком:
- Что не шел  долго? Давно жду тебя. 
- Прости, отче, ибо колеблем был сомнениями, - Бела встал перед старцем на одно колено.
- Послушай меня, Владислав, - обратился Савва к удивленному королю, называя его чужим именем, - не дивись тому, что так называю тебя. Было мне откровение свыше от самого Господа нашего Исуса Христа. Открыл он мне истину, что надлежит тебе приступить к вере греческой, и принять  новое  имя. 
- Не могу, ибо боюсь  восстания унгров, что исповедают веру католическую.
- Не страшись, Владислав. Не восстанут унгры на тебя, но на врага твоего. Истинно тебе говорю. Праотцы твои, первые унгры, крещение от греков приняли, но много лет назад  отошли от неё, прельстясь верой латинской. Прими тайно веру отцов своих, уподобясь первым христианам. Если ты хочешь добра для своего народа, если хочешь мира своей земле, и победы над врагом лютым,  то  должен посвятить дочь свою, малолетнюю Маргрет  Богу нашему, Исусу Христу. Во имя спасения народа принесешь ты эту жертву!
       Младшая дочь его от несчастной Марии Лашкарис, этот бойкий ребенок Маргрет, должна посвятить себя молитвам Богу за народ свой, сокрыть в монастыре свою юность младую.  Возможно ли такая жестокость!? Бела молчал.
- Я не требую от тебя ответа, Владислав.  Останься здесь, воздай молитвы  Господу и проси его вразумить тебя.  Если ты хочешь победы, то прежде порази врага своего в себе.
- Я хочу победы над врагом.
- Когда огниво ударит о кремень, появляется искра.  Пламя поднимается вверх и над огнивом,  и над кремнем. Я желаю тебе  стать пламенем над сталью и камнем, -       Савва возвел длань свою над головой короля, осенил его крестом и удалился.


41. СЕЮЩИЙ СКУПО, СКУПО ПОЖНЕТ.
       При встрече с Игнатием поразилась,  что игумен  не судил, но осторожно посоветовал княгине быть помягче с деверем. Говорил о сохранении мира в городе. О том, что распри нельзя допустить промеж нею и Константином,  люди ярославские не должны страдать от того, что в княжеском доме невестка и деверь власть поделить не могут.
- Буди милосердна к князю Константину, ибо милосердные будут помилованы, а жалость на последнем суде будет славиться и от смерти избавит, - пообещал игумен.
- Ах, отче, разум ума моего не тверд, всякого незнания исполнен, - прикинулась непонятливой Ксения.
- Сеющий скупо, скупо пожнет. Будьте богаты на всякую щедрость. Не я сказал, апостол Павел изрек. – Игнатий поднял вверх перст, будто,  указывая на Небо.
- Исполнять вдовий долг и верность  мужу блюсти,   ужели грехом считается? -
Не дожидаясь ответа,  княгиня встала и, перекрестившись, направилась к выходу. Увещевания игумена о мире и согласии  с деверем не по душе были гордой княгине.
Из мрачных  покоев Игнатия Ксения вышла во двор ярославского монастыря. День стоял ясный.  Она закрыла глаза, подставляя лицо дуновению ветерка, прилетевшего от Которосли. Во всём её виде  было желание тепла и ласки.  Из решетчатого окошка  на неё строго смотрел игумен, качая головой.
- Заострила, как копьё,  язык свой,  но от  людских  взглядов не укроешься, - игумен Игнатий остался недоволен разговором с княгиней.
А Ксения  поняла, что  таким путем  ей ничего не узнать. Надобно ненадолго приблизить к себе Константина.



42.СТРОИТЕЛЬСТВО ГОРОДСКОГО ВАЛА.
       Константин собрал дружину свою, да людей, что брат Василий в Орде выкупил, да дворовых слуг.  Таким отрядом выступили в лес, что стоял вкруг города Ярославля. И застучали топоры, запели пилы – валили деревья, разделывали на бревна и волочили их  к стенам города.  Ставили огромные деревянные клети,  засыпали их землей, добываемой тут же, и вот уже начало земляного вала и рукотворного рва  со стороны Ростовской дороги стали заметными.   
       И из города  возили землю на волокушах.  Почему-то с закрытого  двора князя Константина, куда любопытных не пускали. Там командовал тайными работами  Улан Лисица. 
Для Филюшки городское строительство  стало праздником. Бойкий  отрок  крутился возле мастеров.  Впрягался в волокуши рядком с могутными мужами, охотно насыпал землю, орудуя собственной лопаткой.  Работа под песню, с озорными шутками плотников и  залихватским кряканьем  лесорубов, вызывала радость.
-           Да! Верное дело затеял наш князь,  - сдвинув соломенный колпак  на затылок, проговорил Чудин, пришедший посмотреть  начало вала, - глаза страшатся, а руки делают. Для города и потрудиться не грех.
      На ходу заворачивая рукава  своей рубахи, Чудин  бегом пустился к строителям:      
-          Посторонись, Филя, - зарычал, подставляя  плечо под середину  бревна, что проносили мужики к принимавшему очертания валу. 
       Мужи ярославские народ расторопный, на выдумку хитрый.   И Константин замечать стал, что народ понял его замысел, и душой простодушно принял. Мужиков  в городе не оставалось днями, все спешили на строительство защитных валов.
        Летний день долог. От восхода солнышка до заката успевали многое сделать. Обедали  всем миром. Угощались  работники ржаным хлебом из   амбаров самого князя Константина. Набив утробы,  дремали тут же на траве возле поваленных деревьев и земляных куч. Очнувшись от короткого полуденного сна, продолжали богоугодное дело до темноты.
       Однажды в полдень, из ворот города вышла длинная процессия. Игумен Игнатий шел впереди, держа в руках крест,  сзади чернецы   везли на тележках бочки с монастырским квасом. Следом с дворовыми девушками  княгиня Ксения  в белых льняных одеждах. Коса тяжелая оттягивала голову назад, черный вдовий плат сменила прозрачная кисея, наброшенная на кичку, что полумесяцем опустилась на высокий лоб княгини.
       Константин поднял ладонь ко лбу, чтобы рассмотреть процессию. Обрадовался игумену,  бочкам  с питьём,  кстати прибывшим, а когда разглядел  княгиню Ксению, то всё остальное померкло и перестало существовать. 
«Пришла! Поняла, значит,  что я прав». Глаза видели только её и смотрели с великим любованием. Ах, как  она осторожно ищет место, куда поставить ногу, обутую в парчовый башмачок, как неловко ступает по  перекопанной земле, как улыбается щебету и смеху девушек, что суетятся вокруг неё!  Подосадовал, что  Якимка,  Корнилов сын,  неотступно следует за ней,  и остро позавидовал! И тут  Константин  увидел, что Ксения  вглядывается в людей. Ужели, его ищет? Князь  почувствовал, как противная слабость сковала его члены.
Чтобы  побороть робость, заливающую его лицо красной краской смущения, вцепился в топорище, воткнутое с одного удара в бревно, с силой вырвал его из древесины, пошел вразвалочку к лесу,   и замахнулся на огромный столетний ствол.
- В сокровении благо! – зашептал он, - бежать надобно от неё, бежать!
Он  яростно замахал топором, осыпая округу отлетавшими щепками, спиной чуя приближение любимой женщины.  Врубался в ствол дерева, так, будто хотел всю боль сердца перенести на лесного великана.  И  не видел, что  Ксения  встала за спиной его, пристально разглядывая крепкий торс с напряженными от работы мускулами. 
- Отдай топор, - вцепился в топорище Улан Лисица, - княгиня ждет.
Константин опустил руки, не сразу повернулся к женщине, нахмурил лицо:
- Чего надобно княгине? – бросил через плечо.
- Пришла пригласить к обеду тебя, Константине, - чуткими ноздрями уловила запах здорового пота, исходящий от разгоряченного тела деверя. Знакомый, волнующий запах мужского естества. Давно забытый. 
А он так долго ждал простых человеческих слов от этой женщины, что  когда она произнесла  их, не поверил её губам, её глазам. Смотрел  и не мог наглядеться на её лицо.  Сделалось обидно на самого себя: да что ж это он робеет перед женщиной.
- Благодарствую за честь, княгиня,  недосуг мне  в княжеских палатах хлеб вкушать. Дело не приделали, не пришел  час тешиться.
- Не хочешь чести оказать? Воля твоя, - Ксения  резко повернулась и ушла, высоко подняв голову. Улан толкнул Константина в бок:
- Эх, княже, почто ж ты так!
- Образ жены совершенной - совершенное совершенство…, - глядя в след женщине, с горечью  вымолвил  Константин.
- О Господи! Что жены земные  с нами, мужами, делают…, - вздохнул Улан.

43. БЛЕСК  СЛАВЫ ЧИНГИСХАНА.
       Большую часть  жизни Ногай  проводил в седле. Плоскостопые ноги его быстро уставали от ходьбы, бегать по земле он совсем не умел. Обхватив крутые бока Бобыль-Кича, Ногай  покачивался в такт иноходи любимого коня и,  прикрыв узкие веки, делал вид, что дремлет. Он знал, что верные соратники, окружавшие его в пути, не посмеют нарушить  сон своего хана.  Путь на Венгрию  долог, и достаточно  времени  на то, чтобы вновь и вновь почувствовать и пережить своё  величие. Он, заручившись поддержкой Батыя,  заключил союз с Михаилом Палеологом,  посватался к его  дочери Евфросинии,  и получил от Батыя в управление юго – западную орду. 
       Миссию свою митрополит Кирилл, сопровождаемый князем Глебом,  выполнил на славу. Переговоры в Константинополе прошли удачно, и невесту  Ногая  доставили  в Орду. Высокая, полная, черноглазая и смуглая царевна Евфросия с презрением смотрела на маленьких татар, копошащихся, как ей представлялось,  у её ног. 
       Ногай тоже был мал ростом, но любил больших женщин. Он не смотрел в лицо новой жене, он только видел её тучное колыхающееся тело и млел от предвкушения большого удовольствия.

      Прежде он долго мечтал о собственном  величии, но слабо  верил, что это может случиться. И вдруг Ногай почуял простор неба,  как плененный  беркут, с головы которого скинули слепой колпак.   Подброшенный сильной рукой Батыя, он  взмыл над землей, и над наивными степняками, и  над своим прошлым.
      И теперь   по пути на Венгрию размышлял, как окружить себя не просто верными людьми, но  послушными и трепетными  исполнителями.  Никаких друзей не должно быть,  только слуги.  Высокое положение  в орде  требовало этого.
- Меня будут помнить и чтить так же, как  Чингисхана, - шепчет Ногай.
      Китайские  мудрецы записали на пергамент и составили «Сокровенное сказание» о подвигах Чингисхана. Одно из сказаний, которое  прочел Ногаю мудрый  Или – чут-сай,  сидело занозой в  бритой башке  степного хана юго-западной орды. Слава и мудрость богоподобного Чингисхана  не дают покоя Ногаю. Он так же научит своё окружение повиноваться без долгих раздумий. Его будут бояться.  Его будут помнить. Может,  и о нем мудрецы  сложат такое же «Сокровенное сказание». Пусть шаманы   молятся Богу Мизиру, а православный священник  Богу Христу. За него, Ногая. А он знает, как подчинить себе людей.
      Ногай обхватил шею белого коня:
- Я сделаю то же, что и Чингисхан. Бобыль-Кич, ты сослужишь мне последнюю службу. Я так хочу.
Белый конь замотал головой и выкатил огромный карий глаз на Ногая.


44.   ГДЕ ТЫ БЫЛ, ГОЛУБОК, ГДЕ ТЫ НОЧЬ ПРОВЕЛ?
         Зосимка  прижился у Пелгуя. Людей по берегу Финского залива обитало  мало, и  каждый новый человек здесь был в радость. 
        Зосима взялся заготавливать дровишки на зиму. Лес вокруг стоял нехоженый. Столетние сосны закрывали  небо зелеными шапками. Желтые  стволы истекали золотистой душистой смолой. Зосима замахивался топором и с кряканьем врубался в сырую древесину.  Анастасия  вздрагивала:
- Почто губишь сосенку?! Она ведь жить хочет, живая….
- Какая она живая. У неё  нет души. Душу Бог вдохнул только в человека. Потому,  что создал его по подобию и образу своему, - поучительно произнес  бывший монах.
- Не берись за дело, Зосима, если не ведаешь начало вещей, - улыбнулась Анастасия.
- Ты о чём?  – пожал плечами Зосима.
- Каждая вещь, каждое растение, каждая букашка знает своё начало. И только человеку дано  знать начала всех начал. Таким его Бог сотворил. Научил его молитвам и заговорам и дал власть над всем  растущим и всем живущим. А власть сильного должна быть милостивой.
- Грех знать заговоры, это волхование, - возразил Зосима,  с удивлением глядя на девушку.
- Грех не хотеть знать творения Божьего, всего, что нас окружает.
- Кто тебе это сказал, чадо? – Зосима был явно обескуражен
- Сначала  мама мне поведала о начале мира, потом Пелгуй рассказывал, а потом сам Бог,  старец Укко, наверное. Потому что,  о чем подумаю, то передо мной и явится. У тебя бывает так? -
- Не знаю, - отмахнулся Зосима, - А ты… ты помнишь мать свою?
- Помню, только, что когда – то очень давно мне было тепло и спокойно. Помню руки ласковые, помню голос такой прозрачный, звенящий, будто весенняя капель. -    -   И всё?
- Нет, еще я помню белую птицу. Она всегда была возле меня, когда никого не было рядом. Мне было с ней хорошо, как с мамой. Правда, правда, не смотри так, - смущенно улыбнулась Анастасия.
- Причем здесь птица? – недоумевал Зосима.
- Мне кажется, что это как-то с мамой связано. Потом птица улетела и больше не возвратилась. Как ты мыслишь, мама жива? Она придет ко мне?
       Зосима вспомнил мертвую птицу на крышке гроба князя Василия и теперь он вдруг понял, на кого она была похожа. Едва уловимыми очертаниями Верлиока и та, белая ворона сливались в единое существо, и, значит, … Он уставился на Анастасию.
- Как ты думаешь, мама жива? – с надеждой повторила  Анастасия.   
- Если она жива, то она обязательно знак подаст, - соврал Зосима. Он уже понял, что схоронил Верлиоку в могиле  отца Федора. Это была Она. 
- Спой, Зосима. Когда ты поёшь, сам старец Укко радуется. Истинно говорю.        Зосима смотрел на юную Анастасию, а видел перед собой Верлиоку.  Те же синие глаза, огромные, глубокие, задумчивые. Губы, пухлые, чувственные,  по краю  строго окаймленные.  Тонкие запястья  и носик вздернутый. И торс точеный,  будто  острым ножичком хорошего мастера сработанный. Вылитая мать.  А вот голова, высоко поднятая, и взгляд строгий, пристальный, понимающий,  от отца, князя Василия. По крови передалось.   
        Из души Зосимки вдруг вырвалась песня про  любовь утраченную, про нежность, которую не испытал.  Про память больную, что жить спокойно не даёт:
-       Уж как  голубя пытали, приговаривали:
-       Ты где был, голубок, где ты ночь провёл!
-       У голубушки своей да в гостях я был, 
-       Да на правом крыле да на своём я спал.
-      Ой, да левым крылом, да её обнимал.
-       Вдруг проснулся я, да со мной её нет!
-       Как взвился-то я, голубь, да высоко!
-       Полетел я за голубушкой вслед далёко.
-       Опустился я на гору поднебесную,
-       Из-под горочки ключ гремуч бежит.
-       А на бережку голубушка моя лежит.
-       Знаю, знаю, кто её убил:
-       Злой охотник из лука гнутого,
-       Он стрелы калены да тут пытал,
-        В мою голубушку, да стрелой попал.
      Анастасия  вздыхает, едва сдерживая слезы. И так-то ей жаль Зосиму, что хочется руки протянуть к нему и прижать его рыжую голову к своей груди, и гладить, гладить его по волнистым волосам, чтобы забыл он все страсти земные,  а помнил только, что она, Анастасия,  его жалеет. Значит, любит.
       А Зосимка с удивлением понял, что эта девочка верит каждому его слову, и готова делать для него всё, что он захочет.  Это было новым ощущением власти, которого никогда прежде он не испытывал и радость, смешанная с гордостью,  поселилась в его душе.  Когда приходил Пелгуй,  Зосимка боялся выдать чувства свои. Отворачивался, глаза вниз опускал. 
       Анастасию  удивляло многое  в Зосиме. Она впервые видела человека, который умел всё, как и другие мужи, но и еще больше того. Он знал сказы трогательные, былины распевные, и мог петь веселые песни и торжественные канты. И когда Зосима пел, то мнилось,  что душа его уносится далеко, далеко, наверное,  в  страну, которую Пелгуй называет «низовской землей». В той стране добрые люди:  отважные мужи и прекрасные жены. В той стране высокие терема и колосистые  нивы,  тучные стада и бесчисленные табуны. Там большие города и общинные веси. Там незнаемая жизнь, которую она, Анастасия, никогда  не видела, но очень хочет испытать. А вот её матушка Верлиока жила в той земле. Всегда тосковала по ней и хотела туда вернуться. Девочка  даже помнит, как называется тот город:  Ярославль – град.
- Откуда  ведаешь? – спрашивает её Зосима.
- Пелгуй сказывал. Матушка туда всё время собиралась. А потом ушла в Новгород и больше не вернулась. Может, она в Ярославль ушла?
- Может и в Ярославль…, - протянул неопределенно Зосима.
- А ты в нем был? – надежда блеснула во взгляде девочки.
- Был.
- И знал мою матушку?
Зосима грустно кивнул головой.
-      Расскажи, какая она была? Красивая, добрая? – Анастасия сжала ладошки лодочкой  и замерла.
- Паче чаянья…. Как ты…,  –  с  болью проговорил Зосима и отвернулся.

     Иногда тоска гнала Зосимку   в тайгу. Бродил он там, один, одолеваемый тревожными мыслями. Кто он? Ни монах, ни мирянин, ни воин, ни оратай. Одним словом – изгой. И ещё  хочет жизнь построить, жену иметь, детей.
     Эта чистая девочка, Анастасия, душой бесхитростной привязалась к нему, грешному,  и не ведает той бездны, в которую он впал. Вправе ли он пользоваться  её доверием и наивностью?
      Пребывая в тоске и сомнениях, Зосимка уходил в тайгу и  по несколько дней  не выходил из неё, ждал, когда успокоится совесть.
      Анастасия  чуяла терзания зосимкиной души, не мешала ему  справиться с собой и спокойно ждала его возвращения.
     Выйдя  из дома , увидела, как  грибочки-боровички по всему крылечку расставлены, будто к ней в гости собрались: большие, поменьше, и совсем маленькие. Ага, догадывалась Анастасия: Зосима  вышел из тайги,  и где-то поблизости хоронится. Вот затейник!

 45. ПОСЛЕДНЯЯ СЛУЖБА БОБЫЛЬ-КИЧА.
      Чтобы наводить суеверный страх на людей, Ногай приказал  обточить и покрыть золотыми пластинами свои зубы.  Золотых дел мастера, трясясь от страха за жизнь, искусно выполнили эту работу.  Два ряда  золотых зубов,  заостренных подобно наконечникам стрел, были похожи на две створки  волчьего  капкана. С этих пор в кругу приближенных к Ногаю считалось хорошим тоном отточить зубы, так, так это было у самого Ногая. Улыбка татарина становилась  похожа на хищный оскал плотоядного животного, вызывающая страх. А в орде стали высоко цениться мастера, умеющие золотить зубы.
       Ногай сидел на кошме в окружении молодых военачальников, подвернув под себя короткие ноги. Перед ним на блюде дымилась баранья нога. Обжигаясь, он оторвал кусок мяса крепкими заостренными  зубами.  Кинул  в рот пучок черемши,    закусил зеленым  щавелем, и круглое лицо хана свела  кислая судорога.
      Темнику его войска, богатуру  Тегичагу,  стало  не по-себе. Он понял, что сегодня  Ногай не в духе, и может пролиться  чья-то кровь. Тегичаг заерзал на своей кошме, и,  нащупав ягодицами на земле маленькую ложбинку, сполз в неё, чтобы оказаться ещё ниже перед  малорослым, но грозным господином. 
        Насытившись, Ногай приказал построить нухуров развернутым порядком. 
- Господин мой хочет нанести  сокрушительный удар по врагу? – Тегичаг поспешно вскочил на ноги.
- Ты угадал, Тегичаг, это будет удар по врагу! 
       Богатур  бегом бросился к коню,  привычно запрыгнул в седло и ударил растопыренной пятернёй по грубому чепраку своего коня. Плотная сухая шкура гулко зазвучала, последовал второй удар, новая  волна звука догнала первую, потом еще удар и ещё. Это было похоже на тревожный бой барабана. 
       Конь Тегичага, беспокойно заржал, ему откликнулись жеребцы других воинов,  и вся степь пришла в движение.   Воины Ногая,  влетая в седло, ударяли рукой по чепракам своих жеребцов,  встряхивали колчаны с железными наконечниками стрел. Глухие удары, тревожащие душу человека, и дробь и скрежет железа разносились по степи и вызывали страх у всех, кто был на расстоянии поприща от ставки Ногая.
         Ногай приказал отделить темников и тысяцких от всего войска и поставить отдельным строем. Тегичаг  выкрикнул приказ господина,  и лучшие воины ногаевой орды отделились от общей массы.
         Первым в строю оказался богатур Ешимут, а последним темник Есубуга, который  не очень спешил, ведь он был чингизидом,  и его происхождение  давало ему право быть неторопливым, что всегда раздражало Ногая.
        Есубуга завидовал Ногаю:  богатствам, что добыл Ногай, женитьбе на величественной царице, а главное у Есубуги  не было такого коня, как Бобыль- Кич!
        Ногай долго всматривался в лица воинов. Они стояли развернутым строем и ждали приказа. Боевые кони  ловили момент команды, чтобы сорваться в галоп.  Но Ногай не спешил.
- Что мы говорили друг другу, когда были только воинами маленького отряда татар и шли сюда через горы и перевалы, через степи и пустыни? – спросил вкрадчиво Ногай  и сделал долгую паузу.  Нухуры молчали.
- -      Мы поклялись быть побратимами. Мы сказали друг другу, что наши стрелы всегда летят в одну сторону, - напомнил слова клятвы хан. 
-      Где мой Бобыль –Кич? – тихо спросил Ногай слугу?
-      Он пасется в табуне кобылиц.
-      Приведи его.
Слуга ударил пятками под бока коня, и мгновенно скрылся из глаз, поднимая облако пыли.
-       Мы дошли до края вселенной, но не смогли покорить  народы, живущие у моря. То, что нам предстоит совершить, можно сделать только тогда, когда рядом верные соратники.  Так мыслил Солнцеподобный Чингисхан,  и он был прав.
Нухуры  слушали подобострастно.  Каждый из них хотел войны, ведь только война даёт богатый сайгат и красивых женщин без числа.
        Облако пыли поднялось в степи, это возвращался слуга с белым жеребцом. 
 Ногай  сделал знак,  и слуга спустил с аркана белое чудо. Конь, взвившись,  устремился к хозяину. Ногай поднял лук  и натянул тетиву.  Тегичаг поспешил  и сделал  то же самое. Нухуры, глядя на господина и Тегичага,  срывали свои луки с плеча и заряжали их стрелами.
         Бобыль- Кич, летел, высоко поднимая жилистые стройные ноги, он видел перед собой любимого хозяина, и доверчиво устремился к нему. Стрела Ногая, отделившись от лука, зловеще запела, направляясь в грудь летящему навстречу ей животному. Бобыль- Кич был уже совсем близко от хана, когда стрела вонзилась в его грудь. И тут же десятки  стрел пронзили тело коня. Он взвился от боли, удивленно взглянул на хозяина, жалобно заржал  и тяжело рухнул на землю. Ногай,  колченого ступая, добежал до упавшего животного,  выхватил из-за пояса кривой нож. Обхватив умирающего любимца, он полоснул по его гордой шее,  и  рукава его  дэла  окрасились кровью.
- Кто-о-о? – закричал хан так, что стоявшие вокруг храбрые воины  вздрогнули и опустили глаза, -  Кто не захотел, послать свою стрелу туда,  куда летит моя стрела? Приведите  их и поставьте  передо мной.
Среди тех, кто пожалел  дорогое животное,  был Есубуга.
- Отрубить всем головы! Мне  нужны не трусы, но верные соратники!
- Я не тебе чета! - вскричал в страхе Есубуга, -   Я Чингизид! Ты, ты, жалкий татарин,   не имеешь право пролить мою кровь. Это вне закона. Тебя покарает Яса!
Ногай тупо смотрел на Есубугу, которого слуги держали за руки.
- Удушить в кошме, не проливая крови! – злобно оскалился  Ногай.
        Засуетились слуги, расстелили кошму,  повалили на неё сопротивляющегося Есубугу, долго возились, перехватывая его руки и ноги, и наконец, скатали в рулон.   Есубуга ещё стонал, когда двое  богатуров,  завернув рукава  стеганых дэлов,   ухватились за края кошмы,  начали крутить её в разные стороны. Рулон свернулся в спираль, человек в нём сперва дергался и мычал, потом едва слышно хрипел, потом всё стихло. Богатуры бросили рулон на землю. Слуги развернули кошму. Лицо Есубуги было синим, язык вывалился наружу, глаза выкатились из орбит.
- Закопайте его в степи и пустите  табун лошадей, чтобы никто не узнал, в каком месте неверный  сошел в страну предков. А этих, - указал рукой Ногай на жавшихся друг к другу бывших соратников, - обезглавить, их мясо отдать воинам, - распорядился мрачно хан.
        Ценой смерти Бобыль - Кича заплатил Ногай  за первый урок верности, который преподал своим нухурам. Дорогая цена оправдалась.  Ногай сумел сплотить вокруг себя разрозненные шайки бродячих отрядов татар, и создал степное государство - Орду Ногайскую, которое вошло в историю и картографию мира.
       А  кобылицы табуна, в котором нагуливал  бока Бобыль – Кич, в тот же год принесли невиданных жеребят.   Народилась  новая порода лошадей - «Кобыла Ногайская» -  особой резвости,  красоты и выносливости.   

46. БРАТНИЙ УРОК.
       Выпитое вино не веселило душу, и кумыс не пьянил разума, а  от запаха немытых татарских тел, в шатре было тошно.  Александр откинул валяную кошму от входа, наклонившись, вышел на волю.
      Неврюй   выполз следом. Скрюченной рукой с короткими толстыми пальцами, он пытался дотянуться до плеча Александра, чтобы дружески похлопать.
- Твои враги – наши враги. Налетим и в прах разнесем русские веси и города. И богатый   Владимир разорим. И тебя посадим на ханскую кошму. Великим князем будешь! – отрыгивая съеденное мясо, сулил Неврюй свою помощь Александру, - людей побьем, другие бояться будут. Станут  смирные, как бараны в отаре.
Александр молчал. Искал в душе оправдания себе. Конечно, не он  первый начал эту распрю. Но брат Андрей. Рожденный вторым после Александра, всегда хотел быть первым. Обида вновь полоснула сердце.
- Проучим, Неврюй, братца моего? – засмеялся нехорошим голосом.
- Проучим, князь, проучим, - соглашался  хмельной  Неврюй.
       От  рязанской заставы полетели во Владимир, Тверь, Ростов, Ярославль тревожные гонцы, как увидели на краю степного окоёма бесчисленные дымы от костров Неврюева войска.      
 Когда до князя Андрея долетела тревожная  весть о наступлении татарского войска  на Суздаль, он выказал удивление, чтобы скрыть  растерянность и страх.  Да, он возглавил заговор против Батыя.  Он всеми силами поддерживал в русских князьях дух неповиновения татарской власти, но, проводя дни  в пирах и звериных ловах, не ждал скорой сечи с татарами. Одно дело говорить о сопротивлении, тешить собственную гордость  поддержкой игуменьи Евфросинии, брата Ярослава князя Тверского, племянников Бориса Ростовского и Константина Ярославского, но другое дело, выступить в открытом бою с жестоким врагом. 
       Узнав от  лазутчиков, что Неврюеву  рать  ведет на Русь сам Александр Невский, князь Андрей ушам своим не поверил. Он знал непобедимость брата в бою и не был готов сразиться с ним.
- Господи! – вскричал Андрей, обхватив голову руками, - что же сиё есть? Доколе мы будем браниться меж собою? Родной брат!  Как мог он  навести татар на землю отчую!?   
       Чтобы отвести беду от Владимира, Великий князь двинул войско  к Переславлю с расчетом, что не поднимется рука у Александра на этот город – их  дедину и отчину.   Разослав гонцов в города Северо-запада с призывом о помощи, жене своей Юстине  Данииловне  повелел быстро собираться и отъехать на север, во Псков, поближе к шведским пределам ярла Биргера,  с которым поддерживал дружеские отношения не в пример своему брату Александру.
      Первым на призыв Великого князя Андрея о помощи откликнулся  князь Ярослав Ярославич Тверской. Молодой и горячий сердцем, он принял весть о нашествии татар, ведомых братом Александром, как несчастье для русской земли и ни  на миг не сомневаясь, поднял свою дружину против старшего брата.  Княгиня тверская не пожелала оставить своего супруга,  поклявшись перед образами,  умереть под татарским мечем, но быть рядом с мужем боговенчанным.  Шла она верхом стремя в стремя со своим мужем. Дети их с пестунами и няньками ехали в обозе.
      Встала под  древнюю хоругвь и   ростовская дружина со своим князем Борисом Васильковичем. 

47. МЫ - РУССКИЕ!
      Когда в Ярославль прискакал гонец от князя Андрея с призывом встать под его стяги против брата Александра, ведущего татарскую рать на  русскую землю, княгиня Ксения враз всё поняла:  Константин  знал, что поход татар на Русь неизбежен, потому и начал валы строить. Почему молчал? Не счел нужным  в известность ставить,   потому что она – женщина? 
      Мужи русские глаголят: у бабы волос, мол,  долог, – ум короток! Не для того ли, что б властью не делиться?  А правление мужей ратных разве лучше? К раздорам да  войнам приводит. Земля скудеет. Народишко редеет. А самое главное, в умах  русичей страх роится, разъедает души русские, как ржа железо и покою места нет.  От людей напуганных и дети родятся нищие духом, робкие, кроткие, терпеливые.
     Что ждет впереди народ русский? Какими станем через век, через два? Будем ли широко шагать по земле, высоко голову держа на могутных плечах и с гордостью говорить иноземцам: «МЫ - РУССКИЕ!».  Или, боясь своих  князей и ненавидя их, готовых ради собственного величия  навести врага на народ свой, отдать богатства земли родной для поддержания собственной власти, и не желающих видеть тоски и уныния в народе русском, равнодушно терпеть?
        Константин пришел в княгинин терем, облаченный в доспехи ратные. Был строг, голос звучал тревожно.
- Не волен оставаться дома возле вас. Место моё в строю, рядом с защитниками земли нашей. Об одном прошу тебя, Ксения, сбереги Марьюшку. Бог даст, к городу ворога не подпустим, а коли одолевать поганые будут, дадим знать, тогда  в леса уходите. Хотели ход подземный сладить под стенами города. Не успели. Поэтому Якима с собой не беру, пусть вам защитой будет.
- Почто скрывал от меня, что с татарами ратоборствовать готовишься? Не доверял?
- Не серчай, Ксения, покой  твой оберегал. Ты  не чужая мне, - поклонился низко и  вышел.
      Княгиня слышала, как раздаются команды на площади города, звенят железом доспехи, ржут боевые кони.
-       «Надо проводить войско, как положено», - она кликнула девушек, велела подать   одежды парадные да боевой стяг князя Василия.
       На площади княгиня появилась верхом,  беломраморное лицо её  выражало решительность и торжественность момента.
- Глянь - ка, княгиня наша впервые после смерти князя Василия пелену с лица скинула, -  зашептались в толпе женщины.
     Сзади княгини отрок боярский, облаченный в кольчугу и шлем, держал стяг князя Василия. На золотом поле его вздыбился медведь с оскаленной мордой и секирой на плече. Грозен и страшен для врага был знак, принятый еще Ярославом Мудрым. Боярин Константинов и лучший друг его с младенчества, Фрол, отдал команду,  и  всё на площади  замолчало и насторожилось.
- Славные воины отчины Ярославовой! – княгиня Ксения  напрягла голос, подняла вверх руку,  другой  перехватив поводья, -  Великий князь Андрей Суздальский призвал нас встать под его стяги, дабы сразиться с  Неврюем и его разбойниками. Они идут на землю нашу, как тати окаянные, что бы разграбить домы наши, лишить нас достатка, что наживали мы трудами праведными.   Страшны язычники, занесшие меч  над отчиной и дединой нашей, но не предайтесь страху, пусть не ослабнет рука русича, не затупится меч, и  помните о стариках, женах и чадах, что стоят за спиной вашей. С нами Господь. С ним победим!
- Победим! – прокатилось по рядам воинов.
- За дома и церкви, за жен и детей наших, за землю Ярославову потягнем, други! – вскричал Константин, наполненный отвагой и гордостью от слов Ксении.
- Потягнем, княже! – пронеслось над площадью.
- Потягнем….
- Потягнем….
      Открылись ворота Спасского монастыря,  и из него двинулась в сторону площади, где выстроилась рать ярославская,  процессия монахов с хоругвиями, кадилами и свечами. Они пели, и в тот момент показалось, что сам Господь в образе игумена Игнатия провожает воинство ярославское на рать с татарами и сулит им победу скорую.

48. АШ ТАВЯ МИЛЮ.
       Мавруша уходила с площади в окружении девушек – пленных рабынь, что в тереме  Константина прислуживали князю.
- Где Данутка? – спохватилась она.
- Она за ратью пошла с отроками да с чадами малыми. Проводит воев за ворота,  и вернется, - ответила одна из литвинок – рабынь.
       Дануте шла по следу князя Константина. Мальчишки, с которыми она вышла из города,  уже отстали и, должно, вернулись домой.  Дружина  скрылась из глаз и только топотом  проскакавших коней  ещё гудела земля.
       Дануте обняла белый ствол придорожной березы, прижалась лбом к теплой коре и заплакала. Сегодня, отправляясь в поход,  не взглянул Костас на неё, будто не было её вовсе на свете.
- Аш тавя милю, - шептала она, глотая слезы, - милю! Милю! Костас….
       Зачем не сказала этих слов Константину сегодня ночью? Робела, когда спрашивал в хмельном отчаянии:
 -     Данка, любишь? Любишь меня? – и ломал её, тонкую тростиночку.
- Ту ман потинки, Костас,  - опуская глаза шептала, потом робко добавляла, - Лабай.
-       Господи! Пичуга ты нездешняя. Чего ж ты чирикаешь такое? А?
      Потом,  обхватив руками голову, раскачивался из стороны в сторону:
- А кабы по - русски, да из любимых уст слово ласковое, так и жизни не пожалел бы….-  и упал в пуховые подушки. 
       Дануте всё знает про любимого. Всё, всё. И то, как мучает его княгиня высокомерная и то, как он во сне шепчет имя её, зовет сердцем изболевшемся. И то, что нет ему добра ни с кем, кроме  лады. А боль в груди её, Дануте, никого не трогает. Ведь она только рабыня. Дануте сжимает в руке маленького коника из желтого прозрачного камня. Быть может,  матушка повесила ей,   на шею тот солнечный оберег.  Дануте того не знает, не ведает. Хотела отдать его Костасу, чтобы вернулся домой живой, здоровый, непобедимый. Но не решилась, побоялась, смешной и ненужной показаться. 
- Дануте, Дануте, не плачь. Идем домой, - на плечо легла  рука Волончуна.
- Почто ты здесь, Витас? Дай слезы выплакать у белой березы. Она такая же одинокая, как и я здесь, в чужом мне городе, -  смахивая слезы, проговорила Дануте.
-   Ты не одинока, Дануте.  Хочешь, я  любить буду  тебя жарко, если согласишься быть со мной.
- Как смеешь ты предлагать себя?! Ведь я наложница самого князя Ярославского, - отпрянула от Волончуна  Дануте.
- А я балий   княгини Ксении. А моей госпоже всё здесь подвластно, даже твой князь Костас.
-   Ты не смеешь так говорить! Костас Великий князь Ярославский, а ты только некшас  балий.
- Придет время,  и ты пожалеешь о сказанном,  упрямая Дануте!
   Волончун, владеющий секретами врачевания, и давно познавший бренность  человеческого бытия, был нужным человеком в княжеской семье. Его советы принимались без сомнений, ему верили, и  даже побаивались, как хранителя человеческой жизни.  Поэтому никогда не сомневались в его правоте, и он уже  привык, что его распоряжения выполнялись едва ли не быстрее и точнее, чем приказы самой княгини Ксении.
  Жизнь его в Ярославле была не просто  сносной, как жизнь других пленников, но скорее  благополучной, и для полного счастья не хватало только ладной  Дануте.  Она еще ребенком пришла в Ярославль от Смоленска с другими литвинами, что  были взяты  в плен  князем Василием. Поднялась и расцвела на глазах его, Волончуна и приглянулась ему. Здесь в Ярославле,  в княжеском окружении никто и ни в чем не смел  отказать княгининому знахарю. И он поставил цель  ввести в свой дом светловолосою ладную литвиночку. 
       Обидные слова, что бросила ему Дануте, полоснули по больному самолюбию.
- Ничто!.., наступит   время, и сама придёшь, - усмехнулся   Волончун.
- Никогда, Витас! Никогда! –  передернула плечом, и Волончун убрал руку.   


49. ЗНАМЕНИЕ НА «МРАМОРЕХ».
       Король Бела осмотрелся. Холм, на котором стоял он,  высился над островом, обведенным двумя реками и,  насколько хватало взора,  простиралась благодатная земля, покрытая виноградниками и садами.  Бела упал на землю.  Никого не было рядом, и Бела плакал, потому, что устал быть королем,  бороться с сильными баронами,  быть надеждой подданных.  И ему было жаль дочь свою,  малолетнюю Маргрет, которую Бог требовал себе в жертву. Слезы  лились по щекам и падали на камень и скапливались в его углублении, и прожигали его насквозь. Так гласит легенда о короле Владиславе – Беле:  «И многие дни пребыл он ни хлеба, ни воды не вкушая, на том предреченном столпе».
      Многое передумал Бела король. Он вспомнил многие  обиды, перенесенные им в жизни,  и долго жалел себя. Потом прояснился ум его,  и всплыли в памяти  черствые  поступки и зло, которое причинил он близким своим, и беды, которые обрушились на его народ,  из-за его жестокости и бездействия,  и малодушия. И обратился Бела к Богу, и просил у него прощения своих грехов. И услышал его Господь,  и укрепил дух его,  и дал мудрости принять решение. Тогда появился перед ним вновь Савва Сербский:
-      Владислав, когда ступни человеческие и копыта лошадиные поднимут пыль на дороге, многие ослепнут в страхе своем, и признают силу человеческую над Божией силой. Готов ли ты принять все удары судьбы, чтобы от Бога все награды принять?
   И Бела молвил:
- Святой отче, хочу принять веру православную, хочу посвятить малолетнюю свою дочь Маргрет  Богу нашему Исусу Христу.
- Обет твой Господь принимает, а я благословляю дитя твоё  служению Господу. Взамен дочери, которую ты отрываешь с болью от груди своей, Господь наш милостливый послал тебе сына. 
- Эржебет родила сына? – обрадовался Бела.
- Да, Владислав, твоя жена благополучно разрешилась мальчиком. Они оба живы и здоровы, благодаря Господу нашему.
      -     Владислав, знамение видишь ли на «мраморех»?, -  святой Савва  указал перстом на камень, растопленный слезами короля, -  то означает, что помощи Божией быть.  Даёт тебе Господь «победити царя злочестивого».
    У подножия холма  ждал короля  конь оседланный, а  на седле его блестела  огромная золотистая  секира. Верные воины, подняв головы к вершине столпа,  ждали его.
- Именем Христовым и Пресвятой Богородицы , крестным знамением мы изгоняем зло, а молитвой привлекаем к себе  светлых ангелов, защищающих нас и помогающих нам.  Иди, Владислав, и победи врага своего, - напутствовал святой Савва венгерского короля.   


50. ПРАЗДНИК ИВАНА КУПАЛЫ.

   Филюшка с мальчишками провожали  воинство Ярославское, пока не исчезла в дорожной дали последняя  повозка груженого обоза.   Потом,  изображая из себя боевых коней  и всадников в одном лице, припустились рысью обратно  к городским воротам, сжимая в кулаках невидимые вожжи.
- Цок, цок, цок…, - цокали языком дети, топая босыми пятками.
- И-го-го, - ржали их невидимые кони.
    Мара ждала Филюшку у ворот. Чудин ушел  на сечу, и она, простившись с мужем,  с трудом унимала растревоженное сердце: верхом вернется или на телеге привезут?
- Тпр-ру – остановил «коня» Филюшка у самого крыльца и голой ступней забил по траве, подражая копытам борзых коней.
- Проводил рать? Пойдем полдничать, чадо, - Мара обняла мальчика за плечи и повела в дом.
- Мара, - набивая полный рот хлебом, прошамкал Филюшка, - расскажи про Ярослава Мудрого. Вот он ушел в Ростов на ладьях, а потом вернулся?
- В Медвежьем углу на берегу Которосли устроили молодые меряне игрища в честь Бога Велеса, -  начала Мара, чтобы отвлечься от грустных мыслей, -  В эту ночь каждый имел право выбрать себе пару. То же и Велес, обернувшись медведем должен явиться за своей невестой.   Каждая  женщина надеялась, что лапа Велеса не коснется  её. Но на кого из них падет  жребий, никто не знал.
       На Ивана Купалу волхвы одевались  в   шкуры медвежьи, лица их скрывали личины  звериные, а к ногам привязывались  плесницы,  вырезанные из  лап  медведя с длинными крючковатыми  когтями. У других парней лица  были прикрыты  ухарями. Мастерили ухари задолго до праздника  из цветных нитей, кусков шкур, из трав, коры и рогов. Получались такие личины  у иных смешными, а у кого  и страшными.
      Рина стояла, прислонившись спиной к дереву так, чтобы видеть  гладь реки. По ней обещал прибыть на праздник князь Ярослав.  Девушка  держала в руках венок, сплетенный из самых красивых цветов и трав, чтобы украсить им своего избранника.
      Один из ряженых,  изображая медведя,  встал на четвереньки, обошел  Рину кругом, зарычал, подражая хозяину леса. Рина узнала волхва Выжлеца  по косматым прядям, выбивающимся из-под волосатой личины.
      Рина и прежде замечала, что  пристальный взгляд Выжлеца настигает её везде, где бы она ни была. Она не удивлялась. Ведь волхвы должны всё знать про людей её племени, чтобы вовремя распознать беду.
      Вкруг костра водили хоровод юные меряне,   и плясали под  звуки рожков,  дудочек и  под  удары в пустую деревянную колоду. Девушки заводили песни высокими голосами, а парни в своих неузнаваемых личинах, рычали, стонали, выли, нагоняя страх на людей.  И было весело и жутко.   
- Почто такие страсти? – у Филюшки даже дыхание остановилось.
- Чтобы дать Велесу – батюшке затеряться среди людей на том празднике.  Он показывался им в виде Медведя. И был тот Медведь большой, как гора.  Волхвы  знали, где Медведь  обитает, приносили ему жертвы медом, лесными ягодами, а раз в году давали ему женщину.  Тогда же волхвы указывали Велесу дорогу к игрищу человеческому. 
     Праздник был в разгаре, и молодые меряне  так веселились, что забыли про Велеса. Парни,  водрузив венок на голову, прыгали через костер со своими избранницами.  Очистившись пламенем,  уходили в укромное место, чтобы соединиться в браке и любить друг друга целый год, до следующего  праздника ночи.   
      В стороне от веселого игрища стояла Рина,  ждала своего князя.  Тени от костра пробегали  по светлому лицу девушки, но никто не замечал, что тот огонь переместился в её  сердце и жжет  изнутри,  и слезы обманутой души не могут его погасить.
     Наконец,  Рина захотела уйти с праздника. Но вдруг  на её плечо опустилась лохматая когтистая лапа, а вторая  прижала  к волосатому жесткому туловищу зверя. 
     Девушка  подумала, что это  Выжлец, переодетый медведем,  выбрал её.               
- Выжлец, - оттолкнувшись от лохматой груди, закричала Рина, - оставь меня. Я не твоя пара!
- У-у-у…, - зарычал зверь, и  сдавил  Рину так, что кости её хрустнули.
- Велес…, - выдохнула Рина, и  ей показалось, что душа её уходит к предкам.


51. ИЗГНАНИЕ ИЗ ЗЕМЛИ РОДНОЙ.         
  Татары, ведомые опытными военачальниками Неврюем и Александром Невским,  вышли к Переславлю тайно.  Для князя Андрея встреча с ними была неожиданной.  Бой, данный татарами под Переславлем, закончился полным разгромом русских полков. Летописец пишет: «И сразишеся русские полки и христиане побеждени быша». Князь Андрей, убоявшись попасть в плен к Александру, бежал с поля боя в Новгород к сыновцу Василию.
     Молодой князь Василий, знал, что идет наперекор  отцу,  приняв своего Владимирского дядю с честью.  Их  встреча не была радостной.
  Народ Новгородский, а особенно мизинные людишки, боялись мести татарской. Приютить врага Батыя, означало навлечь на себя гнев великого хана.
- Да и  князю Александру досаждать не гоже! – кричали люди на вече.
- За защитника пределов наших, за князя Александра,  встанем! – соглашались другие.
      Явившись  к князю Василию, выборный от народа Михалко потребовал, чтобы гость,  нежеланный городу, покинул их пределы.   
       Князь Василий сокрушенно молчал и не знал, как довести до дяди требование горожан. 
       Сам князь Андрей  был растерян, потеряв большую часть своей дружины, не имея вестей о своей жене Юстине и детях.  Он не знал, куда  теперь приклонить свою голову.   
      Героизм в борьбе с батыевой силой обернулся  разрушением собственных гнезд.
      Но тут пришла весть из Пскова, что княгиня Андреева с детьми объявилась там,   и что псковичи встретили её радушно.   
      Князь Андрей выехал из Новгорода в Псков. В дороге у него было время обдумать своё положение. Кто он отныне? Выходит, что больше не Великий князь Суздальского княжества, а  изгнанник земли родной. Даже новгородцы убоялись принять его, будто он может принести Большую Беду.  Уязвленная гордость не давала покоя. Он твердил упрямо: 
- Лучше отказаться от престола, чем сидеть на нём данником Батыя!
     Княгиня Юстина  обрадовалась встречи с мужем, не перечила его решению оставить Великое княжение,  и  согласилась  идти с ним в изгнание хоть за тридевять земель. Андрей, утешив жену,  отправился в Швецию к ярлу Биргеру, и в Норвегию к конунгу Гаккону,  искать сочувствия, а, если повезет, то и военной помощи.

52.  ТРИ ЯРОСЛАВА.
       В истории Руси встречаем мы повторяющиеся имена князей,  и мало посвященному человеку, порой, трудно  разобраться, кто из них,  когда жил,  и чем замечателен тот или иной деятель.
      Так  жили и творили в разное время три Великих князя  с  именем Ярослав, из рода Рюриковичей.
       Первым был Ярослав Мудрый,  / ок. 995 г – 1054г./ сын Владимира   «Ясное Солнышко» и  Рогнеды Рогволдовны, гордой княгини Полоцкой. Дочь свою  Анну он отдал в жены королю Франции, а дочь Елизавету  выдал замуж за норвежского конунга.  Третья его дочь Анастасия стала женой Венгерского короля Андраша Первого.  Так князь  Ярослав Первый  Мудрый укреплял связи с иноземными государствами.  Справедливо судя подданных,  и уряжая внутренние дела государства,  дал русичам первый свод Законов - «Русскую Правду», и основал ряд городов на Русской земле,  в том числе и славный город Ярославль на Волге.
          Второй Ярослав, / ок. 1200- 1246г.г./ сын Всеволода «Большое гнездо» и осетинки Марии Ясыни, переняв от матери горячий  кавказский характер,  стал причиной позорной бойни при Липице в 1216 году, когда брат шел на брата. Ярослав Второй  не отличался ни мудростью, ни добродетельностью, но в историю вошел, как отец Александра Невского.
        Был в истории Руси и  Великий князь Ярослав Третий  Ярославич  / ок. 1236 – 1272г.г./, князь Тверской, родной брат Александра Невского.
        Молодой, пылкий, он сразу откликнулся на призыв заговорщиков и  примкнул к брату родному, Андрею, что бы выступить против татарских ханов и их приспешника,  брата Александра, обложивших данью русские города и веси, и унизивших  достоинство русских людей.
      Поражение  под Переславлем охладил пыл русских князей, и круто изменило судьбу их. 
      Летопись не оставила нам имени жены Ярослава Ярославича. Знаем только, что,  выступив вместе с мужем против врага, она погибла от татарского меча, а дети Ярослава Ярославича были взяты в плен Неврюем,  и поскольку судьба их в дальнейшем неизвестна, можно полагать, что родной дядя их,  Александр Невский,  не выручил этих детей из плена и не оказал им помощи. Вероятно, видел выгоду в устранении потенциальных претендентов на власть.   
      Ярослав Тверской  в бою  под Переславлем был изранен, и чудом был спасен отроком Григорием.  Юному дружиннику  был дан урок - в бою нести  стяг князя, и Григорий всегда был рядом с господином, отражая щитом татарские стрелы. А когда увидел погибель тверского воинства, то вывел   полуживого Ярослава с поля сечи. Остатки  тверской дружины, окружив князя, направились на север, в псковские пределы. 
   
53. ПОРАЖЕНИЕ ПОД ПЕРЕСЛАВЛЕМ!

      Фрол закрывал Константина со спины, отбиваясь от  врагов, конца  которым не было видно.  Рубились жестоко. Ненависть к пришельцам  была так велика, что каждый удар, падавший на визжащую серую массу врага,  вызывал  остервенение.    
       Ночь пала неожиданно. Застучала часто, дробно деревянная палица о кожаное днище огромного короба, призывая татар покинуть поле сечи. В стонах, воплях и всхлипах бойни, одномерный звук этот заставил  всех отступиться и опустить руки. Тогда почувствовали мужи ратные смертельную усталость, и не было больше сил поднять меч над головой.
       Враги откатились.   Теперь в свете белой июльской ночи можно было посчитать убитых, погрузить на телеги раненых, и собрать  оставшихся военачальников на совет. Но совета не получилось. Князь Андрей Ярославич торопливо распорядился отступать всем, потому как силы русских истощены, а татарскому войску нет конца. Сам он первым  вскочил на коня и, развернув остатки суздальской дружины,  покинул пределы Переславля.
       Фрол, взвалив израненного Константина на седло, приказал ярославской дружине скорым шагом двигаться в сторону Ростова и далее на Ярославль под прикрытие вновь отстроенных валов.
       А князь Ярослав Тверской,   израненный, молил своих отроков обойти поле битвы в поисках супруги, и не найдя её, под утро двинул остатки дружины  на Псков.
       Битва была проиграна. Князья разбегались. Переславль, отчина Ярославичей, оставался один на один с лютым врагом,  которого привел  один из них, «славный»  герой Невской битвы, князь Александр!   
      
 
54. ОБОРОНА ЯРОСЛАВЛЯ.
    После победы Неврюя над русскими дружинами  Переславль  был разорен. Дома и церкви  сожжены.  Горожане,  не успевшие  покинуть город,  убиты или пленены. Что передумал тогда Александр Невский, глядя на пепелище  родного очага, слыша предсмертные крики людей с детства знакомых и родных, можно только предполагать. Радости от победы не было. Душила  досада на себя  и злоба на брата Андрея. Да и ростовские князья хороши! Игуменья Евфросиния – черниговская порода - крамолу замесила, а сыновья да сыновцы  мечи ковать зачали! «Доберусь до Ростова, порядок наведу, на века запомнят!» - сжимал рукоятку меча Александр, но гнев уже отходил от сердца.       
       Неврюевы конники, никем не сдерживаемые, рассыпались  по всей Залесской Руси. Они жгли поселения, осаждали города.
       Ярославль держал оборону. На стенах его и высоких свеженасыпанных валах стояли воины Фрола и Улана Лисицы, сменяя друг друга день и ночь, чтобы не допустить врага в город.   Запах гари и языки пламени от горящих вражьих костров, разложенных вокруг городского посада,  зловещее пение  стрел, трубные звуки рожков и  барабанные удары о сухую натянутую кожу татарских подседельников – всё это вызывало тревогу, страх, но  и желание биться до конца,  и не сдавать город.
      Легкие  татарские стрелы достигали цели за семьсот метров, и пробивали русские кожаные щиты насквозь. Много было раненых, много и убитых.
       Как только стало известно, что враги направляются  к Ярославлю, княгиня Ксения со своим советником,  боярином Якимом,  да с малолетней княгиней Марьей засобирались в лес, в скитание.  Она приказала схоронить припасы хлеба, укрыть казну, отогнать табуны коней и молочные стада подальше от города, в лесную чащобу, чтобы не доставить врагу продовольствия. Взяв  необходимые припасы, да мелкий скот, вереница беженцев   двинулась в заболоченные полуночные  пределы, ведомая умудренными старцами.      
         Волончуну княгиня приказала быть при ней неотлучно.  Ибо боялась Ксения за дочку свою, трепетала  за её здоровье. Да и то сказать, юная княжонка хрупка, светла, прозрачна, как китайская фарфоровая чашечка, что когда-то подарил купец Фадлан покойному князю Василию.  Не дай Бог, случиться хвори, или другой какой беде. Ведь предстояло переждать набег Неврюя в местах нездоровых, заболоченных. Оберегает Ксения дочку, как зеницу. И то, за дочкой  власть взяла. 
 
     Константин, получивший рубленные раны в бою под Переславлем, метался в бреду,  призывал Ксению, молил её, а то  смиренно соглашался с ней, невидимой, далёкой. Когда  его  охватывал озноб,  Дануте  ложилась рядом, прижималась  горячим телом, чтобы согреть. Тогда лихорадка сменялась  жаром, и он,   облизывая растрескавшиеся губы, отталкивал её:
- Жарко, Данутка, жарко. Поди прочь, - и вновь впадал в забытьё.
       Дануте видела,  как уходит жизнь из её князя. Обливаясь слезами, она  поила больного  морсом из кислой ягоды, обкладывала холодной землей из ледника, раны присыпала порошком из трав, молилась.  Ничто не помогало.
      Замешивала тесто из последней муки, что с трудом добыла, открывала оконце горницы, за которым ворковали голуби, ловила солнечный свет, волховала:
- Тесто, тесто, круто замешанное, не для того, чтобы его откушали, а для того, чтобы повернуть болезнь на здравие! Могучий Перкунас ! Грозный Перкунас! Смени свой гнев на милость!  Верни  здоровье доброму молодцу Костасу! Как пожелаешь, так и будет!  Кровь отпусти! Сердце отпусти! Разум отпусти! Костас,  живи! Живи, живи!…
       Сидение в осаде сроднило людей. Они были заедино,  боялись прорыва татар,  жаждали жизни. Каждый день к Дануте подходил Чудин, спрашивал про князя. Журился вместе с ней. Однажды сказал:
-   Данутка, надо жертву Волосу принести. Только животных в городе не осталось.
- Голубь с голубицей над моим окном живут. Воркуют…
- Пусть послужат князю Константину.
    Голуби были изловлены, и Чудин унес их. Прошло еще два дня, Константин не шел на поправку. У Дануте возникли нехорошие мысли:  «не известно принес ли в жертву голубей Чудин, или съел их?». Дануте  решила полагаться только на себя.
     Оставалось последнее:
- Надо идти в лес к Волончуну. Только  он сможет вернуть Костаса к жизни….- сквозь слезы глядя на Маврушу, проговорила, будто совета просила.
- Как за ворота выйдешь? Кругом татары. Попадешь в плен, живой не отпустят.
- Я ночью пойду.
- Зря проблуждаешь только, а их можешь не найти, они следов-то  не оставили, чай,  - отмахивается Мавруша, - Захочет Господь призвать к себе Константина, так и Волончун не поможет…
- Да, да, Перкунас может призвать…, - и осеклась.
      Спохватилась, что не надобно бы спрашиваться у наперсницы княгининой. Лиха не случилось бы! Разве желает княгиня здоровья своему деверю!? То – то и оно.  А Мавруша ведает замыслы Ксении, потакает ей. Смотрит на умирающего князя глазами сухими, вострыми.
      Выскользнуть бы из города никем незамеченной.  А там по малым приметам нашла бы дорогу к стану княгининому.  Только, ещё,  как Волончуна просить? Прошлую встречу обидела  его.
      «Сама придешь»,  - вспомнились слова Волончуна.  « Вот и приду, - решает Дануте, - приду и просить его буду, что бы вернул Костасу здоровье.  Только бы найти стан княгигин  в дремучей чащобе!»

    55.   ОСАДА РОСТОВА.
       Июль 1252 года для Северо – восточной Руси  был обозначен набегами, рассеявшихся по всей земле татарских отрядов, пришедших под стягом Александра Невского. Одержав победу над полками князя Андрея со товарищи, они рыскали в поисках сайгата - законной добычи. Таков закон войны:  победители обогащаются за счет побежденных и тешатся  неизбывным страхом беззащитных людей.
     Ростов был обложен вражьими кострами. Запах жирного дыма, смрад сжигаемых трупов, вонь отходов гигантской  шевелящейся  враждебной человеческой массы,   обволакивали город, вызывая  безнадежность у  горожан. Жара,  надвигающийся голод, усталость защитников городских стен,   убавляли мужество людей.  И, казалось, не было способа удержаться, выжить, выстоять.       Игуменья Евфросиния стояла у оконца и думала, что если осада продлится еще несколько дней, Ростов падет. Тогда одних ждет смерть, других плен. В душе женщины не было страха за себя, столько пережито, не на одну жизнь хватит. Больно за детей, внуков нерожденных, но уже к смерти   приговоренных.   
   На противоположной стороне озера, игуменья заметила непонятное движение. Она напрягла зрение. Там передвигались люди. Вдруг белым пятном развернулся шатер. Замелькали   высоко поднятые копья с конскими хвостами. Вражий стан.  Не было ещё случая, что бы враги подходили к   Ростову  со стороны  Неро. Тот берег издревле был спасением для ростовцев, но теперь, видимо, кто-то знающий привел отряды татар в заповедные  места. Разделилась Русь. Одни лютой ненавистью ненавидят завоевателей, другие спешат на службу им. Не боятся греха – выдают заветное! Какие времена!
      Неслышно открылась низенькая дверца, нагнувшись,  вошла взволнованная инокиня Исидора:
- Матушка, что приключилося! Соглядатая  послушницы поймали! Перебежчика! Через стену монастырскую лез, нехристь! Говорит, что велено тебе послание на словах передать. Не ведает басурманин, что в женский монастырь затесался!
-    Мне не о чем говорить с татарским лазутчиком. Отправь его к князю Борису. Пусть допросит пристрастно, и сам решит его участь.
-      Матушка, я-то отправлю…. Только…. Может, чем важным владеет басурманин.  - Исидора сделала глубокий вздох, помолчала и зашептала громким шепотом, -  Люди голодают…, всех собак и кошек приели. Давеча двое из-за куста крапивного подрались. Друг у друга последнее отнимают…. Выслушай лазутчика!
-      Веди татарина, - приказала игуменья.
       Посол был молод, говорил хорошо по - русски,  и не был похож на татарина. Он,  не смущаясь сана игуменьи, бойко сообщил, что тайно послан в монастырь,  опричь князя Бориса,  сообщить только ей одной, что хан Кублай раскинул свой стан на противоположном берегу озера Неро, что хану известны  тайные тропы и ходы к Ростову и  он  без труда введет  в город свою тьму. Тогда погибнет город и все его жители. Хан Кублай еще велел сказать, что он большой буюрук , и в его власти отвести всех татар от города.  И если княгиня не хочет погибели своей земле, то пусть тайно выйдет из города ночью для переговоров с ханом Кублаем. И если она будет  согласна  на  условия хана, то осада будет снята.
       Княгиня задумалась. Необычное  говорил посланец хана Кублая,  и  это  мешало  отмахнуться от его слов,  гордо повернуться и уйти.
     Она  распорядилась отвести  посла в подклеть и запереть на замок.
Исидора многозначительно взглянула на госпожу:
-       Дашь пропасть городу, или на переговоры пойдем?
-       Ты со мной?
-       Пропадать, так вместе, разом. Бог милостив, может, отвернет беду….  – Исидора попробовала улыбнуться.
-       Коли,  монастырские узнают про такой грех? – засомневалась игуменья, - Кельи Епифании окнами на задний двор выходит. Увидит, митрополиту доложит. То-то срам!
-       Не узнают. Переговоры тайные. Ночью спит Епифания, как усопшая.  Ты не робей, - подбодрила Исидора.
      Евфросиния повелела заложить возок и отправилась  в Успенский собор к чудотворному лику Спасителя, что когда- то решил её судьбу и спас город  от неверных. Сейчас ей нужна была сила его всеобъемлющего духа.
-        В собор вошла облаченная с головой в черную пелену, прикрывающую лицо. Не хотела суетности людской:  чтобы видели, узнавали, кланялись,  набожно лобызали руку, веря в её заступничество перед врагом. Упала перед ликом благостным, прижалась лбом к холодному полу, в голове поплыли картины собственной жизни. Радость безоблачная пока был жив Василько, и страдания,  утраты и жестокое, не затухающее  чувство мести врагам. 
-       «Бог суть  любовь», - твердит отец Пахомий. 
«Да что слушать-то его! Дряхлеет владыка. Худо, когда старость маститая уходит.  Нет сил  простить врагов, тем паче возлюбить!   Только Он, Христос мог такое.  А я, я всего лишь  слабая женщина, я не могу,  не могу…. Выходит, во мне нет Бога, коли,   роится в душе неистребимая ненависть.
 Прости, Господи!».

56. ГРОМ ПЕРКУНАСА!
     Горькое волнение охватило душу Дануте. Светлая, июльская ночь близится к концу, а она не может найти лазейки, чтобы выскользнуть за ворота города. Уставшие, изможденные люди, несущие  охрану отгоняют её от стен. Татары, заметив движение, тут же пускают тучу стрел. Опасно.
-       Пусти меня за ворота, Вятко, пока не рассвело совсем.  Я выскользну, никто не заметит, - молит Дануте молодого воина.
-      Иди прочь, Данутка, нельзя.  Ты ведь литвинка. А может к татарам переметнуться собралась?  - строго спрашивает Вятко, -  Там сытно. Они каждый день в кострах мясо жарят!? А, Данутка? Тебе, рабыне,  всё равно с кем ложе делить!
Вятко схватил Дануте,  прижал её к стене и полез рукой под подол, противно скользя по бедру:
-       Дай - ка, пощупаю, что у тебя под сарафаном. Может, грамотку несешь врагу!
-       Сам ты татарский лазутчик! – отталкивая Вятко, крикнула Дануте, - Кад тавя Перкунас траукту!  – крикнула она,  от волнения переходя на литовский язык.
-     Что тут за грай? – пробасил Фрол, подходя к стене.
-      Да вот, боярин, лазутчицу держу. К татарам собралась, шельма нерусская, пусти, говорит, через калиточку. На ту сторону вала, мол,  сбегать надобно.
-     Боярин Фрол! Послушай меня, я не лазутчица. Это  Вятко - облыжник  наговор творит.

     Горло её перехватила судорога, и плечи  задрожали от рыданий. Лазутчиков в городе не жаловали и расправлялись с ними скоро. Таков был приказ Фрола, чтобы никто и мыслить не смел о побеге из осажденного города.
-    Пойдем со мной, - приказал Фрол, и крепко держа за плечо девушку,  повел её в сторожку, - там разберемся.
      Усталый Фрол ввел Дануте в камору, толкнул в темный угол, вышел  и закрыл за собой дверь.
-   Я не лазутчица! - Дануте крикнула вслед Фролу.
От волнения она больше ничего не могла говорить.

57. ЯД КУКОЛИ ВО СПАСЕНИЕ.
    Свежевымытые волосы пахнут ромашкой.
-      Аринушка, - вспомнила бывшая княгиня мирское имя подруги, - заплети в одну косу. Уложи вокруг головы венцом, как любил муж мой Василько, -  Евфросиния  была уверена, что идет на смерть, а значит, на встречу с покойным мужем, -  платье белое  подай. Не скоромной монахиней перед ним явлюсь, но женой боговенчанной.
 Перед Христом скоро оба предстанем!  Это ли не счастье!
Аринушка  собрала в руку пышные волосы  подруги, и начала расчесывать широким  костяным гребнем. 
-      Аринушка, добыла ли куколь?
-      Добыла, матушка!!! –  бывшая Аринушка, а ныне инокиня Исидора,  закусывает губы, что бы не расплакаться.
Подавала одежды, как в последний путь соборовала свою госпожу и подругу.
 Михаил князь Черниговский был умертвлен в Орде за веру, теперь настаёт черед его дочери  принять смерть за народ свой.
 На всё воля Божья.
 Хоронясь,  вышли из кельи, закутанные в черные накидки, прислушались.   Спят, не спят Христовы невесты…. Щелкнул замок подклети, где сидел посол хана Кублая:
-      Ступай тихо, - прошептала Исидора  лазутчику.
Из оконца кельи любопытная Епифания увидела, как три черные тени скользнули  на задний двор и исчезли в проломе стены. Монастырь затаился.

58. ДРЕВНИЙ ХОД.
   Время шло, а про Дануте будто забыли.  Сколько времени просидела она в темном чулане неизвестно, ей показалось так долго, будто все на свете прошло. Она уже не плакала, но потихонечку поскуливала, как собачонка, попавшая в беду.
-      Кто тут слезы льет? – послышался снаружи голос.
-      Это я, Дануте. Выпустите меня отсюда. Мне надо балия к князю Костасу доставить. Умирает он!
Загремела щеколда,  и упал, стукнувшись о землю затвор.
-     Данутка, ты что ли?  Это я Чудин. Выходи.
-    Чудин, Вятко наговорил на меня боярину Фролу, что я, мол, лазутчица!
-    Лазутчица?  - задумался Чудин, почесывая затылок, -  А князь Константин помирает, говоришь?
- Дануте кивнула головой,  и слезы полились из её глаз.
-     Я тебе помогу. Иди за мной тихо.
Чудин нырнул в заросли лопуха, и потянул Дануте за собой. Пройдя насколько шагов,  они оказались на краю оврага. Чудин прорвался сквозь дикие кусты, отодвинул какую-то колоду и позвал Дануте.
  Дануте ступила вслед за Чудином, он задвинул колоду, и черная темень обступила девушку. 
    Они сделали несколько шагов,  и Дануте увидела огонек, едва теплившийся в плошке с салом. Возле плошки лежали  мертвые голубь и голубица. Значит, не обманул Чудин,  принес жертву Велесу. Помощь должна придти, ведь он Бог.
    Они долго двигались вдоль стены, низко наклонившись,  ощущая тяжелый свод  над головой.  Наконец Чудин остановился:
-    Данутка,  когда окажешься в стане княгинином, ты про хворь  князя не говори с каждым – то. Не надобно, чтобы княгиня надежды питала на злое дело.
 Распахнулась маленькая дверца, и яркий свет ударил в глаза. Дануте зажмурилась. Чудин подтолкнул её к краю лаза:
-   Иди всё время на полуночь, никуда не сворачивай. Дойдешь до речки, на берегу её столетний дуб стоит, увидишь, на ветвях его цепь прилажена, там тебя встретят. Скажешь, что Чудин дорогу указал.
-    Чудин, а ты как? Тебя судить будут, что меня выпустил.
-     Поспешай, Данутка. Может, успеешь вернуться до того, как меня на смерть осудят.

59. ПОСЛЕДНИЙ БОЙ ВЕЛЕСА.
      Вечером, когда Мара приготовилась ко сну, пристал Филюшка:
-       Мара, расскажи про Ярослава и Рину, что дальше было? 
     Уставшая Мара, прислонилась к стволу старой березы, тяжело опустила  руки на колени, взгляд её ушел куда-то далеко, далеко, может,  в те времена, когда жило на этой земле только финское племя меря, а может туда, где вершат свой ратный труд мужи ярославские,  и её Чудин тоже.
-      Ну, же, Мара, рассказывай! – просит Филюшка.
-      На чем мы остановились? – спрашивает Мара, уставившись в одну точку.
-      Велес схватил Рину,  и она чуть не умерла от страха.
-     Слушай, чадо. В тот самый миг у Рины не было  сил закричать, так сжал её волосатый Бог в могучих лапах.  Парни и девушки, услышав рычание зверя,  разбежались и из-за деревьев наблюдали пришествие Бога в их Медвежий угол.   
-      Никто не заступился за Рину? – с надеждой и жалостью спросил Филюшка.
-      Никто не должен против Бога идти. Но в тот самый час ладьи князя пристали  к крутому берегу Ярославля.   Свет большого костра мерянских игрищ виден был далеко окрест, и Ярослав с молодыми дружинниками поспешил к нему. Они ужаснулись, когда разглядели в объятьях стоящего на задних лапах  огромного медведя хрупкую женщину!!   Ярослав,  не раздумывая,  выхватил секиру из рук отрока, пришедшего с ним, и нанес удар по медвежьей голове.  Велес взвыл, выпустил из рук жертву и рухнул на землю. Волхвы, наблюдавшие это зрелище, забили в натянутые кожи бубнов, засвистели в свистули, призывая весь народ Медвежьего угла встать на защиту своего Бога Велеса. Из кустов  полетели стрелы, но князь и его спутники были хорошими воинами. Они построили круговую оборону из щитов, и стрелы не достигли цели. Тогда  из кустов на дружину князя полезли страшные ряженые существа в бесовских ухарях,  и первым среди них был обозленный волхв Выжлец. Он не хотел, чтобы Рина досталась князю. И произошел бой. Секиры, топоры и мечи смешались в  кровавой схватке. К утру  меряне отступили, чтобы в землянках залечить раны. Они унесли и Выжлеца, у которого на голове оказалась такая же рубленная рана, как у Велеса. А княжьи люди отошли к своему городу, что стоял нетронутым на стрелке двух рек: Волги и Которосли.
             Тогда Ярослав бросился искать Рину.  Он нашел её, лежащей на краю леса, в густой высокой траве. Жизнь едва теплилась в изломанном теле женщины. Князь  взял её на  руки и осторожно внес в  город.

60. ХАН КУБЛАЙ.
      Белый полотняный шатер Кублая приближался стремительно. Игуменье Евфросинии  казалось, что это не она скачет на маленькой татарской лошадке навстречу своей погибели, но вражья сила летит на неё.
       Проводник натянул поводья, гаркнул, и лошади остановились среди тлеющих костров  вокруг шатра, копошащихся в полусне людей, разложенных на земле военных доспехах.  Во всём была обыденность военного стана, но стана вражьего. Тогда Евфросиния  сказала себе: «Господь милостив. Будь, что будет». Это успокоило её.   
      Проводник  строго приказал ждать и послышалась речь, как ей показалось, на русском языке, потом из шатра вышли  вооруженные люди, коротко взглядывая на неё, становились по обе стороны у входа, образуя коридор. Давешний посол,  многозначительно улыбаясь, слегка подтолкнул игуменью:
- Иди, княгиня, хан тебя ждёт.
« Что ж, княгиня, так княгиня», - подумала она, - « Значит, буду переговоры вести, как княгиня Мария».
      Она оглянулась на Исидору,  её бледное лицо.   Крестное знамение верной подруги осенило Евфросинию.
-       С Богом!…
     Сбросила черный    плат, сделала несколько шагов по живому, враждебному ей коридору,  и полог шатра опустился за её спиной. Внутри  было темно, ноги почувствовали приятную теплоту мягкого ковра.  Долго напрягала глаза, пока они не привыкли  к темноте,  и вдруг увидела человека, сидящего у задней стены шатра. Белым пятном выделялась чалма, нижняя часть лица его была  прикрыта платом. Перед человеком стоял маленький столик с сосудом для вина, ваза с заморскими,  оранжевыми фруктами.    Он знаком пригласил гостью присесть.  Она огляделась по сторонам, и неуверенно опустилась на мягкую шелковую подушку.  Хозяин  рассматривал её  в сумерках походного жилища и молчал. В смущении она опустила голову, почувствовав жадный взгляд молодого и здорового мужчины. 
       Потом она услышала, как хан  дважды хлопнул в ладони,   появился слуга,  наполнил чаши вином,  и  на подносе подал хану.  Кублай двумя руками взял  чашу, не сводя глаз с гостьи,  кивнул. Слуга, согнувшись в поясе, протянул ей  поднос со второй чашей.  Она колебалась.  Выпить вино, значило впасть в грех.  Не принять чашу – выразить непочтение хозяину. И тут она вспомнила, как сын её младший,  Глебушка, рассказывал про обычай пития в Орде. Частый гость у татарских ханов, он знал язык их и изучил обычаи. Вот и пригодилось.
     Евфросиния  осторожно приняла  чашу с подноса, обняв ладонями,  опустила в неё безымянный  палец, и обратно поставила.  Это означало, что она уважает жилище хозяина, но пить вино не готова. Слуга поклонился и исчез.
      Из-за спины хана выполз маленький человечек и склонился перед господином.  Кублай что – то коротко шепнул человечку, и  тот проскрипел:
-       Хан приказывает тебе говорить.
 -      Хан Кублай, - начала Евфросиния  слегка дрожащим голосом, - я пришла к тебе, повинуясь твоему приказу. Я хочу знать условия мира, на которых ты сулишь снять осаду и отвести  конников.
      Кублай  наклонился к переводчику и что-то тихо, не разжимая губ,  сказал ему. Марии опять послышались звуки русских слов, или она ошибалась?
Переводчик кивнул головой и проскрипел:
-       Признаешь ли ты,  Мария княгиня Ростовская, власть хана Кублая над тобой, как волю  победителя?
-      Я хочу открыть хану, что не являюсь более княгиней Ростовской, я всего лишь  инокиня Евфросиния и служу Богу, Спасителю нашему. Душа моя принадлежит Христу  и боле никому. Я пришла в стан к хану Кублаю, в надежде на его  благородство, отвагу и ум. Я униженно молю сохранить святыни наши, жизнь «людем» ростовским,  и чадам безвинным….  Я  заплачу хану сайгат серебром и золотом, и он сможет щедро одарить своих воинов.
        Кублай  не стал ждать перевода, но зашептал переводчику свой ответ. И Мария, как ни была она взволнована,  поняла, что хан  хорошо понимает язык, на котором она говорит.   
-       Хан Кублай  говорит тебе,  что по закону завоевателей женщина является добычей сильного. Хан Кублай предлагает тебе разделить с ним его ложе, тогда его  воины покинут пределы ростовской земли и подарят жизнь твоему народу.
     Мария отшатнулась к стене шатра, будто её толкнули, вскинула голову:
-       Я не добыча хана. Я посол. А по законам Ясы Чингисхана посол не может подвергаться насилию.
-       Хан Кублай  говорит, что он не насильник, что таковы условия мира, которые он требует выполнить.
-       Мой отец Михаил, князь Черниговский,  принял смерть в Орде по воле  хана Батыя, но чести своей не уронил. Пристало ли мне бесчестить род свой, имя своё и память о муже моём. Как смогу я, утратив честь, вернуться в дом свой? Лучше смерть принять. Я готова.
       Откинув с лица  белую пелену,  она поднялась.  Рука её опустилась в карман и сжала глиняный сосудик. В нем ждал своего часа порошок куколя, смешанный с густым соком белены.   
      Внутренние завесы шатра заколыхались, за её спиной возникли  стражники с оголенными кривыми мечами. В тот миг смутилась её душа.  Она повернулась к Кублаю. В её взоре  было смятение, просьба о помощи, страх. Но  он видел только красоту дивную, царственную, манящую. 
      Руки его, умевшие крепко держать  рукоятку меча,  дрожали. Он понял, что она остается для него недоступной, как и много лет назад, и только такой он любил её:
-       Проводите княгиню, - сказал торопливо,  будто боялся, что передумает,  нахмурился и отвернулся от её удивленных глаз.
Голос! Голос,  хорошо говорящий на русском языке,  показался ей знакомым
  Полог шатра открылся, яркое утреннее солнце поднималось над станом. У коновязи стояли две лошадки. Сильные руки подняли Марию и усадили на седло. Она увидела, что из-за шатра вывели Исидору. Подруги встретились глазами и, поняли, что самое страшное осталось позади. Проводник тронул своего жеребца и тут же перешел на быстрый бег. Мария в последний раз оглянулась на шатер Кублая. Полог шатра был откинут,  и в глубине его виднелась одинокая фигура странного человека в белой чалме.
- « Что за чудь! Где же я слышала это голос? Где?… где?… где?...».

61. «ИУСТИНЬЯ - РАЗБОЙНИЦА»

       Филюшка каждый день уходил от стана княгини Ксении на бережок лесной речки, чтобы держать дозор.  Молодые глаза его замечали  передвижения лесного народа: пробежала белка по стволу дерева,  прыгнула с ветки на ветку и пропала в зеленой чаще.  Фырча,  протопал ёжик и зарылся в кучу желтых листьев. Кто-то большой, ломая валежник, пробирался через филюшкины пределы. Отрок насторожился: оказалось огромный кабан – секач рыскает в поисках желудей. Человеческим духом и не пахнет. Далече от города увели княгиню Ксению с дочкой слуги верные, через болотистые места шли, через топи губительные, чтобы враг и следа  малого не нашел. 
       Заветное дерево с цепью, тяжело висящею вдоль ствола,  стоит на краю леса.  Цепью этой ещё  в незапамятные времена был  обвязан  сук. Кокушка, княжья нянька, сказывала ночью у костра, что ушкуйники тут скрывались, такие душегубы,  что сам  Великий Новгород не захотел их держать на своей земле. А главной у них была беспощадная Иустинья – разбойница. Много душ погубили тати, много добра добыли и зарыли в земле клады драгоценные. Только никто не знает, где те  клады покоятся.  Давно это было, может сто лет назад, а может двести.  А Иустинья – разбойница до сих пор появляется в  лесах и заманивает заплутавших путников в дебри непроходимые, в трясины зыбучие, насылает на них навьи чары.    От кладов уводит, своё богатство охраняет. При этом Кокушка так взглянула на боярина Якима Корнилыча, что сразу стало видно: у боярина душа в пятки ушла, его  затрясло ажно, да и у молодых слушателей мороз пробежал по спине.
      Филюшка,  разумная головушка,  привязал к тяжелому звену цепи вервь крученую, по ней юрким соболем  взлетел под самый верх дуба.   И  теперь сидит, поглаживает  ладошкой старинную  цепь. За долгие годы железо вросло в древесину, покрылось ржавчиной, но крепость свою не утратило.
      Филюшку тяготит одиночество. Он забирается в гущу веток и осматривает поредевшую опушку, не спешит ли  посол из города с известием о снятии осады, а то  не дай Бог, вороги лукавые, дорогу к стану княгини прознавшие. Тогда незамеченным надо пробраться к своим и упредить боярина Якима.  Филюшка службу  несет исправно,  гордый тем, что сама княжна Марья его приняла в отроки.   
       А про Иустинью – разбойницу Кокушка ладно врёт.  Вечерами, сидя у костра,  прижав к себе княжну, и покачивая её на старческих  руках, вспоминает мудрая  нянька разные бывальщины  и небылицы. Тогда Филюшка обязательно присоседится рядышком: и слышно лучше,  и служба идет. Всегда быть рядом с Марьюшкой, и быть готовым  защитить от  любого обидчика, не о  таком ли счастье мечталось когда-то?
        Мысли отрока время от времени возвращаются к рассказу об Иустинье – разбойнице.  Кокушка, рассказывала, что она неожиданно появляется перед человеком и красотой   лишает его воли, а потом ведет, куда захочет. Филюшка передергивает плечами, старается не смотреть вниз, под дерево,  храбрится. И вдруг он слышит нежный женский голос:
-      Отрок, спустись ко мне!
     Глянул Филюшка и увидел красоту неописанную. «Иустинья - разбойница!»- догадался   парнишка, и кубарем скатился с дерева. Не оборачиваясь, он помчался через кусты и валежник к лагерю, только бы укрыться среди людей, а самое главное, не оборачиваться и не смотреть на Неё.  « Заведет в трясину!  Или в чащобу!  Ой, матушки!…»
     Жуть навалилась на него,  члены сковал столбняк, когда он обернулся и увидел, что Иустинья – разбойница не отстает. Женщина, будто летя по воздуху,  приближается к нему, а он не может двинуться с места. «Это навьи чары!» - понял  Филюшка и сник. 
-      Голуб, - вдруг вспомнил Филюшка старого волхва, - Голуб, спаси, мне страшно!
-      Ты, Филя, бежишь, будто за тобой нечистый гонится!  Я все одежды разорвала, ноги исколола, лицо исцарапала,  – услышал Филюшка знакомый голос. 
-     Данутка! Это ты?! –   спросил Филюшка,  не решаясь  сдвинуться с места, - побожись…
-     Клянусь Перкуносом, - вытирая рукавом раскрасневшееся лицо, поклялась Дануте,- Филя, мне дюже нужен Волончун.   В городе много раненых. Меня сам Фрол послал за балием, - слукавила Дануте.
- А Чудин? Что с  ним?
-       Жив твой Чудин. Это он меня сюда отправил. Но если я приду не во - время, то в город не попаду и,  Чудину тогда не поздоровится.
-      Тогда пойдем скорее!  - радостно вскричал Филюшка, всё еще не веря, что такой удачей обернулись его страхи.

62. РЫБКА СЁМГА.
      Русь учла уроки кровавого похода Батыя. Города отстроились, обросли валами и стенами и были почти неприступны. Искатели лёгкого сайгата, шедшие с Неврюем,  и рассчитывавшие  на скорую победу,  были обречены на долгое стояние под стенами русских городов. Поэтому мелкие отряды татар, отложившись от главных сил орды, промышляли набегами  на веси, слабо защищенные от  вражеской конницы. Идя на рысях, один из отрядов  Неврюевой рати вышел к Финскому заливу и наткнулся на Пелгуев дозор.
    Пелгуй со товарищи дали бой бродячему отряду. Русские воины, возмущенные наглым натиском неожиданного врага, сражались за свою исконную землю. Татары отступили и рассеялись по берегам Финского залива и реки Невы.
      
      Челнок, подгоняемый легким ветром,  споро шел к берегу. Зосима сидел на веслах и  во все глаза смотрел на Анастасию. Он смеялся смехом счастливого человека,  и казалось,  нет на свете такой силы, которая могла бы погасить в его душе ощущение рая, обретенного на земле суровой и загадочной Биармии. 
       Сёмга, выловленная в холодных финских водах, билась на дне лодки,  тяжело дыша и подрагивая  плавниками.
  -       Мне кажется иногда, что когда-то я была такой же.  И пройдет моя земная жизнь,  и я вновь буду  рыбкой, - наклонив на бок головку, Анастасия с жалостью разглядывала у своих ног  засыпающую рыбину.
-      Почто кручинишься. Нам с тобой ещё долго, долго на свете жить.
     Челнок причалил к каменистому берегу. Анастасия  первой ступила  на берег,  подтянула челнок, и накинула вервь на острый выступ прибрежного камня. Цепляясь за уступы, поднялась на самый верх крутого берега, собрала в руку подол платья, отжала воду и помахала Зосиме рукой:
-     Поднимайся!
    Зосима поднял голову, прикрываясь рукой от солнца, и в тот же миг увидел, что из- за спины Анастасии выскочили  люди в лохматых шапках. Дикие вопли охотников, поймавших добычу, огласили берега залива.
-       Зосима! Спаси! –  полетел над заливом  отчаянный крик Анастасии.
      Зосима выскочил из челнока, легкие татарские стрелы заплясали вокруг него. Тогда он  рубанул по концу веревки ножом, оттолкнул челн от берега и,  спасаясь, запрыгнул в него, упав ничком на дно. Волны, ударяясь в борт челнока, погнали его от берега на большую воду.   
-       Зосима! Спаси! – звучало в ушах,  - а…! а…! а…!
Он  зажал уши руками, боясь пошевелиться и поднять вверх голову.

63.  НАЧАЛО  ИГА.
     Александр, разгромив воинство брата Андрея под Переславлем, развернул  коня в полуденную сторону и борзым шагом двинулся в ставку хана Сартака  доложить об успехе.  Хан выслушал, похвалил, выдал ярлык на Великое Владимирское княжение, и приказал возвращаться на Русь.
     Но оскорбленный обманом русского князя Андрея, который утаил часть дани, хан Сартак больше не доверял русской власти. Теперь Русь ждала всеобщая перепись населения и поголовная дань. Каждый русич мужского пола, достигший десятилетнего возраста обязан был платить ясак.
     Понял ли Александр, или кто – либо из его приближенных, что отныне  Русь попала в военную, налоговую и психологическую зависимость от Золотой Орды? С того момента, как Александр Невский был провозглашен Великим князем Владимирским, на Руси началось татарское иго.  Страшную цену заплатил русский народ за вероломство и властолюбие  Александра Невского.
     Повернув  от ставки   Сартака  в сторону Рязани,  Александр шел на родину, размышляя о том, как встретят его владимирцы, потерявшие в сечах лучших мужей своих? Какой глубины ненависть затаилась в сердцах  жен, матерей, дочерей,  осиротевших от мечей татар, приведенных им, Александром,  на землю великого княжества? Что сказал бы о такой победе его покойный друг Василий князь Ярославский?  О таких ли сечах  мечтали они во дни далекой молодости?    
     На половине поприща, Александр повелел разбить в степи шатры. Путь на родину предстоял долгий, спешить не стоило. Князь брел по степи, вглядываясь в окоём, словно там, за краем потрескавшейся земли должно было открыться ему нечто такое, что снимет боль его, утишит растревоженную совесть, подаст знак, как жить дальше.          Летняя степь была мертвой, ни травинки, ни кустика. Горячая земля томилась, не имеющая сил подать издыхающий стон. Ярило-солнце, сушь и пыль!  Оказаться бы сейчас дома!
-       О, светло светлая и чудно  украшенная, ты, земля Русская! Озера, реки и источники местночтимые, напоят жаждущих! Крутые холмы, высокие дубравы,  чистые поля, дивные звери, разные птицы, - всем преисполнена, ты, земля моя  Русская! Бесчисленными городами великими, селениями славными, садами монастырскими, храмами Божьими, людьми честными! Прости, прости меня, окаянного! – Александр смахнул  выступившие слезы. Сам себя простить не мог!
-      Княже, - тихо позвал  отрок, - смотри, что там вдали.
      Александр приложил руку ко лбу,  напряг зрение: связанные за шеи одной волосяной  веревкой по степи брели пленники, ведомые степняками, привычно устроившимися в седлах низкорослых лошадок.
      Печальное шествие приближалось. У Александра больно заныло в левой стороне груди.  Он глубоко вдохнул  горячий воздух не родной степи.
-    Чьи пленники? - спросил Александр по - татарски у поравнявшегося с ним конника.
-       Хана Кублая. Ведем в Кафу,  на невольничий рынок!  - ответил тот по-русски.
    Невский  не удивился: много русских служат в Орде.  Всё смешалось на Руси: русские, татары, монголы, булгары, литвины и финны.  Вавилон разноязыкий!
     За мужами брели женщины, едва передвигая ноги, облизывая потрескавшиеся губы. Александр увидел, как к высохшей груди одной из них  большим серым от пыли платком был привязан ребенок. Головка его безжизненно висела, глазки закатились.
    Женщина подняла глаза на Александра, узнала:
-       Окаянный! Будь проклят ты! Пусть отец твой и мать не найдут покоя в своих гробах! Пусть братья твои будут твоими врагами! Пусть опустеет твоё ложе и жену твою заберет могила!  Пусть дети твои будут твоим позором! Тьфу! – пленница плюнула в князя сухим плевком, и тут же кнут конника опустился на её спину.
     Александр утер рукавом лицо, будто и впрямь плевок тот достал его.
-       Позовите ко мне казначея, - дрожащим голосом приказал, -  Борзо!
    До его слуха еще доносились стоны и крики женщины, из уходящего в степь рабского  каравана, когда прибежал запыхавшийся от жары и бега казначей.
-       Иди и выкупи этих несчастных, - приказал Александр, указывая на вереницу пленных русичей.
« Если выкупать всех, кого ты несчастными сделал,  казны не хватит!» - зло подумал  казначей, но пустился вдогонку за невольничьим караваном.

64. РАБ РЕВНОСТИ.
       Дануте подгоняла Филюшку,  к ночи необходимо  возвратиться  в город. Хорошо, если никто не видел Чудина вместе с Дануте, а то неровен час,  заподозрят в измене. Фрол, крутой на расправу, может лишить хорошего человека жизни.
       В княгинином стане Дануте встретили женщины, окружили, и долго расспрашивали о том,  как живется в Ярославле, кого она видела из родных, почто пришла, какую весть несет женам? Дануте отвечала на вопросы, а сама всё смотрела по сторонам. Волончуна не было видно. Подошла Кокушка, взяла Дануте за руку, сказала:
-       Пойдем к княгине. Расскажешь ей всё.
Отойдя с Кокушкой от женщин,  вдруг решилась:
-      Кокушка, ты  нянька князю Костасу,   как мать ему. Кокушка,  Костас умирает!
-      Тихо! – Кокушка столкнула Дануте с тропинки, потянула в чащу, -  Говори, Данутка, что с «чеграшиком» моим?
-      Порубили его поганые. Не слышит, не дышит, ровно мертвый лежит! Раны не затягиваются. А то сам не в себе: мечется в жару. Балий нужен. Волончун.
- Ксения пусть не ведает, что Константин болен. Пусть не тешит сердце гордое, - кончиком головного платка старуха вытерла старческую слезу,  вывела Дануте на тропинку, жестко толкнула в спину:
-       Иди. Там увидишь  Волончуна.
       Балий разбирал собранные травы, рассматривая каждый цветок,  и удовлетворенно покачивал головой. Луговина, поросшая травами, радовала врачевателя своим богатством.  Ромашки, разложенные на ровном пригорочке, томились под лучами жаркого июльского солнца, рядом лежали корявые отростки чаги, с ними по соседству стебли других растений.  Волончун прислушался к шелесту трав, внимая их лепету. 
-      Витас, - услышал он зов Дануте, - Витас….
     Наваждение. Этого не может быть. Откуда? Или травы дразнят его….
-   Витас…, - снова услышал он голос Дануте тонкий, нежный, любимый.   
     Он поднял голову. На краю поляны в   рыжих лучах солнца стояла Она, его Дануте,  как дочь Ярилы - Бога: светлая, загорелая, сияющая.
-     Витас, помоги. Костас умирает!
      Он так и знал, что не из-за него шла сюда Дануте.  Нет! Пусть лучше умирает тот, кто стоит у него на пути!
-      Я  раб своей госпожи, и она  не позволит мне отлучиться от её стана, - сказал и отвел глаза в сторону.
- Ты не госпожи своей раб, ты ревности своей раб, Витас.
-   Нет! – выдохнул Волончун, - нет, не проси!
     Он поспешно закинул в торбу  собранные травы и заторопился прочь.
- Витас, - отчаянно закричала Дангуте, - Витас, не уходи, взгляни на меня, Витас.
       Непреодолимая сила тянула Волончуна назад.  Он оглянулся. Платье Дануте  лежало на цветочных головках, как на высоком одре. Обнаженный стан   до пояса  прикрывали густые  изумрудные  травы. Расплетенные косы длинными волнами струились вдоль гибкого тела, и едва прикрывали высокую грудь девушки.
       Один шаг и мечта его станет явью. …. Но разве он нищий, чтобы принимать милостыню? Или  он хазарин,  что бы отбирать последнее за долги? Он обозлился….
-     Ступай прочь, раба низкая!  – и замахнулся, презрительно прищурив глаза. 
     Дануте отпрянула,   достала платье, натянула через голову, завязала тесемки  на лифе и разразилась водопадом слез.  Долгая дорога, голод, скрытность, невозможность выполнить свой урок…. Невыносимое  бремя навалилось на душу.
- Умоляю,  не попомни зла и лиха, - она размазывала по лицу обильные слезы.
      Сердце Волончуна замерло от жалости. Он подтолкнул девушку к тропинке:
- Пойдем, показывай дорогу. 

65. ОТКАЗ КОНУНГА ГАККОНА.
      В датский Ревель, где прозябала супруга несчастного князя Андрея,  прибыл  посол от норвежской земли. Ему было поручено повидать супругу князя - изгнанника  Юстину Даниловну, и сообщить ей, что муж её, князь Андрей находится в Норвегии у конунга  Гаккона, который  добродушною ласкою старается заменить князю отечество и престол.
       Юстина понимала, что бодрые слова посла не что иное, как утешение ей, добровольной изгнаннице и верной жене своего благородного, но ветреного мужа. Она, будучи дочерью мудрого и великого человека Даниила Галицкого, видела, что муж её не способен отличить истинное величие от ложного. Пыталась кротко наставлять Андрея не слушать юных советников, и винить только себя за беспорядки, происходящие в государстве, а не  несчастные обстоятельства времени. Но пылкий и гордый Андрей предпочел лишиться престола, нежели  внять советам жены.   
       И еще посол передал княгине Юстине , чтобы она была готова отправиться к мужу в Норвегию, где он ждет её с нетерпением. Вот этих слов  чаяла она больше всего. Хоть к  шведам, хоть к датчанам, хоть к норвежцам! Лишь бы  быть рядом с мужем своим!
       Князь Андрей, жил в северных скандинавских странах, сжигаемый  отчаянием, ненавистью, стыдом. Чувствуя неприкаянность, пытался оправдать себя перед правителями, давшими ему кров. Страшные рассказы  о Батые и его окружении, о союзе Александра Невского с Ордой, о зверствах и непобедимости татар, о силе их стенобитных машин,  дальности полета их стрел,  выносливости их лошадей, вызывали ответный страх. Скандинавские правители смертельно убоялись нашествия Орды. Первое, что предпринял норвежский конунг Гаккон: отправил посольство к Александру с отказом от брака  дочери Христины с сыном правителя Гардарики   князем Василием.  Вопрос спорных земель вокруг  Финского залива решился сам собой в пользу Руси. Татарская Орда надолго заслонила  Гардарику от набегов скандинавских викингов.

66. ПУТЬ НА ПОЛУДЕНЬ.
       Июльская ночь светла и коротка, потому Дануте торопила Волончуна.  Кто знает, не проведали ли враги  про ход, что ведет в город? У открытого лаза, ждет её и балия Чудин.  Добрый человек  рискует жизнью. Не дай Бог, Фрол проведает про  его отлучку.
      Обратный путь от столетнего дуба с железной цепью Дануте держала   ровно на полудень. Укрываясь за деревьями, незаметно приблизились к городу, к заветногму месту. Дануте  просвистела  мелкой пташкой , но никто не отозвался.
- «Чувить, …чувить…», - отчаянно повторяла девушка, но напрасно.
« Что-то случилось с Чудином», - встревожилась Дануте и приказала Волончуну:   
- Останься здесь,  я сейчас…
Балий дернулся было следом, но девушка остановила его .
- От тебя зависит жизнь Костаса. Жди здесь. 
Дануте пропала в густых зарослях, и Волончуну послышался чужой голос и  возня.

67. ПРОКЛЯТИЕ ЖРЕЦА.
- Мара, что было дальше, после того, как Ярослав Мудрый нашел Рину? Расскажи, - подперев голову рукой, просит Филюшка.
-       Рина  плакала, что не сумела достойно отдать жизнь свою в жертву Богу. Она впадала в забытьё и твердила в бреду, что Волос разгневается на весь её народ, что она станет причиной гибели её рода. Ярослав видел, что угасает  полюбившаяся  ему женщина. Гнев наполнил душу  князя. Он приказал идти на Медвежий угол и уничтожить капище Велеса, чтобы навсегда покончить с языческим Богом.  Взяв топоры, пилы и оружие, молодые воины князя, благословленные священником, двинулись на бой. 
-       Они победили?  - нетерпеливо спросил Филюшка.
-      Да.  Только победа эта стала роковой для города и его жителей. Навалившись на Медвежий угол, дружинники  князя повергли деревянного идола Велеса на землю, подрубив исполина под самое основание, и разгромили капище. Они  разбили синий  алтарный камень, который с незапамятных времен Боги послали с Неба на Землю. Они  разбросали кости и черепа жертвенных животных и погасили священный огонь, горевший у подножия Велеса с того времени, как Бог создал землю. Жители Медвежьего угла молча наблюдали за всем тем, что творили пришлые люди.
- Велеса больше нет и Рине  нечего бояться, - молвил Ярослав.
       И тут  Выжлец, выбравшись из землянки на волю, и увидев разгром святого места, заметался, заголосил, и стал выкрикивать слова, которые не могли понять  люди, пришлые с князем.  Выжлец же сорвал с головы повязку,  кровь хлынула  по его лицу,  и оно сделалось страшным.
-      Довольно бесноваться по дьявольскому наущению или я убью тебя! – грозно крикнул  Ярослав волхву.
     Тогда Выжлец повернул окровавленный лик свой к князю и прохрипел  страшным шепотом:
- Ты пришел издалека,   но  здесь не твоя земля,  здесь  земля нашего племени! И живем мы на ней  только по своей воле!
- С этого дня вы будете жить по моей воле, и так, как я уставлю эту землю! Да, я пришел издалека, но я  моя дружина сильнее тебя и воинов твоего племени.
- И ты теперь думаешь, что вы лучшие люди и что вы старей всех в нашем углу?
- Да, мы лучшие люди! А вы будете давать дань киевскому князю. Вы  отдадите столько добра, сколько я скажу, ибо я сильнее. Здесь будет стоять храм Бога, которому поклоняемся мы. И вы будете поклоняться нашему Богу.  Так сказал я,  наместник киевского князя на этой земле! А имя мне – Ярослав! И я победитель вашего идола!
-   Ты возомнил, что,   низвергнув Велеса  на землю, сбросив его в Медвежий овраг,  и  разрушив его капище, ты лишил его самого жизни? Ты думаешь,  что,  похитив невесту Бога, ты лишил его способности возрождаться? Ты, жалкий человек, по имени Ярослав, ты возгордился и думаешь, что победил Бога!?  Ха-ха-ха!!! – Выжлец хохотал так, что в ясном небе загрохотали  летние громы,  вторя смеху жреца.
- Слышишь? Это Бог Велес смеётся над твоей гордыней! И любовь твоя к Рине не принесет тебе блаженства. И всё, что будет связано с твоим именем,  не принесет людям счастья. И город твой, что стал твоим любищем, никогда не будет приютом для любви.  Каждый, кого настигнет здесь страсть, познает её неразделенность. Каждый, кто встретит здесь свою любовь, узнает и разлуку. Так будет тысячу лет! Тысячу! Меряне никогда не признают ни княжеской власти, ни веры твоего Бога Христа!
       Выжлец упал на землю и затих. Ярослав подошел к нему, носком сапога перевернул тело  на спину. Глаза волхва остановившимся взглядом смотрели в небо. 
      Впервые, может быть, отважный князь почувствовал ужас о того, что ничего уже нельзя изменить,  ибо за волхвом осталось последнее слово. В волнении он закричал на людей, обступивших мертвого Выжлеца:
- На колени! На колени,  язычники!
И люди пали на колени, убоявшись гнева грозного князя. И тогда он приказал им принести ему клятву:
- Клянитесь, что будете жити в согласии с моим уставом,  и обиды не творити никому! И оброк давати стольному граду! Ну!…- схватился Ярослав за рукоять меча.
- Не будем творити обиды…, - опустив глаза долу, повторяли за князем слова клятвы, меряне, что были свидетелями проклятья жреца.
- Клянитесь медвежьей клятвой! –  страшную клятву потребовал тогда князь.
- И дрожа, люди сотворили клятву именем  бога Велеса – Медведя, и скрепили ею обещание подчиниться воле князя и платить дань ему. 
-      Так что же, Мара, Ярославль стал городом безответной любви? – догадался Филюшка.
-     Пройдут столетия,  и когда городу исполнится тысяча лет, проклятие старого Выжлеца потеряет силу,  и в тот год любовь сойдет на землю Ярославову. Люди будут счастливы, они познают разделенную любовь.
-     Мара, но  Велес остался в городе. Под землей. Я его видел…
-     Нашлись люди, которые не побоялись молодого князя. Когда князь Ярослав отыде в престольный град свой Ростов, они вырыли большую землянку возле речки Нетечи, и подземный ход, чтобы укрыться от неприятеля. Перенесли туда деревянного  идола,   и Велес ушел под землю.  Пока он там, ничто не грозит городу.   Иногда Велес требует жертвы. Поэтому  случаются большие беды от любви.
- Мара, а Велес вечно будет оставаться под землей? - спросил Филюшка.
- В каждом колене человеческого рода, должен быть человек, который сможет зажечь жертвенный огонь на алтаре  и вымолить для людей милость древнего Бога.


68. ВСЕМОГУЩИЙ ПЕРКУНАС!
        Беспокойство овладело  Волончуном. Осторожно раздвигая   колючие заросли, стараясь не выдать своего присутствия, он направился к тому месту, откуда раздался подозрительный шум и вышел к открытому лазу. На примятой траве белела головная повязка Дануте.  Волончун осторожно заглянул в лаз.  Балий вполз в  отверстие лаза, привстал на ноги и стукнулся головой о верхний свод.  Он пригнулся и осторожно двинулся  вперед, нащупывая под ногами твердь и касаясь рукой земляной  стены. 
      Впереди замаячил слабый огонек. Приблизившись, Волончун увидел глиняную плошку с  растопленным салом, возле которой  лежали два обезглавленных голубя. Сверху на них сурово взирал деревянный идол.
« Всемогущий Перкунас!» -  Волончун  опустился  на колени, открыл суму и достал пучок травы,  и положил его на алтарный камень:
- Придай моим травам целебную силу, чтобы они могли исцелять страждущих и хворых.
Страх прошел. . Он понял, что здесь бывают люди и, следовательно, он на правильном пути в город.
     Выбравшись из подземелья, он широко зашагал  по ночным улицам города,  направляясь  к княжьему  дому.  Надо было спешить, чтобы угодить милой Дануте.
 

69. ТРИУМФ ВО ВЛАДИМИРЕ.
       Получив в  Орде ярлык, подтверждающий право на Великое княжение, Александр с торжеством въехал во Владимир. Митрополит Кирилл, игумены, священники встретили его у Золотых Ворот. Бояре и народ  под начальством тысяцкого Романа Михайловича спешили выразить  покорность. Радость стала всеобщей, когда владимирцы узнали, что вместе с Александром возвратились пленные, выкупленные князем у хана Кублая.  Люди бросались друг другу в объятья, целовались, падали под ноги князю со словами благодарности. Русский человек зла не помнит.
      
      Александр спешил к княжескому терему. Давно не видел он   Александру Брячеславну. Из ума не шли слова проклятья измученной пленницы: «пусть опустеет твоё ложе и жену заберет могила!» Здорова ль, весела жена? Как встретит его, али тоже осудит?
   Александра Брячеславна ждала своего мужа и господина. Накануне спешным поездом прибыла она из Новгорода.  В богатом убранстве, как и положено великой княгине, в окружении боярынь и дочерей вышла она на из терема, чтобы встретить человека, чьими делами и помыслами жила все годы замужества.
      Князь  вбежал на высокое крыльцо, вгляделся в лицо стоявшей перед ним женщины. Потускневшие глаза, опущенные вниз уголки губ, сеть мелких морщинок на некогда румяном лице. Она, его Александра,   и уже не она. Он протянул руки, обхватил её погрузневший стан, с силой прижал к себе:
-       Прости, жена,  прости, дорогая, - прошептал для неё, для одной.
-       Ну, что ты! Что ты, Александре….  Слава Богу, жив, здоров - голос её болезненно дрожал, - будет тебе…

70. МОЛОДАЯ  КНЯГИНЯ МАРИЯ РОСТОВСКАЯ.
        Евфросиния в толк не возьмет, что же такое приключилось, что осада с Ростова  снята, татары отступили, дороги   свободны.  Исидора  напрочь выбросила из головы ту окаянную ночь, и ей,  игуменье,  настойчиво твердит:
-       Забудь, матушка, забудь. Враги отступили, то, Господь моления наши услышал!
-       Ой, ли? – ломает голову игуменья. Разве забудешь того, что пережила, перечувствовала тогда.
     А по монастырю шепоток стелется: «блудное грехопадение…» Прошелестит  и снова тишь. Не знаешь, кто слова те выпустил,  проныра Евстафия, которую  митрополит Кирилл определил в монастырь под присмотр Евфорсинии за неумеренное пьянство,  или еще кто.   Игуменья, страшась сраму,  запретила в обитель мирян пускать, приказала и старицам  и белицам  из келий понапрасну не выходить, а токмо по её повелению.  Помощнице своей, инокине Исидоре  наказала «крепкое смотрение иметь, дабы в монастыре совершенная тишина пребывала и доброй воли во всём порядок, как положено монастырским благочинием».
- «Да  на каждый роток не накинешь платок», - сокрушается подруга.
- Не ровен час,  такая ябеда до митрополита Кирилла дойдет, чем оправдываться тогда?
      Князь Борис обрадовался снятию осады больше всех. Он явился в княгинин монастырь взволнованный, серьёзный:
-       Матушка, благослови, надумал я венчаться. 

      О любви старшего сына к Муромской княжне Марии Ярославне игуменья знала. Но дела тайные дяди Андрея, чьим доверителем Борис  был,  не давали ни возможности, ни времени завести семью. Сидение в осаде  остро до боли дало почувствовать, как стосковался он по Марии. Едва  отступили вороги, он собрал посольство из бояр именитых и  направил сватов к  Ярославу Муромскому.  Тот  долго тянуть не стал. Веселым пирком, да за свадебку!
-       Вот я и свекровью стала, - взгрустнула  игуменья, при виде молодой жены  старшего сына,  княгини Марии.
- Эх, матушка, кабы, мой  Филюшка был жив, так я бы только радовалась его женитьбе, - вздохнула глубоко  инокиня Исидора.   
   -    Сколько бы ему уже было?
- Да в летах отроческих был бы, сыночек, Царство Небесное…. – пригорюнилась бывшая Аринушка. 


71. РАСПРАВА.
-    Лазутчица! С поличным попалась, -  Вятко втолкнул Дануте в сарай.               
- Я не лазутчица, я ходила в княгинин стан за балием, - попыталась оправдаться девушка.
- А может,  за  тобой хитрый татарин увязался!?  Признавайся, - он с силой ударил Дануте и она упала на сваленную в углу солому. 
- Меня Чудин вывел из города одну. Спроси у него! – заплакала, закрывая лицо руками.
- Ага! Вот вы с Чудином и попались! Он  врет, что  никого из города не выпускал! Предатели!   Веревку обоим на шею и конец! –  пригрозил  Вятко и, ломая девушке  руки, и навалился на неё  всем телом. Шершавой пятернёй  царапал кожу, заворачивая  подол платья на голову своей жертвы.  В страхе уворачиваясь от похотливого мужика, Дануте внезапно нащупала под соломой  какой – то твердый предмет, ухватила его   и,   ухитрилась  ударить по лохматой башке насильника.   
    Вятко заорал от боли и ослабил хватку.  Дануте выпростолась из под него и  поползла к выходу из сарая.  Озлобленный сопротивлением,  Вятко тяжело поднялся  и,  качаясь, двинулся  на Дануте. Она оцепенела от  надвигающегося на неё  ужаса и не успела увернуться от удара сапогом в живот. 
Остервенелый мужик  бил её, пока она не затихла, и плюнув на безжизненное тело,  вывалился из сарая на волю.


72. ЖЕНЩИНА – ШАЙТАН!
     Тридцать запряженных лошадей, по десять в три ряда,  тащили походный шатер Батыя по дорогам Галиции на Запад, туда, где в замке Пешт томилась его мечта, принцесса Милена.  Деревянные колеса, высотой с человеческий рост пели бесконечную походную песню. Батый любил этот скрип, он навевал ему воспоминания далекого детства, когда его мать Идеги – фучин, лежа на кошме походной кибитки,  прижимала  к своей груди маленького Саина  и шептала на ухо ребенку ласковые слова  подобные журчанию  родной реки Онон.   
      Длинный путь  прошел Батый с той поры, много земель покорил, пролил реки крови, познал любовь самых красивых женщин  и сладость власти. Но желание овладеть воительницей Самарканда или одним из её воплощений, до сих пор не исполнилось. Дважды был он близок к цели, но не достиг её. Но сейчас  ничто не помешает ему овладеть своей мечтой.  Самые лучшие его военачальники Менгу и Ногай, как волки,  рыщут на путях, ведущих в Пешт.   
       Хан Менгу не стал дожидаться Ногая, застрявшего где-то по дороге. Он считал Ногая хитрым и ненадежным союзником, хотя при встрече выражал ему приязнь. Иначе и не могло быть. Маленькая Чичек, сестра Ногая, снилась по ночам молодому Менгу. Она была подобна весеннему цветку в бескрайних степных ковылях.
       Ногай, ставший мужем греческой царевны,  сильно возгордился, и никому не дано знать,  какие  мысли бороздили его лукавый ум.  Потому-то и не стал дожидаться Ногая отважный Менгу.
       Днем его небольшой отряд прятался в плавнях Дуная, зато ночью, в темноте,  преодолевая большие пространства, они ветром неслись мимо селений. Случайные свидетели видели их то в одном месте, то в другом. Принюхиваясь к странному запаху, исходящему от ночных всадников, люди набожно крестились вслед пронесшейся сотне, полагая, что Антихрист спустился на землю и конец света уже близок.   
         Менгу знал, что его ждет в Пеште монах Юлиан, тот, что сообщил Батыю о заточении принцессы Милены. У Юлиана на руке будет перстень с печатью принцессы, а оттиск этой печати  на куске кожи Менгу привязал к левому запястью.
        Когда в кромешной темноте отборная сотня  молодого хана  осадила стены Пешта,  дворцовая стража её не заметила.  Переговариваясь легким свистом, воины Менгу, используя веревки с крюками, легко преодолели стены замка, сняли охрану и,  неслышно ступая мягкими ичигами,  достигли внутренних покоев.  В большой зал, где на стенах мрачно коптили факелы,  согнали всех, имеющих  на руке перстни: и придворных в исподней одежде, и монахов в черных сутанах.
-        Мягкой кошачьей походкой Менгу прошелся перед людьми, в великом страхе трепетавшими  перед ним, «выходцем из тартара». И только один человек с любопытством смотрел на Менгу.

-      Я тот, кто тебе нужен, мой господин, -  Юлиан  согнул палец, поставил печать на ладонь хану, - пойдем, дорога каждая минута. Возьми с собой того монаха, что прячется за камином. У него ключи от камер пыток и заточения.
       Менгу указал пальцем на темный угол.  Двое нухуров вытолкнули из угла  тусклого монаха. Он таращил глаза на Менгу и тоненько поскуливал. Юлиан, выхватив из стены факел,  шагнул в открытый проем дверей, Менгу устремился за ним, толкнув вперед себя скулящего монаха, и  на ходу крикнув своему сотнику:
-      Охраняй пленников!
       С небольшой группой вооруженных воинов Юлиан и Менгу  долго шли по   глухим переходам пештского замка, всё глубже спускаясь  под землю. Наконец Юлиан остановился у такой маленькой дверцы, что  в неё можно  только вползти на четвереньках:
-      Открывай, презренный? -     Менгу толкнул тусклого монаха в бок/
Монах загремел ключами, залепетал, выторговывая свободу. Менгу подставил к его горлу кривой меч.  Дверца заскрипела и распахнулась. В нос ударил густой запах человеческих нечистот, и послышался слабый стон. 
-       Госпожа, это я, Юлиан, - склонился к дверце Юлиан, - госпожа,  за тобой пришли.
-       Аутодафе?   – едва слышно простонала Милена.
-       Нет, госпожа, к тебе посольство от хана Батыя.
Женщина не ответила, будто раздумывала над словами Юлиана.
       Юлиан нырнул в каменный мешок. Послышалась легкий шепот, возня. На вытянутых руках Юлиана из низенькой дверцы  показалось  истощенное  тело женщины. Менгу принял его.  Принцесса была невесома, хану  показалось, что только душа, утратившая плоть,  присутствует в ней. Менгу попросил побольше огня. Когда приблизился горящий факел, Менгу увидел череп, обтянутый желтой кожей,  с глубокими глазницами. . Менгу много видел в своей жизни, но  мощи, с живыми глазами в свете коптящего факела в каменной щели с низкими сводами,  вызвали  суеверный страх у чингизида – язычника. Женщина - Шайтан!
       Милена толкнула хана в грудь и с помощью Юлиана встала на ноги. Прищурилась, разглядела скулящего монаха.
-       Заприте его в этой норе,  пусть сгниет заживо, - приказала  так, что никто не посмел ослушаться.
      Менгу кивнул головой. Монаха согнули в три погибели и затолкали в каменный мешок. Он кричал, просил пощады, но  дверь камеры заперли и  криков его не стало слышно.
-       Госпожа, прикажешь ли  выпустить твоих слуг? – Юлиан крутил в руках железное кольцо с ключами от камер.
-      Там нет людей, там обрубки тел.  Зачем им жить на свете, Юлиан? – голос принцессы  приобретал всё большую жесткость.
-       Как прикажешь, госпожа, - Юлиан склонил голову в поклоне.
-       Мне нужна кровь, - повернулась она к  Менгу, - много крови. Большой ушат, - пояснила.
-      У тебя будет столько крови, сколько ты пожелаешь, - приложил руку к груди Менгу, - пойдем.
     Большую часть пути из подвала  Юлиан нес Милену на руках. Истлевшие  вонючие лохмотья,  задевая  за неровности стен,   отваливались от  платья Милены, и падали под ноги отважному слуге, как перегнившие осенние листья.
      Перед входом в большой зал принцесса  встала на ноги:
-     Будь рядом,  не отходи от меня, Юлиан.
- Позволь накрыть тебя моим кочем, госпожа?
      Юлиан набросил на Милену длинный плащ из грубого сукна, и завязал тесьму.

73.   СУДИЛИЩЕ.
    Осажденный Ярославль растревоженно гудел.  На торговой площади собрались те, немногие, кто остался в живых. Измученные голодом и страхом горожане,  требовали для Чудина жестокой казни.  Грезилось, будто  расправившись с изменником, город скинет с себя тяжесть последних дней осады.   
- Чудин – то с Дануткой стакнулся! Мыслимое ли дело, в стан татарский ходили! – молодой Горшеня в страхе перекрестился.
- Зачем бы их лукавый  туда понес? – Турай пожал плечами. .
- Того и жди, что в город татей впустят! – настаивал на своём Горшеня.
- Вятко врать не будет. Он выследил их, - выкрикнули из толпы.
- Веревку на шею и  дело с концом! – отозвались в другом конце толковища.
Чудин стоял, связанный по рукам, низко наклонив голову. Люди не желали слушать его оправданий. Воевода Фрол, потакая людскому гневу, согласился, что изменника надобно казнить. 
      Мавруша стояла в толпе и недоумевала: по слухам получалось, что  Данутка выходила из города. Стало понятно почему в доме Константина появился Волончун, который пользует умирающего князя. Но ведает ли княгиня,  что её личный балий  колдует над  князем?
     Вятко расхаживал перед толпой гордо приосанясь и выпятив  нижнюю губу. Это он, герой сегодняшнего дня,  выследил Чудина и Дануте, не допустил  в город врага и, поэтому именно ему доверено накинуть петлю на шею изменника.
Мавруша, протиснувшись к помосту, дернула  Вятко за рукав:
- Где Данутка?
- В сенном сарае трупиём  валяется, - злобно усмехнулся Вятко. 
Мавруша отпрянула от него и бросилась к Улану:
- Не хорошо в таком деле сплеча рубить,  без княжьего указа, казнить  не дозволено.
- Князь – то наш при смерти, аль не ведаешь? – потупился Улан Лисица.
- Поправится князь скоро и с вас строго спросит, Волончун над ним старается. 
- Откуда Волончун? – не поверил  Улан, - он с княгиней в лес ушел!
- Данутка за ним ходила, а не к татарам, - всхлипнула Мавруша.
Лисица  смекнул быстро:
- Боярин Фрол и вы, люди ярославские, без княжьего указа не велено жизни лишать человека, - как можно убедительнее , произнес Улан, - Наш князь  Ярослав Мудрый записал про то в « Русской Правде».   
- Я  отвечу перед князем Константином, - прогремел Фрол, - Я в городе воевода!
- Смерть изменникам! – опять прокричали  в толпе.
- Тихо вы, - Турай напряг голос, -  Боярин Фрол, не самовольствуй! Добудь княжеский указ,  тогда и расказнишь человека. 
 
    Мавруша поторопилась опередить Фрола и вихрем влетела в княжью опочивальню. Волончун ожидавший  Дануте, оглянулся с надеждой и поморщился, когда вместо неё в палату ввалилась шумная Мавруша.  В тот же миг Константин открыл глаза, тихо позвал:
- Данутка!
Ревность  резанула  сердце балия.
- Княже! – с порога заголосила Мавруша, - беда! Чудина хотят повесить на торжище! Заступись, княже!
- Дануте где? – не слушая вопли встревоженной женщины, спросил Волончун, - женские руки нужны для ухода за князем.  Он очень слаб.
- Ты что, не домыслил, о чем я говорю? – накинулась на балия Мавруша, - Чудина хотят повесить за то, что Данутку вывел из города. Сейчас Фрол тут будет, за указом княжеским придет. А Данутку, говорят,  в сенной сарай уволокли.

       Редкие прохожие удивленно оглядывались на  высокого стремительного человека, бежавшего по пустынному, изморенному осадой и голодом городу. Горе изменило княжеского балия  так,  что его трудно было узнать.
Турай,  сомневаясь, Волончуна ли видит перед собой, поспешил за ним.
Дверь сенного сарая была широко открыта. В углу на сене, свернувшись в комочек, лежала женщина.
- Дануте, милая, - позвал Волончун.  Ни звука в ответ.
Волончун упал перед девушкой на колени,   осторожно  подул в её лицо. Ресницы сомкнутых век слегка дрогнули.
- Воды! – Волончун  оглянулся. Стоявший в дверях  Турай вскрикнул:
- Я мигом!
Увидев  перед собой Волончуна, он обрадовался: «Значит,  Чудин не врал, что Данутка ходила за балием. Вот он, Волончун. Здесь. Надо Фролу быстрее сообщить о том».
И не за водой побежал Турай, а к воеводе Фролу, чтобы выручить из беды  друга Чудина.   


74.ЛЁГКИЙ ПАР РУССКОЙ БАНИ.
  Зачастили дожди спорые,  и схлынули вороги от стен Ярославля, разорив пригородные слободы, сотворив поруху  черную. Колосистые нивы  на корню скормлены чужой коннице, а сено огню предано. Лихо, ох,  лихо! Впереди зима голодная, мразная  и для людья, и для скотины.
      Почти весь долгий путь из глухих лесов к городу беженцы преодолели пешим ходом, под моросящим дождем.  Выслали вперед Филюшку, отрока Марьюшкиного, чтобы сообщил домочадцам, о возвращении княгини.  Филюшка урок выполнил,  и, когда вышли к дороге,  увидели возок, ожидавший их.
      Княгиня Ксения въехала в город в сопровождении неизменного Якима. Подняв полог возка, всматривалась в мрачные, низкие домики, залитые дождем. Людей на улицах не видно, только мразь да сырость, скорбь да тоска осенняя.
      С ревностью думала о том, что прав оказался Константин, начав строить без её согласия валы земляные.  Спасли они город, встали  защитой воинству ярославскому. Выходит, зря она по-женски  упорствовала, всеми силами препятствия  чинила.
      Возок въехал на княжий двор. С крыльца сбежала Мавруша, за ней девушки сенные:
-     Княгиня- матушка! Радость-то какая! Заждались тебя, дети твои! Всё в народе-то разговор идет: когда же, мол, хозяйка городу дома будет! Стосковались по тебе, матушка!
- Вот возьми Марьюшку, Мавруша.  В дороге притомилась, да уснула, княгинюшка наша.
      Ксения упорно называла княжну Марью княгиней Ярославской. Так было удобнее. Никто не заподозрит её, вдову законного князя Василия, старшего в роду Всеволодовичей Ярославских, в том, что хочет она к рукам прибрать власть в городе, но соблюдает новый порядок, когда по наследству власть переходит от отца к сыну. Ну,  а у нас в Ярославле от отца к дочери. И всё тут! А брат князя власти не получит, не старые времена! 
      В горнице пахло протопленной печкой, сухой теплый воздух обволакивал уставших  людей. Ксения сбросила   проволглый коч, спустила с плеч  большой шерстяной плат, огляделась по сторонам. Дома! Махнула  сенным девушкам:
-    Подите прочь!
-    Баньку истопили, княгиня. Изволишь ли попариться?! – Мавруша радостно суетилась  вокруг госпожи своей.
-    Сказывай, Мавруша, как жили здесь без меня?  Здоров ли, деверь Константин?
-    Едва не помер, матушка.
Княгиня насторожилась: уже ли ожидаемое сбудется?
-      Выходила его Данутка. Сама чуть не погибла, а Костаса выходила.
- Слова заговоренные знает что ль? – княгиня нахмурилась.
- Она Волончуна привела. Два дня и две ночи сидел твой балий над князем, пока горячка не прошла. Потом так же тайно скрылся, как и пришел.
- Отчего же я не знала, про его уловку, - железом зазвучал голос княгинин.
- Того не ведаю, - испугалась Мавруша, - чай, Кокушка-то знала, - поспешила перевести гнев хозяйки на Кокушку  испуганная боярыня.
- Здоров, значит, князь Константин….  Ну, добро, веди в баньку….
     Мыли княгиню в баньке дождевой водой, на золе настоянной, мягкой, как китайский шелк. Разомлела душой и телом после веничка березового да духа травного, почуяла, как юность возвращается, тревожа недра женские. И не было силы противостоять желаниям.
       «Почто гоню Константина, - думала, лежа на полке и опустив голову на сложенные руки, - может, судьба это. Жить за ним, как за стеной. Бог с ним, с княжением! Можно ли женщине за власть цепляться? На Руси из жён только Святая Ольга, праматерь наша,  правила. А так всё мужи.  Потому, верно, и вечные войны да раздоры…».
-       Эй, Мавруша, довольно. Совсем разморило меня. Давай одежды свежие.
     Ах, как хорошо после русской бани в новое  бельё облачиться. Девушки поверх рубахи на плечи княгине убрус  набросили. Что бы тяжелые волосы спины не замочили, смотали длинным жгутом, вокруг головы короной обвили. С шутками и смехом,  ввалились в горницу и замолкли: на краешке лавки, положив руки на стол, сидел Константин.
       Ксения прошла к столу, не спуская глаз с деверя.  Он смотрел на неё глазами преданными и влюбленными, как дворовый пес на свою хозяйку.
      «Ну, не смотри на меня так,  оробело. Ну, поднимись, обхвати, сожми в объятиях так, чтоб первым приняло тебя моё тело. Чтоб все струночки взыграли, и не посмела больше  противиться желанию ни твоему,  ни своему! Несмотря ни на что! Ни на иконы святые, ни на девушек дворовых, ни на маврушкин язык!»
- Вот, пришел узнать, как ты здорова, чем жива? –  поклонился Константин. 
      В тусклом свете свечи, коптящей на столе,   не сразу разглядела шрам, прорезавший щеку деверя от уха до верхней губы. От того, наверное, и голос его звучал глухо. Она вгляделась в тот страшный шрам, перевела взгляд на губы. Такие же, как у Василия, волевые, сильные.
- Жива, Константине, твоими молитвами жива, - улыбнулась едва,  боясь спугнуть оробелую душу.
- Марьюшка, благополучна ли? – поспешно прикрыл рукой раненую щеку.
- И Марьюшка, Слава Господу, жива, здорова.
- Отдыхай, княгиня. Почивай покойно. Завтра  с боярами на совет тебя ждём.
Прихрамывая, удалился.
- «Вылитый Василий, будто одно лицо.   Только шрам теперь на щеке. А губы…. А губы Дануткой зацелованы и, …. Ну и пусть уходит! Не гоже ни его, ни себя смущать!»

75. ЧЕРЕЗ ПЕРЕВАЛ НАВСТРЕЧУ МЕЧТЕ.
         Разведка доложила Батыю, что хан Менгу достиг цели, что сестра Венгерского короля стремит к нему, но  о расположении королевских венгерских войск  ничего не могли  рассказать хану. Лазутчики  уходила  в глубь страны, но чаще всего не возвращалась обратно. А сведения тех, кто возвращался, были противоречивыми. Одни  уверяли, что Бела Четвертый в Сербии, другие докладывали, что в Далмации, а третьи,  что король Венгрии в страхе бежал в Австрию.
        Батый, пересев на коня, приказал перейти горный перевал. Его бесчисленная  Орда в очередной раз вторглась в пределы Венгрии.
       Батый спешил, он жаждал познать красоту Воительницы, волновавшей его воображение всю жизнь.

    По приказу Милены людей из большого зала группами выводили в круглую башню, где в застенках покоев принцессы было приспособлено всё для извлечения человеческой крови: крюки, подвешенные к сводам потолка, веревочные тросы, перекинутые через железные   кольца, ушаты для слива крови. Первым подвесили на крюк и обезглавили прокурора инквизиции. Милена подставила ладони под красную струю и,  с закрытыми  глазами,  начала лакать его кровь. Лицо её, выражавшее крайнее удовольствие,  порозовело, щеки округлились, истощенное тело стало принимать прежние  формы.
      Менгу отвернулся. С каким удовольствием он опустил бы на голову этого кровожадного иблиса  в женском обличьи свой меч, но его  смущал вопрос: «зачем его брату Батыю, Великому завоевателю и Великому правителю нужна  Женщина – Шайтан?»
      Юлиан торопил Менгу:  опасно оставаться до рассвета на чужой территории.
      Милена, млеющая в огромном ушате, до краев наполненным  темной, свернувшейся кровью, опередила хана с ответом:
- Юлиан, мы пойдем,  не прячась, под королевским стягом и пусть хоть кто-нибудь   попробует остановить нас!
       Юлиан сам спешил, ему не терпелось  уйти в отведенные для него комнаты пештского замка, чтобы описать для истории события своего времени.


76. ШАМАН ПРЕДУПРЕЖДАЕТ.
      
     В широкой  долине Карпатских гор на возвышении, сколоченном из орешника и  покрытом яркими коврами, восседали Батый и Милена. Праздник в честь венгерской королевны был в разгаре. Перед Великой четой состязались в силе борцы, наездники показывали чудеса конских скачек, плясали танцоры и пели певцы.
     Батый и Милена  были счастливы на пороге сбывающейся мечты. Сегодня ночью, праздник завершится вступлением венгерской королевны в брачный шатер монгольского хана.   Он будет обладать Воительницей, она – безраздельной властью. Оба шли к своей мечте через время, испытания и смертельные опасности.
- Я позволю тебе называть меня по имени Саин. Так звала меня мать Идеги – фучин,  так зовут меня только самые близкие люди, - Батый сжал руку Милены.
- Я буду называть тебя Великий Батый. И только так!
- Батый не привык, чтобы ему возражали, но это была Воительница!
     Утром к Батыю в шатер вошел  старый шаман и предупредил хана о том, что помыслы женщины черны. Накануне он видел, как огонь очистительных костров,   меж которых прошла  Милена,  начал метаться и взвился до неба. Это плохой знак. Женщина подняла вверх руки и проговорила заклинания. Красные языки упали до земли,   и  угли мгновенно почернели, будто нечистая сила погасила пламя земной жизни.
- Тебе хорошо заплатила моя главная жена Баракчай-ханум? – разъярился Батый, - Я повелю отрубить тебе голову!
- Не торопись, грозный хан.  Послушай меня. Когда Милена – ханум поклонилась кусту, как это делают все пришельцы, листья его затрепетали, и осыпались,  как от злого ветра. Священный куст погиб. Я пришел, чтобы предупредить тебя, великий хан, о беде, которую принесет тебе эта женщина.
- Я прикажу дать тебе столько золота, сколько ты сможешь унести, только молчи и не гневи мою душу.
- Великий хан, на левом виске,  под густым завитком эта женщина прячет черную метку дьявола.
- Над левой бровью, шаман?
- Над левой бровью, великий хан, - подтвердил шаман.
- Вот ты и врешь! – закричал Батый, - Это не метка дьявола, это  след стрелы  малая Берге. Возьмите его и предайте смерти! – указал он пальцем вытянутой руки на шамана.
       Шаман попятился к выходу, его подхватили за руки и за ноги и выволокли  наружу:
- Она околдовала хана. Эта женщина – шайтан! – кричал шаман, извиваясь, как  поддетая на рогатину рыбина.
    А хан  Батый  готов был благодушно выполнить всё, что пожелает Милена- ханум.
   Внизу у подножия трона сидели на земле отроки и отроковицы,  которых накануне отобрала Милена из числа пленников. Когда лицо её покрывала внезапная бледность, она показывала пальцем на кого- нибудь из пленников. Его уводили и через недолгое время приносили Милене чашу, наполненную свежей кровью. Она припадала губами  к краю чаши, кровь пробегала по жилам ханши, лицо её розовело, силы возвращались к ней.  Тогда она смеялась довольным смехом,  ей казалось, что этот праздник жизни будет длиться вечно!


77. СЫН ШАМАНА.
       В роду Юдаша от самого его начала,  из поколения в поколение,  от отца к сыну непрерывно передавалось искусство камлания. Юдашу было предназначено следовать путем предков, по которому  должен был направлять его отец. По молодости у него многое не получалось. Он не умел входить в сон, как в другую жизнь, и не воспринимал его, как явь.   
      И вот он   увидел своего уважаемого отца в руках  звероподобных турхаудов,  и это ошеломило  его: оказалось, что никакие силы не могут в этот миг избавить от казни старого мудрого шамана, много лет  охранявшего  покой Великого Батыя  и  безопасность  ханской семьи. 
      Прозрение настигло Юдаша, когда  голова старого шамана  отделилась от тела, и кровь  окропила  землю.   Сын  увидел, как душа  отца вознеслась верх, и  парит над  «долиной Ангелов». Тело Юдаша  забилось в конвульсиях,  и он почувствовал,    выскальзывает из земной оболочки  тоже устремляется  вверх.
- Отец, - воскликнул  Юдаш,  и  жалость сжала его сердце, - зачем ты рассказал хану о том, что узнал? Если бы ты промолчал, ты остался бы жить!
- Сын мой, белый шаман связан со светом и с небесами. Нам дана сила преодолевать  пространство мыслью.  Мы видим то, что другие не видят. Мы слышим то, что другие не слышат.  Мы обязаны предупредить человека о его печальном исходе.  Но примет ли человек наши слова или нет – решать ему самому.
- Как мне быть без тебя, отец? – горько вопросил Юдаш.
      Вот тогда отец и передал ему завет рода:
-     Юдаш, ты должен  совершить паломничество в горную часть внутренней Монголии к горе, у которой две вершины. Имя той горы Белуха. Оттуда вышел наш род.  Там, ты получишь знания от духов наших предков. Если ты будешь достойным носителем высших тайн, то получишь посвящение в шаманство.  Сделай так, как я тебе  повелел.
- Не исчезай, отец, -  воскликнул Юдаш,  увидев, что душа отца становится тонкой, как лоскуток прозрачного шелка.
- Не грусти, Юдаш, я знаю, что  там, в ином мире, меня ожидает встреча с предками.
    Тело Юдаша перестало содрогаться. Он затих на траве,  возвращаясь   в земной мир.   


78. ПОРА ДЕЙСТВОВАТЬ!
       Нет,  Ногай не затерялся на дорогах, ведущих в Венгрию. Он осуществлял  план завоевания вселенной, выношенный им. У него, он считал,  есть всё, чтобы стать  подобным Чингисхану: хитрый ум, безудержная храбрость, беспощадная жестокость, даже родство с греческим императором. Чем он хуже  чингизидов, которые, порой, не знают даже  преданий о своем священном предке, не говоря уже о соблюдении  законов, изложенных в Ясе?
     Чингисхан был терпим к вере других народов, но не изменял своей вере и  наказывал потомкам монголов свято чтить бога Мизира.
      Внук Чингизхана, сын хана Джучи, Берге, женившись на дочери булгарского эльтебера Ильхама, принял мусульманство. Он сделал это втайне, но хитрый Ногай «раскусил» отступника,  когда Берге стал вести с ним беседу о вере в Аллаха. А когда Берге, подстрекаемый свекром эльтебером Ильхамом, уговаривал своего старшего брата Батыя вступиться за Багдадского халифа Габбаса, тогда Ногай убедился, что был прав в своих догадках.
-        Берге, поспешно прибывший в ставку Батыя, вел себя неосторожно. Он просил Батыя уговорить своего друга, Верховного хана Монгольской империи Мунке, отменить поход на Багдад, где правил единоверец Ильхама халиф Габбас.  Батый выполнил просьбу Берге и поход был отложен. Но никто в ставке Батыя не понял, что Берге тоже был единоверцем Габбаса. Никто, кроме Ногая.
-       Ногай знает, что  и  сын Батыя,  Сартак изменил богу Мизиру, принял христианство,  и несторианский священник всегда находится в его ставке.   
      Все чингизиды, чванятся   своим высоким происхождением, но нарушают Ясу. Они не задумываются над тем, что по камешку разметают  священный обон , возведенный  их солнцеподобным предком. И только он, Ногай, сможет сохранить Орду, государство, созданное и усовершенствованное мудрым Чингисханом. Только он, Ногай, сможет  удержать власть над покоренными народами Вселенной. А то, что он  родился не в знатной семье, так и Чингисхан когда-то страдал от голода и ел поганых тарбаганов . А когда, будущий властелин Вселенной,  носил еще имя Темучин, и попал в плен соседнему племени,  то не один год проходил  с деревянной колодкой на шее.
        Зато внук его, Батый,  столь важен, что  никогда не улыбается. Он соблюдает законы Ясы и терпим ко всем верам, какие есть на земле. Если убрать старого Батыя, то хранителем законов будет только  один человек – Ногай. Пора  действовать.
        Тегичаг получил приказ собрать нухуров на совет. Соратники грозного хана  бежали к полянке, где была расстелена кошма Ногая, и садились на траву перед ним.  Лица их были напряжены, они внимали каждому звуку, каждому шороху. Ногай молчал. Когда в воздухе повисла такая тишина, что слышно было, как пробежала полевая мышь в траве, Ногай начал:
- Готовы ли вы идти туда, куда я поведу своего коня? - спросил он  и обвел взглядом собравшихся.
- Готовы, готовы, …  -  согласно закачали головами войсковые начальники.
- Готовы ли вы пустить свои стрелы туда, куда полетит моя стрела?
- Готовы, хан, готовы, - дружно прогремело над поляной, ибо все помнили расправу  над   теми, кто пожалел Бобыль – Кича.
- Тогда не будем медлить.
      Орда  Ногая заняла подступы к Карпатам со стороны Галиции. Там, не переходя перевала, Ногай надеялся дождаться  Батыя.

79. СКРИП ДВЕРИ.
    Ксения осмотрела почивальню свою, будто в первый раз. После долгого отсутствия всё кажется новым и незнакомым. Так же было, когда князь Василий впервые ввел её в свои покои. Давно, в прошлой жизни. Глубоко, печально вздохнула. Задула свечку, что слабым фитильком трепетала на поставце. Наконец - то поднялась на  широкий одр, на пуховые перины, под тяжелые одеяла. Запахи  сухой, протопленной горницы душу радуют. Голову, отяжеленную ещё влажными волосами, опустила в подушки.
   Княгиня закрыла глаза, отвернулась к стене. Несмотря на томную усталость, сон не шел. А всё эта нелепая встреча после долгой разлуки. Неужто,  стосковалась по деверю? Душа ли ноет? Иль тело молодое, сильное, к любовным ласкам готовое стонет без мужской половины?
      За дверью шум какой-то послышался. В кромешной темноте приподнялась на локте, напрягла слух: мужские голоса. Караульные, чай, переговариваются. Она вновь нырнула под одеяло, натянув его до самого лба. Слабо скрипнула дверь. Или послышалось? Она откинула одеяло и спустила ноги с кровати.       

80. КОГДА УХОДИТ СТРАХ!
      Когда король Бела, подошедший к Пешту с Запада,  узнал, что сестра его, окруженная монгольскими воинами,   используя  знаки рода Арпадов, прошла через венгерские земли, навстречу Батыю, он был взбешен. Страха перед татарами больше не было.  Было желание победить. Он развернул свои полки и походным маршем, двинул их на Восток, к Карпатам, что бы сокрушить врага.
      Разведка донесла королю, что в долине Карпатских гор расположилась Орда Батыя. Они раскинули шатры, варят плов и готовят мясо жеребят. Множество кожаных мешков с тарасуном - молочной водкой,  разложены на земле,  и ждут своего часа. Видно по всему, что Батый затевает праздник.
      Король Бела распорядился дождаться пика праздника, приказал  тихо снять татарские дозоры, окружить долину, и оставить Батыю  только один  путь – к перевалу, на другую сторону Карпат, на земли Галиции.
-     Пусть уходят туда, откуда пришли, - приказал король. 
       Когда татарский праздник был в разгаре, король подал знак. Гарольды затрубили в рожки. На гребнях гор, окружавших долину, как частокол выросли конные воины с копьями в руках.  Воинство Батыя, разомлевшее от выпитого вина и яркого  венгерского солнца,  не чуяло опасности,  и татары не сразу поняли, что происходит.
        И только старый волк,  Батый, мгновенно оценил ситуацию. Отступать при виде сильного врага не считалось позором у татар. Главное было,  убежать, спасти свою жизнь,  а потом, значительно оторвавшись от преследователей, развернуться вспять,  и, выстроившись кругом,  взять  в капкан  увлеченного преследованием  врага.  Это была годами отработанная и очень надежная татарская тактика.
- Коней! – закричал Батый.
       В начавшейся суматохе, слуги подогнали  коней.  Милена легко оседлала своего черного скакуна. Оттолкнувшись от высокого помоста,  с силой дернула повод.  Батый помчался следом за ней  к свободному от врага  перевалу.

81. НА БЕРЕГ!
       Зосима поднял голову, когда уши его перестали слышать топот  конских копыт. Он огляделся. Крутой каменистый берег был пуст, будто не было ни татар, ни Анастасии, ни вражьих стрел. Ничего. У ног его тяжело дышала огромная рыба – сёмга. Она выкатила свой глаз на Зосиму  будто, силилась о чем-то просить его. Судорога пробегала по её серебристому телу, укрытому сетью.
- Пройдет моя земная жизнь,  и я буду рыбкой. Я буду сёмгой, - услышал он издалека голос Анастасии.
     Зосима судорожно вцепился руками в невод, дергая его, пытался разорвать сеть, опутавшую рыбину. Руки его тряслись от непонятного волнения. Наконец, сеть сползла с головы рыбины, Зосима обнял  трепетавшее холодное тело,  крепко прижав к себе,  поднял над краем лодки, и выбросил за борт.
     Рыбина лежала на боку,  и волна била её, относя от лодки в открытое море. Зосима смотрел, не отрываясь.
«Если очнется сёмга, значит, жива Анастасия, и я найду её…», - загадал он.
       Сёмга перевернулась на спину, волна накрыла её.   Зосима потерял рыбину  из виду и,  испугавшись, обомлел: «неужто, на дно падёт?» И вдруг увидел блеск серебра. Сёмга,  поднявшись,  взмахнула хвостом, будто прощаясь  с бывшим монахом. Очередная волна нагнала её,   сёмга повернулась боком. Третья волна подняла её на самый гребень, и Зосима увидел, как,  играя, рыбка пошла разрезать гибким телом  четвертую волну, пятую, шестую….
- На берег, скорее на берег! – приказал сам себе Зосима, и схватился за вёсла.

82.ГРЯНУЛ ГРОМ.
    Кто-то очень сильный толкнул Ксению обратно на кровать и тяжело навалился всем телом, зажав рот широкой ладонью. Она и без того не пыталась кричать.  Было стыдно. Не дай Бог,  кто узнает, что ночью приключился такой срам, что порог опочивальни строгой княгини нога мужская переступила. Ксения в темноте уперлась в грудь насильника, пытаясь оттолкнуть его. Но тому, большому и могутному сопротивление женщины было в радость.   Она ударяла кулаком по крепкой груди, отталкивая невидимого, пыхтящего, пахнущего потом и железом, мужчину, и чувствовала, что руки её слабеют, а чресла, извиваясь, чтобы уйти от насильника, предательски поднимаются навстречу ему.   
      В один миг рухнуло всё, что так долго и бережно хранила. Будто грянул гром, и разорвал тяжелые тучи,  и пролился дождем на засохшую ниву,  и стон возрожденной жизни огласил стены княгининой опочивальни.
      Она лежала обессиленная, а тот, кто вором ворвался в её недра, исчез так же, как вошел. Лишь дверь слегка скрипнула, да вновь приглушенные мужские голоса  прозвучали за стеной.


83. ПОСЛЕДНИЙ БОЙ ХАНА БАТЫЯ.
   Тархауды, на ходу выстраивались в  заслон, охраняя владыку и  Милену-ханум.  Отряд, окружавший Батыя, уже влетел на самую высокую точку перевала и начал поспешный спуск  на землю Галиции, как туча ногайских стрел просыпалась на его авангард.  Никто из окружения Батыя  не ожидал  врага на этом склоне.
     Люди и  кони, пронзенные стрелами,  падали,  кричали, стонали, ржали. Узкий перевал в один миг стал непроходим. Масса свежих трупов и полуживых тел  закрыла проход Орде Батыя на русскую сторону.
      Батый повернул своего коня обратно. Жеребец  заржал, закружил, чувствуя близкую опасность, но хозяин ударял пятками под бока. Другого пути не было!  Выхватив кривой меч, Батый направил умное животное на  толпу венгров, мчавшихся по его пятам. Рука Батыя вспомнила  металл старого хорошо испытанного оружия. Она легко поднималась и так же легко опускалась на головы врагов. Батый почувствовал силу молодости.  Мышцы его пели счастливую песню доброго боя. Он наносил удары, направо и налево и успевал оборачиваться назад, чтобы  защитить  Милену, обнажившую свой меч. Угловым зрением он видел, как Милена двумя руками подняла тяжелый меч  и обрушила его на конника, сияющего доспехами.
-   Это она, моя Воительница! – ликовал Батый, - и она так же прекрасна, и могуча, как была тогда, много лет назад,  в Самарканде!

       Над полем битвы в долине Карпат сияло  священным светом  напутствие  Саввы Сербского. Отблески секиры короля Белы вспыхивали под солнцем благословенной  Венгрии и воины, вдохновленные  мужеством своего короля, бились, испытывая легкость в бою, ибо  больше не было страха перед врагом.
    Король Бела,  нанося удары золотой секирой, продвигался к группе всадников, где по его разумению должен быть Батый.
     Милена первой увидела брата:
- Саин! - крикнула она, обернувшись к Батыю, -  Берегись!…
    Она бросилась на секиру, как крылатая птица ада! Бела поднял оружие и обрушил на плечо сестре. Тяжелое лезвие рассекло тело женщины до самого седла. Горячий  конь принцессы метнулся в сторону, унося разрубленную надвое Милену  в развивающейся по ветру черной накидке.
     Батый вскрикнул,   лошадь под ним споткнулась, и рука его опустилась. Тогда Бела нанес смертельный удар старому воину.
- Трубите победу! - приказал король.
Над кровавым полем понеслись победные звуки, знаменуя окончание эпохи  царя Батыя.  Начиналась эпоха ордынской  «замятни», а по - русски – смутное время.

84. РАЗГАДКА РУССКОЙ ДУШИ? /ЭПИЛОГ ПЕРВОЙ ЧАСТИ/
    Русская историческая наука охотно включает в число исторических источников мифы и легенды, сказки, былины и народные песни, ищет и находит в них рациональное зерно.
    У венгерского народа существует легенда о том, что добрый венгерский король Владислав победил злого царя Батыя, и о благословении Саввы Сербского, и о золотой секире,  и о «знамении на мраморех».
     Историки российские не желают принимать эту легенду, как исторический источник. И даже Карамзин называет это «сказкой, внесенной в некоторые из наших летописей» и пишет, что «сочинитель баснословит» по поводу убиения сего хана в Венгрии
     Не потому ли отмахиваются русские ученые от венгерского источника, что не русский меч сразил грозного хана, а венгерская секира и  что это произошло не на русской земле, а на территории Западной Европы.
    Не потому ли, что через многие годы, прошедшие с того времени и с тех событий, мы, русские люди, испытываем стыд за наших мужей, с готовностью склонивших выю свою перед завоевателями. Стыд  за «упертую непогрешимость» нашей  церкви,  что  возводила в святость  тех из них, кто не сопротивляясь, смирился с игом своего народа, обрекая его на трехсотлетнее рабство от пришлых иноземцев, и  за которым уже совершенно естественно последовало   трехсотлетнее крепостничество, но уже от своих «русских татар». Вековая бесполезность сопротивления насилию  вошла в гены нашего народа и породила феномен терпеливости  и  бессловесности  по отношению к своим мучителям.  Ах! Загадочная русская душа!
    Мне кажется, что вся отгадка  русской души сводится к гипнозу рабства. Попытки освободиться от этого страшной психической болезни  приводят к ещё худшим результатам:  к припадкам злобы и судорогам агрессии, кои выливаются в революции, гражданские войны, смутные времена, валы криминала и, как результат – горы трупов, «как будто вновь Батый прошел по Руси».
      
28 июля 2003г.                г. ЯРОСЛАВЛЬ.
      

                298002