Не так давно вместе с Олей Дыховичной мы снимали документальный фильм под названием "Диагноз - актер!". Фильм получился живой и полемичный. В общем, мы сделали все для того, чтобы он не вышел на Первом канале! От фильма осталось множество интервью. На мой взгляд - очень интересных: об актерах и режиссерах, о сути актерского мастерства, о принципиальной разнице между театром и кино, о том, как не надо учить этой профессии... А люди-то какие...
Начну с Алексей Германа-старшего.
Театр и кино
Нам надо успокоиться и понять одно – театр и кино -- абсолютно разные искусства. В чем-то пересекающиеся, и не более того. Они общи тем, что и там, и там говорят текст. И там, и там существуют артисты. И там, и там существует фигура под названием режиссер. Во всем остальном плохой театр очень похож на очень плохое кино.
Прежде всего, нужно забыть про Константина Сергеевича Станиславского, как про страшный сон для кино. Забыть всю театральную школу, которую тебе предлагают. Потому что она вся построена на оценках. И на том, что, так сказать, вот задача, задача, задача, которую я показываю. В кино показывать ничего нельзя. И оценивать ничего нельзя. Если я тебе сообщаю в театре, что твой муж Иван тебе не верит, то ты ведешь себя одним способом. А в хорошем кино ты ведешь себя таким способом, что на твоем лице ничего отразиться не может. Тут может отразиться только глубоко в глазах. А мое уже дело – это увидеть. Либо средствами режиссуры, либо глазами.
А уж что я тебе буду в это время говорить, и как мы тебя будем мучить для того, чтобы у тебя в глазах появилось это выражение… это уж, что называется, дело режиссера.
Я не убежден, что в кино нужны сверхталантливые артисты. Они вредноватые иногда бывают в кино. Великий Габен только несколько ролей сыграл так, что ты ахаешь. А большую часть жизни на штуках всяких проехал. У меня вообще свой метод работы с актерами.
Метод
У меня был один момент полного отчаяния. Артист, который играл секретаря ЦК, должен был на митинге выступать и кричать. Я смотрел на него и понимал, что ничего не выйдет. Я подкрался к нему и со страшной силой схватил за детородный орган. Дернул вниз и заорал: «Продолжай, убью!» И тот стал продолжать кричать: «Ваша продукция – особая продукция, она делает из фашиста головешки…», а я ему в это время отрывал то, благодаря чему он должен был плодиться и размножаться. И что-то такое у него в лице разумное мелькнуло. А сам он был вообще не актер, а певец из Ферганы.
Я считаю, что интереснее всего на экране типаж, а не артист. Типаж выражает то, что тебе нужно: тупого ли человека, безумного ли человека, человека с трамвайным лицом… Допустим, в последней картине мне нужны были только люди из Босха. Вот у меня повсюду нарезан Босх. Вот, пожалуйста, мне вот таких людей и ищите.
И, если он - человек способный, и что-то в нем шевелится, он интересней любого артиста. Потому что он на короткой дистанции, в маленьком кусочке сыграет себя, свою биографию, свою маму, своего папу. Но дальше приходит момент, когда надо сыграть перемену состояния в кадре. То есть, вот ты спокойно сидишь и вдруг тебе говорят: «Ваш муж Иван уехал с другой». Тут должна произойти перемена состояния в кадре. И эту перемену состояния в кадре может сыграть только артист. Типаж этого сыграть не может, или его надо учить полгода.
Мы делали так. У нас были эталонные типажи. Если взять «Проверку на дорогах», то там существует такой парнишка, который арестовал Лазарева, Гена Дюдяев.
Это был очень талантливый типаж. Но его не брали в театральный институт. Даже Товстоногов. Я его лично просил. Но нет, не взял. Так он и пропал. Покончил с собой, кстати. Больной был человек немножко. Очень одаренный. Он не мог соврать, понимаешь? Он вот, какой был в жизни, такой был и в кадре: органичный. Я брал артистов, и соединял их с Геной. И все считали, что это проверка для Дюдяева и ему надо помогать. Только я, Светлана, оператор и сам Дюдяев знали, что это проверяется артист – может ли он сыграть с Дюдяевым так, чтобы не получился искусственный актерский шов. Есть шов или нет шва. И у огромного количества прекрасных артистов сразу и резко проходил шов.
И, когда я видел этот шов, то в отставку шел не Дюдяев, а в отставку шел артист. Я его не брал. Потому что в эту секунду не складывался ансамбль.
Вот один из методов работы. Существуют такие методы, как провокация и крики. Можно не объяснять артисту, что он играет, а, наоборот, вся работа состоит в том, что он играет, играет, играет, играет, играет, играет, ты кричишь «Стоп!», а камера не выключается. А он продолжает играть, играть, играть, играть... То есть, существовать, ходить, что-то делать. А ты на него орешь. Он тебя слушает. Все то, где он играл, ты выбрасываешь, а это оставляешь.
На этом можно построить целую сцену.
Работа с гениями.
Можно ли назвать актеров материалом? Мне в жизни, допустим, один раз пришлось работать с гением. И его иметь в виду как материал было бы смешно. Это Ролан Быков. А что такое Ролан Быков? Ролан Быков - пьющий, гулящий, во всяком случае, - тогда - человек… Его все время нужно было доставать из каких-то дыр. Невероятно талантливый! Необыкновенно!
Фильм «Проверка на дорогах». Слышу шаги Ролана. С грохотом он катится по коридору. Несмотря на то, что мы со Светкой молодожены, без стука он врывается к нам в номер. Садится в ногах у кровати и, размахивая руками, начинает предлагать. Он приехал к сцене. И у него по дороге, ночью, в погоне за дамой, или убегая от ее кавалера, родилось 500 идей.
Первое, что надо сделать, – это 496 из них уничтожить, что не так-то просто. Во-первых, он замечательный рассказчик. А, во-вторых, он настойчив. Кто я для него такой? Молодой режиссер, мальчишка. А он про себя знает, что на него плюнул Господь. И происходит это так. Он приезжает к нам на «Проверки на дорогах» и говорит: «Я придумал! Считай, Тарковского нету. Значит, деревня сожжена. А я же у тебя говорю: «Всем уходить к Коровьему болоту. Верно? Я же у тебя так говорю? Вот. Так я иду с этим ящиком, с кассой. И все за мной идут в болото. А немцы-то не пойдут в болото зимой. И мы уходим в болото по грудь. А немцы с берега что? Они же не полезут в болото! Им же своя жизнь дорога. Вот. А потом мы возвращаемся к этой деревне. Раздеваемся до гола. И сушим на наших избах сгоревших свое, исподнее. Ну? Ну как?»
Я говорю: «Потрясающе, Ролан. Ну, конечно, это больше, чем в духе Тарковского. А мне надо снять простую картину о русских людях, которых застигла война. Мне их пожалеть надо. Вот и все, что требуется. Мне не надо таких сложных съемок. Он в ответ: «Ну, это же замечательно! В этой сцене и пожалеешь!» И вдруг меня осеняет. Я говорю: «Ролан, ну, ты же тогда тоже должен пойти в болото с кассой. А съемка у меня сегодня. И нет никаких водолазных костюмов. Ты же простудишься! У тебя же геморрой».
Он отвечает: «Нет! Ты что думаешь, я об этом не подумал? А я на лошади!» Я говорю: «Ну, все, кончилось кино, и кончилась твоя роль. Если ты едешь на лошади, то зритель про всю эту сцену вынесет только одно – русский народ прется по болоту и умирает, а еврей едет на лошади. И все. Понимаешь? А еще ты на отдельной избе будешь свои штаны сушить». В итоге он обижается: «Я отказываюсь у тебя сниматься. Ты идиот». «Ну, - отказывайся, - отвечаю. А мы с Феликсом Эскиным – моим директором - и со Светланой, такой договор заключили, что, если он на каком-то этапе не сможет сниматься или откажется, он тогда должен будет вернуть картине стоимость всех кадров, в которых он снимался.
Ролан идет к Эскину. А у него 3 рубля были позавчера последние, поэтому, какие там 160 тысяч он может вернуть? Он их и не видел никогда в жизни. Через какое-то время он мрачный приходит, косится на меня.
Но все равно работать с ним - счастье. Потому что он предлагает: себе, партнеру. Потом пугается, пугается, что он слишком хорошо предложил партнеру, и партнер его переиграет. И начинает его отговаривать. А я, зная это, отвожу Владика Заманского и говорю: «Владик, не верь обезьяне. Он тебя нарочно учит плохому, чтобы в этой сцене он был первым, а не ты».
Это работа с гениями. Тут, что называется, математики нет, расчета нет. Может ничего не сыграть. Может ужасно сыграть. Может потрясти тебя. Потому что, я считаю, что как он сыграл в «Рублеве» финал, когда он говорит: «А, да все… Выпьем, давай, отсидев всю жизнь в яме…» - так никто ничего не сыграл. Я думаю, что, может быть, даже это первая роль в мире вообще среди артистов.
Русланова
Русланова для меня артистка – чудо. Это – счастье. Потому что, если мы с ней не скандалим, а бывало и так, - то она такой легкости корабль! Вот такой легкости я, пожалуй, ни с одним артистом не испытывал… В «Хрусталеве…» я мог к ней подойти и сказать: «Возьми у него трубку изо рта… и курни один раз. Но в этом сыграй, так сказать, предложение секса, предложение любви, которой ты от него не имеешь давным-давно. То есть, как бы скажи: «пора начинать исполнять мужские обязанности», любовь при этом сыграй».
И вот, только что трепалась, хохотала и вдруг – раз, и пошла.
Такой же легкостью обладала Майя Булгакова. Но она немножко была затурканная своими слезливыми ролями.
Крупный план
Хороший артист в кино проверяется так: сколько времени, с каким рассказом его можно продержать на крупном плане так, чтобы он был интересен. Допустим, монолог летчика, которого играл Петренко. Мы ведь очень многих артистов на эту роль пробовали. Сыграть хорошо летчика, которому изменила жена, могли очень многие. И, может быть, даже лучше, чем Петренко. Но выдержать 310 метров рассказа на крупном плане без единого перерезания ножницами смогли только двое – Петренко и Ролан Быков. Ролан – это было немножко смешно. Но, тем не менее, так сказать, ты сидел и чувствовал этот напряг человека, у которого сейчас лопнет сердце.
Нам нужно было, чтобы единым кадром получилось. И поэтому для меня Петренко тогда был очень крупным артистом. Мне кажется, что он всю свою жизнь делает не то. Это какое-то поразительное дело. Был бы крупнейшим артистом, но все время играет не то. Я ему предложил сыграть Лапшина. Но для этого надо было очень сильно похудеть. Худеть он не захотел. Сказал, что хочет сыграть Симонова в какой-то многосерийке про шпионов. Он хотел сыграть «воистину свободного человека». Я заплакал и сказал: «Леша, если есть на свете совсем не свободный человек, у которого на каждом пальце висит по пуду – это Константин Михайлович. Ну, играй, пожалуйста. Что поделаешь».
А он очень, конечно, сильный… на мой взгляд, артист, вот этим делом проверенный. А были, которые все 300 метров все тебе рассказали, все тебе показали. Но начинаешь скучать. Все ведь зависит от уровня личной беды, которая в актере заложена, и которую он сможет вытащить. Вот включишь ты в это дело свою личную беду, поверишь в нее сам - получится. Не поверишь – ничего не получится. Вот получилось у двух артистов.
Артисты
Какие люди склонны к актерской профессии? Скоморохи. Они всегда были на Руси. Вот, допустим, Лебедев. Замечательный артист. Но он же чистый скоморох. В жизни, на сцене, где угодно. Это люди, которые, скорее всего, не могут не играть. Даже, если им не платить! Вот они сейчас: «30 тысяч мне давайте за роль. 40 тысяч давайте. Автомобиль «Ауди» мне пригоните – тогда я буду играть!». А скоморохи, ты им ничего не будешь платить, кусочек хлебца дашь, они все равно будут играть. Потому что… в них это заложено.
Артисты сейчас, как мне кажется, почти все не в форме. Они не приезжают готовыми. Они не безумствуют, когда у них не получается. Как тот же самый Павел Борисович Луспекаев выходил на сцену? Он себе разбивал лоб в кровь перед этим в «Варварах». Он бился головой. Бился, бился, бился, пока не пойдет кровь. А потом – эть!! И выходил. Спокойно, все зажав в себе. Ну, где ты видела такого артиста? Где ты видела такого артиста?
Все дело в больших заработках. В большом социальном положение. Появился выбор. Это, это, это... Сериалы. Они же понимают, что играют плохо. И суетливо. И что все это забудется. Но тут ведь народная любовь. Бабушки выстраиваются в ряд. Но как я думаю… Вот приехал бы Иоселиани, допустим, к нам и предложил бы артисту роль. А в это же время у него там 20-ти серийное видео. Я все-таки, думаю, что он пошел бы к Иоселиани. Если он не совсем дурак. Хотя среди артистов бывают и совсем дураки. А бывают очень умные образованные люди.
А сколько я видел глупых режиссеров в своей жизни! Ну, совсем глупых. Особенно сейчас. Сейчас же, есть деньги – я пошел, я снимаю. Хотя, ничего не понимает. Он только знает американское кино. И думает, что вот так надо. Что вот здесь должен быть пик интереса. Вот актер у него и играет пик интереса. А на самом деле, это потеря.
Советский интриган Мышкин
Я видел, как Смоктуновский играл князя Мышкина. И как моя мама, которую я привел на генеральную репетицию, вот как он появился, заплакала, и проплакала весь спектакль.
Ничего похожего на телеэкране и рядом не было. Этот маленький хороший артист, он просто, так сказать, всех перессорил, и всё. Он не святой, не дух. Он не состоит из потусторонних каких-то вещей Он просто нормальный, классный советский интриган. Он всех перессорил. И в итоге Рогожин зарезал барышню.
Я у них спрашиваю: «А вы хоть картинки-то посмотрели Достоевского?» А ребята из съемочной группы говорят: «А разве у него картинки есть?». А там нарисован князь Мышкин. И нарисован, кстати, уродом абсолютным. Монстром.
И, причем, Бортко талантливый человек. Он снял замечательную картину про собаку, Булгакова. Но здесь…К Достоевскому надо по-другому как-то. Надо покопаться, почему он великий писатель. Не потому, что он написал про какого-то князешку, который в силу полной импотенции и эпилептических припадков не мог быть соучастником всей этой штуки и поэтому был в стороне. А в силу того, что он - Достоевский, и есть нечто божественное. Потому что они там все нарисованы. Нарисованы именно Достоевским. И никто не посмотрел.
Ярмольник
Леню Ярмольника я брал, потому что я не знал, что он киноартист. В театре я его не видел. Телевизор я смотрю мало. Как-то раз включил, какая-то была передача, не то КВН, не то еще что-то. И я сказал: «О-о, вот этот вот. Вот с большим носом, вот он мне годится внешне. Он артист?» Говорят: «Артист». Я говорю: «Тащите его!». И я только в Чехии выяснил, что он снялся в 40-ка картинах. Я был убежден, что человек с таким гонором не может быть артистом. Я все удивляюсь – откуда гонор-то такой? Что ж ты так со мной споришь-то по любому поводу?
Но в итоге нам со Светланой кажется, что он хорошо сыграл. Но, может быть, я и к другому бы артисту обратился, если бы я знал, насколько он известен.
Сложность состоит в том, что вся картина построена не на том, что происходит с Руматой, а на том, что чувствует и что видит Румата. Когда мы с Ярмольником сильно поссорились, я решил вообще без него доснять картину. Все сделать на том, что он видит. Но Лени стало не хватать, не хватало его реакции на то, что он видит.
Искусство снов
Известно, что кинематограф – это искусство снов. Мне очень нравится эта мысль. Во сне существуют и секс, и насилие, и убийства, и драки. И ото всего этого просыпаешься в поту. И почти всегда черно-белое изображение. Редко бывает цветной сон. А самый великий сон был бы для меня, если б я мог снять сон собаки. Что она видит, как она видит? Поэтому, в принципе, то, что я пытался сделать в картине «Трудно быть богом», – это полусон человека. Там даже начинается с того, что ему снятся сны, сны, сны. Страшные сны. И дальше он говорит: «Боже, я просыпаюсь, и это не сны. Я действительно на этой планете ужасной.