4.
Миро на дух не переносил ожидание. Будь то перед посадкой в самолёт в аэропорту, на автобусной остановке, в маленьком душном помещении. Или в тот день в Детройте, когда в лобби гостиницы им устроили засаду, и они были вынуждены ждать целых девять часов, обездвиженные, без еды и питья. У него в руках был пистолет, под конец, походивший на часть его руки или на большую, пульсирующую от боли занозу в его теле. Здесь в автобусе, по крайней мере, у него ничего не болело, хотя его телу было не совсем комфортно. Становилось жарко, солнце раскалило крышу автобуса, но окна уже было не открыть. Дети были несколько подавлены, но всё равно вели себя беспокойно, иногда кто-то из них мог заплакать. Девчонка-водитель ничего не могла с этим поделать. Когда дети успокаивались, она снова возвращалась на водительское место, её руки снова сжимали баранку руля, и её глаза фокусировались где-то в пустоте. Без сомнений она была в шоке.
Миро был доволен тем, что данные ему указания успешно исполняются. Его первой обязанностью было зафиксировать окна пластиковыми клиньями так, чтобы их нельзя было открыть даже с большим усилием. Затем, заклеить их липкой лентой. Миро заклеил лентой каждое окно, оставляя узкие щели, через которые можно было бы наблюдать за происходящим снаружи и при этом оставаться незаметным. Им нужно было наблюдать за зданием, расположенным в тысяче футов от них через пропасть, где, как сказал Арткин, должны будут расположиться солдаты и полиция. И они также должны были наблюдать за лесом по обе стороны пропасти. Там должны были засесть снайперы.
Миро накладывал липкую ленту быстро и аккуратно. Дети ему мешали. Ему, чтобы стоя в проходе дотянуться до окон, приходилось наклоняться над ними или переступать через их беспорядочно разбросанные ноги. Дети смотрели на него с любопытством, кто-то из них с некоторым безразличием, словно наблюдая сцену по телевизору, а кому-то вообще было всё равно, они были где-то не здесь, не в автобусе. Влияние наркотиков, как предполагал Миро. Или возможно американские дети уже были изрядно напичканы всякой телевизионной дурью.
Он уже заклеивал последнее оставшееся окно и почувствовал, как кто-то потащил его за штаны. Он посмотрел вниз. Маленький белокурый мальчик смотрел на него и улыбался. Мальчик не казался испуганным при виде маски. Отсутствие двух зубов у него во рту и промежутки между ними делали его похожим на клоуна. Миро продолжил накладывать на стекло ленту, а мальчик всё тянул и тянул его за штанину. Миро проигнорировал его и поспешил закончить работу.
Дети для него не значили ничего, для него они были на одно лицо: маленькие люди, без имён, чужаки, не пробуждавшие в нём ни малейшего любопытства или сочувствия. Найти общий язык с ними он бы не смог. Когда он рос, то с детьми он практически не общался. Единственным его компаньоном был его брат, Эниэл, который был на два года его старшее. Но ни Миро, ни Эниэл детьми так и не побывали. Всё своё детство они попрошайничали, проживая в лагерях для беженцев, хотя этим больше занимался Эниэл. Каждое туманное утро он выходил куда-нибудь на площадь, где оказывался среди тысяч новоприбывших беженцев и затем возвращался с отходами еды или иногда с одеждой – старой курткой, рубашкой или носками, которые он или выпросил, или украл. Однажды, Эниэл принес ему что-то маленькое, сделанное из дерева. Оранжевого цвета. В форме какого-то зверя.
- Что это? - спросил Миро.
- Игрушка, - ответил Эниэл.
Игрушка не произвела на Миро никакого впечатления. В форме игрушки он узнал слона. Но все-таки этот маленький деревянный объект чем-то привлёк его внимание. Миро вообразил себе слона, пересекающего пустыню, и что он на нём едет, и его преследуют плохие люди. И как-то, однажды утром он проснулся – слона уже не было. Они с Эниэлом долго и напрасно его искали. Когда Миро лёг спать в заброшенном сарае, то он поставил слона у своего лица на грязный земляной пол, а ночью кто-то его украл, как объяснил Миро Эниэл. Возможно, это был кто-то из тех, кто какое-то время жил с ними в этом сарае.
Миро воспринял пропажу без особых сожалений. Воровство было образом их жизни. Однако тусклое очертание формы отпечаталось у него в голове, как и осознание того, что кусок дерева может иметь форму животного. И ещё он для себя установил, что не надо стремиться что-нибудь иметь, пробовать заставить что-нибудь тебе принадлежать и искать удовольствия в чём-либо вообще. Рано или поздно у тебя это отберут так же, как и ты это сделаешь у кого-нибудь другого.
Мальчик снова потянул Миро за штанину, когда тот закончил заклеивать окна липкой лентой. Миро отмахнулся от него и пошёл в заднюю часть автобуса. Он шёл мягко, стараясь не потревожить детей. Он не хотел, чтобы, приходя в себя, они обращали на него внимание. Ему не нужно было ими заниматься. Пусть это будет обязанностью девчонки-водителя. Он хотел лишь следовать указаниям Арткина и аккуратно и вовремя их исполнять, в соответствии с планом их операции, ход которой волновал его. Он чувствовал, что будет нелегко. Чувство тревоги мучило его всё сильнее и сильнее. И он не был уверен, почему. Может, потому что Арткин многое держал от него в секрете? Арткин, который так любил разглагольствовать о предстоящих планах, удалился и вообще не появлялся в поле зрения. Он говорил о захвате автобуса, убийстве водителя, о накачке детей наркотиками, о том, как запереть изнутри автобус и даже заклеить окна липкой лентой, но ничего о том, что будет потом. Миро не осмеливался подвергать сомнению действия Арткина, и это было бы совершенно глупо. Арткин просто сказал: «Въехав на мост, мы ждем. Нам нужно будет вооружиться терпением, и оно будет вознаграждено».
В этот момент Арткин был в фургоне вместе со Строллом и Антибэ. «Может, он выкладывает свой план им, игнорируя меня?» - спросил себя Миро, и тут же он постыдился своей ревности. Он ревновал и прежде, просто, потому что он всегда был самым младшим и неопытным. Сегодня убийство водителя, как предполагалось, должно было доказать всем его мужественность, после чего он будет полностью принят в братство солдат свободы. Теперь он с негодованием смотрел на девушку. Он также обижался на мертвого ребенка, лежащего на заднем сидении в ожидании решения Арткина о том, что с ним делать дальше.
Миро на дух не переносил ожидание. У него появлялось много времени, чтобы о чём-нибудь подумать, обдумать, взвесить, спросить себя о том, что ему нужно оставить Арткину. Теперь перед ним стоял вопрос о девушке. Он думал о ней, сощурив глаза и видя её в передней части автобуса. Он пробовал заговорить с ней, следуя распоряжениям Арткина, но она была не слишком разговорчивой. Миро было интересно, о чём она думала. Подозревала ли она, что умрет прежде, чем этот инцидент будет завершен?
Она понимала, что Арткин лжёт, даже притом, что он лжёт умело?
Внезапная мысль поразила Миро: «Мне он лжёт тоже? Я также под влиянием этого его мастерства?»
Он закачал головой, словно так он мог бы избавиться от столь ужасной мысли.
Он заглянул в один из разрезов на окнах. Снаружи всё было тихо. Автобус был достаточно высоко, чтобы увидеть парапет по краям моста. Парапет мог защитить их, когда нужно будет переходить из автобуса в фургон. Здание через пропасть было всё также пустынно и бездыханно. Он искал глазами, где в деревьях от пуль снайпера могут полететь щепки, но он видел лишь заросли густой летней растительности. Наверху закричала птица; он не распознал этот звук. На его родине в долине реки, старики говорили, что горлинки и чайки кружатся в воздухе над апельсиновыми деревьями. В Америке он не видал ни горлинок, ни апельсиновых деревьев, хотя Арткин говорил, что они растут в южных районах, таких как Флорида, где Миро ещё не бывал.
Снова рыская глазами по небу, Миро услышал звук вертолета и затаил дыхание. Звук возрастал. Он почувствовал, что кровь тяжело запульсировала в его венах, и его сердце замолотило изо всех сил. От рёва двигателей вертолёта теперь задрожали стены автобуса. Это было похоже на то, что вертолёт приземлился на саму крышу автобуса, сотрясая весь его корпус.
Наконец ожиданию пришёл конец.
Всё только началось.
Когда Кет услышала звук вертолета, она сидела в отчаянии, изо всех сил сжав уже бесполезную баранку руля. У неё не было сил повернуться к детям, и она больше не желала встретиться взглядом с Миро. Она знала, что она обречена. Она это поняла в тот момент, когда увидела, что они в масках. Осознание этого вызвало у неё отвращение и чуть ли не рвоту. Они показали ей себя без масок. Она смогла бы их где-нибудь опознать, идентифицировать, указать пальцем на каждого из них в шеренге опознаваемых где-нибудь в полицейском участке так же, как это происходит в теледетективах. Свидетельства пяти- шестилетних детей в суде, вероятно, не имели бы силы. Но Кет знала, что живой они её не отпустят.
Чтобы хоть как-то оставить эти страшные мысли и не паниковать, она пошла в салон к детям, ероша волосы на их головах, нежно трогая их щеки, и разговаривая с теми, кто ещё не уснул. Большинство детей всё ещё сидели в состоянии полудрёма. Они были вялыми, словно мягкие тряпичные игрушки. Время от времени кто-то из них мог начать шевелиться или сидеть, кидая по сторонам непонятливый взгляд. Худенький веснушчатый мальчик с электрически-оранжевыми волосами дёрнул её за рукав, и, зевнув, он её спросил: «А когда мы приедем в лагерь?»
- Скоро, - ответила она. - По возможности скоро.
Он бледно улыбнулся ей и снова, вяло заморгав глазами, погрузился в полудрём.
Беловолосая девочка с голубыми, как море глазами, подходящая в кандидаты для победы на конкурсе «Самый Симпатичный Ребёнок», посмотрела на Кет. Её подбородок задрожал, и щекам потекли слезы.
- Что случилось? - мягко спросила Кет.
- Я забыла свою Класси, - пробормотала девочка.
- Кто такая Класси?
- Моя рафа Класси. - она вытерла слезы маленькой дрожащей рукой.
- Твоя, что? - спросила Кет. Она почувствовала на себе взгляд Миро, стоящего на следующем сидении и заклеивающего пленкой окна.
- Моя рафа, - сказала девочка, шмыгая носом, из которого потекли сопли. - Я хочу мою рафу.
- Она имеет в виду свою жирафу, - сказал мальчик, скомкавшийся на следующем сидении. Казалось, что он крепко спал. Когда он говорил, его глаза всё ещё были закрыты. Он был маленьким, толстым и даже круглым – с круглыми щеками и круглым животом. - Она всегда берет с собой свою жирафу, но сегодня она её забыла.
Девочка перестала плакать и даже обрадовалась:
- Ой, ты знаешь мою Класси, Раймонд? - спросила она.
- Конечно, я её знаю, - ответил он. У него был глубокий голос, словно идущий из глубины его толстого и рыхлого тела. Он открыл один глаз и осмотрелся вокруг, сначала на девочку, а затем на Кет. В этом глазу был блеск и тревога, яркое понимание того, что происходит. Едва ли это был глаз накачанного наркотиками ребенка. И он снова закрыл свой глаз. Кет внимательно изучала его. У неё было чувство, он сидел в полном сознании, слушал и наблюдал.
- Можем ли мы вернуться и забрать мою Класси? - спросила девочка.
- Позже, возможно, - ответила ей Кет. И чтобы отвлечь внимание: - Как тебя зовут?
- Моника, - ответила девочка. Она зевнула, протёрла глаза, и её голова медленно повалилась в сторону.
Миро сошёл с сидения и теперь подошёл к ней. Маска выделяла его глаза и губы. В маске они у всех выглядели одинаково. Прежде его губы выглядели чувственно, теперь они были просто большими и толстыми. Его глаза, казалось, стали больше: жестче, темнее и проникновенней.
- Тебе не нравится моя маска? - спросил Миро.
- В ней ты выглядишь отталкивающе, - сказала Кет, наполняя свой голос презрением, надеясь замаскировать своё опасение, свою панику.
Миро отошёл в сторону. Надевая маску, обычно он сталкивался со страхом и ужасом, но не с ненавистью, которую в данный момент он нашёл в глазах этой девушки.
- Мы не будем всё время в масках, - сказал он, немного путаясь в словах. Он был не слишком в себе уверен. Он хотел следовать распоряжениям Арткина, завоевать её доверие, но не знал, как это сделать, что нужно, чтобы ненависть исчезла с её лица. - В масках мы будем лишь вне автобуса. С заклеенными пленкой окнами в этом нет никакой необходимости. И к тому же маски пугают детей.
Кет отвернулась. Ей снова на глаза попался мёртвый ребёнок, лежащий на широком заднем сидении. Его тело было накрыто куском бесцветного полотна, принесённого Арткином из фургона. Ноги ребенка торчали из-под куска материи: крошечные зеленые кроссовки – почти новые, аккуратно завязанные белые шнурки, светло-зеленые носки, собравшиеся в гармошку на щиколотках. Бедный Кевин Макманн. Так звали этого мальчика. Ей позволили отыскать его имя в потёртом списке перевозимых ею детей. Она нашла его среди имён не входящих в членство Клуба Дяди Отто Тиви («Твои Забавы на Втором Канале»). Его карманы многое могли бы рассказать о том, кто такой Кевин Макманн, или кем бы он был, если бы не умер. Развернутая пачка жевательной резинки «Спирмент-Гум». Оранжевый мелок. Катушка тонкой лески, которую он мог бы использовать, чтобы запустить бумажного змея или просто порыбачить.
Она больше не хотела быть в одном замкнутом пространстве с этим несчастным ребёнком, ей нужно было выбежать из этого автобуса, подальше от этого моста, она чувствовала панику, которая снова стала душить её за горло, панику, которую было не остановить так же, как и невозможно остановить собственное кровотечение. Она заставила себя внешне, по крайней мере, остаться спокойной и уйти на своё водительское место. Солнце слепило через узкую не заклеенную полоску на лобовом стекле, попадая в глаза Кет. «Я не буду плакать», - сказала она себе. - «Я не буду плакать».
На самом деле, она не могла вспомнить, когда в последний раз она плакала. Возможно, в детстве, когда она была ещё маленькой Кэйти Форрестер, и мать одевала её в праздничное платье с изящной шнуровкой в жабо, словно звезду детского кинофильма. Это была её первая маска, первая из многих. Она часто себя спрашивала, где заканчивались её маски, и началась реальная Кет Форрестер. Так много масок. Была наиболее очевидная маска, данная ей природой: она была белокурой, со светлой чистой кожей, стройной, без особых проблем с лишним весом, ей удавалось избегать юношеских прыщей. Здоровое тело за одним исключением – у неё был слабый мочевой пузырь. Это была маска номер один: Кет Форрестер, здоровая молодая американская девушка, весёлая и задорная, королева выпускного школьного бала, капитан команды девушек по плаванию, подающая надежды актриса в драмклубе. Но была и другая Кет Форрестер, и третья… и она толком даже не могла их сосчитать. Кет Форрестер, внезапно просыпающаяся в четыре утра без особой причины, которая потом так и не может уснуть. Кет Форрестер, которая не выносит вид крови – однажды она упала в обморок, это было на футбольном матче, когда ей в ноги упал Рон Стэнли, его шлем слетел и покатился по земле, а из головы хлынула кровь. И Кет Форрестер, которая боялась кататься на роликовых коньках, и ещё та, которая мочилась между ног, когда могла сильно переволноваться. Возможно, по этой причине она не позволяла парням дотрагиваться до неё и вместо того, чтобы привлекать их своим остроумием и обаянием: она знала, что никто из них не мог бы устоять перед её милой улыбкой или нежной лестью.
Все эти Кет Форрестер. Ей было интересно: другие также были во множественном числе и в едином теле? Где же, наконец, на самом деле проявляется реальный человек? Но, предположим, что реальный человек, оказался чем-то ужасающим? Или кем-то, кто никогда не находит любовь? Не смысл ли жизни, как предполагается, в поиске любви? Ей бы хотелось встретить того, кого она полюбит, полюбит навсегда. Но кого? Немногие её детские страсти появлялись и уходили так же стремительно, как и весенний снег, тающий на солнце. Может, она не заслуживала ничьей любви? Так ли она была хороша? Вопрос, который приподнял ещё одну маску Кет Форрестер: Кет – манипулятор. Кет, которая без стыда использует людей, и у неё есть для этого тысяча способов. Получение оценок «А» на уроках математики у мистера Келлигера, где ей было нужно лишь поднять палец, и её улыбка значила для него больше, чем её знания. Притворный интерес, игра глазами по дороге домой после школы и однажды, отважившись, затаив дыхание, она близко к нему подошла и обняла, позволив своей груди прижаться к его плечу. О чём она так обеспокоилась? Она всегда успевала по его предмету и не знала, зачем ей нужно использовать своё обаяние для подхода к мистеру Келлигеру. Так же, как она не знала, зачем она воспользовалась тем же самым обаянием, чтобы получить роль Эмили в спектакле «Наш Город», поставленном Клубом Драмы. Она знала, что справится с этой ролью, потому что была уверенна в своём таланте. Все же она подыгрывала Дэвиду Харту, режиссеру спектакля, лаская его эго чутким взглядом и вежливыми репликами в стиле её героини. Получив роль и достойно с ней справившись, она получила приз как лучшая актриса, чтобы доказать, что она заслужила эту роль. Одна из причин была в том, что она хотела играть в паре с Джином Шерманом. Кет была в восторге от него и без ума. Он очаровывал и гипнотизировал её во время первых немногих репетиций. Пока в один из перерывов они не позавтракали вместе – его ноги сильно пахли.
«Бог Мой», - позже думала она. - «Что мне надо? Совершенство? Что со мной происходит?». Сама она не была совершенством, почему же она должна была требовать совершенства от других? Что её друзья могли бы подумать, если бы они знали тайны всех этих Кет Форрестер, если бы они могли заглянуть под все её маски?
А затем вертолет, чавканье лопастей, усиливающийся рев двигателя, запах керосина, наполняющий воздух и вибрация всех панелей автобуса. Она соскочила со своего места и - к двери: «Мы спасены. Помощь прибыла».
Миро завопил:
- Оставайтесь на месте, мисс!
Но она проигнорировала его слова и начала дёргать ручку двери. Она попыталась помочь ногой, вставив её между створками двери. Ей хотелось выйти и махать руками, чтобы привлечь внимание пилотов. И тут в дверном проеме нарисовался Арткин. Быстрыми, ловкими движениями, он отпер дверь и вошёл внутрь.
- Дай мне выйти, - закричала Кет, сопротивляясь его рукам, толкающим её на сиденье водителя.
- Не стоит, мисс, - крикнул Арткин, зловеще глядя из отверстий в маске. Он грубо схватил её за плечо, его лицо было лишь в дюйме от неё. - Рано или поздно они узнают, что вы здесь, если уже им это не известно.
Высокий скулящий звук прорвался через рёв вертолета, и Кет узнала воющий и душераздирающий рёв полицейской сирены.
- Послушайте, - продолжил Арткин, держа её за ворот. - Вертолет, и этот полицейский патруль, и ещё будет много вертолётов и патрулей, и ещё армейские джипы, а затем телевизионный фургон и машины с репортёрами. Всё только начинается.
Он разжал руку, в которой был её ворот, и она теперь искала равновесие, чтобы устоять на ногах. Она, наконец, всё поняла. Они продолжали удерживаться в заложниках, несмотря на вертолеты, полицию и солдат.
Дети начали плакать, внезапно пробуждаясь от яростной симфонии звуков. Кет тревожно посмотрела на них. Они сидели с заплаканными щеками. Одежда на них пришла в беспорядок. В глазах был испуг. «Мама…», - кричал кто-то из них, или: «Папа…», было и множество других слов, которые Кет разобрать не могла. Это были слова из специфического детского словаря, выражающие опасение или ужас, которые они почувствовали, ощутив, наконец, что что-то нависло над маленьким и безопасным миром, в котором они существовали до этого утра.
Теперь кто-то из детей заметил маску Арткина и взвыл от ужаса, вырвавшегося из его маленького тела. За его воем последовал хор криков и плача, которые накрыли собой неблагозвучие вне автобуса.
- Позаботься о детях, - крикнул Кет Арткин. - Это – твоя работа. И если ты не можешь с ней справиться, то ты им не нужна, как и нам.
Её трусики присохли к её телу, слабый мочевой пузырь уже где-то в течение часа не давал о себе знать. Теперь, когда она шла через проход мимо детей, влага начала распространяться и жалить её раздражённые бедра.
Миро прижался лицом к окну и выглянул наружу через узкую щель. При виде наблюдаемой сцены волнение запульсировало у него в крови. И его сердце стало биться быстрее и быстрее, рассылая по всему телу свежие дозы энергии. Это было то, что он так любил: когда всё движется, свершается, происходит. На другом краю ущелья выстраивались полицейские машины, мигающие синими огоньками, выли сирены, делающие все собравшиеся на берегу машины похожими на взбесившихся животных. В небе крутились два вертолета, по очереди заходя на вираж и зависая то в одной, то в другой точке, и в них также было нечто дикое – что-то напоминающее хищных птиц, кружащихся над своими жертвами. «Но мы – не жертвы», - подумал Миро. - «Они все где-то там, а мы – здесь». Прибыли ещё три армейских машины – два джипа и грузовик. Люди в джипах повыскакивали сразу, как только машины одновременно резко остановились. По трое выпрыгнули из каждого джипа, все в униформе, и они, приседая, бежали, по направлению к заброшенному зданию. Они спешили и выглядели даже несколько неуверенно, наверное, боялись причинить вред детям в автобусе. Затем неуклюже подкатил армейский грузовик. Из-под брезента повыпрыгивали солдаты и цепочкой в полуприсяди направились к лесу. Их было двадцать пять или тридцать человек – ловких и быстрых, одетых в камуфляжную униформу, в которой они смешивались с деревьями и растительностью, и становились почти невидимыми. Миро знал, что это были снайперы. Они стремительно и легко исчезали среди деревьев, и даже можно было усомниться в том, что моментом прежде они тут были.
Весь этот шум прекратился также резко, как и начался. Вертолеты исчезли со сцены, поднявшись куда-то высоко, словно их всосало в рот невидимого гиганта, их больше не было слышно. Сирены также перестали выть. Тишина внезапно стала неописуемой. Даже дети умолкли. Миро наблюдал за девушкой, перемещающейся среди детей, успокаивающей их, что-то мягко им говорящей. Они тянулись к ней своими руками в поисках спасения, и казалось, что им было недостаточно слов успокоения, в котором они так нуждались. Но в данный момент это не волновало Миро. Он снова выглядывал наружу, пытаясь разглядеть, что может двигаться в зарослях. Он видел, как то тут, то там, на мгновение могла шевельнуться трава или макушка кустарника. Снайперы уже заняли свои позиции и выжидали. Ожидание всегда было любимой их игрой. Миро обнаружил двоих из них.
Арткин был у следующего окна.
- В кустах снайперы, - сказал Миро. - Вон там.
Арткин выглянул своим зорким глазом:
- Я знаю. Я вижу пятерых.
Миро был смущен. «Почему, когда я вижу лишь двоих, Арткин всегда видит троих или даже больше? Сколько я ещё буду учеником, а он учителем?»
- В той точке, - указал Арткин, - Снайперы – это реальная опасность. Позже, конечно же, будет атака на нас, но пока против нас воюют только снайперы. Они – народ терпеливый. - Арткин говорил тихо – так, чтобы девчонка-водитель их не слышала. - Их задача – выжидать и заодно посчитать, сколько нас здесь. Проверить, есть ли подходящие точки, чтобы подступиться к нам поближе, и сколько таких точек. Их интересует, сколько глаз выглядывает из щелей, сколько рук, висков, какая одежда на нас.
Миро всегда удивлялся способности Арткина сконцентрироваться и в это время поучать его даже в самый разгар акции.
- Так что, Миро, будь осторожен. Не рисуйся лишний раз. И будь всегда начеку. Хотя мы в некоторой степени защищены от снайперов.
- В какой степени? - спросил Миро.
Они могли слышать, как девушка что-то мягко бормочет детям, стараясь успокоить их, подавить их страх.
- Письмо, которое мы отправили. В нём было сказано, что за каждого из нас, кто будет убит или ранен, последует смерть очередного ребенка. Возможно, они нам не верят. Но они ещё поверят, - он кинул взгляд на тело мёртвого ребенка, накрытого материей на заднем сидении. - Со временем, они поймут, что мы не шутим.
Миро нахмурился. В его сознании вопрос уже был готов, но ему не хватало смелости, чтобы спросить. Никогда прежде он не подвергал сомнению слова Арткина и был доволен, ему действительно нравилось исполнять его распоряжения.
- Тебя что-то беспокоит, Миро? - спросил Арткин.
И Миро тут же высказался, потому что он ничего не мог скрыть от Арткина.
- Эта акция… - сказал Миро, и умолк, повернувшись к разрезу в окне и ещё раз побоявшись увидеть гнев в глазах у Арткина за его дерзость.
- И что эта акция? - спросил Арткин. В его голосе теперь не было никакой колкости.
Он не смотрел на Арткина, но проговаривал слова с оттенком усталости:
- Эта акция отличается от других. В других мы наносили быстрый удар и затем исчезали. Взрыв на почте в Бруклине, ликвидация в Детройте. Лос-Анджелес. Мы делали то, что было необходимо. Но здесь нечто совсем другое, - его глаза были приклеены к происходящему снаружи, но слова выскакивали одно за другим. Если он ожидал осуждения за них, то он постарался высказать сразу всё, что было у него на душе.
- Мы на мосту в окружении. Полиция, солдаты, снайперы. Они проверяют нас на прочность, на выносливость, Миро, - сказал Арткин, всё ещё интонацией учителя, убедительно и терпеливо. - Я согласен, что мы здесь достаточно уязвимы. И опасность во всём, что вокруг нас. Деревья по обе стороны моста, являющиеся хорошими укрытиями для снайперов и для наблюдателей, и ещё многое другое. И сам мост. Мы – на высоте сто пятьдесят футов, если не больше, и мы открыты для возможного нападения людей, поднявшихся по опорам моста, что под нами. Ночью это будет особенно опасно. Но у нас есть Стролл и Антибэ, чтобы охранять нас ночью. Это – железнодорожный мост, Миро, и у нас есть пространство между шпалами, чтобы видеть происходящее под нами, кроме того, у нас есть прожектора и осветительные ракеты.
От его слов Миро не стало комфортней. Вместо этого, они ещё больше оправдали беспокойство Миро.
- Но, что нас больше всего бережёт, так это дети. Они обеспечивают нам гарантию нашей безопасности, заставляя генералов и шефов полиции собраться в здании, что через пропасть, сесть за стол переговоров. Они бессильны, пока у нас есть дети.
Возможно, Арткин был прав. Ни разу не было причины усомниться в его правоте, так зачем это делать теперь? Снайперы не осмелятся стрелять и рисковать жизнями детей. Стролл и Антибэ были профессионалами – они хорошо знали свою работу. Здание через ущелье было, по крайней мере, в тысяче ярдов от них, в то время как позади них не было ровным счётом ничего, и абсолютная пустота была под ними. Однако Миро беспокоился.
- Как долго это будет продолжаться? - спросил он.
- Пока все требования не будут выполнены, - сказал Арткин, повернувшись к окну и изучая происходящее снаружи.
- Какие требования? - Миро слышал свой вопрос. Слова выходили на глубоком дыхании, осознавая момент отчаяния, когда таковой созревает.
Арткин не давал немедленного ответа, он продолжал изучать ландшафт. «Не предрешена ли моя участь?» - спросил себя Миро.
- Ты взрослеешь, - сказал ему Арткин. - Иногда я об этом забываю, - он смотрел на Миро, так и не догадавшегося, о чём подумал Арткин. Его глаза, как обычно, ни о чём не говорили. - Я, как предполагается, ни о чём не забываю, изредка, по случаю. Тебя беспокоит девчонка? Это тебя волнует?
Это – Арткин. Он ловит тебя, когда ты беззащитен, нетвёрдо стоишь на ногах. Он наносит тебе удар, когда ты меньше всего этого ожидаешь.
Миро посмотрел на девушку и с презрением сказал:
- Она меня беспокоит, потому что она всё ещё жива. Она меня раздразнила, а я снова не у дел.
- Не волнуйся. У тебя ещё будет шанс.
Так. Арткин принял вопрос Миро без гнева или упрека. Хотя по правде, на его вопрос он не ответил. И затем Арткин сказал:
- Скоро, когда немного успокоится, я пришлю сюда в автобус Антибэ, а тебя отправлю в фургон. И там я тебе объясню суть операции.
Миро расплылся от удовольствия. Арткин никогда и ни во что ещё его не посвящал. Он хотел бы выразить Арткину свою признательность. Но не сейчас, не во время операции. В борьбе не говорят: «Спасибо».
Дети снова начали плакать – по цепочке. Сначала заплакал один, а затем последовали другие, словно страх передавался как инфекция, как заразная болезнь.
- Помоги девушке навести здесь порядок, - сказал ему Арткин. - Победи её, завоюй её доверие. Я собираюсь добавить детям наркотиков. Они не могут так быть под контролем, даже вместе с девушкой, - крики детей продолжались.
- Им жарко. Окна и двери – всё закрыто.
- Им придётся потерпеть жару, по крайней мере, до сумерек. - Арткин взглянул на девушку. - Ты думаешь, она на что-нибудь способна, Миро?
- Да, - ответил он. - Для американки она очень способная, - и Миро тут же задумался о том, что он сказал. На самом деле, он ничего не мог сказать о её способностях, но с детьми она всё-таки управлялась, Миро в одиночку уж точно бы не знал, что с ними делать.
- Хорошо, но не упускай её из виду. Всякий раз пытайся определить, о чём она думает. Она не входила в наш первоначальный план, и поэтому она опасна независимо оттого, какой беспомощной или невинной она может показаться.
- Я буду наблюдать за ней каждую минуту.
- Хорошо, - сказал Арткин, трогая Миро за плечо. - Я на тебя полагаюсь. Особенно если это произойдёт сейчас.
Миро не стал спрашивать: что произойдёт сейчас. Он не хотел рисковать, задавая лишние вопросы.
Арткин посмотрел на мертвого ребенка, лежащего на заднем сидении:
- Мне пора, Миро. Публика ждёт начала представления. Вон они. Последний раз, когда я выглянул, то телевизионный фургон подъехал к зданию - «…и настал мой звёздный час».
Как будто в ответ на слова Арткина, сцена снова наполнилась какофонией завывающих сирен, звучащих настолько нервно и истерично, что под маской у Миро аж перекосило лицо.
Всё вместе, всё сразу и сверх того. Это было самым ужасным и самым потрясающим из того, что она могла себе представить, и даже не могла. Она искала подходящее слово или фразу, чтобы как-то суметь это назвать: зло… Она ни о чём больше не могла думать, описывая себе увиденную сцену. И самое ужасное, что она должна была продолжать выглядеть, хладнокровной замороженной – она не могла оторвать глаза от Арткина, Арткина и ребенка, от Арткина в маске и ребенка, поднятого над его головой, словно ягненка, принесённого в жертву богам. Ребенок был своего рода жертвой, Кет с ужасом это поняла. И где в этот момент было милосердие – на каких-нибудь на небесах или где-нибудь в мире?
Все началось за несколько минут до того, когда Арткин нарочитым шагом прошёл в заднюю часть автобуса и взял на руки мертвого ребенка. Она пыталась успокоить детей и, наконец, ей это удалось. Она позволила им открыть их коробочки с едой и начать есть. Каждому из них мать дала что-то с собой в дорогу. Кет хотела, чтобы дети оставили еду на потом, на тот момент, когда они забеспокоятся. Но именно сейчас такой момент наступил: теперь, не через минуту, не через час, не на следующий день. Она видела, с каким раздражением Арткин смотрел на детей, когда у окна он о чём-то разговаривал с подростком Миро. Ей нужно было их успокоить, сделать так, чтобы Арткин больше не кормил их наркотиками. Она должна была уберечь детей от его психоза. «Проклятие», - подумала она с сожалением, пока держала на коленях плачущего ребенка. Ей самой нужно было держать себя в руках, чтобы её нервозность не передавалась детям. У неё было мало опыта с детьми. Она сама была единственным ребенком в семье, и ей редко приходилось сидеть с кем-либо, кто был бы ещё младше её самой. Всё же она знала, что для неё эти дети были благословением. Заботясь о них, она могла уйти от собственного ужаса, оставить его в стороне, по крайней мере, ненадолго, на короткое время. Дети заставляли её не паниковать и направить все силы на заботу о них, быть занятой, не думать о себе.
И ей это удалось, даже, когда она оглянулась, чтобы увидеть, как Арткин берёт мертвого ребёнка и перебрасывает его через плечо, словно кусок мяса. Льняная ткань, которой до того было укрыто тело ребёнка, одним краем упала и потянулась по полу автобуса.
Арткин вышел из автобуса, не глянув в её сторону.
Она поспешила на водительское место и выглянула наружу через лобовое стекло. Миро оставил открытой полоску шириной два или три дюйма, вдоль стекла так, чтобы Кет было хорошо видно происходящее между фургоном и автобусом. Арткин вышел в промежуток между двумя машинами и остановился около парапета. Он поднял тело Кевина Макманна над головой, за шею и спину, затем он поставил тело коленями на парапет. Сам Арткин изогнулся, подняв лицо в маске к небу. Он снова поднял тело над головой. Детские руки безжизненно болтались в воздухе.
Снова воцарилась тишина, еще более резкая, чем раньше. Сирены умолкли, будто кто-то одним движением перерезал ведущие к ним провода. Дети в автобусе сидели, словно маленькие роботы с обесточенными двигателями. Или так лишь показалось, что они на момент затихли: в ожидании, в оцепенении.
Арткин начал крутиться на месте, медленно и нарочито, его руки взмывали ввысь, вознося и качая над головой тело ребенка, и всё вращаясь и вращаясь, быстрее и быстрее, усиливая и ускоряя движение, словно он танцует под какую-то, неслышимую другими музыку. Тишина продолжалась, как в пределах автобуса, так и снаружи. «Почему они не выстрелят в него?» - подумала Кет. - «Там полицейские и солдаты, с пистолетами и винтовками. Стреляйте же в него!»
- Они не станут в него стрелять, - сказал Миро, его голос прогремел в ухе у Кет даже притом, что он всего лишь шептал. Он слишком близко был около неё, чтобы полностью увидеть всё сцену через узкий разрез. Она в ужасе повернулась к нему. Она громко произносила вслух свои мысли, не зная того, что она это делает. «Боже», - подумала она. - «Я трещу по швам».
- Я бы в него выстрелила, - сказала она, желая услышать звучание своего голоса, чтобы доказать себе, что она ещё существует в этом мире. - Я бы стёрла его с лица земли.
- У них нет такого шанса, мисс. В требованиях, которые мы послали, было сказало, что за смерть или даже ранение каждого из нас, будет умирать ребенок.
В это время Арткин продолжал кружиться.
Теперь ещё быстрее и энергичней.
Он всё кружился и кружился в своём ритуальном танце извращенного восхищения. Повисшие руки ребенка раскачивались во все стороны в диком кружении Арткина. Теперь тело ребёнка подбрасывалось в воздух, и Кет побоялась, что Арткин его не поймает, и тело улетит в реку. Конечно, ребенок был мертв, и его жизни уже ничего больше не угрожало. Слава Богу. Он уже был недосягаем для безумия Арткина.
- Он сошёл с ума, - сказала Кет.
- Нет, мисс. Он не сошёл с ума и знает точно, что он делает. Он даёт им знать, что мы не следуем чужим правилам, чужим законам, и жизнь не представляет никакой ценности ни для нас, ни для ребенка.
Кет не желала больше быть свидетелем этой сцены. Она оторвала глаза от танца Арткина и оглянулась на детей. Они спокойно и с доверием смотрели ей в спину: беззащитно, невинно, уязвимо. Они вели себя достаточно непринуждённо: одна девочка сосала палец, один мальчик почёсывал ягодицы, лицо другого мальчика было заляпано шоколадным маслом со съеденного бутерброда.
Она встала и пошла к детям, снова почувствовав свою ответственность за них.
- То, что там произошло, мисс, - сказал Миро, - могло бы быть и хуже.
- Как? - спросила она, сохраняя хладнокровие в голосе, с лёгким вызовом.
- Это могла бы быть… - и этот подросток больше ничего не сказал.
Кет аж передёрнулась изнутри, но, при этом, стараясь сохранить самообладание, хотя бы внешне. Она не дала бы ему это сказать. Она знала то, что этот сопляк почти сказал: «Это могла бы быть и ты».
К этому моменту дети закончили завтракать, сирены завыли снова, и снова застрекотали вертолеты, механически порхая над местностью.
Она возненавидела себя за этот вопрос, но она ничего не могла с этим поделать:
- Он уже прекратил свой сумасшедший танец? - спросила она подростка.
- Этот не был сумасшедший танец, - сказал Миро. - Но он его всё же закончил.
- Что он сделал с ребёнком?
- Он откинул его в сторону.
Он ответил на её агонизирующее «как».
- Он спустил ребенка на веревке под опору моста. Мы – не животные, в конце концов.
«Нет, животные – это именно вы», - подумала Кет.