9.
Теперь я вижу, Бен, что ты не заблудился где-нибудь в лесу. И, вообще, ты не потерялся – ты скрываешься.
Я изложил ситуацию Дену Албертсону, и он послал людей тайной полиции Замка на Бриммлер-Бридж. Чтобы они перехватили тебя, если ты там вдруг объявишься. Но я знаю, прежде чем сделать что-нибудь решительное, ты придёшь сюда. На листах бумаги возле пишущей машинки ты сказал, что не будешь совершать паломничество в мост Бриммлер-Бридж, пока снова не повидаешься со мной. Ты сказал, что гордишься своим отцом. И я знаю, что это так. Разве я не знаю тебя лучше, чем кого-либо ещё в этом мире? Может быть, лучше, чем знаю себя?
И у меня на душе становится спокойно, и я даже думаю, что со многим из написанного здесь могу согласиться. И я вижу, что я причинил тебе. Я даже не принял пилюлю от давления, которая, как ты, возможно, подозреваешь, на самом деле не от давления, а всего лишь успокоительное.
Надо ли было мне так вмешиваться в твою жизнь, Бен?
И даже хотел ли я этого?
Я участвовал в твоей жизни, потому что ты – мой сын, конечно, и каждый отец в какой-то степени вмешивается в жизнь своего сына, кто-то больше, а кто-то меньше. В нашем случае – больше, потому что мы жили в тесных рамках Дельты. Я проверял твои уроки, чтобы как можно лучше знать о твоём поведении, привычках, повадках, вкусах.
Все разговоры по телефону из нашего дома записывались на плёнку. В этом была необходимость «Иннер Дельта». Контроль всегда был жизненно важен в нашей работе. Под контролем была вся почта, которая к нам приходила и уходила от нас, все звонки по телефону, каждый из них регистрировался. Все записи старательно изучались и заносились в протокол. Какие-то из них в дальнейшем не имели никакого значения и отправлялись в архив, может быть, иногда выборочно подвергаясь проверке. Когда, например, ты звонил друзьям или той девушке – Нетти. Я не был следопытом, Бен. Я не собирался вторгаться в ваши интимные отношения. Но я слышал горе и тоску в твоём голосе, когда она так безжалостно с тобою обошлась. И мне стало больно за тебя, когда я вспомнил свои собственные беды в твоём возрасте – ту девушку, чьё лицо я до сих пор иногда вспоминаю с болью.
Так что видишь, что между нами, Бен? Я знаю тебя так же, как и любой отец знает своего сына, и я хорошо знал, как ты учился, потому что информация о твоей учёбе ежедневно ложилась ко мне на стол. И еще я знал о твоей частной жизни, о том, куда другой отец редко заглядывает, о твоих отношениях с друзьями, например, с Джеки Бренером и с другими. И о Нетти. Я думал, что если буду лучше понимать тебя, то, как отец, я стану лучше, потому что всегда сумею стать на твоё место.
Из-за чего дорога вывела нас на тот мост.
И дальше.
Стань на моё место.
Или я стану на твоё.
И заключим сделку, Бен?
Возможно, если ты станешь на моё место, то увидишь, как это было.
Как это было, когда посреди той ужасной ночи я вызвал тебя к себе в кабинет…
Я спрашивал себя, как много я могу тебе рассказать.
Раньше, мы ждали решения из Вашингтона, чтобы начать действовать. Команда, которая должна была прозвучать, не была бы для нас неожиданностью. Должностные лица и общественное мнение должны были поручиться за безопасность детей любой ценой. Общественное мнение требовало гарантий. Неофициально, наша полиция должна была штурмовать мост и спасти детей. В «Иннер Дельта» уже выделили силы на такую операцию. И было ясно, что в этой ситуации при попытке спасти детей, обязательно могут быть случайные жертвы обстоятельств, которые на самом деле будут ни в чём не виноваты. Это подтвердило бы публично, что они действовали в разрез с мнением общественности. Их бы отстранили от командования, возможно, кто-то из них угодил бы за тюремную решётку. Вовлечённые в такие игры, часто становились козлами отпущения. Видишь, что я имею в виду, говоря о патриотизме, Бен? Это – самый большой патриотизм: принять на себя позор во имя своей страны. Предатель – патриот. А что Иуда, он также был жертвой обстоятельств, козлом отпущения?
Захват лидера террористов, известного как Седат, ускорил наши планы спасения детей. Но возникли сложности, которые могли бы сорвать все наши планы. Один из террористов, наёмник по имени Антибэ был застрелен, случайно, бойцом одной из спецгрупп: парень, кажется, перестарался или устал. Кто знает? Реакция на мосту была немедленной и прямой. Был убит ребенок, его тело положили на крышу фургона. Но, по крайней мере, торг продолжился. И выбор тебя как посредника был одобрен террористами, Бен. И тогда ты был вызван ко мне в кабинет. Ты в совершенстве подошёл для роли, которую тебе нужно было сыграть. Твоя невинность во всём. Твоя полная неосведомлённость в наших делах и планах. Ты многого боялся и притом всё же был достаточно храбрым и готовым услужить.
Ты спросил: «Что ты хочешь, чтобы я сделал, папа? Что-то связанное с мостом, не так ли, с детьми, удерживаемыми в заложниках?»
И я тебе ответил: «Да, кое-что нужно сделать на мосту, чтобы помочь детям. И мы хотим поручить это тебе. Это важно».
Ты нахмурился. Но в твоих глазах я всё ещё видел рвение. Мне нужно было забыть о том, что ты – мой сын. Я не мог обеспечить тебе никаких гарантий, и я чувствовал, что больше не могу вводить тебя в заблуждение. Когда мы разговаривали с тобой в кабинете, мне казалось, будто бы я веду две беседы, одну с моим сыном, а другую с членом штатного персонала, объясняя задание. Для меня было важно оставаться нейтральным, беспристрастным. На службе своей стране часто приходится так обманывать себя и других.
Я тебе рассказал, что входило в это задание. О том, что тебе было нужно доставить террористам камень, как доказательство того, что их лидер Седат схвачен, что многое для них уже теперь потеряло смысл, что они уже не в том положении, чтобы диктовать свои условия, что лучший выход для них – это переговоры и сдача оружия. Я рассказал тебе о смерти второго ребенка и человека по имени Антибэ.
Сказать, что ты вздрогнул – это не сказать ничего. Это было просто неописуемо. Твои глаза насторожились, встревожились.
«Нам предстоит смертельная игра, Бен», - сказал я. - «И как посыльный, ты окажешься в самом пекле. Камень, который они требуют, может оказаться не тем, что они хотят. Он должен быть доказательством, которое они требуют. Доказательством того, что их лидер сдался. Но это может быть и уловка».
«Какая уловка?» - спросил ты.
«Уловка, которая приведёт в их руки ещё одного заложника. Или уловка, чтобы попытаться выявить наши дальнейшие планы – станем ли мы с ними вести переговоры или нападём на них. Они были осторожны в своём выборе посыльного, который доставит им камень. Мы им предложили разных людей из нашего штата, но они их отвергли. Они сказали, что им нужен непрофессионал».
«Но почему для них так важно, кто будет посыльным, папа?»
«С их точки зрения, есть несколько причин. Во-первых, им нужен тот, кто ещё ни разу не был использован как посыльный – с ними придётся встретиться на мосту, в фургоне или в автобусе. Во-вторых, по возможности, они хотят извлечь из посыльного нужную им информацию. Они знают, что мы можем отправить того, кто окажется дезинформатором или будет обучен искусству рукопашного боя. Они не хотят рисковать, и именно поэтому требуют непрофессионала. Всё же, как они будут знать, непрофессионала мы им послали или нет? Мы им предложили священника, но они сказали, что в рясу может одеться кто угодно. Мы предложили кого-либо из известных личностей, чьё лицо было бы достаточно известно. Они отклонили и это. Они сказали, что мир полон двойников, и что наше агентство может воспроизвести любую известную личность. Тогда я предложил тебя. Своего сына. Они приняли. Кажется, что они подумали, что мальчик твоего возраста не может иметь взрослого двойника. И, я думаю, что они уже знали, как звучит мой голос, когда я сделал предложение. Террорист, с которым мы имеем дело (мы знаем, что его зовут Арткин) сказал мне: «Или ты – великий патриот или невообразимый глупец». На что я ему ответил: «Возможно, что и то и другое вместе взятое». И затем он принял твою кандидатуру».
Снова, тишина. И снова ты ждал. И затем я сказал тебе: «Не исключено, Бен, что они изо всех сил подвергнут тебя сомнению, чтобы определить, кем ты на самом деле являешься и за кого себя выдаёшь. Да, они, конечно, допросят тебя», - ключевым словом здесь должно было быть интенсивно. Пытка – есть такое старомодное архаичное слово. Сегодня мы избегаем этого термина. Имеются и другие термины: интенсивный допрос, методологическое вмешательство и т.д.
«Но это понятно», - сказал ты. - «Ты говоришь, Папа, что я – сама невинность, что я ничего не знаю. Так что вообще я смогу им рассказать?»
И тут зазвонил телефон. Я часто взвешиваю, как этот звонок сумел изменить нашу жизнь. Звонившим был офицер связи из Вашингтона (округ Колумбия), он сообщил мне время, выбранное для атаки на мост. 09.30 по военному времени. Девять тридцать утра – гражданское время. Я слушал и сделал пометки в блокноте, лежащем у меня на столе. Я старался не говорить громко о времени, так чтобы ты не смог это расслышать. Я отвечал на важные вопросы, не формулируя их правильным образом, и уверил связь, что мы готовы действовать. Специальные подразделения ждали команду.
Я положил трубку на аппарат и вдруг увидел, что твои глаза были на панели моего стола.
Ты увидел время, которое я записал?
Это произошло в тот момент, когда я должен был позвонить, чтобы тебя отстранили от миссии посыльного, отменили назначенную акцию. Мне надо было позвонить в Вашингтон и сообщить, что я изменил своё решение.
Но какую-то минуту я колебался, а затем открылась дверь, в помещение вошли другие офицеры, и рабочая суета увлекла нас в поток, уносящий нас в горячую точку террора.
В комнате холодно.
Система отопления работает хуже, чем даже когда здесь учился я.
Когда человек по имени Арткин сказал: «Или ты – великий патриот, или невообразимый глупец», - он точно знал, кем и чем был я. Так же, как и я, точно знал, кто он, и как далеко он зайдёт. Мы уже знали друг друга через пропасть времени и пространства, хотя раньше мы никогда и не встречались.
Мы проехали мимо военных машин к мосту. Мы с тобой сидели на заднем сидении, между нами сел полковник, чьё имя не имеет для нас значения. В тот момент, когда ты вышел из моего кабинета, в умах Иннер Дельта ты перестал существовать как мой сын. И я знаю, что это было необходимо, чтобы также и для меня ты прекратил существовать как мой сын на протяжении этого критического состояния. Я подумал о твоей матери. По крайней мере, в Вестоне она могла чувствовать себя в безопасности. Я сказал себе, что всё должно пройти хорошо. И мне стало интересно, наберусь ли когда-нибудь храбрости, рассказать ей об этой ночи, о твоём участии и о своей роли во всём этом. «Всё должно пройти хорошо», - снова я сказал себе. Арткин получит камень, который ты принесёшь. Он также почувствует, что ты именно тот, за кого себя выдаёшь, что ты, Бен – сам воздух невиновности, что не сможет отрицать даже такой человек как Арткин. Однако неизбежно возникал вопрос: причинит ли он тебе боль? Может быть. Немного. Но я не полагал, что боль будет чрезмерной. Люди, подобные Арткину, не используют такие процедуры для удовольствия, будучи жестокими. Они профессиональны – такие же, как и я – профессионал в своём деле. Целесообразность – это правило.
Я глянул на тебя в машине, Бен – быстро, мельком, и увидел твоё бледное лицо и лоб, собравшийся складками от напряжения. Мне надо было воздержаться от того, чтобы через сидящего между нами полковника, как обычно, для поддержки хлопнуть тебя по плечу. Ты глянул на меня, кинув короткий боковой взгляд. Я поймал в нём проблеск доверия и решительности. Взгляд, который сказал мне: «Я не подведу тебя, отец».
Машина перемещалась через ещё укутанный сумерками рассвета пейзаж, мимо затянутых маскировочных сеток всего лишь в двадцати милях от Конкорда и Лессингтона, познавших драматические моменты истории. Тебя и мать я часто брал на мост Конкорд, где когда-то в одно апрельское утро борцы за независимость столкнулись с британскими солдатами, взорвав себя и остановив их наступление, они оставили заметную веху в истории нашей нации. Я о нас двоих, но теперь, двести лет спустя, в этом трудном мире, в мире убийств и терроризма, где в чьих-то играх со смертью заложники – дети. И всё же я знал, что если мы победим террористов на мосту этим утром, то сумеем урегулировать прецедент для всего мира, чтобы показать, чтобы послать вызов террористам всего земного шара, что нашу нацию так просто не запугать.
Когда мы достигли нашего штаба, расположенного через ущелье от моста, утренний свет заполнил сцену. Утро также открыло нам маленький комочек на крыше фургона: тело ребенка, всё ещё неопознанное, его убили в ответ за смерть наёмника. Мы поспешили в здание, чтобы ты тут же не увидел это тело.
Когда мы зашли внутрь, я получил сообщение. Оно было кратким: «Коммуникации Установлены».
При тебе я не упоминал об этом сообщении. Было важно, чтобы ты о нём не знал. Мы подвели тебя к окну, из которого был вид через пропасть на мост, на фургон, на всю сцену, хотя я видел, что твои глаза рыскали повсюду.
Один из генералов (его имя не имеет значения, да, и к тому же, он уже давно не пользовался своим собственным именем) объяснил тебе процедуру. Мы связались с фургоном и в разговоре с Арткиным сообщили ему, что ты прибыл. Если ситуация не изменялась, то тебе должны были вручить камень, тщательно обёрнутый и помещённый в небольшую коробку, вдвое меньшую, чем обувная. Тебе надо было пройти расстояние один восемнадцать в милях через лес. На тебе могли быть только в ботинки, носки, трусы, майка, и джинсы. Утро было прохладным, но Арткин настаивал, чтобы на тебе не было куртки или другого предмета одежды, под которым можно было бы что-нибудь скрыть. Коробка должна была быть в руках и на виду. В случае чего наши снайперы должны были тебя прикрыть.
«Есть одно изменение», - сказал генерал, обращаясь ко мне, а не к тебе. - «Первоначально, этот человек по имени Арткин сказал, что посыльный сразу вернётся, как только камень будет доставлен. Теперь, он настаивает, чтобы посыльный остался в фургоне. Торг окончен».
Ожидал я это или нет?
«Всё в порядке», - сказал ты, твой голос теперь стал слабым и тонким.
«Это не должно продлиться слишком долго, Бен», - сказал я. - «Они хотят закончить всё это как можно быстрее, так же, как и мы».
Ты кивнул, и твой подбородок снова стал твёрдым. Я гордился тобой.
Мы выехали из штаба, в то время как с Арткиным был сделан последний контакт. Мы не хотели, чтобы ты слышал этот сеанс связи в случае, если Арткин сказал что-нибудь такое, что могло бы тебя расстроить.
Когда сигнал был подан, то я сказал: «Пора, Бен».
Ты снова кивнул, ещё твёрже и решительнее. Утро было холодным, но ты не дрожал. Я тоже. Время уже пошло, я видел, как ты оглянулся назад, в твоём взгляде не было эмоций.
Ты сказал: «Я не хочу подвести тебя, отец. Я постараюсь».
«Ты лучшее из всего, чего мы желаем, Бен, и ты нас не подведёшь, независимо оттого, что может случиться. Я знаю своего сына».
«Пора», - сказал генерал, появившийся из здания.
Мы пожали друг другу руки, Бен – ты и я, хотя мне нужно было воздерживаться от любого рукопожатия, от любых личностных и родственных эмоций. Я вошел в здание. Они подумали, что лучше всего, если я не увижу твой долгий и уязвимый путь на мост. Я сел около трансляции связи и старался воздерживаться от некоторых мыслей, но я знал, что не смогу заставить себя не слышать. И я также знал, что скоро я буду слышать твой голос из фургона.
«Коммуникации Установлены».
Сообщение подразумевало, что мы сумели устанавливать линию связи с фургоном без ведома Арткина. Один из бойцов спецподразделений, обученный для работы в антитеррористических операциях, поднялся по опоре моста и установил подслушивающее устройство, приёмник которого находился в штабе. Это было очень сложное устройство, разработанное для военной разведки. Боец работал кропотливо, лёжа под самим фургоном, под покровом темноты, что вероятно было бы не возможно, если бы не было пространства между шпалами, чтобы иметь доступ к днищу фургона. Подслушивающее устройство принимало и передавало в эфир все звуки, издаваемые внутри фургона, которые прослушивались на мониторе в нашем штабе.
Я ждал, когда ты пересечёшь пешком край ущелья к въезду на мост. Ты теперь был частью операции, частью успеха или неудачи. Я не хотел, чтобы это была неудача. Я меньше всего боялся добровольно стать быть одним из козлов отпущения, если мы потерпим неудачу. Худшее, чего я опасался, был ты, Бен. Когда ты входил на мост, я вообразил себе, как ты туда пришёл. В здании, в котором я сидел, была мёртвая тишина, которая вдруг могла взорваться криками. Твоими криками.
Я всё ещё слышу эти крики, даже здесь в этой комнате много времени спустя. Крики, ставшие такой значительной частью тебя и меня. Крики, которые никогда не прекращаются.
Я, конечно же, знаю, куда ты ушёл, выйдя из этой комнаты.
Я сказал прежде, что я знаю тебя лучше, чем кого-либо ещё, и я должен был понять, что ты пытался сбить меня со следа, когда ты написал на одном из этих листов, что ты не пойдёшь на Бриммлер-Бридж, пока я не вернусь в комнату.
И ты ушёл.
И я должен уйти.
Пока ещё не поздно.
А, может, уже слишком поздно, Бен?