10.
Подросток был голым. Первым делом Миро должен был наблюдать за происходящим по сторонам. Подросток выглядел настолько жалко, несчастно и запуганно, что Миро даже не захотелось вторгаться в тайны его визита. Но вид этого подростка также вдруг очаровал Миро, он увидел в нём почти зеркальное отражение самого себя, за исключением того, на его теле почти не было ни волосинки, когда у Миро на груди образовался густой свитер чёрных кудрявых волос. Подросток старался не встречаться с Миро глазами. Но почему его руки были сложены крест на крест, закрывая его интимное место, расположенное между ног. И почему он был голым?
Арткин сказал:
- Для нас было бы важно его обыскать. Полностью, - это был добровольный ответ на незаданный Миро вопрос. - Но он гол, он ничего не может скрыть на себе. И он принес то, что нам нужно.
Он вручил Миро серый гладкий камень размером с яйцо. Миро протёр его большим пальцем. Это был камень с его родины. Видел ли он когда-нибудь это место, казавшееся таким далёким от этого моста, фургона?
- Теперь мы знаем, что они говорят нам правду, - сказал Арткин. - Седат в их руках. Но у нас всё ещё есть дети. И этот мальчик, - он повернулся к подростку. - Оденься, - он бросил в подростка его одежду, тот весь аж светился от неопрятной бледноты своего нагого тела. Подросток также не поспешил отреагировать, и его одежда кучей рассыпалась по полу.
Пока подросток одевался, натягивая на себя одежду суетливо-неуклюжими руками, стараясь не видеть его, Миро внимательно наблюдал за Арткиным. Седата схватили. Теперь всем командовал Арткин, а Арткин любил действовать. Произойдёт ли что-нибудь, наконец? Но лицо Арткина не говорило ему ни о чём. Арткин просто наблюдал за тем, как одевается этот подросток, будто процесс одевания его чем-то пленил. Миро пристально наблюдал за ним. Он наблюдал и старался не терять бдительности. Арткин вызвал его, оставив с девушкой и детьми Стролла. Лучшее, что он мог бы сделать этим утром для Арткина, так это не терять бдительности.
Наконец, этот подросток уже был одет. Его выдох повторялся маленькими острыми взрывами, будто перед этим он бежал долго и без остановки. Его руки дёргались и дрожали. Миро определил, что этот подросток был младше его на год или два, и он, конечно, помнил, как сам выглядел пару лет тому назад.
- Теперь, - сказал Арткин, став перед подростком. - Я тебя кое о чём спрошу. И оттого, как ты ответишь, зависит, останешься ты в живых или нет. Ты понимаешь? Ты должен говорить правду и делать это быстро.
Подросток кивнул, очевидно, испугавшись. Ужас в людских глазах всегда очаровывал Миро, и он с нетерпением ждал, когда Арткин начнёт задавать ему вопросы. Ведь ещё до того Арткин сказал ему, что отобранный им подросток будет примерно его возраста, он доставит камень как доказательство того, что Седат схвачен, и любопытство и интерес Миро усилились. Но почему подросток? Потому что, как Арткин ему объяснил, он предпочёл кого-нибудь из непрофессионалов. Когда голос генерала в мониторе сказал, что он предпочитает послать своего собственного сына, как жест доброй воли, чтобы ускорить завершение операции, сократив время, отводимое на торг, то это заинтриговало Арткина. Сын самого генерала? Обычно, кто-либо, становясь посыльным в такой ситуации, сам тут же становится заложником, фигурой, которой жертвуют в процессе игры. Обе стороны играли друг с другом. Это была игра, в которой стороны не имели серьёзных преимуществ друг перед другом. Баланс сил был почти совершенным. Но, возможно, сам генерал в эту игру и не играл. Возможно, ему действительно хотелось заключить сделку, чтобы больше не рисковать жизнью детей. Возможно, смерть маленького мальчика в ответ на смерть Антибэ сослужила большую службу, чем месть. Чего вообще можно ожидать от американцев? Таким образом, он принял сына генерала как посыльного. И он сказал Миро: «Внимательно наблюдай за ним, слушай каждый его ответ. Он – где-то твоего возраста. Ты сможешь увидеть то, чего не увижу я».
Но всё, что Миро мог увидеть в этот момент, теперь было лишь дрожью робкого подростка.
- Скажи нам, - начал Арткин. - Являешься ли ты сыном одного тех генералов?
- Да, - ответил подросток. - Мое имя – Бен Марченд. Мой отец – генерал Марк Марченд. - В его голосе появилась детская нотка. Голос был тонким и дрожащим, будто внутри него говорил маленький ребенок.
- Скажи нам, что ты знаешь об этой ситуации в целом, и почему твой отец выбрал именно тебя, чтобы ты принёс нам этот камень, - голос Арткина был резким, требовательным и настойчивым, чтобы извлечь всю правду из этого напуганного подростка.
- Отец вызвал меня к себе в кабинет. Мы живем на Форт Дельта. Он сказал, что людям на мосту необходимо доставить пакет. Он сказал, что это может сделать лишь тот, кому могут доверять обе стороны.
- Допускал ли он, что когда ты попадёшь к нам в руки, то твоя жизнь будет подвергнута опасности?
- Да, - ответил подросток, уже взяв себя в руки, и его внезапно возмужавший голос будто бы придал ему храбрости. - Он сказал, что это будет опасно, но риск того стоит. Он сказал, что искренне верит в успех переговоров.
- И так, твой отец дал тебе пакет и послал тебя к нам, ничего при этом больше тебе не сказав.
Подросток закачал головой:
- Ничего.
Арткин посмотрел на Миро, но тому нечего было сказать и нечего спросить.
- Скажи мне, что ты обо всём этом знаешь – о происходящем?
- Я знаю, что вы держите в автобусе детей в качестве заложников. Это было по радио и телевидению. Это – то, откуда я об этом знаю. Мой отец целый день был занят, на Дельте и здесь. Он лишь однажды пришел домой, чтобы убедиться в том, что я в порядке, и чтобы сказать мне, чтобы я не волновался. Поначалу они сильно волновались, потому что дети некоторых офицеров из Дельты похищены и находятся в этом автобусе. Он велел мне оставаться дома. Затем к нам прибыла охрана, чтобы наблюдать за домом.
- И ты оставался дома, пока посреди ночи тебя не вызвал отец?
Подросток кивнул, его подбородок слегка задрожал.
- Что он тебе сказал ещё?
Он закачал головой:
- Ничего, - его глаза загорелись.
Миро знал, что за этим последуют слёзы. Он чувствовал презрение к этому подростку. Он чувствовал презрение ко всем этим американским мальчишкам и девчонкам, ведущим эгоистичную, легкомысленную жизнь и думающим, что они настолько сильны и храбры, пока жизнь не сталкивает их с по-настоящему горькой правдой. И всё же Кет не плакала.
- Твой отец сказал, что будет заключаться сделка, или будет нападение?
Подросток снова закачал головой.
В висках Арткина явно замолотил пульс. И Миро гадал: «Нашёл ли он что-либо такое, что не увидел я?»
- Тебе придётся очень плохо, если мы узнаем, что ты нас обманываешь, - с тихой угрозой сказал Арткин. - У нас есть способ выявить ложь. Видишь эту руку? - Арткин поднял искалеченную левую руку, в тусклом свете фургона два обрубленных пальца выглядели зловеще. - Рука повреждена, но с чьим-либо телом она может сделать такое. Особенно с таким нежным, как твоё.
Подросток вздрогнул при слове нежным. И слезы подступили уже очень близко, собравшись в уголках его глаз, но они ещё не потекли.
- Я… я не знаю… ничего… - сказал он.
- Я знаю, что генералы на Форт Дельта думают, что они такие умные. Они послали тебя сюда с какой-то целью. Они думают, что такой юнец, как ты сумеет послужить этой цели. Теперь я даже знаю, что ты – сын генерала, и, конечно же, мы это уточним.
Арткин взглядом обратился к Миро, указав ему, чтобы он ушёл к задней двери фургона.
- Тебе несколько секунд на то, чтобы ты взвесил ситуацию, - сказал Арткин, обращаясь к подростку, его голос всё ещё был до смерти спокойным. - Подумай очень серьезно. И мы поговорим снова.
Арткин и Миро вышли из фургона наружу в утреннюю сырость. Хотя дождя не было, на стеблях травы, растущих прямо на шпалах, собрались увесистые капли воды. Утренняя роса. Арткин посмотрел на часы.
- Семь тридцать, - сказал он. - У нас ещё есть полтора часа.
- Даже притом, что они взяли Седата? - спросил Миро.
- Да, - сказал Арткин. - Условия, поставленные нами им, состоят в том, чтобы дождаться девяти часов и затем принять нужные меры. И не имеет значения, схвачен ли Седат или нет. Будем ждать сигнал. Возможно, его пошлет кто-либо ещё.
- А что этот мальчик? - спросил Миро.
- Он, может быть, и невинен. Скорее всего, он здесь потому, что он – пуганый сынок одного их тех генералов, и потому что они хотят заключить сделку. Кто знает этих американцев? И ещё, возможно, дети для них важнее, чем это их секретное агентство.
Миро не сказал ничего. Он почувствовал, что наступило время ожидания. Он посмотрел на автобус. Липкая лента на лобовом стекле была похожа на разорванный бинт. Его всё ещё удивляло то, что эта девушка попыталась увести автобус с моста. Кто мог подумать, что она окажется настолько смелой и храброй? Он нахмурился при этой мысли. С её стороны затевать такое на самом деле было глупо. В автобусе теперь был Стролл – с детьми и с этой девушкой. Мысль об этом его изрядно утомила: автобус был под его личной ответственностью, а сейчас в автобусе Стролл.
Арткин вздохнул, ядовито шипя воздухом, выходящим через уголки рта. Крик птицы расщепил воздух, ему ответил другой. Или это были чьи-то сигналы? Миро посмотрел на Арткина.
- Когда мы вернёмся в фургон, я с ним поработаю пальцами. Потребуется многое, чтобы он сказал нам, тот ли он, за кого себя выдаёт. Если он не скажет чего-нибудь нового, то подождём девяти.
Миро хотел спросить: «А что тогда?» Но не осмелился. За эти два дня он задал Арткину уже слишком много вопросов – больше, чем за всё время, которое он его знал.
Они присели на бампер фургона, позволив нежному утреннему воздуху приласкать их лица. Крики птиц усилились, наполнив собой воздух. Ветерок стал сильнее, зашевелив кустарник и кроны деревьев. Можно ли помочь ветру человеческими руками? Миро желал быть как можно дальше от этого места.
- Теперь, пальцы, - сказал Арткин.
Подросток взвыл через тридцать две секунды. Но тридцать две секунды пальцев это уже было время, Миро это знал. И его даже удивило, что этот подросток терпел столь долго. Он не выглядел особенно храбрым, он казался напуганным до обморока даже ещё до того, как пальцы Арткина его коснулись. Но он держался все эти секунды. Миро отсчитал их у себя в сознании, стараясь не слышать вопли этого подростка. Он вспомнил, как они проверяли укол пальцев друг на друге в классе на занятиях. «Это лишь проба», - сказал им тогда преподаватель. Но маленькой пробы было достаточно – пять секунд или шесть, как наступала мучительная боль, от которой могло спереть дыхание, в кишках наступала слабость, и их содержимое оказывалось в штанах, когда судорога могла схватить даже самые, казалось, недоступные для боли органы.
Тридцать две секунды, и затем подростка вырвало. Две струи рвоты вырвались из уголков его рта, и он начал говорить. Поначалу еле слышно, с сильной одышкой, потому что от боли он лишился дыхания после того, как пальцы прекратили давить ему на шею. Он прекращал говорить, чтобы хоть как-то отдышаться и придти в себя. И затем он сказал то, что Арткин так хотел знать: «Запланировано нападение… специальными подразделениями… в девять тридцать…»
Подросток говорил быстро, порывисто, спотыкаясь на каждом слове. После экзекуции с пальцами все стремятся говорить. Им не терпится показать, как они сотрудничают, говорят всё, что от них хотят узнать, чтобы пальцы снова не вернулись в те же точки на их теле, или что-нибудь лопочут, если им уже нечего сказать. Так же, как и этому подростку. Он продолжал повторять всё те же слова: «Телефонный звонок… девять тридцать… специальные подразделения… телефон, зазвонивший в кабинете… специальные подразделения…», и затем его голос начинал что-то урчать в тишине, мелкие звуки продолжили исходить из него, будто он искал ещё какие-то слова, чтобы продолжать говорить, хоть что-нибудь удерживающее пальцы Арткина.
- Детали, - скомандовал Арткин. - Детали.
Подросток издал что-то похожее на писк какого-нибудь мелкого зверька, заигрывающего с хозяином и старающегося ему во всём угодить, но не владеющего его языком.
- Они нападут с воздуха? Снизу? Зайдут с конца моста?
- Не знаю, - пролепетал подросток, на этот раз, найдя нужное слово. - Я не знаю, - молил его отчаянный голос.
И затем Арткин вдруг стал приветливым и тактичным, к нему вернулась его старая добрая мягкость, в которой даже Миро был не совсем уверен.
- Успокойся, - сказал он, обращаясь к подростку с внезапной нежностью в голосе. - Мне жаль, что тебе было так больно, но это было необходимо. Ты должен это понять. Теперь, скажи мне. Возьми себя в руки и расскажи мне всё.
Перемена тона разговора Арткина возымела на подростка сильный эффект. Он вдохнул и выпустил воздух через уголки рта.
- Я не знаю чего-либо ещё, кроме того, что я уже сказал. Они больше ничего мне не говорили. Отец сказал, что если мне будет нечего вам сказать, то я никого и не предам. Но позвонил телефон. Я слышал, о чём он говорил – о том, что специальные подразделения находятся в полной готовности. Я мог видеть, как внимательно он слушал голос в телефонной трубке, как он что-то записывал, как он закрывал написанное рукой, но я видел, что он записал. Я притворялся, что не видел этого.
- Что-то о вертолетах?
Подросток закачал головой.
- Они поднимутся по опорам моста? Или зайдут с какого-нибудь его конца?
Снова отрицательный качёк головы.
- Ты уверен во времени?
- Да, да, - он с нетерпением стремился быть полезным.
- Это было написано?
- Да. Синие чернила. Шариковая ручка.
- Ты уверен, что сумел правильно разглядеть написанное? Возможно, ты что-нибудь перепутал. Возможно, ты видел это, вниз головой, и там было написано «шесть тридцать»
Но шесть тридцать утра уже прошло.
Арткин не говорил больше ничего, казалось, он обдумывал ситуацию. Он смотрел на Миро, кивая его взгляду, говорящему о том, что это – правда. Подросток не врал, и было ясно, что он не скрывает ничего. Миро знал, что будет дальше. Снова будут пальцы. Никому нельзя доверять в такое время – даже детям. Даже ребёнок может быть не тем, за кого себя выдаёт.
Подросток прочитал в глазах Арткина то, о чём тот подумал, о неминуемой реальности. Он съёжился и начал хныкать, его подбородок затрясся.
- О, только не это…
Миро снова отвернулся, уткнувшись глазами в шкалу радиостанции. Крики как обычно были слишком громкими и продолжительными. Миро считал секунды. Пятнадцать, шестнадцать…
Подросток осел, сжимая колени Арткина.
- Что ещё? - домогался до него Арткин. - Что ещё?
Семнадцать. Восемнадцать.
Подросток лишь задыхался, словно подавившись криком, и будто у него всё разрывалось изнутри.
- Ладно, - сказал Арткин, выпуская его.
Миро посмотрел на подростка. Впервые он поднял глаза на Миро. Миро никогда ещё и ни у кого не видел такого взгляда. Он не находил ему определения. Это даже не было ужасом, страхом или болью. Это был взгляд адской муки и дикого сожаления. Как будто он внезапно увидел свою истинную гибель, гибель – прошедшую сквозь пальцы, которая даже не была смертью. Взгляд, оставлявший этого подростка в пустоте, в вакууме, взгляд, который спрашивал: «Что я сделал?»
Это был взгляд предателя.
Миро не мог больше на это смотреть. Он закрыл рукой глаза и спросил себя о том, почему ему стало так стыдно. Он будто бы подобрал чью-то вещь, которая ему не нужна, но он не решался вернуть её хозяину, представшему перед ним.
Атака началась неожиданно.
В 8:35.
В этот момент Кет вытирала нос плачущего и желающего увидеть маму ребенка. Арткин сидел в фургоне и дремал. На самом деле он не дремал. Это лишь был способ отдохнуть, придти в себя, вернуть себе силы. Он сидел, расслабленно свесив руки и прикрыв глаза. Стролл как обычно сидел на страже, свесив ноги из открытой двери фургона. Его глаза внимательно разглядывали промежутки между шпалами, пытаясь определить происходящее под ними. Подросток сидел на полу фургона, прислонившись спиной к задней двери, смотря на что-то неопределённое унылыми глазами или даже не смотря вообще ни на что, или на что-то загромоздившее весь фургон – невидимое, но ужасное. Миро видел всю эту сцену за момент до нападения, когда он зашёл в фургон, чтобы спросить Арткина, не осталось ли у них ещё наркотиков, потому что дети окончательно пробудились, и Кет больше с ними не справлялась. После того, как был застрелен ребёнок, она стала похожа на лунатика, с вялыми движениями и механической реакцией, словно под действием наркотиков, как ранее дети. Арткин отрицательно закачал головой, пробудившись от своего мнимого транса, и Миро вздохнул, переступив через Стролла, чтобы вернуться обратно автобус. Вернувшись, он снова начал заклеивать стёкла липкой лентой, лохмотья которой свисали с лобового стекла.
Миро даже не сразу отреагировал на странный звук, достигший его ушей. Это был свист, не сопровождающийся взрывом или выстрелом. Приглушённый шум разрывающегося воздуха пронёсся где-то рядом с автобусом. Это мог быть орудийный снаряд, ракета, вылетевшая из гранатомёта или даже пуля из снайперской винтовки с глушителем. Он замер и прислушался. Было тихо. Он продолжил свою работу, будучи успокоенным тем, что сказал им голый подросток: «Атака начнётся в 9:30». Но полчаса после срока ультиматума – это слишком много, если следовать плану Арткина. И снова свист, на этот раз автобус чуть качнулся, словно большой корабль, коснувшийся бортом увешанную резиновыми покрышками пристань. Миро схватил пистолет и побежал к двери.
За дверью внезапно собрался туман. Миро повозился с замком и открыл дверь. Туман ворвался в дверь, он был тяжелым, густым, липким и сырым. Едкая химия начала размывать глаза Миро.
- Арткин! - закричал Миро.
Началась стрельба. Это было более чем стрельба. Взрывы, часто заикающаяся пулемётная очередь, сирены, чавканье лопастей вертолёта или даже двух вертолётов. Взрывы раскачивали кузов автобуса. Оркестр хаоса резал слух, чуть ли не до боли. Миро отошёл от двери и повернулся к Кет. Она была лишь в двух шагах от него, её глаза внезапно прояснились, ожили. «Не верь ей», - сказал он себе, вспомнив, как она пыталась вывести на свободу автобус с детьми. Но теперь она была ему нужна. Она смогла бы вывести его отсюда. Атака началась. Голый подросток одурачил их, одурачил Арткина, и теперь им нужно будет сражаться с врагом.
- Кет!.. - завопил Миро, размахивая руками. Он подскочил к ней. Дети кричали, но их голоса были еле слышны в окружающем их шуме. Миро воткнул пистолет в рёбра Кет и увидел, как она вздрогнула. Он сильно сжал её локоть. - Будешь со мной. Любое даже ложное движение, я стреляю, и ты мертва.
Он толкнул её к двери.
Подул ветер. Бурный ветер, гонимый лезвиями вертолётного винта, рассеял туман, разорвал его в клочья, будто туман был массивным хлопковым одеялом, и хлопья ваты закружились по воздуху. Миро отодрал полоску ленты с лобового стекла. Ему надо было увидеть то, что происходило за пределами автобуса, прежде чем оставить его. Ещё какие-то секунды автобус был достаточно надёжным укрытием. Солдаты знали, что в автобусе дети, чтобы не обстрелять его и не бросать внутрь гранату. Но, рано или поздно, они ворвутся в автобус, и Миро знал, что нужно срочно отсюда уходить. Он выглянул через разрыв ленты на лобовом стекле сквозь хлопья рассеивающегося тумана. Он видел Стролла, лежащего на рельсах перед фургоном. Его тело корчилось от боли, руки охватили простреленную грудь. Миро не ошибся. Сначала Антибэ, теперь Стролл. А что Арткин? Но с Арткиным был тот подросток, как и у Миро была Кет.
Миро направился к двери, Кет была впереди него, а ствол его пистолета между её рёбер. Перед ними возник солдат, он прошёл мимо двери, заглянув внутрь автобуса. Казалось, он прорвался сквозь оглушительный шум, накрывший их, и, казалось, он был частью всего этого представления. В руке у солдата была граната. Миро знал тип этой гранаты: в Америке её называли шоковой, при взрыве которой не было шрапнели, разлетающейся во все стороны. Она лишь могла оглушить, от неё могло быть сотрясение мозга, она кого угодно могла вывести из строя, но на короткое время, чего было достаточно, чтобы овладеть противником. Миро не мог позволить такой гранате разорваться рядом с собой. Он направил на солдата пистолет, но не успел нажать на курок, как солдат внезапно дёрнулся и упал на спину, граната выпала у него из руки и провалилась между шпалами, разорвавшись где-то в пропасти под мостом. Снова выглянув через щель в плёнке на лобовом стекле, Миро увидел Арткина, вышедшего из фургона, с револьвером в одной руке, и с вялым подростком в другой. Арткин спас его. Снова.
Миро подтолкнул девушку к выходу из автобуса. Рано или поздно солдаты ворвутся в автобус, и ему не надо было здесь оставаться. Так же и Арткин оставил фургон. У каждого было по заложнику, по билету на свободу. Пускай забирают детей, а у него – Кет, которая умрет раньше, чем он.
Химический туман снова сгустился, хлопья ваты теперь сбивались в кучу потоком воздуха от висящего над мостом вертолета. Миро вглядывался в оба конца моста, но не видел ничего. Где были солдаты? Они озадаченно переглянулись с Арткиным. Шум роторов нарастал. Миро посмотрел вверх и через циркулирующий туман увидел лыжеобразные полозья, большими болтами привинченные к брюху вертолета. Они собирались приземлиться здесь на мосту? На крыше автобуса, если они окончательно спятили? Или они вторгнутся снизу? Он глянул на рельсы, но его ноги были погружены в туман. Он одной рукой стиснул локоть девушки, а другой продолжал подталкивать её дулом пистолета. Но она не сопротивлялась. Может быть, она рыдала. Он бы и не смог это расслышать во всём этом шуме. Он смотрел на Арткина в поисках ответа. Что теперь? Где противник? Когда он придёт? И глянув в дальний конец моста, он, наконец, увидел пять или шесть солдат, идущих с винтовками, в готовности действовать, в камуфляже, за спиной у Арткина, за фургоном. Миро открыл рот, чтобы крикнуть, предупредить Арткина, но он знал, что его голос будет неслышим. Арткин смотрел на вертолет, который появился над ним из тумана. Миро убрал пистолет с ребер девушки, пытаясь поймать внимание Арткина, отчаянно размахивая ему рукой. Но девушка, почувствовав, что на её теле уже нет пистолета, рванулась прочь. Миро схватил её. Он не мог рисковать, чтобы, потеряв её, потерять возможность отсюда уйти. Он плотно притянул её к себе и почувствовал тепло её тела. Он снова повернулся к Арткину и увидел, как тот напрягся, как его руки сжались, затвердели, как натянулись мышцы и жилы на его шее, будто маленькие черви ползали под его кожей. Миро знал, что в Арткина попали. Он ещё не видел крови, а лишь как знакомое тело, внезапно стало телом незнакомца. Контроль Арткина над подростком ослабился, и тот отшатнулся от него в сторону, собрав руки на груди, будто пытаясь себя защитить. Тело Арткина закрутилось ещё сильней, его голова следовала за телом. В его руке всё ещё дрожал пистолет, который дёргался вместе с рукой, следуя за отдачей после каждого выстрела. Миро видел, как пуля прошла через плоть подростка, как тёмно-красный значок появился у него на груди. Он упал с остекленевшими глазами и замороженным ртом. Затем, упуская из руки пистолет, рухнул и Арткин. Когда он упал к ногам Миро, его глаза уже закатились, а изо рта хлынула кровь, какую Миро никогда ещё прежде не видел, темная и густая, будто язык Арткина раздулся в тысячу раз, а затем взорвался у него во рту. «Арткин мертв», - осенило Миро. Ему казалось, что Арткин не умрёт никогда, он думал, что смерти подвластны лишь остальные.
И в тот же момент, вертолет всей своей массой врезался в крышу фургона, с грохотом разорвавшись и разметав во все стороны языки пламени и дыма, отбросив Миро с девушкой на пять или шесть футов от двери автобуса на рельсы и шпалы. Миро вцепился в девушку, инстинктивно осознавая, что он не может позволить ей уйти. Он не мог потерять её в дыму, щебне и хаосе, окруживших их. В глазах у Миро была резь, а в легких всё горело. Кувыркаясь в щебне под слоем пыли, перемешанной с туманом, он и девушка оказались невидимыми для идущих повсюду вокруг них солдат. Крики прорезались через шум: «Христ, вертолет врезался в фургон… унесите отсюда парня… как он там?..» Миро встал, пытаясь поставить на ноги Кет, но она сопротивлялась, пытаясь оттолкнуться от него, в её глазах был вызов. Он посмотрел в конец моста и с удивлением понял, что там никого нет, путь открыт. И было ясно, что нужно спасаться в лесу, уйти как можно дальше от всего этого ада, от огня, дыма и химического тумана. Крушение вертолета отвлекло солдат. Их забота о детях и том подростке также заставила их проигнорировать Миро и девушку. Все хлопотали вокруг упавшего вертолёта.
- Пошли, - махнул Миро пистолетом в сторону леса. Он грубо подтолкнул её, и она, чуть ли не падая, подалась вперед. Миро последовал за ней, и тут же адская боль прострелила его левую ногу. Он посмотрел вниз, кровь запятнала его штаны. Пуля? Осколок шрапнели? Падение на что-нибудь острое, когда их отбросило взрывом? Он сжал зубы, чтобы противостоять боли, и заставил себя идти следом за Кет, толкая её пистолетом в ребра, а другой рукой держась за её плечо уже не для того, чтобы не позволить ей сбежать, а всего лишь для поддержки, чтобы не упасть самому. Боль терзала его. Ему хотелось кричать. Но он не мог быть перед ней кричащим от боли. Она воспользуется преимуществом, чтобы вырваться на свободу.
Спотыкаясь и превозмогая боль они добрались до конца моста. Не изорванный вертолётными винтами туман, лежал плотным слоем. Мутная взвесь снова защипала ему глаза. Миро оглянулся, сощурившись сквозь туман. Вертолет и фургон были охвачены огнём и дымом, лопасти вертолетного винта утыкались в небо, словно сломанные крылья раненной птицы. Автобус не пострадал. Солдаты поднимались в автобус. Дети были в безопасности. Но не Арткин. Арткин был мертв, Арткин, который стоил больше, чем все те дети вместе взятые.
- Иди, иди, - неистово шептал Миро, толкая Кет дулом пистолета. - В лес.
В его ушах собственный голос звучал странно, будто голос незнакомца.
Они были настолько тесно прижаты друг к другу, что их выдохи перемешивались, будто они делали друг другу какое-нибудь сверхъестественное искусственное дыхание. Кет не могла сказать, где кончался её выдох, а где начинался вдох Миро. Её бедра пропитались мочой (её мочевой пузырь испустил дух во время атаки), а остальное её тело купалось в поту. Это был тяжелый, густой пот, пришедший откуда-то из её глубин. Или это был пот Миро? Она знала, что на ней была кровь Миро, хлынувшая на её джинсы из глубокой раны на его ноге. Он обо что-то изорвал штаны и за одно повредил себе ногу. Через разрыв в материи кровь пульсировала наружу. Она знала, что ему было больно. Она видела это в его глазах. И дышал он по-другому – глубже и напряжённей. А её дыхание истощалось. Она задыхалась, устав от бега и борьбы с Миро, когда они бежали через лес. Но дыхание Миро истощилось ещё больше. Он заглатывал воздух, и дышал ещё быстрее, чем Кет. Она посмотрела на его пульсирующую кровь и подумала: «Может, наконец, я сумею избавиться от него, если он потеряет много крови».
Они вошли в посадку молодых низкорослых деревьев, но Миро продолжал толкать её в лес, стоящий за стеной кустарника. Пройдя сквозь ещё зелёные заросли, Миро заметил укрытие, похожее на шалаш – стены кустарника, перекрытые сверху ветвями растущего рядом дерева, вероятно устроенное детьми для каких-нибудь игр. Кет вспомнила, как в детстве она любила прятаться от всего мира в маленьких укрытиях, подобных этому. Теперь здесь скрывались они вдвоём с Миро. Здесь не могли поместиться двое, лишь кто-нибудь один. Но они были слиты вместе в свирепой связке. Миро втолкнул её в шалаш, и она подумала, что он её здесь оставит, потому что для него места уже не было. Но, толкаясь и извиваясь, он втиснулся вслед за ней. Револьвер всё равно продолжал упираться ей в рёбра. Ей нужно было изогнуться, чтобы он поместился здесь тоже. Теперь они оказались заперты вместе в донельзя тесном пространстве. Их ноги переплелись, и лишь только дюймы были между их лицами, рты почти дышали друг в друга, а под её левой грудью всё также был пистолет, раня её своим острым стволом. Она боялась того, что пистолет выстрелит случайно. Пульс её сердца отдавался тяжелыми глухими ударами. Или это было сердцебиение Миро? Издалека она могла слышать крики, слабые звуки, похожие на негромко включённое радио.
Она тяжело и удрученно вздохнула, но она знала, что ей нужно начать что-то делать.
- Ты не сможешь уйти, - сказала она. - Мы окружены, - она говорила с трудом, и её голос звучал так, будто бы она говорила в огромной пещере.
- Молчи, - сказал Миро, его голос был хриплым, скрипящим и задавленным.
«По крайней мере, дети уже в безопасности», - подумала Кет. - «По крайней мере? Нет, это уже неважно. Дети были важны поначалу. И теперь они в безопасности, спасены, вероятно, они уже переданы в руки родителей. А что мои родители, мать и отец? А что я сама? Да, что будет со мной?»
Ей нельзя было паниковать. Ей нужно было сконцентрироваться на лучшем. Теперь она не могла бы подвести саму себя. Когда дым развеется над мостом, и всё успокоится, они будут обыскивать лес. Миро никогда не уйдёт. Не один. Не из этого леса, который он не знает.
- У меня повреждена лодыжка, - сказала Кет. - Я её подвернула, когда мы бежали. Неудачный прыжок. Возможно, это даже растяжение. Я – обуза для тебя. Почему бы тебе не оставить меня здесь? Один – ты уйдёшь быстрее.
Она была поражена своей способности лгать, импровизировать, планировать действия. Всё же не было никого, кто бы увидел, какой хитрой она может быть. Но если это увидит Миро, то к добру это не приведёт. Она думала о долгих часах, проведённых в автобусе, и о попытке как-то выбраться из той жуткой ситуации. Ей удалось? Она была достаточно храбра? Она провалила попытку выбраться оттуда. Ей хотелось кому-нибудь об этом рассказать, может матери или отцу. И, как всегда, они сказали бы ей, что когда она пытается что-нибудь предпринять, то это всегда имеет плохой конец: «Ладно, по крайней мере, ты хоть попыталась, Кет. Хоть что-то, не так ли? » Возможно, она не была храброй, но, по крайней мере, она пыталась что-то предпринять. Ей хотелось, чтобы кто-нибудь ей сказал: «Да, ты – молодец. Выдержать такое!». Она никогда ещё не чувствовала себя такой одинокой за всю свою жизнь. Это было одиночество отчаяния и печали.
- Ты останешься со мной, Кет. Без тебя они застрелят меня как собаку, - сказал Миро. Его дыхание теперь стало ровнее, голос почти пришёл в норму. Он ещё глубже затолкнул пистолет в её ребра. - И застрелю тебя, если понадобится. Моим заданием было первым делом застрелить тебя. Убить тебя. Так что я сделаю это без колебаний.
Она посмотрела на него с ужасом. Но она не могла бы позволить ему увидеть её ужас:
- Так почему же ты не застрелил меня тогда?
- Ты была нам нужна. Для заботы о детях. Но Арткин сказал, что я смогу это сделать прежде, чем мы оставим мост, - ему снова было трудно дышать, и на его лице выступила гримаса адской боли.
Она была права – в их глазах она видела свою смерть. Она заглянула Миро в глаза, в них всё ещё было отражение её смерти. Он посмотрел на свою ногу:
- Кровь останавливается.
- Даже если останавливается, то, что в этом хорошего? - сказала Кет, используя всё, что у неё осталось, чтобы играть свою роль, заговаривать ему зубы, чтобы снова взять над ним верх, как однажды она уже это сделала, и даже дважды, ещё в автобусе. Но, Боже, она устала.
- Больше не будет слов, Кет, и больше не будет игр.
- А я и не играю. Посмотри фактам в глаза. Ты ранен. В лесу полно солдат. Ты находишься в чужой стране. И у тебя нет выхода.
Он не ответил. Она продолжала давить:
- Смотри, возможно, если ты сдашься, то наказание будет легче. В конце концов, ты ничего ещё не сделал. Не ты убил Раймонда. Дети были в безопасности. Даже первый, кто умер, маленький Кевин Макманн, то это был несчастный случай. Я буду свидетельствовать в твою защиту. Я буду говорить, что ты был очень любезен к детям и ко мне. Ты никому не причинил вреда. Ты ничего плохого не совершил.
Его губы состроили улыбку. Но в этой улыбке не было радости и глубины, лишь договор с плотью.
- Ой, Кет. Ты пропустила целый пункт. Всё, о чём каждый раз мы говорили с тобой тогда в автобусе, и ты так и не поняла.
- Не поняла что?
- То, что это не имеет никакого значения, уйду я или нет. Буду ли я жить или нет, если умру, будет ли жить кто-либо ещё или нет. Я служу своей цели.
В его голосе появилась прежняя сила и уверенность, и со всем этим ей придётся бороться.
- Какая ещё цель? Какого чёрта ты смеешь распоряжаться жизнью и смертью?
Но как ей суметь добиться своего, прорвать его защиту, вторгнуться в ту пропаганду, которую он впитывал все эти годы? Она вспомнила его взгляд тогда в автобусе, когда она сняла джинсы, чтобы удалить трусики. И она ощутила стыд оттого, что она снова должна попытаться сделать нечто возбуждающее. Христос, к этому всегда должны были сводиться отношения между мальчиком и девочкой, между мужчиной и женщиной.
Она попробовала сделать свой голос нежнее:
- А чем бы ещё ты смог бы заняться в этом мире? Разве ты не хочешь любви? Жениться? Завести детей? Что плохого даже в маленькой любви? Вместо смерти и борьбы, и той войны, о которой ты всё время твердишь?
Он смотрел на нее пустыми глазами. Силы оставили её, как и надежды. О чём она говорила – о любви, о детях, о семье – ему это было непонятно. Даже любовь в постели или секс. Она снова поняла, насколько он был невинным в наиболее ужасном смысле этого слова: невинность монстра. Но ей надо было упорствовать.
- Ладно, тогда чего ты хочешь добиться? Что хорошего в том, что ты убежишь? Ты – один. Один на всём свете. Те трое, что были с тобой, мертвы – те, кого ты назвал Антибэ, и тот черный парень. И Арткин. Кто из них остался? Никого. Умер твой брат, а теперь и твой отец.
Он в ошеломлении смотрел на нее. Его несвежее и протухшее дыхание, попало ей в рот, в её ноздри.
- Мой отец – о чём ты? Теперь мой отец?
Когда она произносила эти слова, она не осознавала их значение, того, что они в себе несли, того, что эти слова впитали в себя ранее, значение которых дошло до неё лишь только сейчас, словно внезапно осенивший ответ на вопрос трудного экзамена в школе, задолго после того, когда это было выучено и забыто. Теперь, возможность того, что Арткин был отцом Миро, раскрывалась до конца, также как и понимание того, что Миро этого не знал и никогда об этом не задумывался. И даже сама Кет сомневалась в этом. Могло ли это быть истинной? И смогла ли бы она использовать осознание этого как своё преимущество?
- Арткин. Он был твой отец, не так ли? - сказала она, пристально наблюдая за изменением его реакции.
- К чему ты это говоришь? Ты ж ничего не знаешь о нас.
- Вы напоминали мне сына и отца, - сказала Кет, импровизируя, суетливо перебирая мысли. И затем она увидела правду: - Когда я увидела вас в масках, в первый раз, я это поняла. Ваши губы, глаза – одни и те же. И мне стало непонятно, почему ты не называл его отцом.
- Это невозможно, - закричал Миро, пытаясь отвернуться от неё. Но не было места, чтобы хоть как-то избежать её глаз и слов.
- Почему невозможно? - спросила Кет, заставляя себя продолжать говорить, не прерывать беседу. Она снова вытягивала из него жилы, чтобы выиграть время, застать его врасплох, снова вывести его из равновесия. - Разве ты не говорил, что он нашел вас с братом в лагерях и отвёл вас в школу? Сделал бы это незнакомец? Возможно, он искал для вас место, где вы будете в безопасности, и заботился о вас? И почему он вернулся к вам позже? И сделал бы он всё это, не будь он вашим отцом? Если б он был всего лишь незнакомцем?
- Мой отец умер, и мать тоже. Давно. Они подорвались на мине, - настаивал Миро, но теперь в его голосе было сомнение.
- Но ты же не видел, как они умерли. Кто-то рассказал твоему брату, а он – тебе.
Арткин его отец? Он не мог убедиться в том, что это правда. Потому что был червь, ползающий у него в сердце, червь, который говорил ему, что это он в ответе за смерть Арткина, он предал Арткина, он схватил девушку вместо того, чтобы предупредить его о приближении солдат на мосту. Он предпочёл девушку и свою собственную свободу жизни Арткина, который был для него всем, а теперь даже и отцом.
Из него вырвался крик. Из его глубин. Крик, следующий за горем, болью и мукой, текущими через его тело, потому что кровь должна течь из раны. Звук укутал Кет так, что она стала частью этого крика. Он оторвал от неё лицо. Его голова была закинута назад, он наполнял криком воздух, словно смертельно раненное животное, объявляющее о последнем моменте отчаяния.
Кет обняла его и начала баюкать, гладя его свободной рукой. Его вопль начал теперь переходить в слово, вырывающееся из этого их укрытия. «Аааарррткиииин!» Крик чуть ли не разорвал на части весь этот их шалаш, а затем установилась тишина, похожая на смерть, и лишь слабое эхо осталось в ушах. Кет стала его качать, так же как она это делала с детьми в автобусе, мягко напевая. Это была тихая песня без мелодии, слова не имели значения, но звуки были способны принести ему комфорт и утешение. Она закрыла глаза, окутав его, прижав его к себе, со всей своей сердечностью и дыханием, с её потом и её мочой.
Он нажал на спусковой крючок, и пуля разбила её сердце. Она умерла в считанные секунды.
Когда Кет Форрестер была девятилетней девочкой, она чуть ли не в обморок падала при одном лишь слове «смерть». Кусок мяса мог застрять у неё в горле. Однажды, она испытала настоящий ужас, когда её горло было забито мясом, которое не двигалось ни туда, ни сюда, перекрыв доступ воздуха в легкие, когда она не могла ни вдохнуть, ни выдохнуть. Она задыхалась, и лишь сумела встать на ноги с выпученными глазами и замороженным полуоткрытым ртом. Затем она не могла сдвинуться с места, произнести какой-либо звук, она была беззвучно парализована, и её сознание занимала лишь одна мысль: «Я умираю, и никто об этом не знает». Хотя с нею за столом сидели и мать, и отец. И спустя момент, когда ей уже угрожало удушье, и всё в этой комнате начинало становиться тусклым и далёким, то вдруг каким-то чудом пробка из мяса ослабла. И она поднатужилась и кашлянула, и мясо вернулось обратно рот, открыв доступ воздуха в её лёгкие. И судорога схватила ломкой болью все её кости и мускулы, жадно отбирая у лёгких воздух, и она тут же искупалась в холодном поту, заблестевшем на её коже. Вместе с дыханием прибыло ощущение того, что смерть отложена на другой раз. И наступило приятное осознание того, что она и вовсе не собиралась умирать, она хотела жить. Жизнь стала для неё актом движения и способности дышать. Жизнь внезапно стала для неё такой красивой и яркой, как музыка, вдруг зазвучавшая в её сердце и ставшая её спасением.
Спасением.
Но не на сей раз.
На сей раз, всё остановилось, как останавливаются часы, и боль стала её телом, а тело – болью, и она точно знала, что случилось, и что должно было случиться. Пистолет уже был не у груди. Боль наступила между вдохом и выдохом.
«Боль… ничего себе… я умираю между вдохом и выдохом… мама и папа, я не могу дышать… и никто не скажет мне, какой я была хра…»