11.
Привет, отец.
Бен, ты – здесь. Ты вернулся.
Да, я - здесь. Ты искал меня, не так ли?
Так долго, Бен.
Как долго, отец? Недели? Месяцы?
Долго, даже слишком долго.
Но всё время я был здесь. Разве ты этого не знал?
Иногда я думал, что это так.
Значит, ты не потрудился поискать тщательнее и глубже.
Я пробовал, Бен.
Ты пробовал это изо всех сил?
Я делал всё, что мог.
Ты на самом деле хочешь вернуть меня назад?
Да, конечно.
Возможно, ты обманывал себя. Или обманывал меня. Какая разница?
Не играй со мной, Бен.
Я не играю, папа. Я лишь хочу знать, на самом ли деле ты хочешь вернуть меня назад. Я уже возвращался прежде.
Но я не этого знал.
Нет, ты знал. Видишь стопку бумаги возле пишущей машинки. Видишь? Это был я.
Но я не видел тебя. Я лишь видел бумагу.
Мне надо было уйти, но теперь я снова вернулся назад.
И я рад этому, Бен, рад.
Разве ты не хочешь узнать, где я был?
Ты не пожелаешь рассказать мне, Бен.
Потому что ты уже знаешь, не так ли?
Не говори этого, Бен.
А я хочу тебе это рассказать.
Рассказать что?
Где я был. Откуда я вернулся.
Но я не могу об этом говорить.
Это плохо, слишком плохо. Требуется так много, чтобы вернуть меня назад. Всё это время. Всё это время наблюдения из окна и всё это время бессонных ночей, когда даже пилюли не помогают уснуть. Всё это время, и теперь ты не хочешь об этом говорить.
Я не могу об этом говорить.
Можешь. Попытайся, по крайней мере.
Почему?
Потому что ты должен мне слишком много. Теперь скажи, откуда я пришёл.
Ладно, ну и пришёл.
Откуда?
Из себя. Из себя.
Откуда из себя?
Из своих глубин.
Так глубоко, что было бы трудно вернуть меня назад, не так ли?
Да, это было трудно.
Но теперь я - здесь, не так ли?
Вернись, пожалуйста, Бен. Вернись.
Но я только иду сюда. И требуется так много времени, чтобы вернуться назад. Но теперь я - здесь. И ты - здесь. Наконец.
Уезжаем, Бен.
Но почему я должен уезжать, когда ты с таким трудом пытался вернуть меня сюда?
Потому что я устал, Бен. Я так устал.
Почему ты так хочешь, чтобы я вернулся, отец?
Ты знаешь почему, Бен. Ты знаешь.
Я?
Да.
Но тогда скажи мне. Я хочу услышать, что ты говоришь.
Я хотел попросить у тебя прощения. За то, что я причинил тебе. На мосту.
И что ты причинил?
Я лишь служил своей стране. Я – патриот, Бен. Я делал это для своей страны. Не для себя.
Я знаю, что ты делал это для своей страны, отец. Но я - твой сын.
И я тебя люблю.
Но скажи мне, что ты сделал для своей страны.
Я послал тебя на мост. К тому фургону. Это было жизненно необходимо, и ты сделал свой выбор.
Почему я, папа? Почему не кто-то ещё?
Потому что тебя я знал лучше, чем кого-либо ещё. Я знал, что случится на мосту, и что ты при этом будешь делать.
И что я бы сделал?
Я уже сказал тебе об этом. В больнице. Помнишь?
Да, но скажи мне снова. Именно поэтому я здесь, не так ли?
Я поехал в больницу, чтобы навестить тебя. Ты не был в сознании, начиная с атаки на мост. Пуля пробила твою руку и прошла через грудь. Мы с матерью приходили к тебе каждый день. И затем однажды ты вышел из комы. Мы были одни – ты и я. Твои щёки были залиты слезами. Я нагнулся над тобой. Я никогда ещё не любил тебя так сильно, как в тот момент. Ты начал говорить. Ты сказал, что тебе жаль. Жаль, что ты рассказал им об атаке. Атака в девять тридцать. Ты сказал, что тебе жаль, что ты так подвёл меня, подвёл свою страну, что не был достаточно храбр. Я обнял тебя. Я сказал, что тебе не о чём жалеть, что ты был храбр. Настолько храбр, насколько смог. Никто, даже твоя страна не могла бы попросить тебя о большем. Я сказал, что ты, как предполагалось, рассказал им, что атака начнётся в девять тридцать. Так было запланировано. Ты был отобран для этой цели. Нам нужен был кто-то, кто сообщит им то, что они хотят услышать. Телефонный звонок, когда ты был у меня в кабинете, также был запланирован. Как и на столе, время в блокноте я специально записал для тебя, чтобы ты его увидел. Для нас было важно, чтобы ты услышал телефонный разговор о специальных подразделениях. Я показал тебе записанное время, чтобы ты смог рассказать им, и так, чтобы они тебе поверили. Так, чтобы мы смогли напасть раньше. Напасть на них неожиданно и спасти детей.
А что со мной?
Мы не учли, что они не отпустят тебя. Мы не учли, что у Арткина будет возможность выстрелить в тебя. Расчёт делался на минимальный риск.
Я не об этом.
А о чём?
Я имею в виду: что со мной? Чтобы выяснять то, что я не только предал свою страну, но, как и ожидалось, должен был сделать это. Выяснить, что я, как ожидалось, буду действовать как трус, неспособный вынести даже небольшую боль.
Боль была адской. Большая, чем мы тогда могли рассчитывать. Другие не выдержали бы.
Но я был тем, кто выдержал и, как затем ожидалось, сломался. Была ли боль сильной или нет, ты знал, что я сломаюсь. Ты рассчитывал на то, что я поведу себя как трус.
Не трус.
Тогда кем я был тогда?
Уязвимым.
Трусом.
Чувствительным.
Трусом.
Ты служил своей стране. Служил так, как надо, также как и я.
Так уж ценна наша страна, отец? И как мне дальше жить, зная, что я сделал, Зная, что моя трусость «верно» сослужила моей стране? Как мне быть, папа?
Мне жаль, Бен. Я жалею обо всём, что только что тебе сказал. Как только я увидел твоё лицо, то сразу понял, что я наделал. Я думал, что смогу помириться с тобой. Но, возможно, на это потребуется месяцы, годы, и я долго буду зарабатывать твоё прощение.
И затем я умер.
О, Бен.
Другой мост, другой день.
Я пытался остановить тебя, Бен.
Но не успел, не так ли?
И я упустил тебя. Снова.
Но я мог бы вообще не вернуться к жизни, не так ли?
Нет.
И ты похоронил меня.
Да.
Дважды.
Да.
Первый раз в земле, на военном кладбище на Форт Дельта, и ещё раз внутри себя. Похоронил меня глубоко внутри себя.
Да. Я пытался забыться, уйти.
Но ты продолжаешь возвращать меня назад.
Я знаю. Чтобы сказать тебе, что мне жаль, попросить у тебя прощение.
Тогда, почему же не попросил?
Потому что я боюсь.
Боишься, чего?
Мне трудно об этом говорить.
Позволь мне сказать это за тебя. Ты боишься, что я не прощу тебя.
Да.
Именно поэтому ты вернулся, чтобы затем заставить меня уйти.
Да.
Тогда позволь это сказать.
Скажешь?
Да. Я скажу. Я прощаю тебя.
Спасибо, Бен.
Видишь? Я это сказал. Теперь ты не должен будешь снова забирать меня назад. Теперь я могу остаться.
Но, я думаю, что ты должен уехать, Бен.
Мне здесь нравится. Здесь хорошо. Это - как ни как твоя старая подготовительная школа, Кастельтон, не так ли? И доктор. Разве он не напоминает тебе Дена Албертсона? Ты всё рассказал мне о нём. Как много он говорит и всегда невпопад.
Я думаю, что теперь тебе пора идти, Бен.
А другие. Твои старые друзья, Мартингал и Донателли. Они - всё ещё здесь, не так ли? В твоём дневнике. «Рыцари и Доспехи».
Я хочу, чтобы ты пошёл, Бен.
И Нетти Халвершам. У нас с тобой всё с ней перемешалось, не так ли? Я рассказывал тебе о ней, или ты подслушивал, как я говорил с ней по телефону? Она моя или твоя? Ты когда-нибудь знал эту девушку?
Пожалуйста, Бен, остановись.
Нет, я не думаю, что смогу остановиться. И я не уеду отсюда. Ты как-то сказал: «Стань на моё место, Бен». Хорошо, это именно то, что я и делаю, папа.
Ты не можешь.
Что не могу?
Потому что ты не можешь остаться.
О, да, могу.
Ты не можешь.
Но мне здесь нравится.
Ты должен уехать.
Я думаю, что я останусь.
Я тебе приказываю, чтобы ты поехал со мной.
Скажи мне, отец.
Что?
Ты едешь.
Я должен остаться.
Да, ты едешь.
Нет, я не могу.
Почему?
Я не поеду.
Поедешь.
Пожалуйста, Бен.
Ты прислал меня сюда, но это не подразумевает, что ты можешь и забрать меня отсюда. Сначала ты прислал меня сюда, а теперь заставляешь меня уехать. Но на сей раз я остаюсь.
Нет, Ты не можешь. Ты не должен.
На сей раз, уедешь ты, а не я.
Я не могу.
Можешь.
Я не буду.
Будешь.
Нет.
Так то лучше, отец.
Нет…
Ты больше не можешь здесь оставаться.
Пожалуйста…
Я остаюсь.
Нет…
Прощай, отец.
12.
Дождь прекратился, но асфальт был всё ещё мокрым. Несмотря на дождь, день оставался тёплым. Теперь наступил вечер, тёплый и влажный. Одежда Миро промокла и прилипла к его телу. Дождь заморосил где-то в полдень, но затем он превратился в сильный ливень, пока в облаках не начали возникать голубые трещины, после чего небо полностью очистилось от туч. Миро продолжал идти, несмотря на ливень. Он знал, что отдых и расслабление были бы для него непозволительной роскошью. Он пригибался ближе к земле, стремительно перебегая от куста к кусту и между деревьев. Он дважды влезал на дерево, чтобы его не обнаружили прочёсывающие лес солдаты. Один раз ему пришлось снять майку, изорвать её на полоски, чтобы перевязывать раненую ногу. Он уже привык к боли. Или, возможно, всё его тело превратилось в разрушающую его боль, и он не мог сказать, где заканчивалась боль, и начался он сам. Ему не хотелось ни есть, ни пить. И он не чувствовал ни слабости, ни силы. Он просто существовал.
Он сидел в кустах у обочины шоссе. Темнело. Свет фар проезжавших мимо машин разрезал мрак. Он раздумывал, стоит ли ему остановить машину, чтобы продолжить свой путь уже не собственными ногами. Ему это показалось опасным. Миро знал, что вероятно его приметы уже распространены по всему округу, штату или даже стране. К тому же, его внешний вид, его промокшая и пропитанная кровью одежда.
Он огляделся. В лесу было тихо и темно. Зловоние защекотало у него в ноздрях. Его собственный запах. Уходя от преследования, он переплыл через реку, затянутую толстой тиной. В неё сходились стоки канализации и нескольких старых фабрик. Он думал о тех, кто идёт по его следу, чьи голоса он слышал у себя за спиной. Это было похоже на игру, только он не получал от неё ни малейшего удовольствия. Он пользовался навыками, полученными в лагерях и школе, также доверяя собственному инстинкту.
Один раз он подумал: «Почему я бегу? Почему я так хочу скрыться от преследования?» Ему надо было умереть вместе с Арткиным на мосту. И чтобы все это видели. И он помнил всё, чему учил его Арткин: день за днем и год за годом. Он теперь понял, что Арткин учил его не просто так. Было бы очень красиво умереть вместе с Арткиным на мосту. Но не менее важно было бы продолжить работу. И Миро настойчиво уходил от погони, заставляя себя преодолевать боль и истощение.
Движение на шоссе теперь стало не таким плотным. Лишь изредка проскакивали машины. Тяжело ревя дизелем, мимо проехал грузовик и исчез в ночи. Шоссе было тёмным, без какого-либо освещения. Миро понял, что темнота была его лучшим другом, и он должен воспользоваться благом ночи, чтобы отсюда уйти. Ему нужно было добраться до Бостона, где он смог бы найти дюжину мест, чтобы на время скрыться, а затем установить нужные ему контакты. Лучшим способом это сделать, было бы доехать туда на какой-нибудь машине или грузовике. Это было просто: остановить машину, попросить подвезти, а затем убить водителя, спрятать тело где-нибудь в стороне от дороги и продолжить путь. Пистолет всё также продолжал оттягивать его пояс. Обойма была почти полной, если бы не пуля, которую он потратил на девушку.
Он думал о девушке и об Арткине – о том, как он видел каждого из них в последний раз. Арткин умер, упав на рельсы. Девушка свернулась в кустах, закрыв руками лицо. Они оба – его жертвы. Он понимал, что это он убил Арткина, схватив девушку вместо того, чтобы предупредить его о приближении солдат. Он был в ответе за смерть Арткина. Таким образом, его первой смертью был Арткин, а не девушка. И девушка. Она заигрывала с ним так же, как и в автобусе. Это невозможно, чтобы Арткин был его отцом. На короткий момент девушка заставила его в это поверить. На какой-то момент его просто чем-то пронзило – чем? Чем-то. Чем-то таким, что пронзило его в автобусе, когда она коснулась его рукой. Его наполнило нечто, что он не смог бы себе объяснить, назвать. И ещё она его спросила: «И ты вообще не испытал к ним никаких чувств?» Возможно, сейчас что-то он почувствовал. Он не знал – что. Его это не заботило. Он не мог снова позволить бы себе какие-нибудь чувства. Надо было оставаться пустым, как и прежде.
Поблизости остановилась машина. Стейшен-вагон. Водитель вышел из машины. Он был толстым и коротконогим. Он оглянулся и пошёл в заросли на обочине шоссе, возясь со штанами, очевидно в поиске места, где бы помочиться. Миро увидел в этом хорошее предзнаменование. Он решил, что он не будет впустую тратить пули, он поработает руками.
Он вышел из кустов в мир, распахнувший ему свои объятия.