Без Александра Сергеевича Пушкина невозможно представить русскую литературу - так много он сделал для нее, опережая время. И каждый из нас находит в его творчестве и биографии созвучие своей души, правда, поэтапно: в каждом возрасте поэт раскрывается для нас по-новому.
“Пушкин сам меньше всего представлял себя детским писателем”, - писала Анна Ахматова, но кто не заслушивался в детстве его сказками о царе Салтане и мертвой царевне, кто, подрастая, не заучивал его стихов, кто с замиранием сердца не читал, как Пушкина-лицеиста “благословил” живой классик русской поэзии Г. Державин, а первый отечественный романтик В. Жуковский 16-летнего поэта назвал ”надеждой нашей словесности”, через пять лет признав первенство автора “Руслана и Людмилы” и написав известные строки на портрете: “Победителю ученику от побежденного учителя”?
Кто из нас, перечитывая Пушкина, не задавался вопросами: почему у него нет стихотворений, посвященных матери? Почему верность лицейскому “святому братству” он сохранил на всю жизнь? Почему мученика свободы, друга декабристов, готового “кровавой чаше причаститься” не было на Сенатской площади?..
Школой представленный Пушкин не давал ответов на многие вопросы. И только повзрослев, прочитав тома воспоминаний современников и литературоведческих работ, видишь в величайшем писателе простого человека, как и все мы, утопавшего в море житейской суеты. И начинаешь понимать, что он познал не только радость жизни, но и отчаянье сомнений, и ужас духовной пустоты.
Поэтический гений поэта стремительно развивался. Он рано перестал “бродить около чужих идей и картин”, также быстро закончился и опыт “лабораторной работы”. Экспромты и контрасты с имевшимися жанрами и стилями привели к формированию особого поэтического стиля Пушкина. Тоже происходит и с содержанием его стихотворений. Отдана дань эпикурейству, наскучили символы юношеской веры - гармоничная “звезда пленительного счастья” и прекрасная заря “свободы просвещенной”. Теперь он уповал не на политическую мудрость деспота, а на цареубийственный “карающий кинжал”...
Мы помним, что михайловский “узник” был обвинен в страшных грехах - атеизме и растлевающем воздействии на умы молодежи. Но ему удается преодолеть легкомыслие и юношеского атеизма, и эпикурейства. Тесны ему стали и рамки романтизма. Он искал новые принципы изображения человека и действительности, глубоко осмысливая смысл пришествия нас на грешную землю. В муках, не только творческих, не без помощи душеспасительных бесед и пророческих споров с П. Чаадаевым, воспламенившим в нем к “высокому любовь”, происходит духовное рождение поэта. Стыдясь, он отрекается от “Гавриилиады”. И от страшных мыслей - “дар напрасный, дар случайный”, - отвергающих жизнь, данную Богом... Он жаждет духовного удовлетворения. А известно: алчущие и жаждущие насытятся. И шестикрылый Серафим передает поэту призыв Бога к пророческому служению. Но чтобы жечь сердца людей, надо гореть огнем любви. А в стихах зазвучал мотив непонимания между “духовным тружеником” и окружающими его людьми, даже самыми близкими... Почему поэт во цвете лет, хотевший “жить, чтоб мыслить и страдать”, бредет, “как раб, замысливший отчаянный побег”? Куда и от чего? Что же разрушило с таким трудом обретенный покой души?
Оказывается, нельзя прожить жизнь просто поэтом, пусть даже гениальным. Потому что жизнь сложнее творчества.
К 30 годам, остепенившись, Пушкин стал мечтать о том, чего лишен был в детстве - о семейном очаге: “Мой идеал теперь - хозяйка”... На эту роль он приглашал не одну даму сердца, но предложение приняла, да и то не с первого раза, Гончарова.
“Не будь Гончарова красавицей, Пушкин прошел бы мимо, ее просто не заметив”, - утверждает протоиерей С. Булгаков. Но он стал пленником 16-летней обворожительницы. И в ослеплении страсти долго не видел, что “красота... была только красивостью, формой без содержания, обманчивым осиянием”. Письма поэта свидетельствуют: он так хотел ее видеть хозяйкой и помощницей, так терпеливо направлял на этот путь... Он даже называл ее мадонной, но у петербургской фрейлины, “светской дамы с обывательской психологией” иное призвание - быть царицей балов. А уделом поэта, мечтавшего уединиться в тиши деревенской, чтоб творить, стал поиск денег “во что бы то ни стало на туалеты жены и светскую жизнь”.
Может быть, Натали и была хорошим человеком, но не в ее силах было идти рука об руку со светлым гением. Похоже, она и не осознавала этого (известно ее равнодушие к творчеству мужа), иначе не заставила бы поэта безумствовать, не поставила бы на карту его жизнь “даже не против чувства, но против жалкого соблазна кокетства и тщеславия” (писала Софья Карамзина 17 февраля 1837 г., через три недели после трагедии).
Даже в годы изгнания жизнь Пушкина не была столь несвободной и беспокойной. Ревность, “мучительней” которой “нет в мире казни”, разрушила душевный покой Пушкина, превратив его жизнь в кошмар. Певец света и гармонии, крепко связанный оковами царской службы и общественного мнения, задыхался в придворной суете от сплетен, подметных писем, ужаса бесчестия. Он не мог сдерживать вулкан раздиравших его страстей, жаждал отмщения и искал смерти. Только его жена могла положить конец этому аду, но... Не захотела? Не смогла отказать себе в удовольствии блистать и покорять сердца?
Страшно подумать, что смерть могла застигнуть поэта на месте дуэли, объятого ненавистью. Помните, тяжело раненный, он стрелял и обрадовался, что попал в цель. Это была бы смерть, недостойная христианина, недостойная гения поэта. И судьба даровала ему три дня, в которые в нестерпимых муках страдающего тела очистилась душа. Умирая, Пушкин простил всех: и убийцу, и искушавшую его. “Грациозный гений” обуздал терзавшие его страсти, исполнил заповеди. И спас свою бессмертную душу от вечных мучений, представ на суд Всевышнего в смирении и покаянии.
А что же та, заставившая Пушкина страдать? Вспомните “Сказку о золотом петушке”. Уж не ее ли с прозорливостью гения запечатлел Пушкин в образе шамаханской царицы, явившейся, чтоб, покорив всех красотой, рассорить, отнять жизнь и ...пропасть, “будто вовсе не бывало”? Когда Пушкина не стало, исчезла и Наталья Николаевна Пушкина, а мадам Ланская продолжала рожать детей, теперь уже другому мужчине. А спустя годы, гуляя в парке в имении своей сестры, Александрины Фризенгоф под Веной, совершенно помирилась с убийцей мужа.