Англичанин подносит бутылку к подслеповатым глазам, снимает очки, как-то их вертит, крутит, пытается понять, наверное, что же начертано на черной этикетке.
«Дружище, - говорю я, – ты неправильно выпил. Ты – только пригубил. А мы, русские, пьем до дна. Ты же, видишь – у всех уже пустые стаканы. А ты, глотнул – и привет! Так нельзя, старик. Надо выпить всё…»
Протас уже пыхтит беломориной, ухмыляется добродушно:
- Леш, ну он же ни хрена не понимает! Чего ты тут ему вкручиваешь..?
- Поймет, поймет, Бориска, подожди немного, я всё ему сейчас объясню.
Мне вспоминается «Осенний марафон»: «Тостующий пьет до дна!». Мне становиться смешно.
- Понимешь, френд, мы за тебя выпили, андестен? А ты, как последняя падла, не допил свой портвейн…
- Portwain? Port… Well. I liked. It the present port!
Мои познания в английском невелики, но я понял.
- Мужики! Знаете, что он сейчас сказал?! Это, говорит, настоящий портвейн! И ему понравилось!
- What is your name? Как тебя зовут, дружище?
- Roger, I the journalist from England.
Он опять таращится на этикетку:
- Way three seven?
- А три семерки, Роджер, потому что семерка – это символ удачи! Понял? А три семерки – тройная удача, you understand?
Мы смеемся. Роджер недоверчиво смотрит на нас, стакан подрагивает в его руке.
«Роджер, вперед! – говорю я, - Надо допить! Обижаешь!». Я жестом объясняю ему, что надо делать. Англичанин врубается, и две оставшиеся трети стакана, наполненного совеЦким солнечным напитком, проваливаются в его глотку.
- Ну, вот… а ты боялся, - глубокомысленно изрекает Ленька Шуруп и задумчиво смотрит на открытую бутылку.
Роджер на глазах веселеет. Туманная бледность далекого Альбиона на его лице сменяется розовыми отблесками питерской зари.
Мы уже улице Некрасова. В доме №… А, черт его знает, какой это номер, никогда не смотрел… Здесь тепло и никто не может помешать нам в нашем уединении с несколькими бутылками «777».
Интересный мужик. Журналист из Англии. Ну и ладно. Мне это, например, очень даже интересно. Ну, чего? Поговорим?
Он подкатился к нам прямо на Дворцовой, когда мы открыли третью. С водкой тогда было плоховато, в «Адмирале», где мы обыкновенно столовались, переплачивать не хотелось, и мы ударили по портвейну. Нормально. Ностальгия по нашей молодости.
Иностранец подошел и попросил разрешения посмотреть, как мы выпиваем… Каким-то непонятным образом мы понимали друг друга. Он – журналист из Англии, хочет увидеть жизнь России изнутри. А мы… А мы, как раз те, которые…
«Работаете? – Работаем! – Здесь, на Дворцовой площади? – Ййее-еес, сэр, именно здесь мы и работаем! – А это что? Алкоголь? – А как же?! Канешна, алкоголь! Это наш русский национальный напиток – «Агдам!» А есть еще «Хирса», есть «13», есть «Белое крепкое». А это, вот - «Три семерки»… Много чего есть, англичанин! Ты не стесняйся, ты спрашивай…»
Он пригубил из пластикового стаканчика, почмокал губами и сказал:
«It is interesting!»
Потом подумал и изрек: «In vino veritas!»
Ну, вот, уже про истину заговорил. Истина…
Истина. Слово-то какое задумчивое…
Ленька тут же врубился в милую его сердцу тему, и добавил: «Ну, и как там…, у вас, в Англии… с этим вопросом..?»
Я, как мог, работал переводчиком. Мужики внимали сурово. Но – верили.
А в мыслях уже снежился Михайловский замок… Фонтанка… Спас-Преображенский… «Пойдем-ка, пройдемся, англоязычный друг, расскажу я тебе про мой город».
Нет, не хочет. Ему, твою мать, жизнь изнутри подавай! Вот тебе и истина в вине!
Засверкали вдруг огоньки агдамовые где-то между переносицей и паховой областью, карнавал закружился вокруг, Дворцовая заплясала весело. Всё стало смешно и по барабану – мы приняли на грудь уже немало.
«Леха, ты спроси, он откуда, вообще-то?» - «Лыжник» уже слегка расплылся и весело пританцовывает на снежной брусчатке. Вчера он бросил курить, а в данный момент зажигает мой «Camel» от искрящейся беломорины Протаса.
«Зеа а ю фром?» - я с трудом вспомнил эту фразу, но, вроде бы, спросил правильно.
«Liverpool» - скромно отвечает этот иностранец в полосатом берете.
Вот это да! Ливерпуль! Это же Битлы! Это же Beatles!
Протас уже услышал и занервничал:
- Всё! Поехали..! На Некрасова! Всё! Всем молчать и… молчать! Слышь, ты, журналист, ты.., как тебя зовут-то, вообще-то.., Я, вот, Борис… Очень я Битлс уважаю, понял, да? поедем сейчас в одно место… там и … поговорим!
Да-аа… Однако, ливерпульский ветерок коснулся и моего лица. Ну, надо же – этот мужик живет в том городе, где ходили эти парни. Где они выросли, где впервые взяли в руки гитары, где начинали петь свои песни…
- Ну, что, Роджер? Едешь? Бля буду, увидишь Россию изнутри, это я тебе обещаю! – Борька уже горячится.
Мы сворачиваем наши нехитрые фото-витринки, упаковываем аппаратуру по сумкам – это свято! Умри, но не потеряй свою камеру! Роджер с интересом наблюдает.
- And so every day?
- Леха, чего он..?
- Да, вроде бы спрашивает, что, мол, каждый день так..?
- Ну-у, так и скажи ему: а как же, дядя, каждый день, если хочешь… если хочешь…ну, сам объясни ему! Жить-то надо как-то! Ну, не я же этот капитализм придумал, бля, это они там жируют, падлы!
Мы проходим Певческий мост, дворами выходим на Желябова. До Некрасова пешком пол-часа, не больше, но мы, конечно же берем тачку – надо уважить жителя Соединенного Королевства. Да мы и без него всё равно бы поехали.
- Леш, а может в кабак его? Всё-таки, буржуин, а?
- Да брось ты, перебьется. Ему нужна Россия изнутри. Вот и покажем.
Мы катим на улицу Некрасова. Есть там, около Кукольного театра, в соседнем доме одна квартирка, где всегда примут фотографов с Дворцовой. Не всех, конечно, некоторых. Мы и есть, эти некоторые.
Это – коммуналка. Там живет Игорь, художник, к которому мы, собственно и приходим. Но его не часто застанешь дома… Тогда нам открывает его соседка, Люда. Со своим Левой, которые всегда радушно нас встречают. Они – хорошие люди. Выпивают, конечно, но… А кто сейчас не выпивает? А мы! - мы всегда с водкой. Или – с дензнаками. Но всегда - с добрыми лицами, не отягощенными суетливыми заботами, поскольку прибываем мы туда уже «под стаканом». Прости меня, Людмила Степановна!
Можно придти хоть за полночь, хоть к утру – тебе откроют. Нет денег, нет водки, нет ничего – всё равно тебя примут, не выкинут. Такие дела…
До сих пор не могу понять этой планировки. Заходишь под арку, потом налево – парадняк, тоже под аркой, такой ветхий, второй этаж… может третий? А потом пытаюсь сообразить, почему я вижу из окна Литейный, когда его здесь быть не должно…?
Я назвал эту квартиру «50-БИС», как у г-на Булгакова. Из неё не выбраться, не уйти. Нет, конечно, три-четыре дня там – и ты вылетаешь к своим… семьям, женам.., если они есть.., детям и… и прочим прелестям жизни.
Но это – омут. Омут, который засасывает, который тянет тебя своими донными страшными щупальцами и ты, замирая от ужаса, идешь к этим русалкам, которых нет, к монстрам, которых тоже нет, но ты их увидел близко, к неизвестным женщинам, мелькающих то тут, то там, среди нагромождений холстов и недописанных икон, которые, также, вдруг, то появляются, то исчезают, как и те лики, которые родились в твоем воспаленном мозгу…
О, Господи! О чём это я..?
Пьянствуем мы там. Вот и весь расклад.
Нам открыл какой-то паренек: «Игоря нет. Соседки – тоже, она в ночную смену. А вы – друзья Игоря?»
- Да-да, конечно, ты не беспокойся, мы тут все знаем. Бухнешь с нами?
- Спасибо, ребята. Но… но мне заниматься надо. Я в той… дальней комнате. Не помешаю?
- Да ты что? Заходи, если что!
Роджер уже весел. Мы все - разговариваем. Какой, на хрен, английский?! Мы все понимаем друг друга!
- А ты, что? ты их видел, да..? Тебе же… сколько? под шестьдесят, наверное.., Леха, вон, говорит.., так, значит, ты мог с ними общаться.., да? – Борька дымит своей неизменной беломориной, сыплет пеплом, закуривает новую.
- Тд-а.., во-тт, I wrote about them… I interviewed them in 1964.
- Леха, чего он, бля? чего-то промурлыкал, вроде…
- Борь, я так понял - он о них писал, вроде…интервью даже брал… и так далее. Журналист, всё-таки.
- Во, бля, Роджер, ну… ты… это. Ну, ты даешь! Молодец, в общем. Значит, с битлами разговаривал, да? У меня, знаешь, сеструха тоже в Англии жила, в Лондоне… ага… ну, вот… понимаешь… А Битлс это… Ну, в общем.. понимаешь, да? Ну, это наша молодость. А можешь чего-нибудь слабать, а? Здесь и гитара есть. Вон Ленька, тоже от Битлов тащиться! И Леха тренькает, я знаю…
Гитара висит на стене тут же, рядом с кавалерийской шашкой времен Гражданской войны.
"Ну, вот, значит, я сейчас сыграю, да?"
- Родж! Давай Yesterday! ОК? Знаешь слова?
Он понял. Кивает, задумывается.
Мы еще принимаем по стакану, и я трогаю струны.
Роджер смотрит в окно. Там беззвучно шуршит снег.
Хлопья падают, падают… падают.
«Yesterday all my troubles seemed so far away
Now it looks as though they're here to stay….»
Он смотрит в питерское окно, где не видно ни подстриженных английских лужаек, ни суровых констеблей в синих шлемах… даже Бейкер-стрит там не увидишь…
Аглицкий журналист поет. Хриплым надрывом. Он произносит эти простые слова, которые я никогда, никогда и никогда, даже в своей далекой юности - не пытался перевести… мне была нужна лишь эта песня, эта музыка… а слова! Я даже не хотел узнать, о чем поет этот самый Пол, мать его, Маккартни! А, вдруг, мне это не понравится…
…а Роджер поет.
Поет самую дивную песню на свете… А я...
...я играю на гитаре.
Что-то мешает мне…
что-то лезет в глаза… пыль..? зимняя ночь питерская.. ? пьянь моя?
Я вытираю глаза, что-то тонко капает на деку гитары.
Ничего. Всё нормально.
Мы открываем следующую. Роджер уже попал, я это вижу. Нет, я не хочу его споить, ни в коем случае! Мне было бы интересно с ним пообщаться, но он уже поплыл… Наш российский портвейн…
Да. Это – еще одна истина.
* * *
Когда мы угомонили последнюю трех-семерочку, Роджер уже спал на сундуке, неимоверно дальнего века, который Игорь приготовил, видимо, для дальнейшей продажи. Англичанин весь как-то скукожился и, несмотря на свой достаточно длинный рост, уместился на этих малых площадях.
Я осмотрелся.
"Лыжник" свалил, сучара, уплыл к своей Танюше. Ну, и правильно. Молодец.
Ленька Шуруп храпит среди икон и незаконченных полотен. Его никто не ждет. Холостяк от рождения.
Борька Протас что-то мурмылит сонно в другом углу. Его Неля не будет махать крыльями, не будет орать и спрашивать, где был. Привыкла. Всё нормально.
Меня тоже не будут пытать.
Просто она отвернется и замолчит. Надолго. А, может, пошлет меня далеко-далеко… и опять поплыву я в синие дали. Сколько раз мы с тобой расходились-разбегались, любовь моя? Ладно, потом додумаю. Истина…
Но сейчас-то мне не спится! Если даже сейчас уснуть – каждый час сна – это шаг к пробуждению. А оно, после таких доз, - всегда отвратительно-гнусное. И невеселое. Опять буду себя корить, винить, буду пытаться позвонить домой… бросать трубку… Нет! А завтра… Завтра опять будем продолжать, это как два пальца..! Чего себя-то обманывать?! Засну, когда совсем станет никак.
А сейчас мне нужно поговорить! Мне нужно общение! С кем угодно..! Может Степановна придет? Где она? На работе….
Ттвоюю-мать! Ну да, уже понятно, что здесь останусь.. Но, вы-то, орлы мои фотогафические, все рухнули уже! Что – домой?! Ага, спасибо, щас жена моя любимая встретит в два часа ночи! Вот она – правда жизни!
Откуда-то из недр квартиры появляется фигура.
- Эй! Ты кто, дядя?
- Я, вот… я - Игоря знакомый, не помните?
- А, ну да… Подожди, я не понял – ты здесь живешь, что ли?
- Ну да… Игорь мне разрешил… Есть некие проблемы… ну, вот, я и … здесь..
- А что за проблемы?
-Ну, понимаете…
- Стоп! Давай на «ты». Если ты от Игоря, чего тут выеживаться..?
- Да… конечно… спасибо.
- Тебя как зовут, дружище?
- Володя. Я, понимаете, здесь работаю…
Я смотрю на этого тщедушного и понимаю, что, как писал в свое время товарищ Островский, "...в жизни всегда есть место подвигам..." Я не знаю, что у него там, но – помочь ему надо, это видно невооруженным глазом. Как? Я – не знаю. Вот сейчас и начнем помогать…
Кто бы мне помог..?
- Ну, и чего? Давай-давай, рассказывай! Если ты сидел в этом закутке, когда мы здесь пьянили и буянили, а ты даже не высунулся – ну, это точно что-то не то…. Ну, ладно, я же не пытаю тебя. Не хочешь – не говори. Только, знаешь, старик, верь-не-верь – я не твой противник. Это я так говорю, для информации. Меня Алексеем зовут.
- Да нет, всё нормально. С женой, вот, некие проблемы… ну, в смысле, наших с ней отношений… А я пишу сейчас кандидатскую. Мне нужен… ну, то есть какое-то место для работы, пространство, скажем так… Понимаете?
Я смотрю на этого пацана и тут же завидую ему. Надо же! Кто-то даже и сейчас пишет диссертацию в этой ****ской стране!
На стенах лики святых. Что-то незаконченное, что-то в работе…
...а, вон, савраска бежит по снежному полю...
...у окна обнаженная женщина с тяжелой грудью склонилась над кувшином…
- А что за тема? Ты, вообще-то, что заканчивал?
- Философский в Университете. А тема моя называется «Современное конфуцианство и западноевропейская философия в их диалогичности: опыт философско-компаративистского анализа в определении истины», а также….
- Ой-ёй-ёй, стоп! хватит! Это не для меня. То есть – интересно, но… Сложновато, ...даже выговорить... Про истину, конечно, можно потолковать, только… У тебя выпить ничего нет? А то я к таксистам сейчас слетаю.
- Есть. Бутылка водки. Это еще Игорь оставил. Я, вообще-то, не очень…
- Ладно-ладно, выпьем, Володя, ничего страшного. И – поговорим, ладно? Мне эти твои философские конфунцианства весьма даже интересны. Не каждый день с философом встречаешься.
Паренек приносит выпивку, мы садимся в столу какого-то прошлого века. В беломраморном камине уснули пустые бутылки трех-семерочного портвейна. Надо же! Англичанин сказал, что это настоящий портвейн. Знал бы из чего его делают!
Тикают бронзовые часы. Позеленевший лев сверху, свесив хвост на циферблат, смотрит на нас тяжелым взглядом. Ладно, лева, тебе-то что?!
- Ну, что? поехали? Будь здоров, за знакомство!
Мы чокаемся старинными рюмками. На моей – у ножки гроздь винограда. У Володи – вообще рюмка неимоверной красоты – зеленого стекла с золотым ободком и сложными разрисовками.
- Ну, так и что говорит истина? Она, вообще-то, где? Ты её видел?
- Понимаете… понимаешь, Алексей, понятие истины…это… Ну, как бы тебе объяснить..? Истина - верное отражение объективной действительности в сознании человека, воспроизведение её такой, какой она существует сама по себе, вне и независимо от человека и его сознания. Понимание истины как соответствия знания вещам восходит к мыслителям древности. Так, Аристотель писал: "...прав тот, кто…
Он говорит, говорит…
Я слушаю и не слушаю. Не просто это всё. Я думаю о том, что неплохо бы чем-нибудь закусить. Мы с мужиками всё подъели, остались лишь корки, да, вон, луковица валяется в углу. Такой натюрморт не радует глаз.
- … адекватность познания действительности. Истина - точка зрения абсолютного Бога, совокупность известных и неизвестных законов. Воплощение истины - процесс создания индивидуального истинного тела, следуя законам Бога, и действия, в соответствии с этими законами…"
- Постой-постой, старик! А нет ли чего-нибудь действительно истинного? Ну, в смысле пожрать?
- Да нет… к сожалению. У меня тут были бутерброды. Так я уже… Нет, к сожалению.
- Так. Вольдемарус, я пойду на кухню, там пошустрю, а ты… А ты подожди меня, может стол, вон, в приличный вид приведешь. Хорошо?
- Алексей, но у Игоря ничего нет, я знаю. А у Людмилы Степановны…
- Не волнуйся, дружище, со Степан-ной я потом разберусь, не в первый раз.
Я роюсь в камине, выискиваю более-менее пригодные окурки – Бориска всегда не докуривает до конца, да и мой «верблюд» кое-где валяется. Я закуриваю и иду в закрома кухни.
«Та-ак, холодильник у них в комнате, я знаю. А это что? Ну, вот, картошка уже есть, уже веселей. Сейчас мы её - того!»
- Володя, - кричу я, - вперед, на мины, чистить картофан!
За окном, у форточки, что-то трепещется в полиэтиленовом пакете. А это, наверное, и есть та самая истина! Я достаю пакет, что-то тяжелое, завернутое в бумагу. Точно! Это она! Она, в смысле, рыба: то ли судак, то ли треска, то ли… – да, какая разница! Ну, всё, живем! Сейчас я вам устрою Пикник На Обочине. Или - Завтрак На Траве. А, может – Тайная Вечеря...?
Нет, это уже из другой оперы.
"Ну, что, рыба, пора на эшафот!"
Я смотрю в стеклянные глаза этой poiasson. Они грустны и задумчивы. Что ж делать, рыба, это судьба. Всех когда-нибудь кто-то съедает. И это тоже истина.
- Володя,- я возвращаюсь в каминный зал, - дружище, ты сейчас будешь Гаргантюа, а я, соответственно, Пантагрюэль. Как тебе такой расклад? Мы сейчас врежем еще по рюмашке, а потом будем с нетерпением ожидать прибавления потомства. То есть – рыбы. Форель я закинул вариться. В лимонном соусе. С трюфелями, разумеется.
Он уже почистил картошку, и я бросаю её в кастрюлю под бок морского животного.
На столе порядок. В гранитной пепельнице – горка кэмеловских хабариков.
«Вот молодец! Подсуетился, парниша, даже углядел, что я курю!».
На ореховой столешнице появился канделябр, я зажигаю свечи. Лев на бронзовых часах смотрит уже не так укоризненно.
- Ну, что? Поехали!?
- Давай, Алексей, я рад знакомству.
Мы пьем теплую водку, занюхиваем черствым хлебом.
Философ слегка захмелел. Раскраснелся, уже машет руками. Продолжает свою лекцию.
- …вера свидетельствует об ос…отсутствии некоторых прототипов, определенного опыта… верующий доверя… доверяет чужому опыту, использует, иногда не понимая их, чужие суждения... иногда это хорошо, полезно… но не всегда. Не фат… не факт, что прототипы у познающего пр…пра-авильные, поэтому познание также может быть неверным. И вера может быть как истинной так и… так и ложной...
Я слушаю его, но думаю о своем.
« Опять, скотина, нажрался! Опять дома будут кранты. И опять, наверное, она укажет мне на дверь. Какой же ты, всё-таки, мудак, Лешечка! Сам, ведь, всё губишь, своими руками…
Так.
Всё.
Стоп.
Завтра буду плакать и стенать. Вернее, уже сегодня. Я смотрю на часы. Сколько там натикало?
Лев отвечает человеческим голосом: «Пол-четвертого, алканавт! Ложись-ка, спать, придурок чертов, угомонись, наконец..!»
Ты прав, Leon, надо упасть. Но сначала мы съедим эту рыбу.
- …сатане удалось исказить многие прототипы в памяти человека. И к сожалению, баль… шинство людей верят в аксиомы сатаны как в непреложные истины, и пользуются как критериями суждения, при этом формируя у себя ложное представление обо всем, даже о Боге, Иисусе, о сатане и о самих себе ... и о самой истине…
..я задумываюсь...
- Слушай, Вовка, а давай я тебе сейчас в шесть секунд объясню, что такое истина. Без затей. Мне же сложно выво…выговорить все эти филофо… философские термины. Да я и не знаю их. Идет? Только, сначала, махнем и закусим.
Я приношу из кухни мое авторское блюдо – на большой тарелке я выложил эту красавицу. Вокруг нежного тела рассыпан картофель. Из рта у неё торчит букетик зеленого лука.
Я отставляю в сторону свою рюмку, достаю из дубового буфета лафитный стаканчик. Мне эта мелкая посуда сейчас не в масть. Надо выпить и забыться тяжелым сном грешника.
Мы выпиваем. Рыба томится в ожидании.
- Ну, давай, старик, вперед! Да бери ты руками, так вкусней..!
Он хватает кусок, жадно ест, рыбьи слезы текут по его рукам.
- Ну, что? Вопросы есть?
Философ чего-то мычит: «у..кусно… класс…здорово..!»
- Ладно-ладно, молчи, я тебе в двух словах. Сидели как-то два чудака в ночной грустной комнате и думали о том, как-бы чего-нибудь съесть. В смысле – закусить. А потом один взял – и украл еду. У соседней соседки… Ну, не украл, а… я же тебе говорил – рассчитаюсь с ней. Это – без вопросов! И это – истина! И вот едят они эту украденную рыбу, и им - хорошо. А, тот, который не вор – тоже ест. И ему – слава Богу! Потому что, он спокоен – не он украл! И это – тоже истина! А, тот, который украл – не волнуется – он знает, что и как потом делать. Понимаешь? И никаких других истин, для этих двух, сейчас более не существует! Понимаешь?
Он смотрим на меня, исследуя, наверное. Какая-то мысль, возможно, рождается в голове этого конфуцианта.
- Володя! Не обижайся! Это – так. Мысли вслух. Я взял, я отвечу, я рассчитаюсь. Не переживай – это мои дела.
- Леша… ну, а как же …Что-то я совсем запутался…
- Да, брось ты, старик. Рыбу едим? Едим. Вкусно? Видел, тебе понравилось. Ну, и слава Богу… А, вы, ребята, пишите..! Диссертации, рефераты, статьи – всё, что угодно – пишите! Это нужно. Это – жизнь. И выкаблучиваетесь там, как хотите. Я вас уважаю. Ты только не спорь со мной, ладно? Диссертацию ты защитишь, и всё у тебя будет хорошо. И с женой помиришься! Будь здоров!
За окном звенит первый трамвай. В открытую форточку влетают снежинки, ложатся на паркетный пол мокрыми каплями. Свечки в канделябре плачут, умирая…
Я наливаю себе полный стакан, выпиваю и притрагиваюсь к этой морской диве.
Никогда еще в своей жизни я не ел такой вкусной рыбы.
* * *
Ленинград, 80-е....
Санкт-Петербург, февраль 2009