ЛИДИЯ
Когда мы уезжали из Оберхаузена, был проливной дождь. А мы не взяли с собой ничего. Даже зонт.
Порт Амстердама оказался совсем не таким, как я представляла. Там пахло железом, сыростью и почему-то рыбой.
Карстен купил мне сигарет. А себе виски. А нам – билеты в Гавану.
Там было жарко. Утомительно жарко. Мне все еще хотелось спрятаться и плакать. Непонятно от чего. Просто плакать. Я ведь не ищу причину тому, что я дышу.
Еще там было много рома. Я молчала целыми днями, много пила и утром Карстен находил меня на пляже. Чаще всего я плакала. Или спала.
Потом мы встретили Кайла. Он был англичанином. И неудачником. И немного влюбился в меня. Мы катались втроем по побережью в красном Кадиллаке и ужинали в рыбном ресторане. Там было уютно, подавали прекрасное божоле и запекали рыбу так, что у меня даже появился аппетит. Я надевала изумрудное шелковое платье и чувствовала себя героиней Хэмингуэя. Героиней, которой, на самом деле, никогда не было в его книгах.
КАРСТЕН
Солнце там не вставало. Оно выпрыгивало из-за горизонта и вцеплялось в глотку. В детстве, я помню, у меня была книга о самых страшных природных катаклизмах на земле. И главу о гибели Помпеи я перечитал там раз сто. Просто пытался представить, что это значит, увидеть вдруг, как с неба на тебя обрушивается огонь, камни и пепел. Потом я узнал о Хиросиме. Из другой книжки, разумеется. На уроке каждый должен был сказать, что он за мир во всем мире. А я сказал, что пытаюсь представить, каково это, когда от тебя остается лишь тень на стене. Мне было девять лет.
Сейчас мне двадцать девять. Я просыпаюсь, и жаркое кубинское солнце вцепляется мне в глотку.
И я знаю, что где-то здесь моим дням уже дан обратный отчет. Лидия еще спит. Спит рядом со мной. Мне стыдно. И чувство вины разъедает меня гораздо больше, чем утренняя сигарета. Мне стыдно, что я скоро умру. Мне стыдно, что я взял с нее обещание жить дальше.
Сейчас мы выпьем кофе, она наденет мою белую рубашку. Мы встретим Кайла за завтраком и пойдем на пляж. У нас пока еще есть эти дни.
КАЙЛ
Когда начальник указывает тебе на дверь, а жена… да тоже, собственно, указывает на дверь, сказав, что давно спит с другим – это еще не худший день жизни. Нет. Рядом с тобой в этот день еще есть человек, которому ты небезразличен. Хоть этого человека и вышвыривают из паба в Сохо за пьяный дебош. Собственно, этот человек – ты и есть.
Да, я гребанный неудачник, у которого к тридцати годам нет ни работы, ни жены, ни друзей, которые вспоминали бы обо мне чаще, чем когда им нужны деньги в долг или компания на кружку пива.
Но я взял себя за шкирку и перетащил через Атлантику. На Кубе нет неудачников. Здесь просто пьют ром и смотрят на море. А это удается всем.
Мы разговаривали не о самих себе, а о том какими нам бы хотелось быть, называя имена других людей, об отвлеченных вещах, о книгах, а иногда просто молчали и пили вино. Я даже не знал, сколько им лет, хотя навскидку Карстен выглядел моим ровесником, а Лидия казалась помладше.
Она все так же почти всегда носила темные очки, а в ее пальцах была зажженная сигарета, хотя она могла сделать всего пару затяжек.
Иногда она болтала без умолку и ее речь казалась мне просто набором каких-то предложений и образов, а иногда он молчала почти целый день или уходила гулять одна. Мне казалось, что наедине с собой ей гораздо комфортней.
- Вы не похожи с сестрой, - сказал я Карстену.
- И никогда не были, - улыбнулся он.
Вечерами мы засиживались допоздна на веранде рыбного ресторана. В воздухе пахло морем и вином. Там всегда играла живая музыка. И мне нравилось танцевать с Лидией.
ЛИДИЯ
Я помню, как однажды стояла на Карлплатце. У меня тряслись руки, и ужасно болела голова. И в кармане разрывался телефон. Звонил Оскар. Он снова меня разыскивал. Я стояла у стены, рядом с афишей концерта какой-то панк-группы. Мне двадцать лет, вечные двадцать, которые со мной навсегда. Потому что внутри мне уже пятьдесят, восемьдесят, а может и сто.
Поезд задерживался, и людей на платформе становилось все больше. Я стояла и думала, а что, если столкнуть их всех на рельсы. Не всех – сколько успею. Сколько, кстати, интересно?
Мама как-то рассказывала, что, когда была беременна мной, ходила в кино на фильм о ядерной зиме.
Мне кажется, я помню его. Это единственный сон, который снится мне.
КАРСТЕН
А доктор, наверно, подумал, что мы сумасшедшие. Я хохотал, а Лидия плакала. Впрочем, доктор, наверно, ко всему привык. Это было так странно – слышать, что у меня проблемы с органом, которого, на самом деле, у меня нет. С сердцем. Это было слишком красиво – для книги, а не для жизни. Мне было всего лишь жаль, что больше я не смогу участвовать в гонках.
Лидия познакомилась с Оскаром в Берлине. Она прыгала там с моста. Нет, не пыталась покончить с собой. Просто прыгала. Не собираясь, спрыгнуть.
Мне всегда казалось невероятной пошлостью сказать ей «я люблю тебя». А главное – это было враньем. Поэтому я говорил ей «ты нужна мне».
КАЙЛ
Когда оплаченные дни в отеле подходили к концу, у меня была одна мысль в голове. Я, на самом деле, неудачник. Не потому, что я выгляжу таким в глазах окружающих. Не потому, что я могу орать об этом по пьяни на весь пляж. Это была мысль без истерик. Спокойная, как смерть во сне.
Дальше границ отпуска, пусть и внепланового, не сбежишь. Все, что мне остается делать, купить билет и вернуться в Лондон. Все, на что мне остается надеяться – самолет разобьется где-то на полпути.
Я думал, что мне будет не хватать Лидии. И Карстена. Я уже скучал по ним, хотя мы все еще пили кофе вместе по утрам. Но потом, я знал точно, пара лондонских недель – и я забуду о них. Забуду так же, как забыл о детских мечтах стать архитектором, о драных джинсах и пластинках Sex Pistols. Лондон учит тебя все оставлять в прошлом. Даже твое настоящее. Ведь Лондон всегда на шаг впереди.
На десятый, кажется, день, приехал Оскар. Мы с Лидией сидели у моря и пили ром. У нее в пляжной сумке всегда была бутылка. Я думал, что если напьюсь, то поцелую ее. Оскар пришел с Карстеном.
- А если я умру, ты не будешь меня искать? А если я умру, я не скажу тебе об этом… - сказала Лидия. Оскар только взял ее за руку и потащил с пляжа. Я понял, что Оскар – ее любовник.
Карстен хлебнул рома и растянулся рядом со мной на песке. На следующий день мы переехали из Гаваны на Варадеро. Оскар снял там дом. А Лидия позвала меня с собой.
ЛИДИЯ
- Когда я была маленькая, у нас была очень тесная квартира… Мне приходилось спать с бабушкой. Я ненавидела ее. Она пахла кисло и у нее была сухая и шершавая кожа как у ящерицы. Я всегда сталкивала ее с кровати. Потом однажды столкнула ее с лестницы. Мне было шесть лет. Я еще думала, может мне убить их? Маму, папу, бабушку – всех. Я только боялась, что меня поймает полиция. Это было такой глупостью. Когда мне было шестнадцать, я поняла, что просто упустила время. Мы уже жили лучше, папа подарил мне машину. Я тогда подумала, что, может, и правда не стоило их убивать…
- Лидия, хватит! – просит Оскар.
Я замолкаю и курю. Карстен и Кайл тоже молчат. Мы сидим в саду и пьем вино. Они молчат почти весь вечер, а я говорю, что в голову придет. Иногда правду, иногда ложь – я их не различаю.
Кайл и Оскар думают, что я сумасшедшая. Карстен знает это наверняка. Я поднимаюсь из-за стола и раздеваюсь. Сбрасываю платье, белье, туфли – прямо у них на глазах. И ныряю в бассейн. Оскар только опускает взгляд и обхватывает ладонями лоб. Потом полночи мы занимаемся с ним любовью. И я знаю, что Кайл слушает под окнами. Я знаю это еще до того, как в четыре утра выхожу в сад и вижу, что Кайл спит на газоне, запустив руку под ширинку. Я просто знаю.
Я выкуриваю сигарету и ложусь к Карстену, на матрас под балдахином. Он всегда спит на улице. В доме слишком душно. И мне тоже.
КАРСТЕН
Оскар всегда недолюбливал меня. Я думал, он ведь мог уничтожить меня, если б захотел. Но он терпел и только тогда я понимал, что он, на самом деле, любит Лидию.
Он прислал мне сто пятьдесят два сообщения. Я думал, какого черта я не вышвырнул телефон в море. На сто пятьдесят третье – я ответил.
Дни перетекали один в другой, как сироп. Как ни странно, я вспоминал Оберхаузен. Я понимал, что это лучший город на земле. Потому что я не чувствую к нему ничего. Никаких эмоций. Когда я выиграл свою первую гонку в восемнадцать лет, я думал, как сложится моя жизнь дальше, и чего я буду стоить лет в тридцать, где и с кем я буду жить, сколько кубков еще завоюю. Сейчас мне стоит задуматься, буду ли я вообще еще жив в тридцать. Но я не трачу на это время. Я понимаю, что ничего не изменилось. Здесь, в Оберхаузене или любой другой точке мира – мне все еще девять лет. Мне хочется перечитать ту книгу и посмеяться. Нам ничего не угрожает. Те вулканы потухли, а ядерное оружие запрещено. Мне стоило говорить о мире во всем мире на том уроке. Но тени на стенах существуют независимо от того, верят они в это или нет. Мы просто тени на стенах. Поэтому я не боюсь умирать.
- Они женаты?
Кайл спрашивает это у меня на третий день после приезда Оскара. Мы болтаемся вместе почти целые дни. Купаемся или выходим в море на лодке. Ему тоже не спится, или он делает вид. Впрочем, какая разница. Настоящие этими вечерами только ром и звезды над нашими головами.
- Нет, - отвечаю я, делаю глоток и передаю ему бутылку. – Потому что я женат на ней.
Кайл закашливается и выплевывает ром на траву. Хлопает глазами и смотрит на меня.
- Но… черт… ведь ты говорил, что вы брат и сестра…
- Так считает Лидия, - я снова беру у него бутылку.
- Почему она спит с другим мужчиной?!
Я хочу сделать глоток, но вижу, что рома осталось чуть-чуть. И я думаю, что стоит оставить его Кайлу.
- Потому что я тоже спал с другим мужчиной… - говорю я.
КАЙЛ
В пять лет меня взяли на похороны. Умер кто-то из маминых родственников, а меня просто не с кем было оставить. Я помню, что шел дождь. И на кладбище было очень грязно. Еще я помню ярко-алую обивку гроба. Я не понимал, что происходит. Дети ведь не понимают смерти. Я не понимал, почему все плачут. Ведь сейчас появятся ангелы, это так интересно. Ангелы так и не появились. Это было самое большое разочарование моей жизни.
Прошло двадцать пять лет, я не верил ни в каких ангелов. После смерти Кобейна я вообще ни во что не верил, кроме того, что жизнь может испортить одна вещь – музыка. И если это была музыка «Битлз», то жизнь будет испорчена окончательно.
И здесь, спустя двадцать пять лет, лежа под черным кубинским небом, я вдруг подумал, что, возможно, мне надо было во что-то верить. Возможно, тогда бы сейчас мне не казалось, что я предал сам себя.
Иметь любую сумасшедшую глупую мечту, говорить, что вздумается, послать к черту семью, подсыпать яда бывшему начальнику за все унижения, послать бывшей жене дохлую крысу на Рождество.
Возможно, тогда бы я не считал себя неудачником. Возможно, тогда бы я спал сейчас с Лидией, а не дрочил, прислушиваясь к тому, как ее трахает Оскар. Возможно, тогда бы появились ангелы. Они ведь появляются, если в них веришь.
Спустя двадцать пять лет, я понимал, что бросил того большеглазого мальчишку на кладбище, не убедив его в этом, и прожил чью-то чужую и бесполезную жизнь.
ЛИДИЯ
Еще даже не светает. Волосы падают мне на лицо, и Оскар поправляет их. Я хочу на улицу. И я хочу рома. Но Оскар не отпускает меня от себя. Мне жарко.
- Иногда мне кажется, ты исчезнешь. Просто растворишься в воздухе….
Я молчу и все-таки поднимаюсь с кровати, завернувшись в простынь. Я слышу, как шумит море. Ранним утром оно похоже на снежную равнину.
- Лидия, прошу… Давай уедем. Если ты не любишь меня, подумай хотя бы о своем отце, он ждет тебя… Карстен… Карстен умрет, ты понимаешь? Если бы ты…. Вы не украли эти деньги, что я дал на операцию, и не уехали сюда, еще могли быть шансы, а так…
Я наливаю себе стакан рома и выхожу на балкон. Небо еще прозрачно голубое. Кажется, будто стеклянное.
- Хочешь, я сниму еще денег со счета, или продам машину, мы положим его в больницу в Майями, или еще где-нибудь, и уедем? Если ты не хочешь возвращаться в Германию, поехали, куда скажешь… Ты слышишь меня, Лидия?
Я не слышу его. Я слышу море. Если выйти сейчас в сад, то трава еще мокрая от утреннего тумана.
- Ты пьешь столько, чтобы тоже убить свое сердце? Лидия, скажи, почему ты всех так ненавидишь? Даже себя… Ты ведь и себя ненавидишь…
- Ненависть – это то, что бывает на рождественских распродажах, когда скидок не хватает на всех. А мне все равно. Из равнодушия нет обратной дороги, Оскар.
Ром кончился. Но внизу есть еще.
- Чего ты хочешь, Лидия?
Он спрашивает серьезно. Как всегда. Он все воспринимает слишком серьезно. А я не уверена, что мой сон с ядерной зимой – это всего лишь сон. Возможно, мне снится это море и кубинское солнце. Возможно, это мое последнее воспоминание.
- Чего я хочу? – я подхожу вплотную к нему. – Переспи с Кайлом…
- Что?
Я не соображаю, что говорю. Я просто шучу. А он спрашивает серьезно. Вот и вся разница.
- И тогда мы уедем?
- Возможно, - я выхожу из комнаты, роняя простынь на пороге. Спускаюсь вниз, чувствую на языке привкус тошноты, его не отбил даже ром. Может, я перепила вчера, и меня рвало. Я не помню.
Я сажусь на край бассейна и опускаю туда ноги. Рядом сидит Кайл. Он смущается и отдает мне свою рубашку. Я усмехаюсь, но набрасываю ее на плечи.
- Когда ты последний раз искренне улыбался?
- Сейчас, - он смотрит на меня и снова улыбается.
- А я в четырнадцать. Когда мой дядя покончил с собой. Я нашла его тело первой. На нем был самый дурацкий его галстук. Он был таким нелепым.
КАРСТЕН
То, что было два-три года назад, уже кажется мне прошлой жизнью. Мне нравились гонки, потому что на скорости четыреста километров в час твое одиночество хоть как-то оправдано.
Молчаливый уставший парень и странная красивая девушка. Они казались бы мне героями позабытого кино, если бы я не скучал по ним.
За это время я, действительно, уже не различал, кем мы друг другу приходимся. Передо мной были открыты все соблазны. И, наверно, поэтому мне ничего не хотелось. Она могла сидеть совершенно голая и рисовать непонятные геометрические фигуры или лица, искаженные криком или страхом, она могла смотреть на потолок и спрашивать меня, вижу ли я там что-то. Самое смешное – я ужасно не хотел выглядеть идиотом перед ней.
Самое смешное, что за эти годы мы не переспали ни разу. В какой-то момент я понял, что не могу спать с другими женщинами вообще. Единственная женщина, которую я хотел – была Лидия. И тогда я стал спать с мужчинами.
Сначала я думал, что она сумасшедшая. Но потом я понял, что она просто смотрит на все со стороны. Она вне своего тела и своего возраста. Она все еще маленькая девочка, которой не хватало любви и объятий.
Когда на втором этаже гаснет свет, я зажигаю сигарету. Лидия сидит рядом со мной. Пьет ром. Как обычно.
Мне кажется, те дни, что остались мне, вдруг трансформируются в года, и я осознаю то, что раньше просто исключал из своей жизни.
Все, что эти годы я считал враньем, на самом деле, правда. Наверно, мне стоит ее сказать. Я люблю тебя, Лидия.
Все, что эти годы я считал своей жизнью, теперь просто слайды каких-то событий. И я не верю, что все это было со мной.
Я все еще маленький мальчик, который смотрит со стороны.
Я ненавижу тебя, Лидия.
КАЙЛ
Я смотрю на солнце. Не зажмуриваясь. Глаза болят и солнце, на самом деле, не желтое, а белое. Солнце – не шар, а бесформенное пятно, стекающее на меня прямо с неба своим жаром.
Солнце расплавляет небо. И расплавляет меня. Я лежу головой в сторону моря, и волны омывают мой затылок.
Я глотаю ром, боясь протрезветь. Я пьян еще с вечера. Карстен лежит на животе рядом, чуть приподнявшись на локтях.
- Ты будешь вместо меня, - вдруг говорит он.
Я не знаю вопрос это или утверждение. Я не знаю, о чем он. С вечера у меня кружится голова.
- Ты никогда не думал, что земля и небо, на самом деле, поменялись местами. Что основной мир там. А мы – над облаками. На самом деле – над.
Мне хочется наблюдать за всем со стороны. Но я понимаю, что здесь, около меня, непробиваемые стены, и некуда отступить даже на шаг. Все это моя жизнь. И я глотаю ром.