Ранняя весна. Промышленная окраина Санкт-Петербурга. Тогда еще Ленинграда. Середина 70-х годов. Время оттепели и проникновения будоражащих ум западных идей и веяний в сознание советских людей. Хотя не все из этих людей были советскими, многие "советскими" себя считать ну никак не хотели. И не считали. Хотя системе было наплевать - она расчесывала всех под свою гребенку, не интересуясь такими мелочами, как мироощущение и свобода.
И тем, кто шел наперекор системе, было нелегко. Но они старались, как могли, и каждый искал свой путь самовыражения, свой путь любви и борьбы. Люди жадно ловили эти самые запрещенные идеи, которые понемногу сочились через плотные стены, воздвигнутые могучей махиной социалистической пропаганды. Ловили эти капельки из моря информации, как люди идущие по пустыне ловят капельки дождя, неожиданно полившегося с небес.
Одним из них был худой и невысокий юноша по имени Майк. Майк конечно было не его настоящее имя, его звали Михаилом, но ему очень нравилось, когда его звали именно Майком. И себя он тоже звал Майком, как бы в подтверждении этого. Никто точно не помнит, почему его стали называть Майк. Может это прозвище придумал его старый друг Борис, а может привязалось из-за страстной любви Майка-Михаила к англоязычному рок-н-роллу. Нет, сейчас это невозможно установить, да, в общем-то, наверное, и не нужно. Майк так Майк.
В этот обычный слякотный весенний день за обычным кухонным окном был обычный ленинградский пейзаж. Трубы, грязные крыши домов, странного, неестественно цвета смрадный дым. Даже в таком прекрасном городе как Санкт-Петербург-Петроград-Лениград есть промышленные окраины, и выглядят они совсем не лучше чем промышленные окраины других городов. Грязные, задымленные, темные и мрачные. Здесь полно шпаны и бандитов, проституток и алкоголиков. Обычный набор...
В маленькой квартирке Майка на кухне полно народа. И не потому, что сейчас какой-то праздник, его много всегда, вне зависимости от времени года или времени суток. Причем не только на кухне, но на кухне почему-то особенно. ”Чай на полночных кухнях”- так пел его друг Борис, ведь в 70-е именно кухни были культовым местом, можно даже сказать храмом инакомыслящих. Здесь всегда обсуждали важные, а порой и не очень, вопросы, здесь пили чай и портвейн, курили “беломор” и пели песни.
Поэтому все главные события ленинградского андеграунда происходили именно на кухнях. Они все так похожи друг на друга эти типовые кухни панельных домов. Вот кухня Майка не исключение, а скорее даже очень правильная кухня ленинградского рокера. Тогда, правда, это слово еще не вошло в употребление – и каждый, кто сочинял музыку и пел, именовал себя на свой лад. И длинноволосый худощавый парень по имени Майк именовал себя то хиппи, то блюзменом...
Друзья и знакомые, а порой и совсем незнакомые люди, приходят к нему, как себе домой, и сразу идут на кухню. Нет, ну куда, скажите на милость, еще идти? Приходят поговорить, обсудить новости и послушать музыку. Приходят они обычно не с пустыми руками – приносят пиво, портвейн, водку – кто что может. Изредка приносят даже еду и сигареты, зная, что многие из собравшихся здесь, на такие мелочи как зарабатывание на хлеб, даже и не собираются тратить свое бесценное время.
Ведь не хлебом единым жив человек... Сюда приходят те, кто задыхается в тесном воздухе советской пропаганды, те, кто только здесь, в тесных и прокуренных маленьких кухнях может дышать свободно. А когда дышишь в полную грудь, хочется кричать от радости, хочется улыбаться и …петь. И многие приносят с собой гитары, чтобы петь, но большинство, конечно, приходят послушать. Здесь каждый, у кого есть гитара, априори считается подающим надежды музыкантом, ну или хотя бы хиппующим бардом - кому как больше нравится. Многие поют сносно, многие неплохо. А вот некоторые играют и поют так, что их слушают, открыв рты и затаив дыхание.
Вот молодой парень, с длинными волосами играет новую песню. Мы уже знаем его: Михаил-Майк. Или Майк-Михаил. Хипующий бард или рокер. Или... впрочем, разве это важно? Сейчас Майк играет... По-настоящему, с душой. Песня новая и слова ее никто не знает, поэтому не подпевают, а просто слушают молча, некоторые даже взявшись за руки. Щемящая душу баллада о жизни на белой полосе, жизни вопреки жизненным обстоятельствам и косым взглядам непонимающих людей. Счастливой жизни на белой полосе, что начертана посреди дороги.
Все дружно хлопают в такт. А в коридоре слышатся смех и громкие голоса. Пришли новые гости и принесли еще вина и портвейна. Им рады. Здесь всем рады. Здесь не проходной двор, здесь просто одна большая семья. И каждый пришедший это твой брат, это твой друг. Он тоже бежит от сетей советского единомыслия, и только в таких квартирах, где говорят слова на своем, почти непонятном окружающим, сленге и поют запрещенные песни, он скидывает гири, что висят на душе неподъемным грузом. И потому, завидев пришедших, им улыбаются и жмут руки. Как не пожать руки своему другу, пускай ты и видишь его в первый раз!
Они заходят на кухню, продолжая смеяться, но, увидев парня, который играет на гитаре и поет, дружно замолкают, осекшись на полуслове. Они меломаны-хиппи со стажем и, конечно, знают этого парня, с его вечно разбитой и почти расстроенной гитарой и потертой губной гармошкой. Они уже не раз гостили на этой кухне, и искренние и не по-советски честные песни Майка, заставляют их идти сюда вновь.
Через несколько лет о нем узнает вся страна и на таких же полночных прокуренных кухнях молодые люди и девушки будут под гитары петь его песни.
А пока. Пока... Народ собирается, и в кухне уже не протолкнутся. Студенты, уставшие от научного коммунизма, интеллигенты в очках с толстыми линзами и запрещенными книгами под мышкой, завернутые в газеты "Правда" и "Комсомол сегодня" хиппи в странных рубашках, с вечными фенечками и значками, прицепленными к потертым джинсам-клеш. Густой табачный туман висит под потолком, на столе наливают портвейн и вино, на тумбочке наливают чай. Приходящие теперь помещаются уже только в коридоре, или идут в зал. Обсуждают новости, делятся музыкальными пластинками, пьют и смеются.
Но кухня - это все-таки алтарь храма свободомыслия и бунтарства. Еще бы! Ведь лишь здесь можно послушать песни, а можно и подпевать, если знаешь слова. Их знают немногие, но остальные слушают, жадно ловя каждый звук. Ведь в этих песнях они особенные - и звуки и слова... Слова о настоящей жизни, о той жизни, которой многие хотели бы жить, слова, которых не услышишь по телевизору и по радио, слова за которыми, наверное, и приходят сюда все эти люди...
«Аккомпанемент не нужен?» - раздается чей-то смеющийся голос из коридора. Все расступаются, пропуская парня с длинными волосами и фенечками на руке. В зубах беломор, за спиной гитара. Джинсы клеш, длинная рубашка, непонятного цвета ботинки. На всех комсомольских собраниях вам скажут - именно так не должен выглядеть советский человек. А вот он выглядит. Ему так нравится, тем более что на комсомольские собрания он не ходит.
По кухне проходит вздох восхищения – ведь пришел Борис Гребенщиков (такие длинные слова произносить никто не намерен, поэтому его зовут проще - БэГэ), его самого и его песни знают почти все собравшиеся. Его музыку уже запретили советские критики и цензоры, и это придает некий запретный ореол и особое очарование его творчеству. Как и самой странной аббревиатуре - БэГэ. Ну БэГэ так БэГэ, ему то что, его вполне устраивает. Как и Михаила-Майка. Ему важно, что люди слушают его песни, а Боб, Гребень или БэГэ - для него это второстепенно. Тем более, что по его странным песням, по трогающему за душу голосу и по странной улыбке, все и так уверены, что он не из этого мира.
Майк улыбается: "Ну давай, подпевай", - и начинает смеяться. - "А слова то знаешь?"
"Так мы мое петь будем", – тоже смеясь, отвечает Борис. "Можно и так", – Майк не завистлив, тем более слова Гребенщиковско-аквариумных песен знают почти все.
Люди с восторгом замирают, даже разлив портвейна временно приостановлен. Откуда-то возникает стул, и Борис садится рядом с Майком. Майк и Борис. Борис и Майк. На альбоме «Все братья-сестры» они так и напишут - "Борис и Майк".
Звучат первые аккорды песен и все замолкают. Борис и Майк играют с сердцем, притопывая ботинками в такт гитарной музыке. Поют, слегка не попадая в такт, иногда забывая слова, зато искренне. Но вот песня заканчивается, и раздаются громкие аплодисменты.
На кухне с новой силой начинает работать разлив портвейна, вина и чая, временно приостановленный. Начинается новая песня. Все снова замолкают – чтобы снова улыбаться, хлопать, подпевать. И так до самого утра.
Ведь именно за этим они и пришли сюда. Пришли в эту прокуренную кухню. Пришли в эту тесную квартиру. На промышленной окраине Ленинграда...
Посвящается Майку (Михаилу) Науменко