Метаморфозы южной зимы в этом году особенно заметны. Ударившая было стужа сменилась оттепелью. Снег растаял. Но холодный ветер с моря вновь испортил погоду, покрыл весь город тонким слоем льда, искрящимся под лучами солнца. Я осторожно шагаю по обледеневшему асфальту и сейчас, как и другие, стараюсь не поскользнуться. В такой день не верится, что где-то может быть иначе. Кажется, мир подо льдом превратился в застойное царство холода и тоски.
Вот впереди неуверенно идет девушка. В руке ее целлофановый пакет с апельсинами. Плоды тропического дерева отборные, ярко-оранжевого цвета. Здесь, на улице, они кажутся неуместными, напоминают о другой жизни, в тепле и счастии. В них еще сохранилась память о минувшем лете.
Внезапно девушка останавливается перед особо скользким участком тротуара, неуверенно озирается и ставит ногу на лед. Мысль о движе¬нии есть начало самого движения - мелькает у меня голове. Но я тут же поправляюсь: о падении, мысль о падении, и спешу на помощь…
Девушка ушибла колено. Я протягиваю ей руку и помогаю подняться. В довершение всех бед, порвался кулек. Апельсины высылались прямо на асфальт. Я начинаю собирать их, рискуя растянуться, сую в карманы. Несколько штук так и остаются в руке.
- Не бойтесь, я не претендую на эти солнечные шарики. Мне просто некуда положить их.
Тут я замечаю слезы в ее большие глазах и теряюсь. Она улыбнулась, часть моей робости прошла. Но я по-прежнему не знаю, что делать дальше.
- Я больно ударилась и не смогу идти дальше,- слышу ее голос.
- Попробуем,- говорю я как можно бодрее и, вспомнив, как в загра¬ничных фильмах кавалеры галантно подают дамам руку, предлагаю свою. Видимо, получилось неважно, потому что она опять улыбнулась, но руку мою взяла.
Двигаться она не может. Сделав пару шагов, стонет от боли и останавливается. Мы отходим в сторону. Она опирается на мое плечо и недовольно морщится. В последнее время мне редко доводилось общаться с женщинами. Хоть мне лишь немногим за тридцать, после развода с Ольгой уже шесть лет я стараюсь свести связи с ними до минимума. Я имею дела со "слабым полом" лишь там, где избежать этого нельзя: на работе или совершая покупки. При случайных встречах я обходителен, вежлив со всеми, но и только. Там, где может возникнуть большее, нежели простые, дружеские отношения, я ретируюсь. Люблю ли я еще Ольгу или стал после нее женоненавистником? Ни то, ни другое. Пожалуй, я боюсь еще раз обжечься на опасной игре, которую называют любовью. Новое знакомство не входит в мои планы, и я обдумываю, как выйти из положения.
Нужно отправить ее домой. Но взять такси в такую погоду трудно, и я спрашиваю ее, где она живет.
- Нигде,- отвечает женщина, скользнув по мне своими большими глазами. Я вижу в них отражение маленького растерянного человека с двумя апельсинами в руке, испуганного и сконфуженного.
- Как нигде?- выдавливаю из себя. - У вас должен быть дом, квартира. Так не бывает. Каждый должен жить где-то, иметь свой очаг.
- Мой очаг далеко отсюда. Я только прилетела и ненадолго…
Смутное подозрение охватывает меня. Я обращаю внимание на странную, нездешнюю красоту женщины. Противоречащая разуму догадка готова уже зародиться в сознании. Должно быть, она замечает, как изменилось мое лицо, потому что поспешно добавляет:
- Не бойтесь, я не сумасшедшая. Просто я прилетела самолетом из Москвы на каникулы. Вещи оставила в аэропорту, а сама пошла искать место в гостинице.
Мне почему-то не нравится ее ответ. Я вспоминаю строчки забытого стихотворения: «Она не придет никогда: она не ездит на пароходе»…
- Но, может быть, у Вас здесь родственники? Близкие люди?- спрашиваю я. И в ответ вижу лишь отрицательное покачивание головой.
Я начинаю сознавать, что увяз, но отступать некуда. Ведь не бросишь же ее здесь, на обледеневшем асфальте, с ушибленным коленом. Я предлагаю ехать ко мне, переждать, пока перестанет болеть нога, и слышу в ответ:
-Да-да, как хотите.
Такое равнодушие к готовности оказать помощь не радует. Приходится искать машину.
Такси, к счастию, удалось найти быстро. Я помогаю сесть в машину, но неудачно. Она опять чуть не оступилась и ойкнула от боли. А я, чтобы подавить неловкость, становлюсь развязным:
- Вы совершили ошибку, Виктория, приехав сюда в декабре. Ведь нет ничего хуже южной зимы с коварным непостоянством. Обратите внимание, название нашего города женское. Капризная ветреная красавица, что прельщала поэтов…
Она смотрит на меня расширенными глазами. Я краснею под ее взглядом и признаюсь:
- Да, вы правы, это не мое амплуа… И тут же добавляю еще пошлость:
- Но, ведь, все мы - лишь жалкие актеры в любительском спектакле…
Отведя взгляд, она спрашивает:
- Откуда Вы знаете мое имя?
Тут я окончательно сбит с толку. Действительно, что ответить Виктории? Объяснить, что оно было для меня символом совершенного в этом мире? Но тогда придется говорить о ее красоте, так поразившей меня. А сумею ли я косным языком выразить путавшиеся в голове мысли? Ведь по опыту знаю, что удачные слова приходят на ум, когда потребность в них отпадает.
Вот мы приехали. Выходим из машины и с трудом добираемся до подъезда. Я живу не высоко, на втором этаже, но от этого лишь хуже. В жилуправлении посчитали, что для подъёма на второй этаж пользоваться лифтом необязательно. Остановка там не предусмотрена. Я смотрю на Викторию. Каждая ступенька дается ей с трудом. Она опирается на мое плечо и чуть не плачет. Мгновенье я колеблюсь, затем приподнимаю ее в воздух. Первые секунды она растеряна, но потом покоряется и обвивает мою шею руками. Горячая кровь ударяет мне в голову. Для того, чтобы отвлечься от ощущений, я начинаю считать под собой ступеньки, открываю квартиру и вношу в нее Викторию. Некоторое время она продолжает обнимать меня, затем руки ее слабеют и опускаются, кажется, медленнее, чем следовало бы...
Я достаю из карманов апельсины, помогаю гостье раздеться, и усаживаю на диване. Потом осматриваю жилище, и становится стыдно за беспорядок, который заметен во всем. Но, похоже, это ее не очень смущает. Она расстегивает сапог и осматривает ушибленное место. Ее ножка кажется почти детской. Стараясь не смотреть в ту сторону, пытаюсь незаметно прибрать в комнате: ставлю на полки книги, прячу в стол исписанные листы бумаги.
- У меня болит колено,- слышу я за своей спиной.- Не будет ли у вас немного спирта?
- Ну, конечно, чего-чего, а этого добра у нас достаточно. - Но по лицу ее вижу, что она опять недовольна.
-Что вы, это ведь дорогой коньяк, а мне нужен простой спирт.
Простого спирта у меня нет. Я настаиваю, чтобы она употребила коньяк для растирания. Уверяю, что в бутылке совсем не то, что написано на этикетке и вижу, что она разочарована. Чтобы услужить ей, роюсь в баре, и на свет появляется красивая бутылочка с иностранной наклейкой. На сей раз содержимое действительно не соответствует ярлыку на этикетке. Попросту говоря, в ней тот же коньяк, что и в первой.
Она заканчивает возиться с ушибом, и мы садимся за стол. "Шерри бренди, драй кинг"- читает она по слогам и молчит. Должно быть, чтение по-английски - утомительное занятие, и она устала.
Я рассматриваю ее лицо. В нем заметна некоторая асимметричность. Даже сейчас, когда я сижу напротив и смотрю в упор, черты его как бы расплывчаты, подернуты дым¬кой тумана. Я щурюсь, стараюсь уловить их выражение, но тщетно.
Наше молчание затянулось, но я никак не стараюсь выйти из положения. Она не выдерживает первой:
- Почему вы молчите и смотрите на меня? Ну скажите же что-нибудь,-просит она и заглядывает мне в глаза своими черными.
- Я скажу тебе с последней прямотой: Все лишь бредни, шерри-бренди, ангел мой! – неожиданно для себя выпаливаю я.
- Какой вы странный, - слышу в ответ. Помолчав, она добавляет: Красивые строчки. Вы сочинили?
- Нет, конечно... Не стоит интересоваться автором. Его творчество прошло стороной от магистральных путей литературы. Это я говорю вам как специалист в области изящной словесности.
- Ах, вы - учитель. У вас много книг.
- Не совсем. Я учитель без паствы. Сеять разумное, светлое, вечное – взрастишь плевелы на мостовой города. Хлопотное для меня занятие.
Я допиваю кофе и чувствую, как тепло разливается по груди. На смену приходит приятная усталость тела. Становится легко на душе. Я упиваюсь присутствием красивой ЖЕНЩИНЫ и начинаю благосклоннее относиться к судьбе, подарившей случай. Тихо журчит музыка, наполняя воздух ароматом любви и томления. Голос певицы грудной и нежный. Она поет о предстоящей разлуке с желанным. Сладостный напев цыганской мелодии запа¬дает в душу. «Не уходи, побудь со мной, я так давно тебя люблю»- тщательно произносит слова артистка. Я любуюсь Викторией. Мне хочется вслед за певицей сказать ей эти слова.
Не помню, кто из великих открыл, что человеческие привязанности, дружба - ЧИСТОЙ воды фикция. Нам нравится встречаться, беседовать с определенным человеком, и мы внушаем себе, что любим, хотя, наши отношения определяются приятностью, доставляемой общением.
В отношении женщин эгоизм проявляется сильнее. Ведь сладость любовных утех не может идти в сравнение. Когда страсть к женщине и мужское товарищество вступают в противоречия, большинство из нас идет на разрыв отношений с приятелями. Предпочитается большее удовольствие меньшему. Я люблю тебя, потому, что мне хорошо с тобой.
Любимое существо может жить твоим миром, что льстит мужчинам. Собственная жизнь, серая и невзрачная, предстает важной и наполненной смысла. Незначительный поступок приобретает кажущуюся логичность и значение. В такие минуты мы счастливы... Счастливы, хотя зачастую не сознаем этого и порой способны создать что-нибудь величественное, ценное.
Страсть к женщине способна поднять человека до исключительных высот. Сделать ординарное сознание вырази¬телем общечеловеческого. Посредственность в этот момент слагает стихи на уровне известных поэтов. Дилетант создает полотно, изумляю¬щее знатоков утонченностью замысла. Лишь гений трудом и чувством меры доведет до конца то, что создало в безотчетном экстазе вдохновение. Завершив же свой труд, еще и еще раз преклонится тебе, Женщина, подтолкнувшая на великое.Не в этом ли призвание женщин - вызывать у нас эти волнения, подталкивая тем самым к созданию значительных художественных ценностей?
Я спохватываюсь, что говорю уже долго и смотрю на Викторию. Похоже, ей было интересно. Взгляд выражает внимание. Даже если она лицедействует, то умело.
Время течет быстро. За окном сгустились ранние сумерки. В комнате стало темно и неуютно. Я встаю и включаю свет. Настроение почему-то портится. Ощущение интимности и покоя безвозвратно потеряно. Мне становится стыдно за излишнюю болтливость, испытанное чувство благодушия. Действительно, чему было радоваться? Не хватало еще влюбиться в эту козочку с большими глазами. "Да не такая она и красивая",- стараюсь убедить себя в этом. Для подтверждения начинаю искать какой-нибудь дефект во внешности гостьи, но ничего путного из того не выходит. На минуту ее красота начинает злить совершенством. Виктория замечает перемену во мне, встает и начинает прощаться.
Тут я понимаю оплошность, уговариваю ее остаться. Это безумство, в такую пого¬ду, на ночь глядя, идти в город искать место в гостинице. Почти безнадежное дело. С больной ногой при нынешнем гололеде она рискует еще раз упасть и ушибиться. Лучше все отложить. Утро, наверняка, мудренее вечера, тогда и я смогу помочь ей.
Она, похоже, уже почти согласна, но все еще колеблется. Тогда я говорю, что она не стеснит меня .Я даже люблю спать на раскладушке в кухне. Там легче мечтается и крепче спится. Виктория недоверчиво смотрит. Она решилась остаться, но у нас разгорается спор из-за того, кто будет спать на кухне. Нет, милая девочка, тут уж я ни за что не поступлюсь правом хозяина. Она смеется. Красивые зубы украшают ее не хуже драгоценности. Я чувствую, что дело выиграно и помогаю ей устроиться.
В её глазах появляется что-то новое, еще не знакомое. Не зная, как истолковать все, я опять смущаюсь:
- Не робейте, располагайтесь как дома. Меня не бойтесь, я буду вести себя хорошо. Стоит лишь коснуться головой подушки, я сплю, как убитый. Покойной ночи, Виктория, приятных сновидений.
Я ухожу на кухню. Прикрыв за собой дверь, медленно раздеваюсь и с трудом устраиваюсь на старой, видавшей виды лежанке. Сон и не думает приходить. Все мысли заняты Викторией. Интересно, чем сейчас занята она? Должно быть, раздевается и осматривает комнату. Я вспомнил, что там до сих пор лежит фотография Ольги. Мне становится обидно за это, ведь я давно собирался убрать ее со стола.
Я слышу, как Виктория подходит к двери, и у меня замирает сердце. Неужели войдет ко мне? Раздается щелканье выключателя и звук удаляющихся шагов. 0на потушила свет и возвращается назад", - соображаю я.
Вспоминается запах её тела, руки, нехотя, соскользнувшие с меня в комнате. Теперь осеняет догадка, что, пожалуй, она не очень-то обрадовалась заверениям о безмятежности моего сна ночью. А, может быть, всё лишь почудилось. Что, если за эти годы я разучился понимать капризы женского сердца?
Мучают сомнения. Я слышу за стеной поскри¬пывание старой кушетки, на которой лежит Виктория, негромкий кашель. Очень хочется назад, к ней, в свою комнату. Я, борюсь с искушением, начинаю вспоминать о любви к Ольге, закончившейся столь плачевно. Ведь после того вызрело убеждение не связывать ни с кем жизни. Но думать об этом сейчас не хочется.
В квартире совсем тихо. Тикает на столе будильник, напоминая о том, что половина жизни прожита глупо и бестолково. Кажется обидным, что растерял годы, я злюсь на себя, и слезы подступают к горлу. Потому и стараюсь дышать глубже и понемногу успокаиваюсь. Я слышу, как в соседней комнате ворочается Виктория. Впервые за последние годы становится приятно оттого, что здесь еще кто-то. Волна переполняющей нежности к девушке охватывает меня. Я обещаю себе сделать, чтобы она не уезжала. В тихой радости мы будем жить вместе. Возвращаясь домой, каждый день буду видеть ее у себя, целовать умные глаза, дарить цветы. Мне хочется поделиться счастьем. Я шепчу ей ласковые слова и называю любимой, наслаждаюсь красотой имени: Виктория, Виктория…
Я ждал тебя, Виктория. Ждал всю жизнь, но ты не приходила. Ждал и верил, что встречусь с тобой. Иногда туман застилал очи. Я принимал за тебя других женщин. Но, поверь, от этих ошибок становилось лишь больно. Порой отчаяние охватывало меня. Признаюсь, сомнения терзали душу. Казалось, что тебя вообще нет, и ты не существуешь. Но то были лишь временные колебания, вызванные тем, что ты не приходила долго. Ты появилась, когда я было решил, что досталась другому. Ведь в глубине сердца я отвергал эту мысль и продолжал ждать. Теперь вот вижу, что вознагражден за терпение. Мне немного стыдно, что не узнал тебя сразу, в первую же минуту... Ты представляешь, что произошло бы, если б я позволил тебе уйти в эту ночь?..
Я чувствую за стеной ее прерывистое дыхание и понимаю, что меня слышат.
-Ты ведь не спишь, Виктория, слышишь меня? Ты не можешь, не должна сейчас спать. Мне так хочется себе верить. Завтра, при дневном свете будет трудно сказать все это. Ты знаешь, я мямля ужасный: не могу выдержать взгляд твоих глаз. Виктория, кушетка на которой ты лежишь, скрипит. Если не спишь, пошевелись, я пойму, что ты слышишь меня.
Я до боли в ушах вслушиваюсь в ночную тишину. И вдруг в комнате отчетливо, ясно раздается скрип старой кушетки, затем еще один и еще. Что-то колет меня в сердце, я слышу, как оно бьется в груди, словно пойманная птица. Плотнее прижимаюсь к подушке и обнимаю ее. Мне кажется, что это Виктория сейчас рядом.
- Милый мой, хороший,- чудится ее голос - я тоже ждала тебя долго и растеряна… Мне хочется, чтобы ты обнял меня, я ведь тоже люблю тебя.
Я обхватываю лицо руками и не могу решить, послышалось мне, или она зовет. Всем своим существом я уже там, в комнате, целую ее, но страх останавливает. Что если дорогой ее голос родился в воображении? Что будет, наконец, если я войду к ней в комнату, а она мирно спит, и я разбужу женщину? Что подумает, как поведет себя? Скорее всего, закричит. Затем оденется и уйдет в холодную ночь.
-Что же ты, родной, не идешь, я зову тебя, – мерещится ее голос. Я отказываюсь верить в его реальность, а сердце беспомощно колотится.
-Виктория,- шепчу я, ты ли это зовешь? Мне страшно, что если зайду к тебе - безвозвратно все потеряю. Теперь ты так много значишь для меня. Такая утрата после лет ожиданий была бы чувствительной. И я не уверен, что смог бы пережить ее. Если ты в самом деле зовешь - поскрипи два раза, а потом еще три. Ведь не может же быть совпадений, и я зайду к тебе.
Я весь превращаюсь в слух. Мне слышится голос, нежный и неземной:
- Иди… не бойся… я сама пугаюсь… что мне прислышались твои слова… не знаю, не сама ли их нашептала …Хорошо… если хочешь… сделаю, как ты говорил, милый..
До меня доносится скрип кушетки под ее телом, потом два, три таких же.
Все замирает… Какие-то шорохи напоминают, здесь притаилась жизнь. Мы лежим, разделенные друг от друга стеной и дверью, которая даже не заперта. Стоит мне встать и открыть – и мы будем вместе. Быть может, это будет самая чудесная ночь... Стоит мне только встать… Но я продолжаю лежать. Мучают сомнения. Я объясняю все игрой больного воображения, стараюсь |уснуть. На всякий случай шепчу ей:
- Не зови меня, Вика. Я не смогу зайти к тебе .Будь на твоем месте другая - я не испытывал бы сомнений. У нас впереди вечность, не будем торопить события. До утра осталось совсем немного. Уже рассвет мутнеет за окном. Мы будем ждать, уверенные, что новый день прине¬сет радость. Спи, любимая. Наше счастье близко. Нужно только переждать время.
Я засыпаю. Мысли оставляют меня. Но и во сне преследует чудный, дорогой голос:
-Не хочу вечности, хочу сейчас… не хочу нового дня, хочу к тебе… Приди ко мне, милый, желанный… Не могу же я сама это сделать?.. Мне страшно, я – женщина…Что тогда ты подумаешь обо мне?.. Мужчина, стань смелым..
.
Я наслаждаюсь звуками ее голоса и сплю в ожидании перемен жизни.
Я просыпаюсь и вскакиваю с постели. Неужели так поздно: десять утра? Поспешно одеваюсь и вхожу в комнату. Она пуста. Аккуратно сложено белье. Заправлена кушетка. Никаких следов пребывания постороннего человека. Я начинаю искать доказательств случившегося. Вот они - шесть апельсинов на столе, красивых, тропи¬чески-ярких. Значит, все это не пригрезилось. Но почему она ушла не попрощавшись? Вдруг я замечаю записку, лежащую на постели. Она чуть прикрыта подушкой, поэтому и не заметил сразу. Я раз¬ворачиваю бумагу и читаю, плохо разбирая незнакомый и нервный почерк:
« Очень признательна Вам за доброту и гостеприимство. Не решилась будить Вас утром. Пожалуй, Вы нравы: на юг стоит приезжать летом. Я воспользуюсь этим советом. Постараюсь сегодня улететь назад, в Москву. Всех благ Вам, милый, хороший человек. Виктория".
Я напяливаю на себя пальто, сую апельсины в карманы и выскакиваю на улицу… Возле телефона-автомата очередь. Я бегу к соседнему через дорогу, где никого нет. Самолет на Москву уже вылетел, второй отправляется через тридцать минут.
Такси едет довольно быстро. К счастью, растаял лед на дорогах, опять началось потепление. Водитель смотрит сочувственно и успо¬каивает, что успеем к самому отлету самолета. И, действительно, мы подъезжаем, когда диктор по аэропорту сообщает, что посадка на рейс до Москвы закончена. У меня еще есть время. Ведь по опыту знаю, такие объявления делаются для запаздывающих пассажиров. Выпрыгиваю из машины и бегу к месту посадки. Но строгая контролерша останавливает у прохода.
- Провожающим запрещено, - равнодушным голосом сообщает она.
- Как запрещено? - кричу я в отчаянии и вижу через стекло Викторию. Она стоит вместе с другими в ожидании автобуса, который подвозит к самолетам.
Спасительная мысль приходит в голову… Я достаю из кармана бумажник и показываю контролерше. Молящим голосом объясняю, что жена уезжает в Москву, забыв взять с собой деньги. У нее нет с собой ни копейки, а она и не подозревает об этом. Улетает в чужой город, где нет знако¬мых.
Моя взволнованность делает свое дело. Мне разрешают « на минуточку" пройти на посадочную площадку.
Я подбегаю к Викторин, хватаю ее за рукав. Та оборачивается и смотрит удивленно, но, похоже, довольна тем, что я приехал. Смущение опять охватывает меня. Стараясь не глядеть ей в лицо, говорю:
-Вы забыли апельсины… Я принес их. Кроме того, был неправ вчера, отсоветовав отдыхать в нашем городе. Поглядите, Виктория, потеплело, все изменилось, растаял лед. У вас в Москве такая погода будет лишь в марте-апреле. Не уезжайте, - прошу я, все еще избегая ее взгляда.
-Как хорошо, что вы пришли,- говорит она. Меня никогда никто не провожает и не встречает. Мне очень хорошо, что вы здесь. Апельсины я оставила вам. Вы очень добрый… Спасибо за все.
Я замечаю, что голос ее дрожит, и решаюсь заглянуть ей в очи. К коему удивлению они полны слез. Она и не силится скрыть это. Я дотрагиваюсь рукой до ее лица для того, чтобы смахнуть со щеки каплю. Она вдруг порывисто обнимает меня. Я держу ее лицо руками, целую мокрые, соленые глаза...
-Останься,- прошу я еще раз. - Ты красивая и нежная, как первый, еще не распустившийся листок на дереве. Мне будет без тебя плохо.
-Почему ты не пришел ко мне вчера,- шепчет она, и я узнаю этот шепот.- Почему ты не вошел, я так этого ждала... Если бы ты сумел, все могло быть иначе… Я не от тебя бегу, от себя. Боюсь любить сильно, наскучить первой, боюсь быть в тягость, боюсь всего. Но если бы ты зашел, я б уже не смогла уйти. А сейчас
я бегу, пока не поздно. Я постараюсь не вернуться назад, не бойся.
Я вижу за ее спиной садящихся в автобус пассажиров. Водитель нетерпеливо дает гудки. Из динамика еще раз несется сообщение, что посадка закончена. Виктория высвобождается из моих объятий и идет к автобусу, чуть прихрамывая.
- Глупости,- кричу и ей вслед.- Глупости все то, что говорила… Останься и увидишь, что была неправа. Останься, Виктория, не улетай..
.
Но она садится в автобус, а меня выводит с места посадки строгая контролерша, обещание которой я вероломно нарушил. Чтобы укрепить ее пошатнувшуюся веру в человечество, я даю ей один апельсин, красивый и яркий.
…Я иду по мокрому асфальту, прямо по лужам, не разбирая дороги. Зарядил мелкий осенний дождь. Редкие прохожие прячутся под зонтами. Я чувствую, что лицо мокро и не могу понять, что это: капли дождя или слезы стекают по щекам. Метаморфозы южной зимы в этот раз особенно заметны.
1979,2009