4.
Мы оба понимали, что, после первого визита к «австриячке», никакого материала для заказанной статьи практически нет, хотя описание обстоятельств и атмосферы, в которых состоялось знакомство рассказчицы с её будущим мужем, были абсолютно необходимы для понимания того, какие пути привели успешного инженера, выходца из буржуазной, можно сказать – профашистской семьи, подданного 3-го Рейха, в ряды советских партизан, и какую роль в этом процессе сыграла сама Оксана Балух. Была ли сама Оксана «правоверной комсомолкой» и, выполняя задание чекистов, использовала полученные на спецкурсах знания? Или здесь решающим фактором стала взаимная любовь немецкого инженера и прикреплённой к нему переводчицы?
Обсуждая услышанное, роясь в справочниках, в имевшихся в редакции и в райкомовском архиве материалах, мы уже сейчас, на этой стадии нашего исследования, зашли в страшный тупик: оказалось, что в местных архивах нет материалов о местном сопротивлении, а всякие статьи о героическом подполье, мягко говоря, придуманы для «патриотического воспитания» молодёжи.
В наших руках находились три факта: слова Вершигоры об использовании сахара для живучести маневровых групп; недостача сахара в эшелоне, загруженном на Я-шковском сахзаводе – две пожелтевшие страницы расследования, которое проводила почему-то Жмеринская комендатура; и – орден Красной Звезды бывшему директору Я-шковского сахарного завода.
Поэтому мы с нетерпением ожидали следующей встречи с Оксаной Андреевной. Называть её «австриячкой» даже в разговоре между собой у нас «язык не поворачивался», и мы называли её просто «Оксаной».
На третий вечер после первого визита я смотрел по телевизору очередную серию про Штирлица. Позвонил Борис:
- Завтра нас будет ждать Оксана! Как ты смотришь на автобус?
В этом было что-то. Автобусы между Я-шковым и райцентром ходили редко. Если подъехать утром, то придётся ждать до 5-6 часов пополудни. И если хозяйка выставит нас раньше – придётся ловить попутку, или болтаться по посёлку до автобуса.
- Я – за!
- Слушай, Стас, я всё продумал. В Я-шкове есть шинок, такой, – под старину. Пиво там, конечно, дрянь, кукурузное, но бывают раки!
Я рассмеялся:
- Да под раки сойдёт и пиво из табуреток!
Мы ещё немного побалагурили, и тут он неожиданно предложил:
- Знаешь что – одень форму!
Я призадумался. Оксана далеко не дура, сообразит – с какого боку тут этот майор-связист…
С одной стороны, рано или поздно мне придётся признаться, что я тут посторонний. А с другой, я не раскрывал Борису своего умозаключения, что в прошлый визит фактически прикрыл его связь с КГБ, и теперь это откроется. А потом подумал: ведь из того, что Оксана нам поведала, тогда, в годы тех событий, она и сама была под крылышком этого ведомства.
И я согласился.
Приехали мы в Я-шков рано - не было и 8 часов. Целый час идиотски топтались возле автобусной остановки, подумывая, где бы ещё часок покантоваться. Оксана вчера передала просто – «жду вас утром», но когда начинается это самое утро у госпожи Оксаны фон Брох-Целлер? «Отловила» нас домработница Оксаны. Дамы прекрасно знали расписание автобусов и уже час ждали нас. Утро у них начиналось гораздо раньше, чем предполагали мы.
Несмотря на «такую рань» Оксана Андреевна выглядела так, как будто бы только что вышла из дамского салона парикмахерской. Так вот почему она возит с собой «домработницу»!
В дом нас провела та самая служанка, показала, куда повесить плащи, провела в комнату. Оксана Андреевна шла к нам из глубины квартиры, приговаривая:
- Вот глупенькие! Мы, старухи, встаём с петухами и до рассвета успеваем полетать в своих трухлявых ступах!
- Ну, какие старухи, - попытался сунуться с комплиментом Борис.
Не обращая внимания на его слова, она обратилась ко мне:
- А знаете, мне больше импонирует морская форма!
А, вот в чём дело. Я для неё по-прежнему офицер КГБ, а то, что я в форме офицера Советской Армии, так это – там, в КГБ, какую форму захотят, ту и напялят.
Значицца, это она так съязвила! Что это она вообразила? Что, ради её персоны, КГБ, нечего делать, займётся переодеванием своих офицеров? Ладно, пусть так думает, переубеждать не стану.
Между тем, женщины нас усадили за стол, где дымилась продолговатая фарфоровая супница, доверху наполненная варениками с творогом. А перед каждым из нас – тарелочка и блюдце со сметаной.
- Ну, зачем же, Оксана Андреевна! Мы не голодные, – это уже я, сглатывая слюнки, попытался отказаться от этой кулинарной красоты.
- Позвольте вам не поверить! И только посмейте хоть один вареник оставить! Вон, архитектор этих творений – Галина Ивановна – обидится и поставит вас на то самое место, откуда взяла.
Потом было пряное домашнее печенье, мёд и чай.
Мы ели, поглядывая на хозяйку, которая, хоть и продолжала балагурить, за этот первый час не улыбнулась ни разу. Она как будто выполняла какую-то, ведомую только ей самой, работу. В углу комнаты размещался «комбайн». Так в те годы называлась конструкция из проигрывателя, магнитофона и радиоприёмника. Оттуда непрерывным потоком лилась спокойная тихая музыка.
О «деле» Оксана Андреевна заговорила только тогда, когда мы пересели на знакомую оттоманку перед журнальным столиком с сигаретами. На столике лежал толстый фотоальбом, и мы ждали, когда она сама его откроет. Заметив наш интерес к альбому, хозяйка заметила:
- У меня не сохранилось ни одной фотографии с довоенных и военных лет. А здесь – она положила руку на альбом, - моя гордость, которую вы вряд ли оцените. Это фотографии моего производства в Австрии. Покажу позже. Курите, пожалуйста.
Дама устроилась в кресле напротив нас, по-мужски заложив ногу-на-ногу, и продолжила прерванный прежде рассказ с той же ноты, как будто и не было трехдневного перерыва:
- Петер фон Брох-Целлер бросил на меня короткий взгляд своих серых глаз и проговорил что-то вроде «зргд, Окснблх!», что следовало понимать, как «Зер гут, Оксана Балух».
* * * * *
Подобный немецкий, в котором куда-то пропадали гласные, Оксана уже слышала. Примерно так говорил один австриец там, на курсах в Подмосковье. Но того, хоть с трудом, можно было понимать. Этот же, мало того, что «фон», да ещё – из Верхней Австрии. Он перебирал языком, как будто пересказывал тирольские частушки.
Растерянная Оксана недолго «любовалась» этим противным надменным лицом буржуазного спеца. Когда он выдал длиннющую неразборчивую тираду, в которой «переводчица» не поняла и половины, она всё же набралась наглости и сказала:
- Простите, не могли бы вы перейти на немецкий язык?
У спеца был вид человека, который споткнулся на ровном месте. При всеобщем молчании он недоуменно смотрел на неё, и вдруг рассмеялся, отчего лицо его стало по-мальчишески добрым и милым:
- Фройлейн! Я так долго не говорил по-немецки, что почти разучился!
Это была шутка, и сказана она была вполне разборчиво, и означала она для Оксаны самое главное, - на неё не сердятся, и не будут требовать замены переводчика. Между ними сразу установился тот доброжелательный контакт, который в последующие два года позволял им плодотворно взаимодействовать.
* * * * *
- Понимаете, ребята, мы так много с ним разговаривали и по служебным и по неслужебным темам, что я, можно сказать, – заразилась его австрийским произношением. Потом, в годы оккупации, был случай, когда один немец обратился ко мне с точно такой же фразой:
- Фрау, не могли бы вы перейти на немецкий язык?
Я в тот же миг вспомнила минуту своего знакомства с Петером, и автоматически ответила его словами:
- Простите, герр гауптман, я так долго не говорила по-немецки!
Но «герр гауптман» был туповат, и, услышав более-менее сносный немецкий язык, только выразил недоумение глупым вопросом:
- Это была шутка?
Мы посмеялись. Мы – это я и Борис. Оксана Андреевна, не улыбалась, даже рассказывая такие смешные эпизоды.
Мне показалось, что на этот раз она была напряжена. Всё-таки её что-то смущало. Она чего-то ждала от нас, но чего?
- Ребята, я догадываюсь, вы ждёте от меня описания бурного любовного романа. Не спорьте, вы так молоды, и подобный интерес вполне уместен. Скажу одно. Не было бурного романа. Я полюбила этого человека не сразу. Даже не скажу точно - когда. Иногда мне кажется, что с первой минуты, а иногда – через год, когда Петер уехал в отпуск. Наверное, и он меня полюбил в то же время. Я так думаю, вспоминая совершенно неубедительную причину, которая якобы заставила его прервать свой отпуск преждевременно. Но между нами была такая пропасть! И мы были сильными в своих позициях. Я не говорю – убеждения, этот вопрос имел неясные контуры, а именно – позиции.
* * * * *
Оксана рассказывала, как трудно ей было переводить, - не столько специальные термины, сколько – простоватые, такие, как «желобчатая и пластинчатая свекольная стружка», «дисперсированный воздух», «известковое молочко», «реакция осаждения высокополимеров» и т.п. Она уже и сама стала спецом по сахарному производству. Дошло до того, что она вникала в то, что говорит Петер, но её не понимали наши техники, и ей приходилось растолковывать свой перевод.
Оксана тянула время. Всё, что она пока рассказывала, было интересно, но малосущественно. Солью будущей статьи должны стать те детали её и его биографий, которые связаны с войной, подпольем и высокой наградой, с обстоятельствами, побудившими её бросить успешное дело в Австрии и уехать на родину.
Летом 1940 года к Петеру пожаловал гость. Оксана признала в нём того австрийца, которого видела на курсах. Её он не успел узнать, или не подал виду. Петер отпустил её на целый день. На второй день после отъезда гостя он сам заговорил о цели, с которой к нему приезжал его земляк:
- Зигмунд уговаривал меня принять советское гражданство!
У Оксаны защемило сердце. Неужели? Неужели вот сейчас рухнет та стена, что их разделяет?
Но Петер, глядя в сторону, глухо проговорил:
- Я ему ответил, что это невозможно. Что таким шагом я подведу своего брата, разрушу его карьеру, а отца – просто убью!
И ни слова о том, пошел бы он на этот шаг, если бы не брат и отец? Ради неё?
Для Оксаны всё это уже не играло никакой роли.
В ноябре 1940 года Петер был отозван в Германию. Свою миссию как спец на этом заводе он выполнил, а в Я-шкове, хоть и были готовы корпуса, дальнейшее строительство сахарного завода было приостановлено до подхода из Германии состава с оборудованием. Это состав пришел осенью 1941 года, когда в Я-шкове, как и в районе и области, - была новая власть.
Тот завод, на котором Петер подвизался спецом, был Красной армией взорван.
Директором завода в Я-шков был назначен Петер фон Брох-Целлер. Вместе с братом он был и совладельцем этого завода, однако по причине военного времени, они могли распоряжаться только 7% производимого продукта. Эти семь процентов позволили поправить финансовое положение семьи Брохов, - сахар был в цене. Свою долю сахара Петер сбывал на Украине, в основном - в Тернополе, Ровно, Виннице, хотя небольшие партии сахара добирались до Житомира и Сум. Доля брата уходила в фатерлянд. По обоюдному согласию, часть сахара передавалась в госпитали для немецких солдат и в детские дама. оказавшиеся на оккупированной территории.
* * * * *
Я вдруг понял. Это – я. Это из-за меня Оксана Андреевна тянет время и ломает голову, как ей остаться наедине с журналистом.
Я решил прийти ей на помощь. В конце-концов, Борис - журналист, а не сотрудник КГБ, и поступит по справедливости. Хотя я и не предполагал, какую такую тайну так трепетно берегла от КГБ эта странная женщина, при том, что все события, связанные с её молодостью, давно стали достоянием истории.
- Оксана Андреевна и Боря! Надеюсь, вы меня простите, разболелась голова, и я на часок вас оставлю. Пройдусь по Я-шкову, давно не бывал в этих местах.
И я вышел, провожаемый такими разными взглядами: благодарным – Оксаны Андреевны; недоуменным – Бориса.
Борис нагнал меня через полчаса, и мы ещё полчаса ловили попутку.
По дороге к редакции Борис вдруг рассмеялся:
- Ну, ты, Стас, и жук! Как догадался?
Я состроил невинную рожу:
- А что?
- А то он не знает!
- А-а, - глубинная разведка.
- Слушай, разведка, у тебя есть магнитофон?
- Есть. В Ташкенте. Служебный.
- Чёрт! И у меня нет!
- Что – на музыку потянуло?
- Ещё на какую! – и он достал из-за пазухи коробку с магнитофонной лентой и надписью «AGFA-FILM».
Продолжение http://www.proza.ru/2009/03/14/119