Газетные полосы уставлены прямиком в номер: "Срочно всем! Буржуйскуе наглые выдры захватили вновь и вновь! Наш! Родной! Долгожданный Броненосец Потёмкин! В половине шестого, прямиком на станции Зверево-Глухов! Где эти Доблестные Чапаев и Петька? Где эти былые командиры и оплот гражданского народа? До каких пор!..".
Марья Бурдывская, наглая отъявленная атаманша, топтала машиниста Хоева по перемоленным в кашу рёбрам, и в полный закипевший рот его, матыляющийся, будь-то тряпка или не пойми что, пихала вминая в кадык замаслянный кляп, приговаривая напоследок сквозь оковы: "Понюхай-ка!".
Остальная швора банды валялась на тушканках в крови, вила песню "Сопли-слюни-три мурла", и шипела пьяной усмертью в никакое.
Общим делом: на засалках подплясывающего в ход Броненосца Потемкина зияло на подкладках сало, мушный абрикосовый хлеб в шелухе, и большие заквашенные огурцы под радонежский самогон ютясь бестями трясок. Во всей этой своре, посредь вагона смрадом колупались бездвиженные сподвижники красного знамени - синий, от помора Петька, в красных пожеванных твердынках и бездышный от издёвок Василий, с отрубленными ушами. Позже его выбросили где-то под Саполово в болотную хвору и забыли на отмашь. Петьку же, донимала бешенная атаманша Марья - давя коленями на грудь Петьки, со всего пути, она колотила его башкой об латунную подпрядь Броненосца и не могла насытиться, что Петька не захотел жениться на ней в то давнее, еще помнящее. Старая история росла, но еле-хватающему воздух Петьке, было уже не до фетровых рюх и светличных затворок. Он согласился.
Имело место: в кудрявых рощах Мартыновки, спустя отколотый кусок нескольких суток, среди всякой нечисти завивалась развольная свадьба.