Родилась я относительно здоровым дитём. Но не исполнилось мне и месяца, как нас навестила тётя, мамина сестра, и не сама, а с гриппом. Она облизала упавшую на пол пустушку и сунула ребёнку, то есть мне. После этого началось моё шествие по поликлиникам и больницам. Двухсторонние пневмонии, ангины, бронхиты, анемия, сепсис, ложный круп и прочие значительные и незначительные заболевания из всех сил тянули меня к выходу с табличкой «морг». Если бы не мама, то там бы я и оказалась в конце концов, но она выкричала меня у врачей и вымолила у Бога. Её молитвы оказались настойчивее болячек, вопли пробились сквозь профессиональную глухоту повидавших всякое медицинских работников. Маму хорошо знали в местной районной и областной больницах и беспрекословно вытягивали меня из того света на этот. Когда доктор констатировал клиническую смерть, она ухватила его за колени и выла благим матом пока он не вернул к жизни моё тщедушное тельце. В благодарность мать носила им торбы и баулы, приговорив очередных, ещё не вошедших в возраст поросят и птицу. Врачи говорили ей, что девочка перерастёт, окрепнет с годами, но не тут-то было. Болячки сыпались на меня, как из рога изобилия и не было этому ни конца, ни края. Как не было предела материнской надежде и терпению. Так по больницам прошло моё детство, отрочество и юность. Лет через десять хвори отступят, оставив в наследство трепетно-заискивающие отношение к людям в белых халатах.
А пока мне только шёл девятый год. Почему-то хрящики пяточных костей никак не желали превращаться в обычные косточки, ныли и болели. Эта странная и довольно редкая болезнь называется остеохондропатией пяточных костей. Наверное, такой же диагноз был и у Русалочки. Ей, как и мне, было больно ступать, ходить, бегать и играть с другими детьми. Поэтому я, как и она, была молчаливым, замкнутым и одиноким ребёнком. Какое-то время я терпела, а потом призналась матери в новой напасти и смотрела как наливаются её глаза слезами и упрямой решимостью. Травматолог внимательно посмотрел рентгеновские снимки и прописал ножные ванны с морской солью. Осень мне парили ноги, а немного времени спустя я почти перестала ходить в школу и вообще. Мать, не долго думая, подхватила меня и очередную торбу в охапку и через голову местного районного врача, без направления, диагноза и медицинской карты отправилась искать спасения к областному травматологу за триста километров по разбитой непогодой дороге. Этого нам местный доктор не простил и демонстративно перестал здороваться. А так как жили мы на соседних улицах, то не здоровались как минимум два раза в день. Лет двадцать, пока не переехали в другой город, но это случится ещё не скоро, а пока я вторую неделю вишу в окошке травматологического отделения областной больницы и считаю машины. Вообще-то мне положено не висеть в окошке, а лежать в постели в гипсовых сапожках, опутанных гроздями гирек для разгрузки стоп. Но я загадала, что когда насчитаю сто машин - приедет мама. Мама не приехала, ни когда я насчитала сто, ни когда я насчитала двести машин. Тогда я стала считать до тысячи, но постоянно сбивалась, отвлекаясь на посторонние предметы, мысли и события.
Тогда я не знала, нет, просто не понимала, что такое тащить на себе дом, работу, огород, двух детей, новорожденного и больного, а ко всему этому мужа-алкоголика. Такой была жизнь моей матери.
Утро началось с градусника, завтрака и обхода.
- Опять ходила? – немолодой усатый доктор осматривал грязные потрескавшиеся подошвы гипсовых сапожек на вытяжке.
- Неа... – яростно замотала головой.
- Давай-ка мы посмотрим. И откуда это у нас эти трещинки?
- Не знаю, – я широко распахивала свои голубые глаза и доктор мне верил. Во всяком случае он никогда меня не ругал, а только гладил по волосам, указующе кивая медсестрам на следы моего преступления.
Медсестры терпеливо накладывали новый гипс, фиксировали повязки, с тем что бы уже после ужина, внимательно прислушиваясь к шагам в корридоре, я распутала упряжь и, когда на коленках, а когда осторожненько на пятках пробиралась к окошку и высматривала - считала машины.
Ещё через неделю я убедила доктора, что левая нога совсем не болит. Ни чуточку.
- Вообще-то она и раньше почти и не болела, - врать я научилась лихо, равно, как и стиснув зубы, терпеть разную боль. Некоторую боль можно терпеть и даже забыть о ней. Например, когда горло болит или когда делают уколы, хуже, когда болит зуб, или голова. Пятки при ходьбе болели почти, как изъеденные кариесом зубы, но ходить хотелось больше, поэтому я широко улыбалась, пока доктор вертел, крутил, постукивал и тискал мою многострадальную пятку. Мне повторили рентген и что бы там ни думал доктор, а гипс с левой ноги сняли и выдали небольшие костыли. Я немного огорчилась, что сняли левый сапожек, а не правый - прыгать на правой ноге удавалось куда лучше, чем на левой, но огорчилась ненадолго. Цокая копытцами, как молодой теленок, вовсю носилась на разъезжающихся в разные стороны костылях в туалет и столовую, на корридор и в манипуляционную. И жадно рассматривая новых людей на некоторое время отвлеклась от грустных мыслей о доме.
Ни на день рождения, ни на Новый год мама не приехала, но передала подарки и регулярно писала письма, уговаривая меня потерпеть ещё немного. А я и терпела, постепенно осваиваясь и привыкая. Ходячих больных в травматологии было не так уж и много и вскоре я стала узнавала их в лицо. Жизнь в больнице течет медленно, и больные развлекаются кто как может. Кто сплетничал, кто кокетничал, кто играл в шахматы и домино, кто читал, а кто просто отсыпался за недоспаные ранее ночи. Доктор лечил больных; больные выздоравливали и на их места поступали новоприбывшие; медсестры делали перевязки, разносили градусники, лекарства в маленьких пластиковых стаканчиках с горизонтальными черточками и пытались удержать меня в постели, так как мне все ещё был предписан постельный режим. Я же качалась между костылями по корридору: туда-сюда, туда-сюда, надолго останавливаясь то у одного, то у другого окошка и всё подсчитывая машины, пока строгий возглас дежурной медсестры не загонял меня туда, где мне и положено было быть.
Иногда в корридоре мне встречался сгорбленный слепой старик, шаркающий больничными тапками по свежевымытому, дымящемуся хлоркой полу. Старик довольно хорошо знал расположение палат в травматологии, впрочем, как и в терапии, и в неврологии, и других отделениях, где ему часто приходилось бывать. От местных сплетниц я была наслышана, что дети частенько отправляли отца поправить здоровье то в одной больнице, то в другой. Такой роскоши, как пенсионные дома, тогда ещё не водилось. Оно и понятно, понятно взрослому и сейчас, а не ребенку и тогда, много лет назад, что жизнь со слепым далеко не сахар.
В этот раз наличие свободных мест в нашем отделении определили судьбу того проиcшествия, ради которого я и принялась ворошить прошлое.
Повстречав слепого застывала, с любопытством наблюдая, как скользят морщинистые руки по стенам корридора. В столовой старик садился на одно и то же место, за столом напротив. Чудные невидящие глаза гипнотизировали меня, так что я торопилась покончить с едой как можно быстрее. В тот день давали вкусный перловый суп, в котором за счастье было поймать два-три куска плохо очищенного картофеля. Растущий организм отличался отменным аппетитом. Я быстро разобралась, у кого из санитарок можно было попросить добавку, а у кого нет. В тот день на добавку рассчитывать не приходилось, поэтому я запаслась куском талого масла и несколькими ломтями душистого белого хлеба, предвкушая, как буду запивать его горячим сладким-пресладким чаем. Я уже управилась с первым и приступила ко второму, когда старик уселся на своё обычное место. Санитарка на раздаче немного замешкалась, но старик терпеливо ожидал, когда его обслужат, положив руки на обтянутые полосатой больничной пижамой колени. Мужики в столовой переглянулись и, слив остатки недоеденного ими супа в одну тарелку, пододвинули её слепому. Оставив мысли о еде, я во все глаза смотрела, как старик, уронив слова благодарности в их сторону, нашарил дрожащей рукой алюминиевую ложку и кусок хлеба; низко-низко, почти к самой тарелке наклонив голову, стал быстро и жадно прихлебывать синевато-сизую жижу, подтирая рукавом капли жидкости с заросшего седой щетиной подбородка.
Я оставила позади костыли и шелест ядовитого веселья. Два дня спустя приедет мама, привезет пухлый конверт, на который выменяет путевку в закрытый санаторий. Весной я вернусь домой и буду как ни в чем ни бывало носиться со сверстниками, набивая шишки и ссадины. Но это будет потом, а в тот день я бежала по бесконечной ленте больничного корридора, размазывая слезы и сопли по щекам, оставляя за собой гипсовую крошку и ещё не зная, как часто мне будет снится этот слепой старик и его тарелка синего супа.
12 марта 2009 Сиэтл