Нила рывком выдвинула ящик стола, стол разинул рот и бумагами выпал на ноги. Откуда столько – это все в последний месяц нанесли? Караул.
Нилу с ее компанией литераторов недавно выгнали из кабинета в ДК. Ни о чем заранее не предупреждали, а просто не пустили и все. «Какого там тебе еще администратора, не ходят оне по выходным!» Как всегда в таких сомнительных ситуациях, Нила поскакала на третий этаж искать администратора, путаясь в нарядной сиреневой юбке, длинной на один бок. Никого не нашла… Компания же сидела в вестибюле и азартно спорила о высоком. Да место сбора все время менялось, и после каждой такой смены люди терялись и больше не приходили. То есть где-то жили и творили, но где и как – этого никто не знал.
- Не выгоняйте сегодня-то! – крикнула Нила, будто ночная сова. - К нам поэт из Москвы.
- Да без разницы. Не велено.
- Но в нашем-то кабинете кто?
- А вон… Али фаберлик какой. Оне аренду дали.
- Ну, последний раз? Вы скажите, это кто велел?
- Замдиректора. Так как вы все время попадете в чужие кабинеты и ломаете
график...
-Ничего мы не ломаем. Вы поймите, мы все время тут, но один аз просто гармошка начала играть над ухом, а другой раз друзей животных оказалос больше в три раза.
- То-то и оно. -Вахтерша дышала плечами и грудями. Перед ней на конторке дымились чай и сочень с творогом, слегка надкушенный. Крикливая женщина в филулете ее напрягала.- Друзей животный тридцать человек, а вас десять.
Ну… иди в подвал с доспехами. В костюмерные. Только не трогайте там!
- А столы?
- Нету столов.
Щеки Нилы пылали от унижения… Даже казалось - юбка выходная на ней пылает, жарит ее колючей синтетикой. Все щипало.
… Да, действительно, из Москвы. И читала стихи такие горькие, что дым трубою и першило горло. Но она была издатель и своих стихов не печатала в своем журнале, а печатала она других людей по две страницы…и стоила та страница сотни, сотни рублей. Для Нилиных уездных поэтов это было так нереально, что ой. Многим захотелось блеснуть, да и было чем. Пусть бы вдруг приехал «Галлимар» или «Новый мир», им бы нашлось что дать. Дело даже не в деньгах…Просто все хотят одобрения неба, а тут квитанция за рубли… Нила хорошо запомнила, как однажды связалась с платным альманахом, и ей коллеги высказали: дескать, извини... Нам такая публикация унизительна.
Все качали головами, а Нила понимала одно – женщина с угольными горящими глазами из самой Москвы - такой же нереализованный автор, как и Нила, пишущая в стол. Нилу разрывало, что даже на такое событие половина людей не пришла. - У меня дочка из школы муж из командировки, ключ один. – А Луденс придет? Нет? Тогда и я не приду. – Потому что нас на лито только тот хорош, кто лижет ж... Ниле, а я ее терпеть не могу. – Так я же болею! Температура вдруг. - Веду свое лито в педе! - Мне надо стричь собаку. – Вам что, некого больше обсуждать, кроме как меня? - Не могу ехать каждый день издалека, у меня муж лежачий, а я в тяжелом состоянии. - Уже три года работаю в субботу. Можно уже запомнить. - Я лучше приду тогда, когда А., Б. и В. не будет. - Вы, Нила, совершенно не умеете вести заседания, вы всех распустили. – А я лучше в баню и водочки… - Вы мне так нравитесь, что мне стыдно. - Мы были лучше всех и без нас полный отстой…
Нила работала на краю города, на краю света, в каменном домике, вросшем в землю. Когда на улице начиналась жара, в домике стояла сумрачная погребная стынь. Перемотчицы в черных халатах бегали на лавочку перед большой клумбою погреться. Клумба была тоже интересная: в один год на ней бурно цвели ирисы, потом после года полной немоты появлялись гладиолусы. Потом опять ничего и перемотчицы, цокая языками, начинали туда сажать георгины-многолетки, думая, что все вымерзло. Но на след год георгины не всходили, а появлялись тюльпаны, а уж потом георгины… Все это напоминало Ниле ее кружок по развитию речи. А как же? Носшьмя с молодыми, пока они не уедут в другой город жить и реализоваться... А ты опять начинаешь все снова. Или новых авторов ищешь. Иди пробиваешь книжку поэту, делаешь вечер, он он потом берет и тоже исчезает в тумане, на дно ложится... То поэты буйным цветом цветут, то все замолкают и все начинают писать критику...
В этом году клумба поросла густой лебедой и предпенсионные перемотчицы гадали, какие цветы могут взойти.
- Ой, девчонки. Вроде даже ирисов сей од не было.
- А это? Это что, я спрашиваю?
- Ба, ландыш.
Женщины застыли внаклонку. Позы такие призывные. Но возраст не тот, конечно.
- Нила, купи пирожков нам. Только не с котятами…
Кулинария через дорогу. Нила завернула горячущие капустные кулебяки в два целлофана, взяла и себе кулебяку с чаем. Капуста на удивление оказалась жареной, с грибным привкусом, а не с переваренными белыми листьями, как обычно. На нее заносчиво скалились с витринки ряды сортовых водок , бутылки Миллера, великопоповичские козелы, клинские, ярпивы разливные. У дальней стены сидели замкнутые хорошо выбритые люди в тесных костюмах, в форматных галстуках. Молча отхлебывали, изредка стукая кружками по столу. Много пива и скромная тарелка кешью. Изобилие салфеток. Никаких вам нищих и бомжей. Радио играло романсы. У стойки возилась с микроволновкой строгая студентка к фирменной кепочке и фирменном фартучке. Она не была похожа на классических мокрых краснолицых буфетчиц и вызывала доверие.
«Много пустых столов», - озарило вдруг Нилу. И запахнув плащик, зашагала обратно на работу. Поэты не были ее работой. И никто никогда не поручал ей заниматься с поэтами. Просто ей хотелось иногда куда-то прийти и почитать свои творения. А то писала, писала, и молчание было ей ответом… Ответ все-таки нужен! Так что выбора особо не было. Ветер трепал русые волосы Нила, но даже без ветра волосы ее все равно были дыбором.
Даа, волновалась она в тот день капитально. Нет, просто не надо в одиночку идти. С одной стороны, это убожество, сидеть рядом с пьяницами. Они будут таращиться. А с другой стороны, нового помещения нет и не будет до октября. Где, где его взять? А тут пропадает такая площадь для велосипедных гонок, тюль на окнах… Только радио орет слишком надсадно… «Заказать? Я сок заказала. Неужели, неужели. Да, буду сидеть с этим соком два часа. Друзей жду. А какие такие? Да не знаю я, что они пьют! - Какие же вы тогда друзья?! - Ну, знаете…»
Девочка в кепочке оказалась очень даже настырная.
Посетители ходили мимо Нилы, нарочно задевая ногами столик. Им было смешно, что она так долго сидит одна и с коробкою сока. Это ж неприлично. Они еще были не в той фазе, когда женщины похожи на мужчин.
- Женсчина, а чо париссе с коробухой. Мы тово! Угощам! – этакий простоватый малый в слишком красной курточке, широких спортивках дорогих кроссовках и такой же его приятель.- И поставили перед ней огромную кружка пива.
Она отодвинула от себя кружку, и они переглянулись. Как еще с ней заговорить, не знали. А Нила читала книжку как порядочная, боясь поднять глаза на людей. Никто, никто к ней не шел. Стыд, позор. Тут же вспомнилось, как однажды в солидном учреждении они читали, а потом пришел даже не член лито, а так один, но сильно под газом, и с котом на голове. Почему-то кот не хотел оставаться дома, и именно этот кот взбесил администрацию. Хозяина с котом… Да не скотом, а хозяина кота вышвыривала охрана, и этот хозяин непонятно почему кричал Ниле: «За сколько продалась ты им? Ты была наша!» А кот спокойно заходил в форточку второго этажа и потягиваясь, выходил прямо к микрофону. Как же быть с пьяными поэтами? Как обойти этот вопрос? Может, сразу всех напоить?
За стеклянными окнами полосами посыпал дождь. Это было уже слишком. Она собралась собираться да идти, но тут хлопнул дверью небритый Кеша – куртка в воде, брови в воде. Опа-на. Слил воду с себя. Вытер ладонями щетину. Его тонкое порочное лицо усмехалось. Будто он всегда вот именно такого и ожидал.
- Загораешь?
- Ага.
- Че надо делать?
- Как всегда, стихи читать, прозу. Как обычно.
- Но нет же никого. Подождем?
- А что делать. В ДК сам знаешь – теперь глухо. Пей пиво. И места имеются…
Кеша недоверчиво оглядел окружение:
- Пивом тут не обойдешься.
Прибежали мокрые по пояс подружки Настена и Муся. Верх бежал под зонтом, а ноги по ливню и лужам. Муся знала только одну песню, но какую- «Оооомут, мой оомут - мой хомут», а Настена принесла тексты, в которых было ничего не понятно. Спеть их без гитары было нельзя, целую папку шаманских заклинаний. Настена сияла своим гибким длительным телом и сверхкороткой стрижкой, молча царственно улыбалась.
- Настен, что это?
- Тексты.
- То есть стихи? Или что? А жанр…
- Жанр, видимо, отсутствует. А без него нельзя?
- Но как же?..
Таак! Два лысых в обнимку, дерясь и тиская друг на друге толстовки, пронеслись в проходе и долбанулись об стол поэтов. Все со стола опрокинулось и покатилось. Вся публика повскакала с мест и сгрудилась вокруг. Наконец-то страсти столкнулись. А то сидят, нос дерут.
- Уйдите! – закричала Нила, - все портите нам.
- Это вы нам все спортили. Сидят, место переводют.
-А ну-ка! – подошла пружинистая девочка в кепочке. – Милицию позвать или сами стихните?
Вошел плечистый дежурный в серой форме, в высоких ботинках, как американец.
- Эт-то что у нас такое?
- Это Витяха! – помахал ему Кеша. – Сядь Витяха. Собируха у нас.
- Да не могу я пиво! На работе…
- И не надо. Ты так посиди, ты ж тоже поэт.
Витяха покраснел. Он печатался в тюремной малотиражке. Лысо-бритые возмущались издали. Настена читать не хотела: это надо только с гитарой. Она все оглядывалась на лысых. Нила поняла, что ее коробит, ее саму коробило. Но что делать?
И тут Луденс пришел. Он лучился своим умным еврейским лицом и двумя мальчатами в одинаковых клетчатых рубашках. Чем, чем жил этот человек, вечный сторож. Почему другие давно бросили писать, а он продолжал доставать из карманов мятые тексты, один безумней другого. И каждый год влюблялся и писал все круче… Луденс раскидал сынов по рядам, вручил по пивасу и уставился на Настену, сложа руки на груди.
-У, - сказал Ниле беззвучно, - какая. Кто?
- Настена. Бардовска песня.
Луденс скислился точно от лимона. В это время Настена нараспев читала: «Ой ты, зимушка- зима, да пожалей дитя свое,/ Погоняет в хвост и в гриву. /Да кони белые несутся, /А под ними воронье…/ Заметай снегами белыми несчастие мое./ Уноси меня в луга пречистые,/ Где утрами на реках да что парное молоко…» Где она взяла, она ж городская.
- Да, я начинающий автор, - оправдательно сказала Настена, заметив гримасу напротив.
- А я кончающий, - заметил Луденс. –Поэтому я буду читать в конце.
И полез шарить по карманам. Мальчата в клетчатых рубахах смотрели на него с восторгом. Он стал читать – неразборчиво, но страстно. Голоса стихли.
Из угла поднялся бывший высокий чин. Он всегда сидел за угловым столом после шести. Дорогущий костюм, тикающий «тиссот хроно», лысеющая голова, глаза кролика.
- Господа, в наствремя все пшут стхи… Был и я кгда-то грешн… Но так позиц- ционировать…
- Дядя, тебе что? Неймется?
- Нет, я гврю… так поз-ц-нировать. Так лоббировать себя, понмаэт...
- Дядя, а вы нам почитайте…
- Какоя вам дядя?
Он упал довольно тихо, и пацаны в кроссовках отвели его за столик. Здесь такое не было событием.
-Ааа!
Хлобысь! И пивная бутылка брызнула пеной на все стороны. Витяха сразу сорвался туда, будучи при исполнении и не успел в программу войти. И все так засобирались сразу… «Мокрухи нам не надо». Ну, Нила и нашла место, ничего себе… Бежа на троллейбус и подставляя Настенину папку под струи дождя, Нила ни о чем не думала от холода. Дитя ее драгоценное было дома и гордо смотрело телик в наушниках. Проверять уроки сил уже не было, тем боле что дитя вырубило свою американщину и началась передача, как все друг друга находят. Нила быстро готовила ужин и во все глаза смотрела на экран. Боже мой! Оказывается люди находятся черед двадцать, тридцать лет! Они находятся в соседнем городе и в стране за океаном! И это изумительно, когда поссорившись в поезде парень и девушка через десять лет мирятся и обнимаются на твоих глазах… Весь зал плакал и она тоже, потому что многих потеряла за последние годы… И друзья, и любимые, и поэты стремительно уходили в ночь, хлопнув дверью. Туда, где их уже не найдет никакая передача…
Трехслойный чай и вермишель с сардельками дали ей возможность успокоиться и немного побыть матерью. Рецепт чая тоже остался ей на память: ахмад с бергамотом, клубничный ростбуш и зеленый матэ… Дитя благосклонно отнеслось к ужину и даже осчастливило Нилу улыбкой…Зато потом, засыпая, Нила подумала, что… заснуть будет после чая трудно… И правда. Кеша позвонил в два часа ночи. У него была новая нетленка.
Через месяц попривыкли. Когда Нила заходила за пирожками для перемотчиц, эта в кепочке уж здоровалась с нею, помнила расписание сборов.
- Вас тут спрашивали, - весело бросала она, начищая настоечный охладитель для пива.
- Меня? Да кто может спрашивать.
- Ну не лично. Спрашивали - которые поэты, будут еще?
- Будут.
На работе ее посылали не только за пирожками, а еще и в администрацию отнести планы на полугодие. Она тогда вошла в приемную и сказала, что вот папка из методического. А там был директор как раз, и еще какие-то приехали. Немая сцена: она передает папку, а люди попятились. Особенно пендитный директор - и папку он взял двумя пальцами, точно дохлого кота. Почему пендитный? Потому что Нила уже приходила к нему спрашивать про пустующий корпус во дворе, дескать, была мастерская, накрылась, так может, дадите пособираться поэтам? Там же нет дорогостоящего оборудования, мы полы вымоем и все, и ключ на вахту, а? Но директор как услышал слово «поэты», так его и перекосило: «С ума сошли?» А что? Да ничего. «Лучше плиточников пустить, чем этих…»
Когда Нила ехала в троллейбусе, попутчики ее украдкой обнюхивали и удивленно брови ставили. Дело в том, что ее одежда насквозь пропахла кабацким неистребимым запахом, смесью табака и перегара. И она, сама того не замечая, провоцировала других, чтоб они подумали. А они и думали. И шарахались.
Но летом в кафешку народу приходило гораздо больше. Может, меньше было других событий, может просто так, посидеть. Незнакомые лица прибавлялись. Одного Нила заметила сразу и поманила рукой, в диком шуме было ничего не слышно. Но лицо у него было, глаза были… тяжелые. Реально тяжелые, ртутно давили на голову, на грудь
- Люда, ради бога, приглуши радио? Не слышно сказать.
- Еще чего.
«Начинается», - поняла Нила.
- А ты кто такой? – Она повышала голос от шума.
- Рок-музыкант.
- А тут что делаешь?
- Да так… - Она поняла, что он сейчас уйдет и больше она его не увидит никогда
-Тихо вы!- закричала Нила. – Люда, блин. Он читает.
Все заткнулись, кроме пивных бочонков, конечно, их не касалось.
- Это так, - сказал музыкант. - Черновик.
«Ряды пролегали как ровные грани,
Рядили, играли на черном экране,
Рвалась перфорация в кадровой раме,
Кричала под грейферный рык.
Коррозия коркой покрыла каркасы,
Короткий восторг от коронной гримасы,
Короста крошила кресты декораций,
Красиво кренились края».
И дальше шло еще так куплетов десять…
- Баловство, - сказал Кеша, которого относили к когорте Бориса Рыжего. – он не музыкант, а киношник.
- Что-то есть, - потер руки Луденс. – Красиво кренились края… Ишь ты.
- Звукопись, - произнесла Нила.- Но я в рок-музыке не очень…
- Да ладно вам, - ответил им музыкант, - просто бессмысленный эксперимент. Пока.
И ушел после этого, запомнившись, хотя мог уйти и до этого, ведь не за пивом же он приходил, пива навалом везде, на каждом углу. А Луденс завелся, он всегда заводился от явлений искусства, от парадоксальных мнений, и он стал читать не абсурдизм, как обычно, а что-то нежное, такое беспомощно-тихое в этой оручей кафешке. «Словесной дуэлью я был накануне убит, Бежала слюна из открытого рта понемногу, Средь рощи стыда через вешние воды обид Дурманящим посохом я пробиваю дорогу… Но я поднимаюсь, очистив колени от ран, Каменья стряхнув я себя очищаю от скверны. В одну из красивейших, Богом обласканных стран Уеду до срока и там успокоюсь, наверно…»
- Е-мое, - разволновался Кеша, - дай двадцать рублей.
- Нету…
- Дай. Мне хватит на сорок грамм…
Нила молча вытащила бумажки, Кеша сурово принял граммы и сел тихо.
Он хотел сказать что-то, но не успел к наплыву новых дам в кафешку. Это были дамы сильно известные в журналистских кругах и сам их приход давал шансы. Они взяли по яркой баночке и брезгливо выискивали место. И не могли они найти место, потому что все было тесно, шумно и густо-музычно. С виду поэты не отличались от алкашей. Они тоже быстро принимали cвою дозу и падали навзничь, Просто алкаши потом трезвели, а поэты так и оставались пьяны всю жизнь. Эх!
Самая приличная и трезвая была с виду Настена, и они подсели к ней. Настена им кивала и показывала стаканом на Нилу, но они - нет, нет, это не то. Луденс весь трясся как в лихоманке, и мятые листы плясали в дрожаших пальцах. Прошел к стойке некто в бэлом: белые брюки, белая тонка рубаха, белый джемпер, аххх… Курам насмех – Алексей Додин по кличке Альфаед, крупный торговец женской одеждой, три магазина, видимо, прослышал про тусовку. Он тоже продвинулся к Настене, и заказал на их столик кучу всего, и так они там так уютно засели, что никого не надо.
- Фе… Девчонки, эт полный отстой. Где отрыли, как додумались…
- Да уж, белый человек в черной дыре…
- Ну отчего ж… Французы тоже сидели в таких заведениях. «Ротонда» у них была, - веселилась Настена.
«Мой бедный ангел силы сохрани, Пройди хоть милю, падая от боли. Ты мне всю жизнь дарил цветные сны. Крупицу счастья да кусочек воли…» - задыхался под газом Луденс, он был в ударе… Но дальние столы его не слушали. Пробрался откуда-то бывший чин с углового столика. Потряс ее за плечо:
- Нет, ты скажи. Скажи, че тко?
- А что?
- Ты скажи, че тко он буровит? Это же х-ня полная.
- Товарищ, - вспыхнула Нила, - Может это еще не классика, но уже не х-ня .
- Н-понятно ащще. У Рубцова плачт звзда и все нштяк… А тут…
- А чего тогда слушаете? Не слушайте.
- Н-мгу. Влнуюсь…
Он топтался, не уходил. Нервный порочный Кеша вдруг подскочил, хватил его за грудь и давай мотать: «А ты кто такой, брат, ты кто такой, ну?» Он довольный слабый был, Кеша, но гордый, типа сын какого-то магната, и вот не мог тряхнуть, только качал… И большой как шкаф бывший чин удивленно глядел на него сверху вниз. К нему побежали какие-то, не злясь особо, но привычно переворачивая столы. Да. Мокрухи нам не надо-с.
Нила машинально взяла сумку, она и сама была уж порядком отупевшая, она тоже привычно дернула за руку Луденса, тот очнулся, потащил Кешу, тот Настену и они побежали. Навстречу им попался дежурный Витяха и они махнули ему – там, там…
- Витяха не повяжет, он брат наш…
- Он брат потому что мент? Или потому что поэт из тюремной газеты?
- Уже остановка… Хорошо, что ты про ангела читал, видишь вот твой ангел и спасает нас, спасает… Молодец Луденс.
- А давайте все сядем и на магазине выйдем, - сказала вдруг запыхавшаяся Настена. -У меня же гитара с собой. Расставаться жалко.
Луденс вдруг рванул в темень, без слов - может, стало плохо, а Кеша за ним.
- Потом, - сказала Нила. – Мне сильно пора. Будет передача, где все друг друга находят…Там все плачут от счастья…А наша пивннушка все-таки не вариант. Низменно! Это не обстановка для стихов. Резервация прямо…
- Ну что вы! Это временно, - засмеялась Настена. – Все понимают. И когда у меня будет первый сольник, я вас позову, да?
- Да, дорогая. – И Нила взобралась в немецкий троллейбус.
Двери шикнули, свистнули, пол закачался, как корабль в бурю, и мимо понеслись узорные фонари древнего города в океане зеленых лип.