Тяжелую дверь в высокой кирпичной ограде снова открыла Авдотья Семеновна. Наверно, только она это и делает, так, наверно, заведено у них, подумал Андрей Иванович.
– Сами дойдете до него? – спросила домработница. – Он в той же комнате.
– Это его любимая, что ли?
– Почему же? Это место для гостей.
Интересно, по какому принципу профессор выбрал для гостей именно эту комнату? Вроде бы остальные у него такие же пустые, с коврами. Кстати, ковры хорошие, удобные, в этом Андрей Иванович убедился в прошлый раз.
Андрей Иванович прошел длинный полутемный коридор, затем поднялся по лестнице на второй этаж и направился к комнате, где его ждал профессор. Сколько ни вглядывался он вглубь коридора, никак не удалось ему увидеть прекрасную девушку. Невольно он признался себе, что очень, очень хотел бы посмотреть на нее еще раз.
Войдя в комнату, Андрей Иванович снова обратил внимание на огромные окна – от пола до потолка. Снова было много солнца. А возле одного из окон стояла девушка. Та самая, как и прежде – полуобнаженная, со сверкающей прозрачной тканью на груди и бедрах. Она стояла полубоком к Андрею Ивановичу. Руки были опущены вдоль тела, волосы струящимся потоком падали до колен, закрывая спину. «А спина у нее, наверно, такая же красивая, как и бедра», – почему-то мелькнула глупая мысль.
Девушка отошла от окна и зашагала по направлению к двери, возле которых стоял Андрей Иванович. Но, дойдя до середины комнаты, вдруг исчезла, бросив за мгновение до этого покорный и страстный взгляд на гостя.
Некоторое время он продолжал смотреть на то место, где только что растаяло чудесное видение. Затем отвел взгляд и увидел профессора. Тот сидел на том же месте, что и в прошлый раз, грустно опустив голову. Солнце само собой, без всяких фокусов, исчезло за хмурыми облаками. В комнате стало чуть сумеречно.
– Здравствуйте.
Профессор кивнул. Андрей Иванович сел на пол.
– Вы думаете, мне не бывает противен этот мир? – вдруг сказал Птицын. Андрей Иванович удивленно посмотрел на него. Что это с ним? – А он мне иногда бывает очень противен, он для меня порой становится намного более мерзким, чем всем вам вместе взятым. – Профессор замолчал и посмотрел на Андрея Ивановича, в его глазах блеснули безумные огоньки.
– Признаться, я даже не ожидал от вас такого признания. И что вы в таких случаях делаете? – спросил Андрей Иванович. Птицын продолжал молча смотреть на него, ничего не отвечая. – Ну, когда мир становится противным?
– Ничего не делаю, – ответил, наконец, профессор и отвернулся. – Просто сижу.
– Может, вам стоит поискать какой-нибудь рецепт? У меня, например, тоже иногда бывает плохое настроение. Так я…
– Есть большая разница между плохим настроением и… – Профессор замолчал. – Впрочем, не хотите вина? Хорошего, красного? Авдотья Семеновна, вина нам.
– Она вас услышала?
– Конечно, не беспокойтесь. Связь-то налажена.
– Какая связь?
– Обыкновенная, межкомнатная. Я могу шепотом сказать хозяйке, она везде меня услышит.
Пришла Авдотья Семеновна, принесла бутылку красного вина и два прозрачных фужера. Профессор налил себе и гостю.
– Чем не способ забыть о противном мире? – усмехнувшись, сказал профессор. – Да вы пейте. Или тост ожидаете? Давайте без тостов, не люблю я всех этих условностей. И без них вино вкусное. А если вино не вкусное, то и тосты не помогут. – Настроение профессора почему-то немного улучшилось, хотя к фужеру он пока не прикасался. – Вам ведь сказал дед-сосед, что я космосом увлекаюсь. Вы его спросили, есть ли у меня телескоп. Отвечу, нет у меня его. Зачем он мне? Мне и без телескопа в космосе хорошо.
– Простите, не понял. Как это и без телескопа в космосе хорошо? Что вы хотите этим сказать? Я определенно ничего не понимаю. Вы что ли…
– Да, именно. Я космос как свои пять пальцев знаю. Всю вселенную. Понимаете… Да ладно. Когда мне плохо, я протягиваю руку, и мне этого достаточно. Кстати, вы знаете, что телескопы ограничены в своих возможностях? Любые, даже самые сильные оптические устройства близоруки.
– То есть как близоруки?
– Телескопы слепы там, где я – зрячий. Я ведь и сквозь время могу видеть. Начиная с момента, когда стала образовываться вселенная. Я знаю, вам безразлична астрономия, и вы никогда не интересовались тем, что происходит в недрах космоса. Я ведь прав?
– Видите ли… Да, вы правы. Меня действительно никогда не интересовало все это.
– Это потому что вам мир не был противен. Или он бывает вам противен?
– Ммм… Не задумывался. Наверно, нет. Знаете ли, у меня работа почти все время отнимает. Некогда рассуждать, противен мне мир или нет. Даже с семьей мало общаюсь. А вы, наверно, впадаете в это состояние, когда мир противен, потому что один живете. Представляю! Если одному жить, то всякие мысли могут начать одолевать.
– В чем-то вы правы. Но не во всем. Дело не только в одиночестве. Не все же одинокие ищут спасения в бездонных глубинах неземного мира. Кстати, я не говорил еще вам, что вселенная для меня не бесконечна. Она такая маленькая… как и земля, когда на нее с луны смотришь. Скажу вам, в этом мире все маленькое, абсолютно все. Хотите, я расскажу вам, как появляются галактики?
– Сегодня, я вижу, вы ликбез по космологии мне решили устроить. Ну что ж, интересно. А про город? Когда мы про него-то начнем говорить?
– Успеем про город. Никуда он не убежит. А про вселенную... Я ведь только что там побывал. И все еще нахожусь под впечатлением. Вы лучше послушайте меня. В следующий раз у меня, может, не будет настроения про нее рассказывать. Захотите, а не сможете ничего узнать. Я вам скажу: «Нет, не то у меня сейчас настроение». Да, я и такое могу выдать. Я ведь супершизофреник, мне позволено зависеть от настроения. Да что вы вино не пьете? Пейте, пейте. Я, видите, уже осушил фужер. – Профессор стал оживленным, как и в первый раз.
Андрей Иванович посмотрел на свой фужер. Красивое вино, словно гранатовый сок. Он выпил глоток, затем еще один…
– Ну как? – спросил профессор. – Не страшно ведь? Вы давно не пили вина, знаю. Но можно позволить себе бокал-другой хорошего напитка. Я, признаюсь, сам не часто пью. Но иногда с удовольствием это делаю. Особенно после всяческих полетов. Они, понимаете ли, столько душевных сил порой отнимают. Не знаю, почему. Я ведь не все знаю. Я ведь говорил вам уже об этом, что не все знаю. Абсолютных гениев не бывает. Даже бог не может претендовать на такое имя. Простите, что я про бога так говорю. Хотя зачем я извиняюсь? Вы ведь не верующий. А то, знаете, с этими религиозными так трудно разговаривать. Все-то их задевает. Что ни скажу, на все обижаются. Прямо не понятно, как с ними говорить. Особенно это касается темы бога. Я и не беседую с верующими об их всевышнем. Больно уж ранимые они. А ведь это от недостатка образования и излишней доверчивости. Бога можно познавать, и о нем как угодно можно говорить. Он ведь бог. Если он абсолютный гений, то не должен сердиться на того, кто о нем плохо говорит. Представьте себе, он тоже совершенствуется. Но я, знаете ли, не задумываюсь сильно о боге. Не встречался потому что с ним. Я человек примитивный, что вижу, тому и верю. А написанному или сказанному могу не поверить. Вот если увижу…
– Но вы никак не можете все увидеть.
– Я ведь говорил вам о визуализации. Все, ну хорошо, буду чуточку точнее, почти все можно увидеть. Нужно лишь глаза открыть. У нас недостаточное зрение, у нас у всех на носах очки, которые вырезают из мира лишь узенький кусочек, только его мы и видим.
– И как же снять эти очки?
– А зачем их снимать? Это ведь не безопасным делом может оказаться. Представляете, каково будет человеку, если он начнет все видеть – все, что нужно, и все, что ему совсем не нужно. Некоторым лучше оставаться с ограниченными возможностями. И с ограниченными возможностями можно неплохо жить. Да многие так и живут. И даже счастливы. Знание – зло, это старая истина. Много знать не обязательно, так спокойнее. Я родился без очков. Вы думаете, я счастливее остальных? Вы думаете, бог счастливее нас? Он, вроде как, еще и создатель. А я не создатель, поэтому мне легче, чем богу. Нет-нет, не снимайте, пожалуйста, своих очков. Ведь сняв их, вы не только больше хорошего начнете видеть, но и плохого. Мне самому иногда хочется надеть очки. Да я так и делаю иногда. Например, когда на речку хожу. Вы ведь были сегодня там? Осенью она чище, вы летом ее не видели. Я смотрю на нее и не вижу мусора. Думаете, наивно? Нет, это удобно. На этой речке те очки, про которые я вам только что сказал, сами собой на меня надеваются.
– А вы, случайно, берега от мусора не очищаете?
– Как Федот? Хоть и не люблю я этого деда, но за уборку мусора готов его уважать немного. Это он с меня пример взял, облагораживать природу. Да, не скрою, бываю я иногда санитаром. А сосед глядел на меня, глядел и тоже решил начать приносить пользу. Так вот, про очки. Когда я стою возле речки… мне очень даже нужны очки, хотя бы для того, чтобы не замечать мусора. А речка-то сама неплохая, весной она разливается, и деревья погружаются в воду, словно растут из нее. Непередаваемо! Ветви свешиваются и касаются водной поверхности. Ну, как не любоваться таким зрелищем? Да, я про очки еще что-то хотел сказать. Деду Федоту они не помешали бы. А то он порой много времени на чердаке проводит, чтобы за девушкой наблюдать, ну за той, вы знаете… Зачем старику на голые бедра таращиться? Хотя, мне-то что, пусть смотрит.
– А разве она не ваша девушка?
– Моя. И не только она – моя. Весь мир – мой. Вы удивлены, что я так самоуверенно говорю об этом? Не удивляйтесь, у меня ведь кроме этого мира больше ничего нет. Да и этого мира нет, пока я его не создам. Да, я тоже создатель. Нет-нет, я не бог. Да мы же про другое говорили. Я вам обещал рассказать, как галактики появляются. Хотите узнать, как это происходит? Да вы не морщитесь. Я ведь вам расскажу то, что сам видел. Разве вам не интересно послушать очевидца?
– Почему же? Очень даже интересно. Я и не морщусь. Почему вы решили, что я морщусь?
– Бог с вами. Итак, начнем. Вы не читали что-нибудь про образование галактик? Нет? Ну и хорошо. А то я бы посоветовал вам тут же, в эту же секунду, забыть обо всем, что вы знаете. Я ведь очевидец, вы мне до сих пор не верите? Ну как хотите. Но послушайте, послушайте, пока настроение у меня соответствующее. Знаете ли, я сам порой не знаю, куда меня это настроение в следующую минуту завернет.
– Ну и как образовываются галактики? – спросил Андрей Иванович, видя, что профессор стал слишком оживленным, и в его глазах снова заблестели безумные огоньки. Надо было уступить раньше и послушать, о чем он так сильно желал рассказать.
– Обыкновенно образовываются, – неожиданно спокойно сказал Птицын. – В результате взрывов.
– Каких взрывов?
– Космических, конечно. Вся вселенная образовалась в результате взрывов. Вдумайтесь – не взрыва, а взрывов – огромного их количества. Вот так-то. Хотите верьте, хотите нет.
– И что же взрывалось?
– Плотное вещество, даже сверхплотное. Вы хотите узнать его состав? Нет уж, давайте пока не будем об этом. Иначе в дебри уйдем, и вы ничегошеньки не поймете. Итак, сверхплотное вещество взорвалось, и от него разлетелись во все стороны огромные осколки, которые впоследствии также взрывались, ну и так далее. Взрывы и сейчас продолжаются, но они гораздо более слабые, нежели первые. Вы хотите узнать, почему подобное происходит? Какова главная причина взрывов? Ответ таков: здесь свою роль играет аш-фактор.
– Это еще такое?
– А-а! Вы и про это не знаете! Ладно, все расскажу. Да мне это приятно, просвещать вас. С расширением вселенной изменяются некоторые физические величины, в том числе и постоянная Планка, название символа которой звучит как «аш». Так вот, эта постоянная и не постоянная вовсе, она постоянно растет. И в какой-то момент, в первый раз это случилось давным-давно, она стала достаточно большой, чтобы сверхплотное вещество взорвалось. Да-да, я хочу это особенно отметить, что если постоянная Планка увеличится, то это может привести к взрыву, да еще какому! Если бы у нас, на земле, эта самая постоянная Планка каким-то образом вдруг увеличилась, то все наши запасы радиоактивного топлива взорвались бы вмиг. Вот таким-то опасным может оказаться увеличение этой величины. И вам интересно слушать мою нудную речь?
– Так вы сами начали об этом. Сказали, чтобы я непременно слушал, потому что в следующий раз, быть может, у вас не будет настроения об этом говорить. Впрочем, мне вполне интересно, тем более что я совсем не знаком со всей этой космологической кашей.
Профессор вскочил, подошел к окну, посмотрел в сторону дома деда Федота, на пасмурное небо, затем вернулся и сел.
– Ну, тогда слушайте. Например, почему галактики вращаются? Откуда у них взялся вращательный момент? Да все оттуда же, из взрывов. Ведь когда разрывается бомба, осколки от нее летят во все стороны в раскрученном виде. Так же и с галактиками. Ведь то сверхплотное вещество, которое взрывалось, еще в молодой вселенной, можно сравнить с бомбой, особенной, конечно. Да, кстати, этот вид бомбы человечество еще не пробовало.
– Про какую бомбу вы говорите?
– Связанную с аш-фактором. Она так и называется – аш-бомба.
– Простите, я не знаю, что происходило в ранней вселенной, но сейчас, в земных условиях невозможно изменить постоянную Планка. Ее вообще невозможно изменить. Я еще с университета усвоил, что фундаментальные величины на то и фундаментальные, что они – не изменяются. Так что я не верю вам, в этот раз точно не верю. Правда, есть всевозможные теории про переменность постоянных величин, но я в них тоже не верю.
– И я не верю. Я вам так скажу, я вообще ни одной теории не верю. Я верю лишь тому, что вижу.
– С помощью визуализации? – улыбнулся Андрей Иванович.
– Вы не улыбайтесь. Я вижу, вы и в это не верите, что почти все на свете можно визуализировать. Скажите еще, что девушки не было.
Андрей Иванович промолчал. С девушкой-то вообще непонятно что… Это даже трудно как-то назвать. Ну ладно, пусть визуализация. Но чего? бреда деда Федота?
Профессор снова перешел на тему аш-бомбы.
– Итак, вы не верите в возможность такой бомбы. А зря. Некоторые фундаментальные величины способны изменяться, несмотря на то, что вы не верите в это. Не будем говорить, как они изменяются. Это тема отдельного, очень долгого разговора. Если захотите, как-нибудь поговорим и об этом.
– Скорее, если вы захотите, – поправил Птицына Андрей Иванович.
– Ну да, это тоже немаловажно. Итак, поверьте мне, сегодня просто поверьте, что постоянные величины способны изменяться, например постоянная Планка. Вот ее-то изменение и может привести к весьма катастрофическим последствиям, например, взрывам вселенского вещества. Такие же условия можно создать и на земле. Я знаю, как это сделать. Но не скажу. Зачем это вам? Вы же городом занимаетесь. Знать про новейшие бомбы вам вовсе не обязательно. Скажу только, что, сотворив особые условия, мы можем локально, в очень маленьком объеме, получить изменение постоянной Планка. А это приведет к взрыву. Который может оказаться очень и очень сильным. Такого взрыва человечество еще не видело. Итак, аш-бомба возможна, и она слишком страшна. Постичь ее тайну смог пока только один человек. И, как вы догадываетесь, этот человек – супершизофреник, то есть я. Но, успокойтесь, я не скажу о тайне ее создания никому. Не потому, что это не гуманно. Я, знаете ли, не слишком отягощен всякими моральными принципами. И не потому, что я боюсь глобальной катастрофы. Все объясняется проще. Я хочу иметь свою тайну, да я вам говорил уже об этом. Я достаточно много всего открыл человечеству, и получил за это кучу премий. Пряниками решили выманить у меня всякие секреты. Нет, я на такие удочки не ловлюсь. Я раскрыл некоторые тайны не ради премий и почестей. Просто… Понимаете… Трудно жить с некоторыми знаниями.
– Так все-таки, вам трудно или приятно жить с тайнами?
– С некоторыми трудно, а с некоторыми приятно. Но опять же… Я не такой человек, который легко прощается со своим. Я ведь лишь с незначительными тайнами расстался. Но даже их оказалось достаточно – чтобы обо мне заговорили как о гении. А премии – это так, побочное. Вы думаете, я на них купил этот дом? Да, это действительно так. Но давайте не будем о том. Иначе опять уйдем в сторону. Понимаете, у меня есть одна слабость – я не люблю отступать от основной темы. Однако часто приходится так поступать. Допустим, приходит ко мне человек под видом того, что хочет выяснить тот или иной вопрос, а потом получается, что этот вопрос вовсе не главный. Так же и с вашим городом. Собрались вроде бы говорить о нем, а уже во второй раз беседуем о другом. Да, простите. У меня, скорее, все же другая слабость – я люблю уходить в сторону. Не буду винить моих бедных гостей. Это я отступаю от основного вопроса. Что я хотел сказать? Ах, да, я далеко не все тайны свои раскрываю.
– Но мне показалось, что вы только это и делаете, что постоянно их раскрываете.
– А вы о них все равно забудете.
– Почему вы так решили?
– Ну, если не хотите, не забывайте.
– Вы вот сказали, что не верите в бога. Знаете, я сам не очень интересуюсь этой темой, грешен. Но почему-то так получилось, что не только вы, но и мой завлаб вдруг заговорил о нем.
– Что в этом странного? О боге почти все говорят. Вы хотите спросить меня, хожу ли я церковь? Отвечу, нет. И не потому даже, что я – не религиозный. Просто не нравятся мне лица священников. Я, можно сказать, не люблю их. И они меня, похоже, тоже, хотя и с сочувствием должны относиться к юродивым. Но я ведь суперюродивый. А к таким церковь не знает, как относиться, поэтому меня боятся. Но мы опять ушли в сторону. Я ведь не закончил вам рассказывать про галактики. Я ведь только что из вселенной вернулся, как раз перед вашим приходом, из самого глубокого космоса, который ни одному астроному не снился. Так вы знаете теперь, почему галактики вращаются? Они ведь гигантские осколки, образовавшиеся в результате сильнейшего взрыва, обусловленного возрастанием постоянной Планка. А осколки после взрыва вращаются. Да это не осколки, а огромнейшие, сверхгорячие капли. В дальнейшем они охлаждались и сжимались, а вращение сохранялось. А потом из них галактики стали образовываться. Кстати, вот еще один момент интересный. Вы, надеюсь, слышали, что галактики бывают разными: шаровыми, эллиптическими, спиральными, неправильными?
– С этим знаком еще со школы.
– А вы не задумывались, почему? Нет, не задумывались? А ведь это объясняется легко. Но начнем вот с чего. Вы знаете, что галактики имеют несколько жизней?
– Как это?
– А вот так. Галактики проживают несколько жизней. Я говорю не про взрывы, которые явились причиной их образования. Я говорю непосредственно о разных жизнях каждой из галактик. К примеру, наша спиралевидная была когда-то шаровидной.
– Вы хотите сказать, что она из шаровидной постепенно превратилась в спиралевидную?
– Нет, вот видите, вы меня неправильно поняли. Кстати, хотите, я отправлю вас в космос? Вы там все воочию увидите, и вам не придется слушать мою ужасно скучную речь. Я всеми фибрами своими чувствую, как монотонно я говорю. А? Как вы? Хотите в космос?
– Лучше не надо. Во всяком случае, прямо сейчас я не готов. Как-нибудь потом, может быть… И почему вы решили, что скучно говорите? Вы разве не видите, с каким интересом я слушаю. – Андрей Иванович испугался, что профессор-шизофреник и впрямь вздумает отправить его непонятно куда.
– Да вы не пугайтесь. Если не хотите, не буду вас отправлять. Я не принуждаю. Хотя зря отказываетесь. Второй раз такая возможность может не представиться. Ну ладно, как хотите. Ваше право. Тогда слушайте. Слушать-то дальше будете?
– Да-да, конечно, – снова поспешил ответить Андрей Иванович. Пусть лучше он говорит, чем предлагает то, от чего душа холодеет. – Итак, я неправильно сказал, что шаровидная галактика постепенно превратилась в спиралевидную. Как же тогда происходила метаморфоза?
– Не было никакой метаморфозы. Да, наша галактика раньше была шаровидной, но она выгорела.
– То есть как выгорела?
– Обыкновенно, от старости. Она сияла, сияла своими молодыми и яркими звездами. Но, знаете, даже звезды не умеют вечно моргать нам по ночам. Когда-нибудь они все потухают. Вот и в нашей галактике они когда-то выгорели, потухли. Вернее, самые яркие потухли, а те, что послабее, могут сиять еще: вы, наверно, знаете, что чем мощнее звезда, тем короче ее жизнь.
– И? Что дальше было?
– Заинтересовались?
– Вполне. Вы хороший ликбез мне устроили. А почему бы вам преподавателем не работать? Вы очень даже неплохо доносите материал.
– Увольте. Учителем я никогда не мечтал стать. Я, знаете, не люблю ответственности. И лекции читать могу лишь в охотку. Какой из меня преподаватель? Но я рад, что вы увлеклись. Мне приятно рассказывать слушающему, а не стене. Я ведь еще и человек. А человеку нужно, чтобы его понимали, хотя бы иногда. Однако эта лирика. Итак, вернемся к галактикам. Выдержим, давайте, красную линию разговора. Значит, наша галактика когда-то была шаровидной. Затем наиболее яркие звезды выгорели. Кстати, знаете, что наша галактика, я имею в виду современную, спиралевидную, имеет так называемое шаровидное гало, почти невидимое? Это и есть выгоревшая шаровидная галактика. В ней много старых, почти потухших и просто потухших звезд. Итак, мы подошли ко второй жизни галактики. Ведь когда взорвалось ее первичное вещество, вы думаете, оно полностью взорвалось? Нет, оно лишь внешнюю оболочку скинуло. И из этой оболочки в свое время образовалась та самая шаровидная галактика, о которой мы только что говорили. То есть плотное вещество первоначальной галактики лишь часть вещества выбросило при взрыве. Но много материи осталось еще внутри, и эта материя является ядром галактики. Оно после взрыва затем еще долго не взрывалось, пока его масса не достигла критической величины. Вы уже знаете, почему это произошло?
– Из-за возрастания постоянной Планка?
– Вы, я вижу, неплохой ученик. Если бы я принимал у вас экзамен, то, может, четверочку вам бы поставил.
– А почему не пятерочку?
– Да! От скромности вы не страдаете. Не знаете вы материал на пятерку, вот и все. В лучшем случае, только часть из того, что я вам рассказал, вы поймете и запомните. Итак, вы правильно сказали, что по причине возрастания постоянной Планка ядро галактики в очередной раз достигло критической массы и взорвалось. А как оно взорвалось? В том-то и дело, что оно по-другому уже взорвалось, не так, как в предыдущий раз. Следующий взрыв был уже не такой мощный и больше тяготел к плоскости – из-за вращения. Когда ядро скинуло верхнюю оболочку в первый раз, взрыв был такой силы, что вещество во все стороны разлеталось более-менее равномерно, образовывая из разлетающихся кусков шар. А в следующий раз взрыв оказался слабее, и разлетающееся вещество уже менее шаровидно, вернее, по эллипсоиду, распределялось – образовывая, соответственно, эллипсоидную галактику. Но и она постепенно выгорела. Затем был следующий взрыв, и появилась еще более сплюснутая эллипсоидная галактика, ну и так далее. А в результате последних взрывов (гораздо более слабых, чем первые) вещество разлеталось, в основном, в виде отдельных крупных кусков, в разные стороны по плоскости. Так образовались рукава нашей галактики. И Магеллановы облака тоже были выброшены в результате взрывов из ядра нашей галактики. Потому-то они неправильную форму имеют, что относительно маленькая масса у них, и относительно молодые они. Кстати, у этих самых, Магелановых, облаков есть хвост, который тянется от центра галактики, его еще Магелановым потоком называют. До сих пор астрономы не знают, откуда он взялся. А ведь это есть газовый след после взрыва. Этот газовый хвост как раз-то и показывает, что облака те из центра галактики были выброшены. Теперь поняли, почему каждая галактика много жизней проживает?
– Скажите, профессор, вы это все сами придумали или прочитали где-то?
– Нет, друг, я вижу, вам не то, что четверку, а даже двойку нельзя ставить. Я бы вам на своем экзамене колышку нарисовал в зачетке. Вы разве не слышали, что я говорил? Я видел все это сам.
– Простите, это я, может, пропустил мимо ушей. Слишком непривычно звучит. Ни один ученый не скажет: нечто происходит так, потому что он сам это видел.
– Но я не ученый.
– А премии? Вам за вклад в науку их присуждали?
– А вы как думаете? Вы, наверно, думаете, что мне их выдавали за укрепление мира на планете? Нет, за это мне премии не давали, скажу честно. Конечно же, за вклад в науку.
– Но как вам могли их давать, если вы не ученый? Постойте-постойте, вы же числитесь в штате одного из столичных физических институтов?
– Да, числюсь, но не работаю. Да и числиться я там не хотел, уговорили меня это сделать. Это, видите ли, престижно для института, иметь в штате такого выдающего человека, как я. Такое мне, конечно, не сказали вслух, но я-то умею мысли читать. Да ладно, я же не злобный человек, пусть гордятся, что у них якобы работает известный профессор Птицын. А до известности моей никто обо мне и не знал в том институте. Иностранцы первыми пронюхали про меня. Как это им удалось? Все просто. Они узнали про мою аш-бомбу. От меня же. Я ведь говорил вам уже, что мне трудно жить с большим количеством тайн. Некоторые нужно вовремя сбрасывать, чтобы не сойти с ума. Я, знаете ли, иногда боюсь свихнуться. Да-да, иногда бывают у меня такие страхи. И чтобы этого не произошло, я скидываю тайны. Не рассказываю их кому-нибудь – кто же воспримет меня всерьез? Дед Федот что ли? Кстати, этот старик, можно сказать, самый горячий мой поклонник. Он, может, и послушал бы меня. А вот серьезный ученый никогда бы не стал внимать мне. Я этих ученых, знаете ли, так же не люблю, как и священников. Они очень похожи друг на друга. Итак, что мне оставалось делать? Жутко, до невероятности заинтересовать кого-нибудь из высшего научного мира, лучше зарубежного. Там народ предприимчивее. Вот я и закинул удочку с приманкой в интернет. Хотите узнать, что я использовал? Да я вам уже говорил об этом – аш-бомбу. В тот же день я начал получать звонки. Очень солидные люди звонили мне, из разных стран. Так я стал известен. На меня глаз положили сразу несколько крупных компаний. Их всех, как я и хотел, сильнейшим образом заинтересовала моя аш-бомба. И посыпались на меня деньги. Первую сумму предложили мне за то, чтобы я больше никогда, никогда, никогда, никогда и еще раз никогда не размещал в интернете информацию про аш-бомбу. Более того, чтобы я даже словом или хотя бы намеком не упоминал о ней. Вы даже не поверите, какие за это мне предложили деньги! Меня они, правда, особо не обрадовали, однако не помешали, скажем так. Конечно же, я больше не стал размещать в интернете информацию про аш-бомбу. Да я и не хотел этого. Итак, приманка сработала. Мной заинтересовался научный мир. Самые престижные журналы стали просить меня написать им статьи с описанием любого моего открытия или теории, или еще чего угодно. Я не стал отказываться. Я ведь этого и хотел, освобождаться от своих тайн, при помощи публикаций. И когда появлялась моя очередная статья, я незамедлительно получал вслед очередную премию. Вот так-то я решил избавлять себя от некоторых тайн.
– А разве ваши материалы не опубликовали бы без фишки с аш-бомбой?
– Наивный вы, однако, человек, Андрей Иванович. Престижные научные журналы публикуют лишь заурядные, или, скажем так, средней паршивости, работы. А поистине гениальное они в принципе не печатают. Негласная политика у них такая. Вы разве не знали?
– Но я тоже публиковался в некоторых журналах, не слишком престижных, правда.
– А вы считаете свои статьи гениальными?
– Давайте не будем об этом.
– Давайте. Вы меня еще о чем-то хотели спросить?
– Да-да, очень хотел спросить. Скажите, почему вам поверили, что вы владеете тайной аш-бомбы? Допустим, я закину в интернет информацию, что придумал сверхбомбу. Неужели мое сообщение воспримут всерьез?
– Ваше, может, и не воспримут всерьез. Поэтому я вам даже двойку не поставил бы на своем уроке. Радуйтесь хотя бы за колышку. Надо же знать, как писать. Но, допустим, вы сможете как надо написать. А что потом? Вам позвонят. Вас ведь в первую очередь начнут проверять. И вот тут-то быстро выяснится, что вы просто-напросто глупый, самонадеянный фантазер, который пытается привлечь к себе внимание. Знаете ли, есть такие, ум с горошину, а мнят из себя гения. Я же не такой. Я очевидец многих явлений, которые интерес для научного мира представляют неимоверный. Я с любым, самым признанным специалистом поговорю так, что у того уши в трубочку свернуться. Я скажу такое, что он себя просто неучем передо мной почувствует. В лучшем случае неучем. А то и полным олигофреном. Но он не оскорбится, не обидится на меня, нет. Я ведь знаю, как общаться, чтобы мной кровно заинтересовались, навсегда. А вы так не сможете. Любой телефонный звонок явился для меня золотым дном, во всех смыслах. Буквально в один день я стал самым признанным ученым. И город мне не нужен был для этого. Мы, супершизофреники, народ такой, потешный. Хотим, чтобы весь мир стал нашим, и он становится нашим. Вернее, моим. Ведь такой сорт людей, как я, пока не выведен. Я один в своем роде. Хотите, расскажу одну историю, про себя? Когда я был школьником… Вы удивлены, что я был школьником? А что в этом удивительного? Да, я тоже, как и все, ходил когда-то в школу. Впрочем, не об этом сейчас речь. Так вот, в то время моя мать заболела. И перестала ухаживать за садом. А больше некому было за ним следить. Я был маленьким, а отец работал допоздна, чтобы прокормить семью. Ему ведь одному приходилось работать, мать по причине болезни дома сидела. Сад у нас зарос всякой травой. Из культурных растений только несколько фруктовых деревьев в нем росли.
Было теплое июльское утро. В тот день я должен был ехать в детский лагерь.
Было утро, да, я уже сказал об этом. Просыпаюсь, значит, выхожу во двор. И первое, что бросилось мне в глаза – в саду, прямо посреди пышных сорняков, расцвел большой, красивый, цветок. Он был на очень длинной ножке, благодаря которой возвышался над всеми остальными, неблагородными растениями, и тянулся ко мне, к небу, к солнцу… и радовал всех: меня, букашек, бабочек…
Я услышал сзади шаги. Это вышла мама. Я показал ей рукой в сторону цветка. Она тоже обрадовалась. Я вам не сказал еще, что, увидев дивное явление в нашем саду, я сильно обрадовался. Хотя, что особенного, скажете вы. Подумаешь, цветок какой-то. Да их в мире столько всяких! Согласен, красивых растений действительно сколько угодно. Но тот-то был один такой в заросшем саду! Он стал для меня откровением.
Мы стояли и радовались ему. «Это хороший знак, – сказала мама. – Этот цветок расцвел для тебя». Позже я понял, что этим цветком был я. Да, я единственный цветок в стихии сорняков. Какие сентиментальности, подумаете вы, и какая самоуверенность. А ведь у меня нежная душа. Вы не верите? – В глазах Птицына снова мелькнуло что-то вроде безумия.
Андрей Иванович молчал.
– За вами, наверно, охотятся? – решил он перевести разговор на другую тему.
– Вы иностранную разведку имеете в виду? Конечно. Меня охраняют. Всеми силами пытаются выудить из меня тайну аш-бомбы. Но как только вызволят ее, я им больше не буду нужен. Вы думаете, им нужны мои сенсационные открытия, за которые я получаю премии? Некоторые вещи, оказывается, важнее, чем наука и ее развитие. Как они только не пытаются выведать тайну моей бомбы! А есть и такие, верите ли вы, которые, наоборот, готовы меня убить, только чтобы никто в мире не узнал о технологии создания самого сильного оружия. Получается, мной интересуются буквально противоположные организации. И все они следят за мной. Те, кто хочет выведать тайну, охраняют меня. Те же, кто не хочет, чтобы с ней ознакомился хоть кто-нибудь, напротив, не желают видеть меня живым. Получается, первые охраняют меня прежде всего от вторых.
– А те, первые, как вы выразились, не предлагали вам уехать в более надежное и защищенное место и жить там припеваючи?
– А как же! Это они в первую очередь мне предложили. Они любыми способами, в том числе и силой, хотят выпытать у меня вожделенную тайну, да не знают, как это сделать. Я ведь цветок, как тот самый… Сила – это не то орудие, с помощью которого можно со мной справиться. Никакие запугивания со мной не пройдут. А чем, собственно, меня запугать можно? Я ведь один-одинешенек в этом мире. Шантаж не пройдет со мной. А за свою жизнь я особо не держусь. Но если я умру, со мной ведь и тайна умрет. Поэтому ко мне крайне бережно относятся. А жить я только здесь могу. И вдохновлять меня по-настоящему может лишь речка с грязными берегами. Чуть не забыл! Я ведь предупредить вас хотел. Если вздумаете в следующий раз бродить возле наших водоемов, будьте осторожны. Постоянно смотрите под ноги, иначе на гадость какую-нибудь можете наступить. А это, знаете ли, крайне неприятно. Вы, наверно, удивляетесь, почему я такой? Не люблю грязи, а хожу на речку, берега которой иногда просто изобилуют всякой нечистью. Вот такой я.
– Скажите, вы и в детстве были таким? таким же все видящим и всем интересующимся?
– Не такой уж я и все видящий и не такой уж интересующийся. Просто получилось так, что мне больше остальных было дано увидеть. А визуализировать я начал, когда в старших классах учился. Я читал учебники и не все понимал, что в них написано. И тогда я решил увидеть все. Это оказалось делом не сложным. А до того как начать визуализировать, я страшно не любил учиться. Любые знания меня раздражали. Когда я узнал, что мы из атомов состоим, я стал раздраженным, и со мной приступ случился.
– Приступ? Какой?
– Мне показалось это ужасным, что мы сплошь состоим их каких-то мелких частиц. Я смотрел на свою руку уже другими глазами. Раньше это для меня была просто рука, моя рука. А теперь я вдруг узнал, что она состоит из кучи атомов. Меня охватила паника, у меня начался приступ. Зачем вам знать, какой? Какой-то. Меня многое из тех знаний, которые я без всякого удовольствия получал, раздражало. Может, поэтому я не все понимал, что написано в учебниках. Это своего рода самозащитой было. Я очень, очень сожалел, что не родился в первобытную эпоху. Ее обитатели мне казались самыми счастливыми. Они ведь ничего не знали про атомы, их мир был маленьким и ограничивался тем, что они видели вокруг себя. Даже небо у них было небольшим. Но потом я понял, что мне никуда не деться от самого себя. Я такой, какой есть. И я родился уже на цивилизованной, а не древней планете. Это мой рок, мой крест. Хоть и противен бывает мне этот мир, но я вынужден жить именно в нем. Теперь же меня не остановить в получении всяких знаний. Они часто тяготят меня. И становится легче, когда я рассказываю о них, например, вам или еще кому-то. Но еще легче становится, когда о них узнают все. Это, наверно, миссия моя такая, тяжелая. Я не хочу получать знания, но не могу их не получать. Они как наркотики. Я научился визуализировать, это и есть мой главный способ получения знаний, это и есть мой наркотик.
– Тому, что вы имеете, наверно, завидуют все люди науки. Вы сделали открытия, вы, как сами утверждаете, умеете визуализировать, и вы даже знаете, как создать очередную бомбу для человечества. Я же много лет с утра до позднего вечера провожу в лаборатории, семьи почти не вижу, но так ничего не добился. Я пытаюсь получить какие-то знания, но не могу. А вы же имеете их в избытке и тяготитесь ими.
– Не завидуйте мне, Андрей Иванович. Я же говорил вам, что хотел жить в первобытном мире и ничего не знать. Я, может, с большим удовольствием вашу участь бы выбрал. Работать, работать и никаких результатов не получать. Иметь семью… Мне же стоит захотеть, знания тут же приходят. Я часто даже не хочу их получать, но они все равно являются. Желая спастись от самого себя, я решил как-то сочинить свой мир и жить в нем. Но не получилось. Тот, в котором мы сейчас находимся, в котором люди живут, лез в мой, сочиненный, мир со всех щелей. Трудно придумать герметичное, вот в чем я убедился. Трудно жить в обществе и быть свободным от него, помните эти слова? Так же и со мной получилось. Так что радуйтесь, что вы не такой, как я.
– Да мне и не нужно быть таким, как вы. Мне бы только немного знаний получать, работая в своей лаборатории. Мне и одного, хоть какого-нибудь, открытия было бы достаточно.
– Я могу поделиться с вами некоторыми моими знаниями, – с сочувствием сказал профессор. – Но вы ведь не захотите ими воспользоваться?
– Нет, – усмехнувшись, ответил Андрей Иванович. – Такого мне не надо.
– А я только с такими, как вы, и мог бы безвозмездно делиться знаниями. А тем же, кто горящими глазами смотрит на меня и желает заполучить хоть что-то, я ничего не даю. Я, конечно, сумасшедший, но чувствую плохих людей и не люблю их. Они прозрачны, как бы не прикрывались они сладкими речами и улыбками. А вы-то кушать хотите? Простите, забылся, заговорился. Авдотья Семеновна, обед, пожалуйста.
– Вы так гостеприимны. Второй раз к вам прихожу, и второй раз вы меня обедом угощаете.
– Было бы странно, если наоборот. Я же не бедняк, чтобы экономить на вашем обеде. Да и бедняки очень часто хлебосольными бывают.
Вошла Авдотья Семеновна с обедом. Рассольник на первое и тушеная картошка с мясом на второе. А на десерт – чай с куском сладкого пирога.
– Вкусно вас кормит Авдотья Семеновна, – сказал Андрей Иванович, съев обед. – Даже пирог испекла.
– А главное, еда у нас простая, еще раз отмечаю. Я вам говорил, что только такую пищу люблю. Всякие деликатесы не по мне. Я сторонник картошки. Авдотья Семеновна каждый день что-нибудь картофельное готовит. И еще, я все нашенское люблю: и еду, и речку, и пруд.
– Вы патриот?
– Патриот? чего? русской земли? Да нет. Не такой я вовсе. Я только то, что меня окружает, люблю. А обо всей стране не могу так сказать. А зачем мне всю Россию любить? Мне и кусочка ее маленького достаточно.
– А ваши визуализации? Я понял, вы везде можете побывать, благодаря вашим особенным способностям?
– Бываю где-то. Но это как во сне, понимаете. Разве можно любить те места, на которых вы во сне бываете?
– Так, значит, ваши визуализации – это сон?
– Да что вы такое говорите? Вы меня абсолютно неправильно поняли. Визуализации не сон. В таком случае весь мир можно назвать сном. Да ладно, хватит об этом. Меня многие любят по этой части расспрашивать, особенно те, которые увезти меня куда-нибудь хотят. Люблю ли я родину? насколько сильно? могу ли я покинуть ее навсегда? Когда я им про речку нашу рассказываю, мне говорят, что такую же для меня где угодно найдут, и даже берега ее изгадят, чтобы на мою стала похожей. И даже пруд рядом выкопают и замутят его любой всячиной, чтобы он принял вид того, которым я здесь любуюсь. Но я над теми, кто мне подобное предлагает, смеюсь. Созданное, пусть даже очень похожее на оригинал, все равно не то. Чувства оно уже не те вызывает, это любому ясно. А, знаете ли, я утомился. Да, утомился… Что-то шумит у меня в голове. Надо бы отдохнуть. И голоса слышатся всякие. Трудный день у меня был сегодня. Мне, когда я во вселенной бываю и новые тайны узнаю, чересчур тяжело порой становится. – В глазах Птицына отчетливо засверкали безумные огоньки. Он вдруг стал улыбаться. Мотать головой и странно улыбаться. Его улыбка, скорее, была похожа на смех, только беззвучный.
Андрей Иванович не знал, как вести себя. Он не знал, что сказать профессору, так как тот словно отсутствовал в комнате.
Он осторожно встал и направился к двери. И, уже выходя из комнаты, оглянулся. О боже!.. Ему показалось, что он оказался в пустыне. Нещадно жгло ослепительное солнце. А кругом лежал один лишь песок. И мираж. Только сейчас Андрей Иванович – вдруг – понял, нет, почувствовал величайший смысл и необходимость миражей. Если бы не они, путь по пустыне казался бы безысходным. Несколько девушек извивались в пустынном танце. Это был самый прекрасный танец на свете – внезапный водопад средь жаркой пустыни, надежда, сама мечта.
Андрей Иванович отвернулся, мимо него, касаясь его бедром, прошла полуобнаженная женщина.