Ночь
Переезд в мой родной Сталинград был обусловлен посещением Сталинграда и родного дяди Александра Константиновича Браслина летом 1952 года. Роковым событием для меня и для мамы было знакомство с Виктором Ильичом Гадышевым, который пообещал маме золотые горы, если она выйдет за него замуж. Мама вообще долго не могла сидеть на одном месте. Она легко поднялась, и в 1953 году я начал учиться в десятом классе Сталинграда. Здесь у меня сложились специфические отношения с учителями. Я, например, не помню ни одного учителя не только по имени и отчеству, но даже по фамилии. Это я объясняю короткой фазой учебы в 15-ой мужской школе, гордыней, которой я заболел из-за легкости учебы и переходным периодом у мальчишки. Единственное имя и отчество, которое напомнила мне сестра Лариса, учившаяся потом в той же школе, было Раиса Иосифовна - учительница английского языка. Например, я читал слово “учитель - teacher” по-английски так - “теаспеч”, слово “thought – мысль” так - “тоугхт”. Это напоминает книжку Льва Кассиля – “Реникса”. В ней описывается случай, когда учитель написал в тетрадке ученика - “чепуха”, а мальчик прочитал - “реникса”.
Ученики называли всех коллегами и по имени - отчеству или, например - товарищ Иванов. Веселые и шумные они никому не давали вести урок, специально задавая глупые вопросы.
Стыд 1953 года – стыд, который должен испытывать каждый ученик. Но ученикам, наверно, даже не приходит в голову, что они вели себя по-хамски.
Как-то к нам прислали учителя черчения, вероятно, потому что во всех технических институтах преподается этот предмет и будет полезно прослушать его азы. Пришел худой, как вобла, очкарик неопределенного возраста (может быть, лет сорока – пятидесяти). Мы сразу раскусили, что он - слабак, и при нем можно делать все, что угодно. Господи, прости, я даже не помню его ни фамилии, ни имени, ни отчества.
Раздавался крик: “Господа! А не крикнуть ли нам посматривай!” – результат прочтения “Очерков бурсы” Помяловского. Нам этот автор хорошо запомнился, хотя не входил в программу. После такого клича в классе начиналось что-то невообразимое. Книги летали, ребята забирались на парты. Но, при возгласе: “Амалема!”, учитель прятался за доску и не выходил оттуда, пока страсти не гасли.
Однажды учитель вовсе не пришел: говорили, что у него инфаркт. Но и это не охладило учеников.
Только потом, взрослея, я все чаще вспоминал этого, очень нужного для начертательной геометрии учителя. Да разве только для начертательной геометрии он был нужен? Он вообще ВСЕМ был нужен! Как жаль, что я не знаю ничего о нем. Эти мысли приходят мне - уже инвалиду.
Как наказание, во время учебы в институте в самом первом семестре, я чуть не вылетел с физико-химического факультета, не зная приемов, которым учил не оцененный учитель. В институте на первом курсе я получил единственную тройку. Даже по английскому языку у меня была 4.
Моим закадычным другом стал Володя Рабинович (опять еврей!), с которым проведены лучшие дни после окончания школы на станции Иловля и на одноименной речке. В то время эта речка еще не была столь обмелевшей, как сейчас, и можно было поймать “голавля с руку”, а также раков. Этим мы с Володей и занимались с утра до вечера. Тетки – казачки готовили с утра нам чудесные пышки с картошкой (величиной с лапти), поглощаемые с каймаком (запеченными сливками). Помимо рыбалки, я любил пасти коров, овец и коз. Удивительно, уже при учебе в институте, это занятие не претило мне.