№1
Девка зрелая,
Телом белая
Игривая, босая
Злой молвой
Оговоренная
Беззубыми ртами -
Да недотолками.
По спине кнутом,
Ох и крепок плечом.
Да от позора,
по дороге – вон!
По росе бегом
Да непокрытой наготой.
№2
Комната с белыми стенами. Звук часов, где то капает кран. В кресле, раскачиваясь, сидит не здоровый человек в белом одеянии. Его руки скрещены на груди. Он раскачивается, как маятник. На стенах – тени людей, играющих в шахматы, дети, перебрасывающиеся мячиком. Обстановка комнаты очень бедная, на стене – часы, с потолка свисает абажур из газет, на полу лежит старый чемодан с покосившейся крышкой. Человек говорит эмоционально, заикаясь, с трудом сдерживая слёзы, иногда откровенно сдерживая смех.
№3
"...Капкан захлопнулся. Вот и свобода позади – фонарь, облепленный москитами, ветер в соснах… Теперь по ту сторону только желтый свет в коридоре, а здесь – многие годы обдумывания собственного поступка – и, скорее всего, больше ничего. И, кажется, как легко было всего этого избежать.
Во рту железный привкус прокушенной губы. Мысли об упущенном, недостигнутом, былом, недостигнутом и упущенном отдают грудной болью.
Шершавые стены. Никто со мной не пришел сюда. Мы разделены этой дверью. Для остальных людей моя жизнь – это ад. Но, знаете, я вот тут немного пообвыкся. Мне нравится возиться в своем темном уголке. Порой эти правильные геометрические формы моего убежища становятся теплыми, округлыми, и, поверьте, бывает и такое – я жду гостей! Да-да, жду гостей!
Мечтать? Я так люблю мечтать. Но мне странно, что все мои мечты – там, с другой стороны двери. Да и надежды мои все связаны именно с тем миром. А вот интересно – а ждут ли меня там сейчас? Нет, ну ждать то конечно ждут, а вот насколько я им там нужен? Пожалуй, я еще туда наведаюсь, если, конечно, эти стены не раздавят меня. А раздавить могут – ведь я не смог вовремя договориться о том, что бы они меня не раздавили. Вернее я даже не то, чтобы не смог, скорее – я не успел, потому что это на тот момент это было мне не особо надо. А вот теперь надо. А я не успел. Вот сам и дурак.
Так вот, я и сам, наверное, не готов к тому миру. А может, и готов. Или он не готов ко мне. Да без разницы. Не буду лукавить – я немного его боюсь. И именно поэтому я сижу в своей берлоге.
А вот иногда мне хочется разбить свои часы. Вон те – на стене. И вовсе не потому, что боюсь измерять время в единицах, условно называемых часами и минутами, нет. Меня раздражает шум. Шум шагов времени. А ведь раньше я к ним прислушивался – иногда казалось, что тикают они неровно, как шаги недавно научившегося ходить ребёнка. Но сейчас всё иначе: эти шаги четкие, твердые и уверенные как никогда. И поэтому я их боюсь.
Я буду там один, один среди людей, живущих семьями. Боюсь, мне будет горько..."
№4
Полная темнота. Шум ветра, скрип дверей, дыхание. Пыль, поднимаемая ветром с пола. Из стен выглядывают лица людей.
№5
"Я сижу у окна в темноте; как скорый,
море гремит за волнистой шторой.
Гражданин второсортной эпохи, гордо
признаю я товаром второго сорта
свои лучшие мысли и дням грядущим
я дарю их как опыт борьбы с удушьем.
Я сижу в темноте. И она не хуже
в комнате, чем темнота снаружи."
(Бродский)
№6
Низкая дверь отворилась, и, миновав полоумного вахтера в стеклянной будке, он очутился за забором. Расстегнув верхние пуговицы своей рубашки он решил для начала хорошенько осмотреться.
Двор за забором оказался большой асфальтированной площадкой, напополам разделенной высокой кирпичной стеной. На асфальте кой где поблескивали осколки темного бутылочного стекла. Подойдя к стене, он с удивлением заметил, что из-за той двери, через которую он попал сюда не доносится ни звука, хотя, когда он подходил к ней с той стороны – на улице царило большое оживление. Стена была холодной, красного кирпича, давно, видать, сложена, и почему то никак не вязался ее образ с обликом этого двора, который, кстати, показался ему каким то не то, чтобы родным – знакомым, вызвав почему то воспоминания о далеком детстве. Наконец его любопытство было вознаграждено, обнаружив в стене сквозное отверстие, вполне подходящее, чтобы через него посмотреть на ту сторону, что он и сделал. По ту сторону стены начиналось огромное поле, уходящее далеко за горизонт. Ни души там не было. Казалось, цивилизация даже не пыталась ступить на это поле своей железобетонной ногой с нестриженными, желтыми ногтями, выдирающая все живое вместе с комьями земли, и вместе со своим следом оставляло за собой право быть полным хозяином только что сложившегося положения. Он соскользнул на землю, и, сунув руки в карманы пиджака, неспешно пошел вдоль нее к водонапорной башне. Споткнувшись об какой то предмет, он пребольно ударился о выступ стены спиной. Жуткая боль почему то вызвала рвотный рефлекс. Отдышавшись, он посмотрел на землю и увидел старый чемодан, сплошь обклеенный наклейками, с покосившейся крышкой и сломанными замочками.
Откуда-то появилась мутная лужа. Посмотрев в ней на свое отражение, он увидел на ее грязном дне бледного земляного червя. Неподалёку стояла почти развалившаяся трибуна. Её выдувало ветром.
И среди этой мёртвой тишины, прячась от внезапно нахлынувшего холодного дождя под навесом возникло в нем это страшное ощущение одиночества, своей неудобности, непригодности. Все его движения показались ему неуклюжими, руки и ноги непропорционально длинными, неудобными, казалось, каждое его неловкое движение вызывает смех у всех, непременно пристально наблюдавших за ним. И, скользнув в обнаруженную здесь же дверь, он совершенно не обратил внимания на желчно трясущуюся старуху с ввалившимся беззубым ртом, с ненавистью смотревшую в его сторону. Он вдохнул плесневый запах темного помещения…
№7
… Они стояли, взявшись за руки у кровати больного.
№8
"...- Ребячьим порокам и мира мало
Да набожность-зрелость усталость
Золотым покрывалом укроет
Умеючи, лаской сон нагоняет
Но изнывает от жажды бедняга…
Бродяга стройной прохладой прикрылся
Играя нескладно
Хриплый вой и посылая проклятья
Ожидая исход в начале пути,
Чужие страсти и раздраженья
стремглав замыкая..."
№9
Скромный, кроткий ребенок. Затейливые игры, яркий сарафанчик. Причина радости и беспокойства. Отрада родителей, звонкий смех.
№10
Несмотря на лишение возможности говорить и двигаться, он был волен в своих мыслях, именно они делали его похожим на тех двух людей, что стояли у его кровати с глазами, полными сожаления, не оставляющим сомнения в страшной безысходности своего положения. Сдавшись в борьбе с собственным бессилием, он стал намного проще переносить все лишения жизни человека, навсегда прикованного к кровати. Иногда ему казалось, что кровать – это часть его собственного скелета, коварный нарост, который не дает ему пройти в ту узкую дверь, связывающего его мир с остальным миром. Порой лишь слабо доносившаяся до него боль затекшего, давно не знающего движения тела напоминала ему о нем самом, давала надежду. Его, вместе с его железной кроватью, кружил поток воздуха в огромном, каменном цилиндре.
Беспомощность его очередной раз напомнила ему о себе. Сегодня отказалась подчиняться левая рука. Превращаясь в одушевленный предмет он не боялся. У него не было сил, его бесполезное существование постепенно изжило все его чувства. Но, к сожалению, остались два рефлексирующих, будоражащих сознание ощущения совести и сожаления. Два его грустных собеседника. Вступая с ними в беседу, он сутки проводил в страшном оцепенении, лежа с отрешенным лицом, с неподвижными глазами.
Ему было страшно оттого, что он знает ту черту, за которую нельзя переступать, но при всем своем желании он не может предупредить тех двух людей, смотрящих на него с нескрываемым восхищением, упивавшихся его болезнью, его горем и страданиями.
Перед его глазами медленно проплывали картины, запомнившиеся с начала его жизненного пути, солнечные день, догорающий костёр, он явственно ощущал запах леса, его ноги покрывали осенние опавшие листья. Ему очень хотелось, чтобы листья полностью покрыли его тело, он упивался прохладой, шедшей от земли, он радовался синему осеннему небу, он слышал шум ветра.
За долгие годы болезни он научился ходить, научился говорить, он научился слушать. Точно как маленький ребенок, он делал это впервые. Но он не научился не бояться быть здоровым. Отправляясь в очередное путешествие он не тратил время на сборы, на обдумывание маршрута. Он просто уходил. Уходил, чтоб вернуться, вернуться в тот неподвижный футляр, обтянутый желтый кожей, обезображенный пролежнями, когда то этот футляр был человеческим телом.
№11
Аудитория постепенно наполнялась голосами. Хлопали крышки парт, множество молодых людей и девушек затихли, ожидая профессора. Отворив дверь, он как всегда громко приветствовал ожидающих его студентов, разложил на столе бумагу, и, быстро покончив с традиционной для его лекций перекличкой, начал свою вторую в этом институте лекцию.
Аудитория, затаившись и внимая сказанному внезапно почувствовала о чем именно им хочет сказать профессор, все прекрасно понимая, они старались не поднимать глаза, чтобы случайно не встретиться с ним взглядом. Они то прекрасно помнили то туманное летнее утро, тот позорный столб, те удары кнута. Они помнили ее, зареванную, бежавшую от стыда, помнили стоящих в стороне ее родителей. Кто они были, против огромной, разъяренной толпы. Они были никто. Толпа не понимала их горя, да и не хотела понимать. Она просто хотела больше позора, больше унижения для той девушки, которая лишь попробовала поднять руку на те устоявшиеся нормы поведения, общую, непонятно кем утвержденную мораль, на священные устои того комичного, рефлексирующего общества.
А между тем, голос их Учителя, кажущийся гулким в этой аудитории продолжал доноситься до них.
№12
"Без движения среда обречена. Как известно, вещество, органично переплетенное со средой, в которой он обитает, подвергается сильнейшему воздействию подобных атак. Данные атаки встречаются повсеместно, независимо от условий, какие предлагает нам пресловутая среда. Воздействуя на вещество такими факторами, как влажность, повышенное теплоизлучение, белковая подпитка – мы все равно продолжаем наблюдать непрекращающиеся поатомные атаки. Не следует путать поатомные атаки молекулярным оцепенением, хотя второе зачастую является следствием первого. Также у них наблюдаются и немногочисленные сходства – вещество, не подвергающееся молекулярному оцепенению не в силах активизировать поатомную атаку. Вещество, не способное к молекулярному оцепенению – не способно к делению. Вернее, деление происходит, но оно ложное, заметно лишь визуально, но не более того. Данные вещества имеют дольно таки повышенную степень защищенности, их оболочка не впитывает в себя все то, что они неспособны усвоить, отсеивают. Эти альфа-вещества (так впоследствии для лучшего усвоения материала будем называть 2 вида веществ – альфа и бета вещества) создают совершенно обособленную среду с бета-веществами, имеющими совершенно иное расположение хромосом, обладающими совершенно другими способами воспроизводства, бесконечно подвергая их нейтронной бомбардировке, именно теми частицами, что не смогли в следствии сопротивления путем интеграции найти свое место под защитной оболочкой альфа-вещества..
От природы они не сказать, чтоб глупы, нет, скорее они становятся закоснелыми, их упрямство озлобляет их, чувство бесконечной собственной правоты превращает их в нежеланных собеседников, но весь парадокс состоит в том, что пылкие, жадные, открытые всему новому (далеко не всегда верному) умы боящихся людей – стремятся к ним в собеседники, и по сей день продолжается этот вечный спор. К сожалению люди, не имеющие страха – это голубой цвет нашей планеты. Своим математическим складом, своей расчётливостью, своей хладнокровностью они, безусловно, держат верх, и, своей непримиримостью, принципиальностью безвозвратно загоняют в угол неугодных им людей, чьё состояние они не в силах понять. Они им ненавистны (ненавистны, так как не могут понять их страхи). В свою очередь те, неспособные изобразить даже намек сопротивления, в позорных позах лишь сидят. Разумеется, некоторые пытаются, что, безусловно, заканчивается трагедией для них же самих..."