….дело было так….
Мы плелись по серой от дождя весенней улице и со смехом вспоминали о том, как года полтора назад я мечтала, чтобы меня сбила машина. Плохо помню, что за переживания подбивали меня на такие мысли, но с тех пор многое изменилось, и сейчас не было никакого желания исправлять положение дел настолько кардинальным способом.
Наоборот, жить очень даже хотелось, и капли дождя, поминутно падавшие за шиворот, были достаточно веской причиной дожить хотя бы до дома.
….И откуда только взялся этот автобус?
Дорогу в больницу помню плохо. Мой спутник сидел на скамеечке в «скорой» рядом с моей головой. Бедняга перепугался не меньше меня, когда моё тело с тихим, но выразительным хрустом приземлилось на мокрый асфальт. Автобус-«убийца» появился так неожиданно, что я поняла, что, собственно, случилось, только когда упала. Упала, кстати, я одна, у моего друга пострадали только джинсы, насмерть заляпанные грязью. Видимо, поэтому он счёл себя в чём-то виноватым, и попёрся со мной в больницу.
Потом я лежала на каталке - «труповозке» в приёмном покое. Боли не было, только многообещающе онемел весь правый бок и рука, поэтому я старалась не подавать признаков жизни, пока не стало совсем плохо. Рядом стонало ещё двое: девушка лет двадцати и мужчина под сорок. Им было явно хуже.
Вскоре показался и сам врач – то ли хирург, то ли травматолог, кто их, белых, разберёт. Помню, успела удивиться: так быстро? Насколько я знаю, эти люди прибегают только к умирающим, живым надо криком изойти, чтобы добиться внимания. А потом началось….
Меня мяли, тискали, щупали и переворачивали. Боль пришла резкой, давящей волной, настолько быстро и неожиданно, что я даже кричать смогла не сразу. А когда смогла – сразу заткнулась, увидев лицо моего «товарища по несчастью». Он выглядел так, как будто переехали его. Менее удачно. Ну уж нет, лучше потерплю, хватит с него на сегодня. Потом «труповозку» с моей тушкой куда-то повезли, встряхнули на пороге и я, накрывшись новой волной боли, наконец-то отчалила в темноту.
Очнулась уже в реанимации. Это была весёленькая комната с огромными стенами, выложенными грязно-коричневым кафелем. В соседнем «отсеке», не отгороженном никакими дверьми или занавесками, похоже, лежал ещё кто-то, но его я видеть не могла – не получалось даже поднять голову. Вообще-то шевелиться и не хотелось, хотя от полного понимания масштабов неприятности меня спас сначала болевой шок, а потом обезболивающее, которого не пожалели. Я не обольщалась, потому что по опыту знала, что никакие лекарства не удержат боль надолго. А значит, ближе к ночи я могла и пожалеть, что меня не «досбили».
Как-то всё невесело. А главное, невовремя. Так хотелось ещё немного побегать, и ведь для этого была масса причин и предпосылок. А теперь.… А что теперь! Хорошо, если пропали только грандиозные планы на лето, а если нет? А если я так и останусь на положении кактуса без рук и ног, тем более, что для этого теперь есть все основания?
Кому я нужна, убогая инвалидка? Ладно, отбросим плохие мысли….
Ближе к ночи мне удалось забыться чем-то вроде тяжелого, липкого и горячего, как смола, сна. Проснулась я от того, что над моей головой громко, тоскливо, на одной ноте завыла тревожная сирена. Я попыталась приподняться и обнаружила, что мне совсем не больно. Более того, я могла свободно двигаться, а все трубки и провода, которыми утыкали моё тело, больше не мешали. Я села в кровати, спустила ноги на бетонный пол и почему-то не почувствовала его холода. Надо было позвать медсестру, я встала и направилась в соседний отсек, где она должна была спать. Медсестра бежала навстречу с сонным перепуганным лицом. Она пронеслась мимо меня, я обернулась и увидела, как она суетится возле кровати, где лежало маленькое, бледное тело, перевитое бинтами и утыканное трубками. Моё тело… Я стояла и тупо смотрела, как она хлопает – меня? – по щекам и уговаривает «проснуться, ну что ж ты, всё же было так хорошо», а – я? – не двигаюсь и не открываю глаз, а над кроватью всё так же тоскливо воет на одной ноте сирена, потому что аппаратура перестала воспринимать тело как живой материал…
Набежала толпа врачей, тело с кровати переместилось на почти уже родную каталку и отправилось в операционную. Мне было здесь больше нечего делать.
В соседней комнате по-прежнему было темно и тихо. Я прошла туда. Две кровати, отделённые друг от друга ширмой. Два таких же, как у меня, попискивающих аппарата, два бледных, вымотанных тела, перевитых бинтами и трубками. Парень и девушка лет на пять старше меня. Откуда-то я знала, что они попали в аварию по дороге на свою свадьбу. На сегодня как раз были приглашены толпы их родственников и друзей. Но в реанимацию никого не пускают. Так положено. Ещё я видела, что оба чувствуют себя вполне сносно, парню даже снилось, как они играют в снежки с девушкой, лежащей на соседней кровати. И пусть сон был очень четкий и яркий – такие снятся только под наркозом или в тяжёлом бреду,- но всё-таки светлый, добрый. Во сне парень тихо улыбался – такие сны не снятся умирающим. Я знала – у них всё будет хорошо. А у меня?
Я вдруг подумала: как там мой припадочный спутник? Когда меня увозили, он сидел в приёмном покое и вроде бы никуда не собирался. Ушел или нет? Я попыталась как можно ярче представить себе давно знакомую захламлённую комнату, где провела немало времени. Вспомнила, как он любит по ночам лежать на спине и смотреть в потолок – как всегда, когда ему плохо, и неожиданно очутилась там. Он был дома. Лежал, закинув руки за голову и уткнувшись взглядом в трещину на потолке. Я машинально отметила, что у него содрана кожа на костяшках обеих рук – наш с ним старый, испытанный антидепрессант. Боль помогает отвлечься от переживаний, но вообще-то он нечасто так делает. Я тихо присела на край кровати, хотела, как обычно, взъерошить волосы у него на затылке, но не стала – вдруг почувствует и испугается. Завтра он наверняка придёт меня проведать. А пока пойду прогуляюсь.
Правда, выйти из дома у меня получилось не сразу – очень не хотелось уходить, и я довольно долго просидела радом с ним, любуясь его правильным, аристократическим профилем – пожалуй, единственная правильная, стандартная черта, которая есть в этом человечке.
На улице было темно и тихо. Так тихо бывает только глубокой ночью, когда даже самые отчаянные прохожие уже отправились спать, и эту особенную, необычайную для города тишину может услышать только тот, кого не пугают ночные улицы. Говорят, что очень старые города имеют душу, что они со временем оживают и проявляют свой характер. Теперь я видела своими глазами, что это действительно так. Мой город был усталым пожилым человеком, с серыми глазами и несмываемой даже в самые трудные минуты ассиметричной иронической усмешкой, от которой у него на щеке постоянно держалась ямочка. Город был полон чувствами своих жителей, их мечтами и поступками. Он устал от бесконечной злобы и глупости, которую видел гораздо лучше всех нас вместе взятых. Он видел и ничем не оправданную гордыню молодых, и безысходность старых, эгоизм детей и ложь и упрямство родителей. Однако он любил всех жителей, не деля их на хороших и плохих, на святых и выродков. Любил, потому что мог увидеть и любовь, и нежность, благородство и заботу, светлую радость и счастливый смех своих жителей – это нам, простым смертным, почти не дано, и этого было гораздо больше, чем зла и глупости.
Я долго бродила по пустынным улочкам старого города и неожиданно очутилась на том месте, откуда несколько часов назад не смогла уйти своими ногами. Ага, вот тут я упала (кровь замыли просто отвратно, они что, думали, что тут никто больше ходить не будет?). Кстати, кровушки было даже больше, чем я думала во мне есть. Вот следы шин на дороге (этот маньяк на колёсах всё-таки пытался затормозить). Думалось мне, что я сюда приходить буду, а вот теперь кажется, что не я. А веночек в мою память лучше всего повесить вон на ту берёзку, замечательно дополнит пейзаж. Только вот рыдать под ним не надо и цветов приносить, заройте меня где-нибудь и вспоминайте с облегчением. Все мы смертны….
Кстати, о смертных…. А все-таки, если без шуток, что со мной? Я что же, так и останусь бродить по улицам, не имея возможности вернуться в своё тело. И вообще, есть ли, куда возвращаться?
Я прикрыла глаза и очутилась в реанимации. Всё было по-прежнему, на моей кровати осталась примятая чужими руками жесткая больничная подушка и простыня. На простыне – несколько капель крови, похоже, плохо перевязали руку после капельницы.
Слышу скрип колёс – кажется, привезли мою тушку. Да, так и есть. Какая, однако, редчайшая возможность увидеть себя со стороны. Со стороны, правда, страшновата… особенно неприглядно выглядят белые окровавленные губы – я кусаюсь в бреду. Не хотела бы я сейчас посмотреть себе в глаза…
Вошел врач и медсестра. Я тихонечко постояла неподалёку и послушала, чего новенького скажут. Сказали немного, в основном повторялись фразы «не доживёт до утра», «родителей жалко, ей ещё жить и жить», «куда ж она смотрела?», «а друг-то её давно ушёл? Нервный такой…», из чего я заключила, что дела мои плохи. Ну уж нет, мне и правда ещё жить и жить! Всё, вы как хотите, а похороны придётся отложить…. Я нагнулась и схватила своё тело за руку. Голова закружилась, пришла уже знакомая боль, наступила темнота. Я приоткрыла глаза, негромко застонала и, дождавшись удивлённого вскрика медсестры, уронила голову на подушку….
Утро началось весело и жизнерадостно. Ко мне набежала такая толпа врачей, что кроме белых халатов в палате ничего не было видно. Когда меня наконец оставили одну, я лежала и прислушивалась к голосам той самой пары из соседней комнаты. Они обдумывали следующую дату свадьбы и смеялись. Я обрадовалась: поправляются, и вдруг услышала неясную возню в коридоре. Там кого-то не пускали. Я уловила донельзя знакомый голос, увидела, как руки с разбитыми костяшками хватают медсестру за рукав, рванулась вперёд и тут же, накрывшись шквалом боли, потеряла сознание. Всё правильно, я ещё долго буду забывать о своих переломах….. пока не заживут…