* * *
Рассказ был написан для литературной дуэли, в соответствии с заранее оговоренными, достаточно жесткими условиями. В результате, лучшим был признан рассказ моего противника и дуэль была мной проиграна. Однако, я не считаю рассказ настолько плохим, чтобы его стыдиться. Надеюсь, каждый прочитавший напишет пару слов о впечатлениях. Благодарю.
* * *
Перегнувшись через зашарпанное, полуоткрытое окно скорого поезда, я блевал на украинские просторы и думал о батарейках. Этих чертовых аккумуляторах, перевернувших в начале двадцать первого века весь мир.
Китайцы – психи недоделанные и инопланетные засланцы! По-другому нельзя объяснить того, что они натворили. Взять и выпустить на мировой рынок продукт, удовлетворяющий потребность человека в белках, углеводах, железе и прочем барахле, так необходимом для поддержания жизни в любом организме, по бросовой цене. Почти даром. Норму, необходимую для активной жизни здорового и половозрелого человека в течение трех суток, давала одна порция этого синтетического дерьма. Батарейки, как называли их в народе, или фулифуд, так их называл первые пару лет весь научный мир, почти уничтожил наш мир.
Заранее переоборудованные заводы, в одночасье и огромном количестве, завалили этой дрянью всю планету. Осенью того же года, лопнули мировые товарно-сырьевые биржи. Зерно, свекла, картофель, непредставляемое количество других продуктов, составляющих основу экономки большинства государств, стали не нужны. Рынок пищевой промышленности был фатально разрушен, да так, что неоднократные попытки восстановить сельское хозяйство и пищепром, предпринятые разными странами сообща и порознь, закончились ничем.
Невозможно конкурировать с тем, что дешево, лежит под рукой и избавляет от необходимости готовить и жрать по три раза в сутки. Даже то, что фулифуд на вкус напоминал хорошо сдобренные кислотой помои, не могло снизить его популярности.
Крах пищевой промышленности потянул за собой дефицит персонала на иных производствах. Миллионы людей отказались от работы, довольствуясь бесплатным питанием. Зачем горбатиться каждый божий день, если достаточно закинуть в желудок желеобразный брикет, выпить пару пару-тройку литров чистой воды и больше не думать о хлебе насущном несколько дней?
Через пару месяцев после начала поставок батареек по всей планете, очередной ковбой на посту президента США, приказал кардинальным образом решить проблемы ожиревшего и окончательно отупевшего от халявной еды населения своей страны и отдал приказ о ядерной атаке Китая. Противоракетная оборона китайцев кое-как сработала и отразила половину выпущенных ракет. Те, что долетели, полностью разрушили Пекин и сделали радиоактивными две-трети ранее пригодной к проживанию территории страны.
Китай не растерялся и в долгу не остался: на Вашингтон, Нью-Йорк и другие крупные города Северной Америки был направлен весь стратегический запас баллистических ракет Поднебесной. Несмотря на куда более эффективную работу североамериканской ПРО, через сутки после разрушения столицы Китая, перестали существовать американские Лос-Анджелес, Майами, Чикаго и десяток более мелких городов. Население США в течение следующего года сократилось на два порядка.
Человечество затаилось в ожидании – как на этот ядерный междусобойчик отреагируют Россия и Исламский мир?
Но третьей мировой не случилось.
Сквозь открытые окна задувало одновременно гарью и свежестью, и этот аромат, некогда в далеком детстве любимый, заставлял желудок корчиться в очередных пароксизмах рвотного рефлекса. Все же не стоило пить эту синюшную ханку, да еще в таком количестве. Но от соблазна было нелегко удержаться, где в наше время найдешь хороший алкоголь? Вот и пришлось потихоньку возвращаться славянам к народному промыслу и самогоноварению. Да вот беда – не хватило на всех скороварок, и большая часть населения травилась недобродившей брагой.
Россия, еще в начале сырьевого кризиса, наглухо закрыла свои границы. Опыт организации железного занавеса еще не был забыт…
Фулифуд официально запретили к производству и употреблению, китайские заводы уничтожили, торгпредов и эмиссаров Поднебесной выслали из страны. С началом ядерной заварушки между Китаем и Штатами, русские ощетинились по всей стране открытыми створами сотен подземных шахт, недвусмысленно показывая миру готовность утопить планету в ядерном мареве, если на их территории свалится, хотя бы бенгальская свечка. Нельзя сказать, что все вокруг испугались русских ракет, но рядом с границей даже шутихи не взорвалось.
Чуть не вывалившись через приоткрытое окно захламленного вагона-ресторана в сметанную черноту ночи, я покрылся липкой испариной, представив на секунду свой растерзанный от удара о железнодорожную насыпь труп, и на ватных от испуга ногах, начал пробираться через вонючие тюки, сваленные тут и там.
М-м-м-ать! Больно-то как!
Потер коленку, ушибленную о какую-то металлическую хреновину, густо завернутую в мешковину и потому незаметную в тусклом свете потолочных ламп, и ввалился в битком набитый плацкартный вагон, из-за дефицита мест выполняющего функции общего. Этот состав, раз в месяц ходивший по маршруту Киев-Москва и обратно, был единственно ниточкой связывающей два некогда братских народа. Русские несколько раз предлагали Украине принять подданство образованной после «батареечного» кризиса Российской Империи, но гордые жители «самостийной» и «незалежной», отказались. Через год стало поздно.
Продираясь через баулы и торчащие со всех сторон ноги, я добрел до середины вагона, схватился за поручень и поднялся на уровень второй полки. Пузатый мужик с казачьими усами мирно пускал слюни во сне, по житейски крепко обнимая сумку с палками колбасы домашнего приготовления. Та настолько одуряющее пахла диким чесноком, свежими кишками и недокопченым фаршем, что меня снова чуть не вывернуло. С трудом затолкав обратно в желудок едко-желчный комок, добравшийся до горла, я перехватил руками поручень и ужом проскользнул на третью полку.
На багажной – находящейся под самым потолком полке, липкой, кисельной субстанцией плавал спертый воздух, дышать приходилось часто и широко открытым ртом, чтобы не дай бог, не вдохнуть вонь от сотен давно немытых, пребывающих в сладком дурмане тел.
На соседней, тоже третьей снизу полке, невозмутимо дремала вполне недурственная девица, это я, когда похмельный проснулся, сразу подметил.
Или делала вид, что дремала: очень уж собранной и напряженной выглядела ее поза.
Я стянул моментально ставшую мокрой футболку и кинул ее под голову. Вдруг разом отступил хмель и усталость, навалились звуки и сквозь неплотно прикрытые веки, замелькал неяркий плафон ночного освещения. Перевернулся на другой бок… покрутился так и сяк, в попытке устроиться поудобнее.
Да что ж такое, голова мыслями дурацкими полна! Никак не уснуть.
Скоро граница, обязательно надо отдохнуть.
От нечего делать прислушался к журчанию неспешного разговора на сидячих местах внизу.
– Кхе-кхе… Вот мне больше всего нравится «семь-один», - старческий голос, так и щурился шутливыми интонациями.
– Это как? – вторил ему не менее престарелый, но намного более простой, даже обывательский голос.
– Представьте себе – она, значит семеркой, партнер позади… кхе-кхе… пристроился.
– Кгхм… - повисла пауза на десяток секунд, - Ах вот вы о чем…
Нифига себе, старики! На какие темы посреди ночи зажигают!
Я свесил голову в попытке рассмотреть попутчиков. Не разобрать ничего.
– Вот популярная «шесть-девять» очень некомфортна. И сам мучаешься и удовольствие не доставишь.
– Это, друг сердешный, вам с «шестеркой» не свезло. Кгхм… Смотрите-ка, рекламный слоган родился: если станет одиноко, быстро сопли подотри, и скорее «три-три-три».
– Это как? – озадачился «прищуренный» голос.
– Ну же, коллега, где ваша хваленая эрудиция и фантазия?
Казалось, что в вагоне спят все, кроме меня и этих двух... эм-м… дедами, после услышанного, их называть язык не поворачивается.
– Ах, вот вы о чем! Да ну вас, противно, право слово!
Нет, это не деды, это кобели какие-то! Нашли тему, что посреди баулов и смердящих тел обсуждать.
Голова потрескивала похмельными искрами боли, во рту словно ведро помоев плескается… не мудрено, в общем-то. Меня почти грузили, до того нахрюканный был. Еще курьер называется... как хабар не увели, непонятно. На ощупь толкнул ногой чемодан в ближнем углу багажной полки – на месте... да и куда ему деваться – поезд скорый, на ходу не спрыгнешь.
– Ну да, есть такое. Мне милейший, в молодости оченно нравилась расстановка «четыре-два-один». Пробовали?
– Дайте-ка соображу. Одна на спине, вторая снизу, скакунец сзади? Действительно неплохо, - одобрил опыт своего собеседника «обывательский» голос.
– Или «один-семь-один»…
Поезд начал замедлять ход, спустя пару минут плавно остановился. Странно. До границы не должно быть остановок, неужели до России уже добрались?
В начале вагона хлопнула дверь, раздался громкий стук, следом за ним, неразборчиво сквозь людской храп, но на повышенных тонах – короткий разговор невидимых собеседников. Девица на соседней полке резко поднялась на локтях, прислушалась, обвела внимательными глазами обстановку внизу. Обернулась ко мне, а ведь действительно, красива дивчина!
- До границы далеко? – заглушила вопросом бормотание дедов снизу.
Голос у нее, надо сказать, был на удивление сильный и мелодичный одновременно.
- Не знаю… Километров сто, не больше, - горло пересохло и мой ответ прозвучал вороньим клекотом, что особым контрастом ударило по ушам, да так, что девица поморщилась.
- Странный ты… перекати-поле.
Одним движением перекатилась спиной-боком к краю полки, я даже руку не успел подставить – поймать, как она уже мягко ударилась босыми ступнями в заплеванный пол вагона и тут же принялась шнуровать берцы с высоким голенищем.
А я сидел с отвисшей челюстью на верхней полке и силился сообразить – совпадение, или…
Не обращая внимания на девушку, старички продолжили делиться богатым жизненным опытом.
– Ммм… Не люблю когда мельтешит все вокруг… да и эгоистическое что-то просыпается. Самому все хочется, - отозвался «обывательский» голос.
Под потолком загорелся весь имеющейся свет и из одного в другой конец вагона, рассекая ледоколом скопление продирающих глаза пассажиров, пробежала пара мужиков в форме.
- Но самое… захватывающее, уважаемый Степан Никифорович, - невозмутимо провожая взглядом группу в камуфляже, все тем же «прищуренным» голосом продолжил Владимир Ильич, - И самое сложное конечно, это «восемь-ноль-восемь». Догадаетесь что это?
- Экий, вы батенька… - призадумался на несколько секунд Степан Никифорович, - Ну затейник, ну философ! Так бы сразу и говорили…
- Всем приготовиться к паспортному и таможенному контролю! – сразу с обеих сторон вагона раздалась зычные голоса людей в форме.
- Что делается-то? Что делается? – запричитала бабулька в соседнем купе.
- Прошу приготовить паспорта и вещи к досмотру!
- Степан Никифирович, до русской границы еще часа два ходу… кто эти люди? – наконец-то забеспокоился один из дедов.
- Не знаю, Владимир Ильич, не знаю. Видимо спецслужбы Украины с внеплановой проверкой…
Только не это. Только не «лампасники»!
Прикрытые государственными мандатами, стихийно образованные и никому толком не подчиняющиеся, отряды казаков пытались осуществлять контроль правопорядка на независимой Украине. При отсутствии охраняемых границ и внятных законов, принципы ареста и последующего наказания виновных (а если задержан, то виновен) строились на основе «нравится – не нравится». Видимо, командиры отрядов имели некоторые ограничения, своеобразную уздечку, которая не позволяла превратиться мобильным группам казаков в окончательных отморозков, грабящих и убивающих всех неугодных на их пути.
Орудуя ногами, я задвинул максимально глубоко в багажную нишу чемодан с хабаром. Лишь бы пронесло!
Старенький, но все еще добротный «Самсонит» вряд ли мог привлечь чье-то пристальное внимание, но береженого…
Черт, как сразу не сообразил!
Лампасники пришли не просто так. Проверка документов только видимость – слишком скоро они ее проводят, без обыкновенных издевательств, замаскированных под шутки и прибаутки, очень сосредосточенно, даже на взводе, такое ощущение.
Они уже знают, кого и откуда надо забрать.
Я свесился по пояс с полки, выглянул в окно.
Плохо дело.
По краю железнодорожной насыпи как минимум пятеро бойцов, пара собак на натянутых поводках.
Нехорошо-то как!
- Руки убери! – удивительно спокойный, а потому кажущийся особо сильным голос прозвучал снизу и я снова опустил голову в просвет между полками.
Девица стояла ровно посреди прохода, спереди и позади нее переминались с ноги на ногу четверо казаков.
- На выход пройдемте! – тон ответившего лампасника тоже был неестественно спокоен. Будто не пьянь и раздолбаи служат в этих псевдо-казачьих соединениях, а настоящие профи.
- Отпусти. Мою. Руку! – сказала так, будто с каждым словом вбивает гвозди в щит непонимания со стороны приставшего служивого.
Вот как оказывается умеет говорить эта девушка. Не то, что парой минут раньше.
- Пройдемте! – ни на йоту не изменившийся голос в ответ. Будто казак с манекеном разговаривает.
«Лампасник» стоявший позади девушки потянулся заблокировать ее вторую руку, та уловила краем глаза движение, в развороте сбросила пятерню со своего предплечья, а дальше завертелась такая карусель, что я чуть не свалился вниз от удивления. Целыми сериями раздавались звуки ударов, в ответ коротко «хекали», или звучали стоны, шум возни непонятной. Темно, не видно нифига.
Стоп. Девица напала на казаков…
Вот ду-у-у-р-а-а…
Теперь мы точно огребем по полной.
С обеих сторон вагона раздался топот тяжелых сапог, к нашему отсеку проскользнуло несколько фигур в камуфляже, и сходу врубилось в кучу-малу, что организовала моя соседка. То и дело мелькали шаровары с неровно пришитыми красными полосками на боку каждой брючины, в стороны летели оторванные погоны, знаки различия и, кажется, чьи-то зубы.
Финал, в общем-то, был предрешен. Даже смотреть не надо, в тесноте прохода, десяток крепких мужиков просто массой любого бойца задавят, не то что бабу.
Еще через десяток секунд ее уже волокли с руками в наручниках и без сознания в сторону тамбура.
Вот это да. Зашкерюсь-ка я подальше в свой угол. Авось не заметят.
Вообще, я трусоват. Ну, уродился таким, постоянно признаюсь в этом самому себе, тут уж ничего не поделаешь. Поэтому, когда раздался голос снизу, вздрогнул всем телом.
- Слазь, кому сказали! – обращались явно ко мне, ровно тем же противно-спокойным тоном, как и у лампасника парой минут раньше.
Я снова высунул голову в проем между полок. Внизу, широко расставив ноги, со стволами автоматов в пол, стояли двое. Явно по мою душу. Заметили. Все же.
Свесил ноги, опустился на расставленных руках на нижние полки. Оп-па! По бокам нашего купе еще двое стоят. Это все в мою честь?
- Документы! – голос требовательный, но видно сразу – мало его волнуют мои ксивы, тем более справлены они хорошо.
Отдал два паспорта, командировочное удостоверение. Лампасник даже не взглянул.
- Пройдемте!
Ну, коли так… натянул ботинки, эх, футболка наверху осталась, надел на голое тело кожаную куртку, сцепил руки за спиной, повернулся на выход и наткнулся на насмешливый взгляд одного из липовых «казаков».
- Стоять! Чемодан-то свой возьми, голуба… - он белозубо ощерился в мою сторону.
- Какой чемодан? – я включил дурака по полной, всем лицом отыграл такое удивление, будто в жизни своей никогда чемоданов не видел.
- На багажной полке. Черный, пластиковый чемодан.
Приплыли. Убивать будут, интересно? Неохота, честно говоря.
Поднялся за «Самсонитом», стащил его на пол.
- Так, дедки. Теперь ваша очередь, - лампасник упер руки в бока, расслабился немного. – Кто из вас Степан Никифорович Стрельцов?
- Я. А в чем собственно… - отозвался дедок с «обывательским» голосом.
Плохо то как все складывается.
Вот уж не думал, что такие персонажи в нашем исковерканном мире еще остались: дед был чертовски похож на знаменитую фотографию с Эйнштейном, высунувшим язык – та же всклоченная седая шевелюра и полубезумный взгляд человека целиком погруженного в науку.
- Здесь вопросы задаю я, – прервал его казак. – Выходит, вы Нечаев Владимир Ильич? – повернулся он ко второму.
- Так точно! – смешливо вытянулся во фрунт другой дедуля, с тем самым «прищуренным» голосом. – Чем обязан, вашбродь! – он явно прикалывался с возникшей ситуации.
- Дед, ты не выделывайся тут, - все же насколько несвойственное спокойствие проявляют эти «казаки». Быть беде, чует моя задница. – Вы люди пожилые, потому обойдемся без эксцессов, надеюсь. Давайте-ка, собирайте вещи и на выход.
Дедушки посмотрели друга на друга, пожали плечами с выражением «Что поделаешь, против силы не попрешь» и начали паковать нехитрые пожитки.
- Вперед! – меня болезненно ткнули чем-то твердым в спину, я не удержался на ногах и завалился через стоявший передо мной чемодан. Сзади раздался обидный смех конвоиров.
Ага, посмотрим, кто будет смеяться последним…
И все же, что этот дедуля с «прищуренным» голосом, Владимир Ильич как выяснилось, имел в виду под позой «восемь-ноль-восемь»? Всю голову сломал, нет такой. Ну и ладно, наши дорожки параллельно идут, вот и спрошу при случае.
* * *
Мы сидели в соседних камерах. Степан Никифорович и Владимир Ильич в крайней справа, я посередине, а в левой – та самая девица с соседней полки. Оказывается, эта бой-баба вырубила пятерых, прежде чем ее скрутили.
Сразу после того как старички собрали вещи, нас вывели из поезда и усадили в кузов грузовика с растрепанным тентом. Светила звездами августа ночь, машина упруго подпрыгивала на выбоинах в асфальте, терпко пахли впитавшие солнечного тепла колосья на полях вокруг. Все бы хорошо, да только мешали наслаждаться усыпляющей дорогой пара угрюмых мужиков с автоматами на коленях, ерзающие на ящиках с военной маркировкой, их переломанные собратья, сваленные в единую стонущую кучу ближе к кабине, да девица, перманентно прибывающая в бессознательно состоянии, которую, тем не менее, уложили на лавку и напоили водой.
Ехали долго – часа два, не меньше. Ближе к концу даже я носом клевать начал, а старички, так и вовсе, всю дорогу кемарили.
По прибытии нас повторно обыскали, забрали ремни-шнурки и рассадили по камерам.
Дедушки тут же начали спорить между собой на тему того кто их арестовал и за что, потом в разговоре стало попадаться все больше непонятных научных терминов, я быстро потерял нить разговора и занялся рассматриванием соседки слева.
Крепко сложенная, грудастая и попа соответствует, только вот под кожей рук и ног переливаются такие мышцы, что любой гимнаст позавидует. Такая, если что не по нраву, мигом в бараний рог скрутит. Глазища зеленые, ни капли слезинки в них, хотя больно ей, видно как морщится при каждом движении. Короткое «каре» светлых волос на голове, плетеная кожаная веревочка вокруг шеи, майка плотно обтягивает выпуклости, свободные камуфлированные штаны наверняка прячут стройные ноги.
Запал я, в общем. Взлохматил короткий ежик на черепе, прошелся ладонью по трехдневной щетине… интересно, похмельный запах выветрился уже, или стоит подождать? Все одно ведь сидим.
- Как твое имя, красна девица? – решился все же, пододвинулся, не слезая со шконки к решетке разделяющей камеры.
Она повернулась ко мне, напряженно подумала пару секунд о чем-то своем – женском.
- Карина, - ответила так, будто каждый день в камере предварительного заключения знакомится с мужиками – ни тени тревоги, беспокойства.
- Красивое имя. Скажи, а зачем ты полезла против «лампасников»? – задал я самый любопытный, на текущий момент, вопрос.
- Странный ты… может, перестанешь прикидываться? – взглянула так, будто раскаленным ножом оплавленное масло рубанула.
- Не обижайся только… но теперь тебя и грохнуть могут, - идиотский вопрос я пропустил мимо ушей.
Она еще раз внимательно оглядела меня с ног до головы, улыбнулась.
- Нас и так убьют. Им только ученые нужны.
Вот оно как.
Стоп!
Как она сказала? Нас!?
А меня-то за что?
Когда выяснилось, что фулифуд снижает уровень мозговой деятельности и полностью гасит авантюрные начала любого принимающего его в течение двух-трех лет, было поздно. Постепенное переселение народов в теплые края, где можно круглый год ходить нагишом, опустошило четыре пятых ранее освоенных земель. Еще через несколько лет грянул кризис рождаемости и население планеты сократилось в два раза. Таких кризисов за следующие десять лет произошло еще парочка.
И этот мир окончательно сошел с ума!
Сто миллионов человек, не желавших или неспособных использовать «батарейки», были не в состоянии поднять промышленность на прежний уровень. Полмиллиарда остального населения планеты, продолжало довольствоваться дармовой едой, солнцем и песчаным пляжами.
Исламский мир испытывал свои, сугубо экономические проблемы: в одночасье исчез дефицит нефти, она просто никому оказалась не нужна в столь чудовищных объемах, исчез и самый главный враг – США. И жизнь каждого правоверного исламиста, почти потеряла смысл, Израиля все равно на всех не хватало.
Россия потонула в потоке эмигрантов, хлынувших из северных областей Китая – моментом была заселена большая часть Сибири и Дальнего востока. Каждый въезжавший на территорию Империи был обязан принять российское гражданство, добровольно отказаться от употребления фулифуда и отработать в трудовых лагерях пять лет. Именно благодаря этому, как считает просвещенная, но почти опустевшая Европа, Империи удалось сохранить целостность границ и научно-технический потенциал, растерянный другими государствами.
Мне было девять лет, когда Российская Империя закрыла границы, с момента изобретения китайцами фулифуда к тому времени прошло чуть больше двенадцати. Несмотря на более чем драконовские меры по сдерживанию числа желающих переехать в сибирские и уральские леса, их количество только увеличивалось. Поэтому Император распорядился – «Больше не пускать!», что очень быстро было исполнено возродившейся Российской армией.
Еще бы! Четыре пятых человечества к тому времени ходило в набедренных повязках, тупело и жирело от халявных батареек, на отдаленных экваториальных островах и вовсе возродился рабовладельческий строй, и только русские, смогли устоять от соблазна «бесплатно» накормить вечно голодный российский народ.
Так и зажили… вроде на одной планете, но настолько по разному, что от репортажей из «подогретых» фулифудом государств волосы вставали дыбом не только у женщин, но и видавших все на свете армейских ветеранов.
Ничем непримечательное детство, обычная школа, училище, несколько лет за станком, могли сделать из меня образцово-показательного гражданина Империи, если бы не одно «но» - дедова библиотека. Вот уж не представляю, какой силы воли стоило ему сохранить книги в эпоху становления Империи, но по количеству уникальных изданий, нам могла позавидовать и городская, а скорее всего, и областная библиотеки. Вот и проводил я все ночи напролет в компании со средневековыми – капитаном Бладом и адмиралом Морганом, да гениальным пройдохой недалекого прошлого – Виктором Буто.
Вполне естественно, после таких книг я начал мечтать о карьере контрабандиста. Именно это я видел в грезах, когда писал заявление об увольнении с завода. Реальность оказалась много хуже – спустя пять-шесть лет я мог похвастаться немного подмоченной репутацией курьера, не брезгующего транспортировкой полукриминальных грузов.
- ...ровно к этому и стремились коммунисты. Их цель была пропитана идеологией, это позволило СССР развиваться, как государству, столь долгое время и очень высокими темпами, - все такой же, по «эйнштейновски» взлохмаченный, по-турецки скрестив ноги, Степан Никифорович сидел поверх заботливо подстеленной на ошкрябанную тюремную шконку газеты и широко размахивал руками, будто выступал перед огромной аудиторией с докладом, - Идея! Вот главное. Сложно исполнимая, но захватывающая умы слабо образованного, голодного и сирого населения, жить вдосталь, пусть не самим, но их детям уж точно, вот что должно являться цементо-образующим в эволюции любого государства, - он потряс выставленным вверх указательным пальцем, привлекая внимание собеседника, - Но коммунисты ошиблись, слишком рано эпоха тоталитаризма и скудоумия сменилась относительным достатком и всеобщим образованием. А где набитый желудок – там лень. Где посеянное в умах народных масс знание – там сомнения. Вот и получили к семидесятым годам прошлого века в «высоких кабинетах» органов власти целую плеяду хапуг, а на малогабаритных кухнях «пятиэтажек» – конгломераты диссидентов и революционеров.
- Иными словами, уважаемый коллега, вы хотите сказать, что отсутствие главенствующей идеи и достаток в массах всегда ведут к краху существующей системы? – сцепив руки за спиной, Владимир Ильич расхаживал по камере, по цыплячьи выкидывая вперед худые колени при каждом шаге.
- Да! Именно так. Это доказали Римская империя и Советский Союз, но это скорее частности. Главное доказательство - Китай, чуть не уничтоживший человечество, давший любому и каждому почти бесплатный источник жизненной энергии, отнявший у разумного главный элемент эволюции – стремление развиваться, ради все более и более комфортной жизни…
- Но позвольте, Степан Никифорович! Мы имеем пример успешных метрополий, нарушающих вашу доказательную базу. Первое что приходит на ум – Япония, как быть с этим, вполне процветавшим государством, и его сытыми гражданами?
- Владимир Ильич, это удар под дых… мог бы быть. Если бы я не знал истории становления и внутренних движущих мотивов развития японской культуры. Начнем с того, что они всегда были изолированы от…
В дальнем конце коридора громко лязгнул засов и открылась скрипучая, обшитая металлом дверь. Степан Никифорович прервался на полуслове и обернулся в сторону раздавшихся в отдалении тяжелых шагов.
Интересно, первая пуля кому?
Пока я обливался холодным потом от мысли, что жить осталось считанные часы, Карина устроила танцы.
Не, ну реально баба сбрендила, вместо того чтобы помолиться, или вспомнить бесцельно прожитое, она занимается акробатикой. Но смотреть на нее было приятно, тут уж не скроешь.
Поначалу она разогревалась, движения были плавные, выверенные, ноги от пола не отрываются, руки плетут замысловатые воздушные узоры. Спустя какое-то время, я потерял ему счет – залюбовался, темп танца-боя, а это был именно бой, даже такой болван как я это понял, изменился, стали резче выпады и развороты, побитые в поезде мышцы вернули свою эластичность и теперь по камере металась то разъяренная кошка, то стремительная змеюка.
Со звуком открываемой двери Карина застыла посреди камеры, низко опустив голову, тяжелая грудь поднимается и опадает в унисон глубокому дыханию.
- Слушай меня внимательно, - произнесла еле слышным шепотом, - В твоем чемодане металлический кейс и ты знаешь к нему код. Не отрицай, мне дали полную выкладку по тебе и старикам, - она кивнула на всматривающихся в сумрак коридора дедушек, - Я ваше прикрытие, охрана. Произошла утечка информации и нас взяли. Но вырваться мы сможем только при одном условии… и только вместе. Сами по себе мы никому не нужны… главная ценность не в кейсе, а в головах этих ученых. Поэтому, когда у тебя спросят код, вали все на меня… проси привести, говори что хочешь, главное – нам вместе оказаться рядом с чемоданом. Все понял?
Я только успел ошарашено кивнуть, когда лязгнул замок и решетка камеры отъехала в сторону.
- Эй, мозгляк! На выход, да поторопись, - на пороге топтался толстомордый «лампасник»
На «мозгляка» я обиделся всерьез. Хоть и не былинный богатырь, но и не дрын подзаборный, чтобы меня так обзывали. Я, между прочим, целый кандидат в мастера спорта по греко-римкой борьбе. В школе дело было. С тех пор и руки силушки не растеряли, и голова куда надо работает. Только вот ноги-заразы, как жареным пахнуть начинает, все убежать норовят.
В большом кабинете, похожем на зал совещаний сельской управы, за покрытым обмахерившимся кумачом столе, сидел Атаман. Дядька знатно конечно выглядел – усы калачами закручены, на груди камзол шитый золотой нитью до пупа расстегнут, где он только такое старье отыскал, на голове шапка меховая набок напялена. Атаман этот, никак не вязался с образом действий его подчиненных, слишком уж хорошо те были выучены для такого клоуна.
Вот по правую руку от предводителя казаков сидел действительно примечательный человек – движения рук плавные, будто балерун, а не мужик, эмоций на лице минимум, только глаза серебром сверкают. Пронзительные и умные глаза. Если бы я в бога веровал, то добавил, что дьявольские глаза у «балеруна», до того неприятно становится, когда он пристально смотреть начинал.
- Ну, садись, мил человек, гостем будешь, - атаман картинно развел руки, приглашая присесть на стул, одиноко стоящий посреди кабинета.
Я не гордый, присел, руки на коленки положил, голову понурил. Обозначил, в общем, смирение.
- Откуда будешь? – казачий глава набулькал себе густо-черной заварки из пузатого чайника.
- Имперский я. Документы вы забрали, там все написано.
- Ксивы у тебя справные, это мы уже оценили, - ощерился атаман, - Я тебя по правде спрашиваю, откуда ты, голубь сизый, к нам залетел?
Все одно Карина сказала, что им все известно, что сдали нас, тогда и смысла нет скрывать и упираться.
- В народе меня знают, как Колю Перекати-поле.
- Ах, вона что! – атаман залыбился, уже во все тридцать два, - Помню-помню… Коленька, свет мой ясноглазый, говорят ты везучий шибко. Что нет такого задания, на котором ты слажать можешь… будто ни одной осечки не было! Правду молва людская о тебе брешет?
- Враки это, про везение. Люди просят вещицы всякие через границу переправить, а я знаю, где тропки тайные есть, кого шоколадкой одарить, когда слово приятное сказать, вот и таскаюсь помаленьку, на жизнь зарабатываю. Прости атаман, напутал ты, видать…
- Атаман ничего не путал, - подал голос «балерун», продолжая сверлить меня взглядом немигающих глаз, - За последние три года ты пересекал границу Империи свыше пятидесяти раз и каждый раз удачно возвращался, унося за «занавес» уникальные достояния культуры всех народов мира. Скажите мне Николай, зачем Императору понадобилась, к примеру, золотая пектораль из музея исторических ценностей Киево-Печерской лавры?
Непростой человечек, этот «балерун». То на «ты», то на «вы», с темы на тему скачет…
- Все одно, вы ее продать собирались, так ведь? А так, пектораль будет радовать детишек еще не одно тысячелетие, - откровенно говоря, разговор мне этот все меньше нравился. Я закинул ногу на ногу, скрестил руки на груди – хватит на сегодня смирение выражать, - Простите, а вы кто будете? Тоже из казаков? – откровенная насмешка в голосе заставила скривиться атамана, но «балерун» отреагировал спокойно.
- ОГПУ Украины, полковник Карин.
Все, тушите свет. Шутить с сотрудниками объединенного государственного политического управления Украины, ярыми последователями методов КГБ СССР, не стоит. Живьем закопают. Еще немного и я начну мечтать о пуле. Довели.
- Вот значит как… цельный полковник. Вербовать будете, или сразу к стенке поставите? – на последнем предложении голос у меня чуть дрогнул. Помирать не хотелось. Полковник тонко улыбнулся в ответ – заметил.
- Для начала… откройте пожалуйста кейс с образцами, - он указал на «Самсонит» с откинутой крышкой и закрепленном внутри на рястяжках герметичном «дипломате».
- Не могу тов… господин полковник! Кода не знаю, - от того, поверит или нет, зависит, выйдем мы отсюда живые, или все же меня с Кариной закопают.
- Да ну! – деланно удивился «балерун», - Так уж и не сказали тебе? А кто знает?
- Какие мои гарантии? – интересно, смотрел он старые штатовские кинофильмы?
- Вот ваша единственная и самая весомая гарантия, - на стол с глухим стуком легла тяжелая «Беретта».
Выходит, в детстве мы смотрели одни и те же фильмы. Жаль…
- Хорош расклад, ничего не скажешь. Но кода у меня нет.
- Коля, не заставляй меня прибегать к традиционным методам… дознания, - полковник улыбнулся так, что у меня засосало «под ложечкой».
- Заказчик… эм-м… транспортировки не сообщил деталей. В задании было сказано, что меня должен сопровождать профессиональный охранник, который знает код. Но среди снятых с поезда, телохранителей я не видел, так что…
- Да уж, дедки на эту позицию явно не тянут. А вот бабенка, что пятерых моих молодцов уложила, вполне однозначно действовала. Атаман, пригласите девушку к нам, только примите меры… чтобы не брыкалась, больно прыткая попалась.
Вот оно как. Интересно, зря полковник оговорился про «своих бойцов», или специально? Ну, в общем-то сразу стало понятно, что казаки эти ряженные. Но какова девица! Пятерых!
Так, на эту тему потом думать будем. Готовиться надо, через пару минут совсем плохо будет.
Ноги начали подрагивать, сердце зашлось тремястами ударов в минуту, посреди груди затаился холодок, я поднес ладонь ко рту – пальцы дрожат. Боюсь.
Экий вы нелепый, Коля перекати-поле!
А ну, унять тремор, собрать нервы в кучу, да засунуть их глубоко в жо…!
Черт. Смахнул пот со лба.
Полковник еще раз мерзко улыбнулся.
Черт-черт-черт!
Дверь открылась, подталкиваемая в спину конвоиром, в кабинет зашла Карина с руками закованными в наручники, хорошо хоть спереди. И не снимут ведь их, даже не проси.
Сама вся собрана по максимуму, любое движение – сжатая пружина, глаз не поднимает ни на кого, чтобы не «прочитали».
Освобождая место перед чемоданом я встал со стула и отошел к окну.
Ну, девочка моя, действуй. А я уж, чем смогу.
* * *
Бесконечной чередой летели облака, неровной бахромой солнце прятало свой бок за горизонт, лизали ветер языки костра, и терся в полной тишине о собратьев сухостой травы. В гнутой консервной жестянке стыл заваренный ключевой водой и ромашками, недопитый чай, застрекотали крылами светлячки, а я лежал, уставившись наверх, гонял во рту травянистый горький жмых, и смотрел на бесконечный закатный небосвод.
Такое состояние я называю – «мысли дурака». После драконовского напряжения сил – апатия и безразличие, все делаешь не спеша, прокручиваешь в памяти недавние события и по привычному удивляешься – и здесь сделал «не так», и там сказал «не то». Да, все мы задним крепки умом.
Очень полезны «мысли дурака» для каждого свершающее усилие над собой, меняя точку зрения, поглядывая на совершенные «коленца» с другой стороны, можно сделать в мозгу насечки – «ай-ай-ай, так нельзя, в следующий раз будет бо-бо».
Знаю точно – все изменится. Просто я из тех, кто побед не дождется.
Заворочалась, застонала с другой стороны угасающего кострища сильная… милая девушка.
Ну, зачем же так, Каринка? Разве надо себя всю отдавать, разве не часть мы могучего, неудержимого, того что называется Народ? Верю я, готова сгинуть ты за дело неблагодарное раньше времени, да кому ж от того польза?
Небо звездное – сердце августа. Степные ветра вяжут из времени тонкого косы тугие тишины.
Спи, девочка моя, спи сбитая душа.
Дышащие сквозняками степи, хмурые леса одиночества и мозолями паханные земли, заброшенные десятки лет назад города и деревни, весь мир вдруг свалившийся в тар-тарары, да посреди этого вертепа, праздником светятся настоящие люди. Их не много, и не мало, век их - ожидание смерти.
Из образа еще в камере надо было выходить. Затянул, дурень. Вот и получай, теперь.
Не помню, в какой из книг вычитал, в детстве еще было, но врезалось на подкорку хорошо, и развил в себе эту способность максимально, даже в абсолют возвел.
Социум – он живой. Каждый человечек его составляющий – индивидуальность и личность, но когда людей много и они в одном месте, это единый организм, обмануть который, много сложней, чем того самого человечка наедине. Но если цель себе такую ставишь – быть своим в определенном окружении, стань одинаковым каждой букашке входящей в состав выбранного социума. Не просто похожим! Стань мыслями, желаниями, привычками – тождественным им. Если искренне получилось - общество примет тебя, ведь ты часть его, а не притвора какая.
Перевоплощение. Не только на внешнем уровне – в одежде, или манерах каких, но и внутри, к примеру, бухает вся страна, так и ты будь добр! Главенствует закон «моя хата с краю» и каждая тварюга только свой угол охраняет, - так и ты действуй!
Пусть совесть корчиться, да душа терзается, но если целью поставил – стать своим, терпи. Ведь делаешь ты это не за «просто так»? Вот и терпи, зубы до хруста сожми, но соответствуй.
Беда одна. Входить, да выходить из такого образа долго приходится. Сознание инертно, не хочет самое себя менять, но если уж изменилось, то обратно себя настоящего возвращать и вовсе с корчами приходится.
Операция по транспортировке двух украинских ученых, стоявших в одном шаге от изобретения препарата избавляющего человека от зависимости к фулифуду и открывающего новые горизонты в развитии человека, с территории «незалежной», некогда братской республики в Империю, была авантюрной с самого начала.
Наверно, поэтому ко мне обратились.
Где еще такого раздолбая найдешь. Времени на детальную проработку плана отхода не было.
Приехать, найти, даже уговаривать не надо – ученые давно согласны на переезд в страну, где и лаборатории богаче, и наукой позволяют заниматься в «полный рост», и проскользнуть серыми, незаметными мышами через границу обратно.
Первая часть операции – прибытие, налаживание контакта с учеными через одного из старых агентов и передача документов, прошла гладко.
Слишком гладко.
Когда агент доложил, что ученые не мыслят переезд без результатов проведенных экспериментов и части важного оборудования, а этого добра набирается на пару семифутовых контейнеров, я немного успокоился. Хоть какая заковыка, мешающая делу, а значит, дальше все еще может сложиться хорошо.
Ученых удалось уговорить ехать «налегке». Оборудование и прочее барахло пообещали доставить позже.
Где произошла утечка, как на нас вышло ОГПУ, разбираться будем дома.
Но вот то, что мне в помощь, в качестве прикрытия, пошлют девицу, это ни в какие ворота!
Меня передернуло еще раз, на лбу выступила испарина, когда я вспомнил те несколько минут в кабинете атамана.
Карина подошла к открытому чемодану с кейсом внутри, подняла закованные руки, подумала пару секунд о чем-то и повернулась к «балеруну». Я изо всех сил пытался унять тремор во всех конечностях и понять, как именно она собралась действовать… не для того чтобы помочь – какой из меня помощник? Чтобы не помешать.
- Контейнер имеет систему самоуничтожения при наборе неверного кода. В этой комнате погибнут все присутствующие, - сказала таким безразличным тоном, что вокруг ощутимо повеяло холодом.
- В таком случае, у вас ведь нет права на ошибку? – полковник встал из-за стола, подошел к девушке и длинными, острыми пальцами взял ее за подбородок, поднял голову в попытке заглянуть в глаза.
- Павел Терентьевич? – атаман привстал со своего места, вопросительно посмотрел на «балеруна», - Я ведь больше не нужен? Так я пойду, дел невпроворот…
Полковник отвел взгляд от лица Карины, насмешливо посмотрел на предводителя казаков, мотнул головой разрешающе. Атамана, как ветром сдуло.
- Знаете, как я мыслю? – ни к кому конкретно не обращаясь, полковник отпустил подбородок девушки и отошел на пару шагов, - Вам поставили цель – доставить образцы и ученых в Империю. И погибнув здесь, даже вместе со мной, вы эту цель не выполните. Так ведь, коллеги?
Он обвел нас взглядом цепких глаз, взял со стола миниатюрную радиостанцию и отдал короткий приказ. Спустя несколько секунд в комнату вошел один из ряженных «лампасников» с автоматом через плечо.
- Возьми его на изготовку, - он указал в мою сторону, сам передернул затвор пистолета и присел на краешек стола, метрах в трех от Карины и открытого чемодана. - Если дернется, стреляй без предупреждения.
Мамочки. Сейчас убивать будут.
Ноги ватные. Во рту пустыня. В глаза капли со лба стекают. Трусы так и вообще мокрые.
- Ну! Долго нам еще ждать? – руку с зажатой «Береттой» полковник положил на бедро, ствол направлен точно на Карину.
Она склонилась над кейсом.
Не хочу…
Руки-ноги ходуном. Губы трясутся. Ряженный казак «считал» мой страх, краем рта ухмыльнулся. Перевел часть внимания на девушку.
Умирать…
Автоматчик продолжал периферийным зрением следить за мной, но больше косился на Карину. Он самую малость развернулся корпусом в ее сторону, автомат отклонился от моей груди.
Сегодня…
Я сделал небольшой шаг в сторону. Просто переставил почти деревянную ногу. Подвинул вторую ногу. Еще более чужую от страха.
Никто…
От каждого щелчка кодового замка вздрагиваю, как от выстрела пушки над самым ухом.
Из наших…
И еще шаг, вроде как переминаюсь с ноги на ногу.
Сегодня…
Щелкнул один из фиксаторов замка.
Не умрет!
Карина откинула крышку контейнера, запустила обе руки внутрь, начала приседать, одновременно поворачиваясь с пистолетом в руках в мою сторону. Я уже подныривал под автомат и тянулся, понимая, что не успеваю к хищному стволу. Полковник, сильно оттолкнувшись ногами от пола заскользил по столу, я краем глаза заметил, как побелел его палец на спусковом крючке, грохнул выстрел.
И еще один! Это уже Карина, почти в падении.
«Лампасник» дернулся всем телом, повел стволом вниз, в мою сторону, но мне хватило мгновения подаренного девушкой, я схватился потной ладонью за цевье, вторую накинул на руку «казака» сжимавшую рукоятку автомата. Не вырывая из чужих рук, повел в сторону полковника, тот все еще скользил по столу. Не дожидаясь нужного момента, я со всей силы нажал на палец конвоира, лежащий на курке.
По потолку, стене, столу с падающим «балеруном», заскользили рваные разрывы от пуль.
Карина упала на пол, завозилась там. Острый запах сгоревшего пороха, побелка искорками в воздухе мельтешит, за окном солнышко сверкает…
По ушам ударил еще один пистолетный выстрел. И еще!
«Лампасник» вздрогнул, глаза начали стекленеть. Мы оба осели на пол – казак уже мертвым, я от страха.
- Дверь! – ее крик, в прыжке-кувырке за массивное кожаное кресло, в полете еще пара выстрелов в сторону украинского чекиста.
Там где она только что была, небольшой бордовой лужицей засверкала влагой кровь.
Я развернулся вместе с трупом в сторону двери, сорвал у него с разгрузки обойму, перещелкнул. Дал короткую очередь на звук возни снаружи. Смахнул пот со лба, упер дрожащие руки в еще теплое тело «лампасника».
Оглянулся назад, полковника не видно, возится где-то в дальнем углу. Карина встала на колено за креслом, выставила руки с пистолетом, повела на звук. Сделала пару выстрелов, провела коррекцию на новое шевеление поодаль, еще пару раз грохнуло в ушах.
- Полковник! – ее голос неестественно, очень странно напряжен, - Ты жив еще?
В ответ – тишина. Даже возни нет.
- Держи дверь, - приказала в мою сторону, я коротко оглянулся на нее, замотал головой, - Держи, сказала! И дай мне ключ от наручников, он на поясе у этого, - указала на труп, за которым я прятался.
Я нашел связку на ремне «лампасника», сорвал ее, кинул по полу девушке. Неуклюже орудуя кистями, она сняла наручники, поморщилась от боли – справа на груди разливается красным.
Развернула кресло к себе сиденьем, забралась одним коленом на сидушку, оттолкнулась второй ногой и покатилась, поскрипывая роликами по лакированному полу в сторону полковника.
До него оставалось метра три, когда подряд прозвучало два выстрела. Карина зашипела сердито, сползла-упала с кресла, еще секунду спустя в мою сторону по полу заскользила «Беретта» полковника.
- Он жив. Ранен в плечо и по касательной живот, - коротко отчиталась Карина, - Я тоже… ранена… грудь и бедро. Продержусь минут десять-пятнадцать. Слушай внимательно… - она перевела дыхание, - Ты сейчас возьмешь полковника, я заковала его в браслеты, он очнется с минуты на минуту, упрешь ему ствол в спину, прикрываясь им, пойдешь за учеными. Я буду страховать сзади. Если упаду, не останавливаться. Как понял!
- Карина… дальше, что будем делать? – я туго сглотнул, перспектива встретиться с десятком-другим профессиональных бойцов снаружи кабинета не очень-то прельщала.
- Возьмем машину и уедем. Пока полковник жив, нас никто не тронет. У него бойцов всего человек восемь было. Троих или четверых я в поезде положила, еще на одном ты сейчас лежишь… так что человека два-три осталось. Казаки не полезут к нам, забоятся, да и не их это дело.
Она подтащила, ставшего мешковатым чекиста ко мне, вырывая с мясом лакированные пуговицы, распахнула его пиджак, расстегнула ремень на брюках, выдернула и туго перетянула свое простреленное бедро. Рывком встала, пошатнулась.
- Всем отойти от двери! – во весь сильный девичий голос. Возня за дверью затихла, - Полковник в наших руках. Он уйдет с нами. Или умрет. Мы заберем ученых. Всем отойти! Мы выходим.
Глаза раненого чекиста приоткрылись, будто он ждал прозвучавшего приказа, тут же подернулись поволокой боли. Я поднялся на колени, зажал на сгибе локтя его шею, начал подниматься. Взглянул на рукав его пиджака, тот набряк чернотой из простреленной руки.
Карина встала нам за спину и мы все вместе - гуськом подошли к двери. Еле удерживая равновесие – Карина едва стоит на ногах, я пнул дверь, та громко открылась.
В черноте коридора угадывалось дыхание нескольких человек, еще один – раненый, ворочался у самого порога.
План был идеальным. И чудовищным одновременно.
Все работало на исполнение задачи – доставить ученых. Я, со своей способностью буквально перевоплощаться, становиться своим в любой обстановке и компании. Карина, симпатичная девушка, в которой, только законченный гомофоб, определит телохранителя высочайшей квалификации. Зашарпанный поезд и вонючий общий вагон. Кейс-обманка, в котором никаких результатов исследований и быть не могло, они бы просто не поместились там.
Все работало на цель. Но боже, как же погано, что такими методами.
Мы вышли из здания сельской управы все так же гуськом: впереди полковник с шеей зажатой на сгибе моего локтя и автоматом упертым в поясницу, за нами ученые, разве что за ручки не держаться, как школьники, ей-богу. Завершающей шла Карина. Бледная, движения немного дерганные, ногу подволакивает, но пистолетами на любой шорох водит недвусмысленно.
Ученые помогли забраться ощерившейся оружием Карине в кузов грузовика, на котором нас привезли в эту заброшенную станицу, подтолкнули в спину полковника, тот грузно перевалился через задний борт, я тем временем, водил стволом автомата из стороны в сторону, все больше косясь на троих угрюмых мужиков из числа «профи».
Эти стрелять не будут, пока приказа «сверху» не дождутся – в них муштрой раз и навсегда вбили: без прямого указания ничего не предпринимать. Вот казаки, другое дело. Может найтись балбес, из-за угла шмальнуть, чтобы перед атаманом выслужиться.
Из под брезентового полога показалась голова полковника, рука Карины твердо держала у его виска недавно отобранную, зловеще отблескивающую хромом «Беретту».
- Коля! – голос у нее напряженный, из последних сил держится, - Быстро в кабину и гони на запад!
Куда? А зачем на запад? Нам же в другую сторону… а ноги-руки, не теряя времени, сами-собой выполняли приказ девушки.
Двигатель пару раз чихнул, завелся. Я с хрустом воткнул передачу, кинул взгляд на приборы. Плохо дело, далеко не уедем – треть топливного бака, километров на двести пути.
Ничего, нам бы до границы. Там встретят, там свои.
Если я правильно понял Карину, то про «запад» она сказала для возможных преследователей. Но те не идиоты, чтобы поверить, сами понимают куда мы направимся.
Ох и накопытили мы! Лесополосы мимо одна за другой, луговая трава, белоцветы-ромашки, рожь-пшеница, паханная – комьями земля, версты скачут одна за другой.
Третий час в пути, за зигзагом поворот, следом третий и двадцатый, перекрестки сельских дорог, шлейфом пыльный след за нами, но погони не видать.
Кинул взгляд на приборы – все, бензина почти нет. Вечереет уже. До границы километров десять-пятнадцать. Я петлял как лиса – за поворотом вправо, два налево, два направо и налево, снова вправо и налево пару раз. Мимо жизнь былая мелькает: полустанки, тупики, да остовы - сгнившие авто.
Скрежет коробки передач, запах кипящего масла, шелест пролетающих дорог.
Ученые позаботятся о Карине, перевяжут, спеленают полковника, если что.
Я сглотнул пыли полный рот, язык от жажды вспух, скинул измазанную кровью чекиста куртку.
Сзади послышался частый-частый металлический стук.
Это что, стрельба? Кинул взгляд в зеркала, позади нет никого! Лоб покрыла испарина.
Тогда что за стук раздается, будто пули в металл втыкаются?
Высунул голову в открытое окно.
- …стой! ..арине плохо… ос..навливай!
И по кабине – тук-тук-тук.
За рощицей речка блеснула, я свернул туда, за кусты орешника закатился, машину заглушил.
Дверь водительская еще скрипнуть не успела, когда я откинул задний борт.
- Что с ней?
- Плохо, молодой человек, без сознания она сейчас. Оперировать надо, иначе не довезем, - ответил все тем же «прищуренным» голосом Владимир Ильич. Глаза у него… усталые, болью чужой слезятся.
- Как? В чистом поле? Кто!?
- Мы не только ученые и биологи, в нонешнее время медицина основной наш хлеб, - натужно пыхтя, Степан Никифорович подтащил к заднему борту связанного по ругам-ногам полковника, отдышался и продолжил, - Все необходимое всегда с собой. Нужна кипяченая вода, об остальном не беспокойтесь.
Я развел костер, нашел в кузове ржавое ведро, долго оттирал его речным песком, а в голове билась единственная мысль – «Она не может умереть. Не должна. Этого просто не может быть».
Набрал чистой воды из рядом бьющего ручья, поднялся наверх, подвесил на наспех сооруженную треногу над костром. Нас ведь ищут, это к бабке не ходи. Пешком, с двумя ранеными на руках, нам топать часов пять-семь. Вот же угораздило.
Кто нас сдал? Почему весь план полетел к чертям собачьим? Как теперь выбираться?
По периметру границы наверняка кордон. Но я специально сделал огромный крюк, не могут они думать, что мы настолько восточнее заберемся. Надо с полковником поговорить.
Владимир Ильич как раз заканчивал перевязывать плечо чекиста, тот морщился всем лицом, смотрел на набухающий бордовым цветом компресс сбоку живота, и норовил откинуться на спину.
Степан Никифорович заканчивал раскладывать на куске чистого целлофана сверкающие скальпели и ножи.
Подошел к чекисту, присел на корточки рядом. Тот внимания не обратил, вроде как дремлет.
- Полковник, мы все одно потащим вас за собой, ответите на мои вопросы?
- Нет. Пытать будешь? – глаза открыл, посмотрел так, что стало понятно – по делу ничего не скажет.
- Не буду, - прав он, эскулап из меня никудышный.
Но раз уж сошлись наши дороги, то может спросить его? Он все же не последний человек в своей стране. Я бросил взгляд на степенно готовящихся к операции Владимира Ильича и Степана Никифоровича, время еще есть.
- Полковник, давно у кого-нибудь из ваших спросить хотел, да все случая не представлялось…
Он приподнялся на локте, примял колосья травы, кивнул давая разрешение.
- Почему вы не вошли в состав Российской Империи, когда вам предлагали?
Чекист хмыкнул, сощурил глаза по недоброму.
- Странный ты, Коля, - да что ж такое, чего это меня сегодня все странным называют? – Не вошли, потому что украинский народ для вас никто и ничто… потому что быть слабым и свободным намного лучше, чем сильным и скованным… да еще, потому что вы ненавидите нас, – он не кричал, говорил спокойным, немного шипящим голосом рассерженной змеи и столько было злости в нем, что меня невольно передернуло. Полковник заметил и, в который уже раз, ухмыльнулся. – Ненавидите нас за Крым, за газ. Ненавидите за древнейшую на планете Лавру, за черноземные земли, за…
Интересно, так думают только власть имущие?
- Перестаньте, полковник... Нет у нас ненависти к украинскому народу. Отношение наше… как к заблудившемуся, нашкодившему младшему братишке. Ненависти и быть не может. Мы любим, уважаем украинский народ. Только слишком много среди ваших правителей было мелкопоместного розлива царьков, что у них другого выхода не было, как играть на «самостийности» и национальной розни. Вы же сами видели и понимали, как это культивировалось… так ведь?
- Старший братишка? Молокосос ты, а не старший брат. Москаль клятый. Что за снисходительность? Это мы основали Русь! Мы – древнейшая нация на планете! Это мы…
- Разве кто-то с этим спорит?
Полковник осекся на полуслове.
- Мы готовы вас признать древнейшими, умнейшими и самыми-самыми. Но мы одна семья. Чуваши, эвенки, удмурты, евреи. Никто из нас не может требовать к себе особого отношения всех остальных. Равные среди равных. Со своими достоинствами и недостатками. Но равные по правам.
- Именно поэтому мы не…
- Николай, нужна ваша помощь! – я обернулся на голос Владимир Ильича.
С вертикально поднятыми кистями рук он стоял на коленях перед лежавшей прямо на траве Кариной. С другой стороны от девушки позвякивал инструментами Степан Никифорович.
Я кивнул полковнику, тот откинулся с гордым видом на спину, вроде как разговор не окончен.
Подошел к ученым. Инструменты разложены, Владимир Ильич напряжен, но сразу видно – дело свое знает плотно, не первый раз оперировать будет. Ну и темень вокруг, под самые деревья забрались, как он с таким освещением…
- Будьте рядом с ней, поддерживайте ее. Не паникуйте сами. Все будет хорошо.
- Карина, вы готовы? - Степан Никифорович передал Владимир Ильичу хищного вида скальпель.
Я отвернулся от дедов и посмотрел в широко открытые глаза девушки.
Струйками дым несет в небеса, звякает ножами седовласый дедок, да мычит, болью заходясь Карина. По живому режут, иначе пули не достать, а надо. Я сглотнул горький жмых, что бесконечно болтался во рту, покрепче сжал ее мокрую, сильную ладонь, другой рукой отер пот с ее лба.
Только тихие стоны сквозь стиснутые до скрежета белоснежные зубы и желваки в канат напряжены. Вот Никифорыч внутрь ее бедра сунул снова жало ножа, а она… две слезы по щекам, сжатый горлом крик и затылком о землю пару раз.
Деды переговариваются между собой, летят прочь ткани куски, кровь роняя на лету.
Тихо… тихо, девочка моя, терпи, чуть осталось.
Долго они ковыряются, сколько ж можно!
Ты держись Каринка, только доброе вспоминай, да зови в полный голос самое родимое. Это держит, поверь, знаю я.
Кашлем заходится. Плохо-то как, на губах кровью пузырится. Терпи девочка, терпи.
Взял жестянку гнутую, с ключевой водой, поднес к ее губам, пей родная.
Пара капель вниз скатились, она головой боднула, позади дед чего-то запыхтел, а она замерла, рот открыла, закричала в полный голос, стукнулась подбородком о край неровный консервной банки… и упала навзничь, без движения, не живая.
Аккуратно, потревожить побоясь, стер капли крови с ее губ. Не дышит. Как же так.
Обернулся к деду, руку скользкую его, терпко пахнущую схватил, ты чего сделал старый, ты ж убил ее.
Он откинулся от девушки, не глядя скинул мой захват, взял кусок длинной, белой ткани, скоро сложил в подушечку, наклонился, зафиксировал компресс, новая полоска белой ткани и вокруг бедра.
- Она… жива? – не могу я больше ждать, я должен знать.
- Конечно, - руки Степан Никифоровича без устали обматывали ногу девушки новыми и новыми полосами белой ткани, - Иначе и быть не может. Скоро очнется, без сознания сейчас.
- А я думал…
- Вы это бросьте, молодой человек. Хоть и не было давно такой практики, но руки помнят. Одно, милейший, меня беспокоит, у нас в распоряжении сутки… может чуть меньше, потом девушку будет не спасти. Поэтому, чем быстрее тронемся, тем больше шансов.
По дорогам, по полям, напрямки и кругалями, побредут два старика, двое раненых, да я… перекати-поле.
Посидим «на дорожку», эх степям, лесам я рад, да дойти бы, ведь совсем же ничего. Только далеко не утопаем, равеселой столь компанией.
- Бери ученых и иди, - ее дыхание прерывисто, все же пневмоторекс в полной мере, плохо дело. Я все так же держу ее за руку. Боюсь, что отпущу и ей хуже станет, - Оставь оружие и полковника, и уходи! Если идут за нами, я их остановлю. Вы дойдете, помощь за мной пошлете…
А это ведь вариант. Очень хороший вариант. Очень-очень.
- Возьми, - оперлась на локоть, сморщилась от боли, утерла струйку крови изо рта, потом сняла с шеи плетеную веревочку, блеснул простой оловянный крестик, - Корнецова Лида. Найди ее и передай, если что. - Ее локоть подогнулся, она всем телом рухнула на спину, скрипнула зубами.
Я сложил упругий кожаный ремешок в руке. Руки задрожали.
Отличный вариант Карина предложила. И ученых в Империю доставлю и задание выполню. Мир спасу. Император будет доволен. Премию дадут.
Единственный вариант с гарантией выполнения задания.
В голове кавардак несусветный, мысли друг друга обгоняют.
Ведь ученые – спасение человечества!
Я на непослушных ногах встал, повернулся спиной к девушке.
Мысли! Стройно в ряд! Становись!
Неимоверным усилием воли сжал в гирю кулак.
И пока не передумал.
Со всей дури.
Врезал себе по челюсти.
В голове зашумело еще сильней.
Мало.
Другой рукой – изо всех сил, слева добавил. Хрустнуло что-то.
И еще раз, снова справа.
Больно. Не жалея бил. Как родного. До крови соленой на щеке. Зубов занывших.
Так и надо. Так должно быть.
В голове прояснилось. Мысли стройными рядами, словно на парад.
Сволочь!!!
Ты чего, скот этакий, удумал!? Разве стоит этот мир такого? Если да, то пусть летит ко всем чертям!
Ты, мать-перемать, потому и перекати-поле, что на одном месте усидеть не можешь. Привязаться боишься. Из-за трусости собственной, предать боишься. А потом, совестью страдать. Потому что до сих пор никого еще не предавал. Кроме себя.
Червь ты навозный, она рисковала всем, спину твою прикрывала, а ты ее раненую бросить хочешь?
Не-на-ви-жу!
Тряпка.
Парой энергичных движений стер слезы, обернулся к Карине. Она расширенными зрачками смотрела мне в глаза. Поняла все.
Да. Вот такой я. Трус.
- Никто. Здесь. Не останется, - перевел дыхание, свежий воздух, сквозь деревянное горло лезть не хочет, - Мы уйдем вместе. И не спорь! – выдержал ее взгляд с трудом. Но выдержал.
Первым идет-шатается полковник – руки связаны за спиной, от них веревка двухметровая, на пояс ко мне заведена. Если сбежит – не велика потеря, но все одно, жалко трофей. О мою, пропахшую потом и чужой кровью кожанку, трется вражеский автомат. Обе руки от напряжения гудят - держат по жердине импровизированных носилок. На которых Карина. Старички топают сзади, тоже несут, каждый свою половину.
Каждые двадцать минут привал.
Ученые меняются сторонами.
Мы дойдем. Сегодня никто не умрет. Обязательно дойдем, ведь иначе не может быть.
От нечего делать задаю давно мучающий вопрос:
- Ну, вы и даете деды! – исправил сбитое дыхание парой глубоких вдохов, - Подслушал ваш ночной разговор, про позиции всякие… голову сутки ломаю – что за поза такая «восемь-ноль-восемь»? Ведь, нет такой!
- Недостаточно пожили вы, молодой человек, - судя по «прищуренным» интонациям в голосе, отвечает Степан Никифорович, - Мы не будем объяснять, не просите. Время придет – сами поймете, что имелось в виду. Так ведь, коллега?
- Верно говорите, – вот Владимир Ильич натужно пыхтит, все же старость не радость.
Вот ведь незадача, сдавать начали дедки. Выдыхаются. На час-полтора их хватит и потом все. Один я Карину не вынесу.
Впрочем, нам немного осталось.
С армии еще помню - бойцы не должны думать о километрах пути, мозги надо занимать. Но не песню же строевую с дедами петь? Значит, надо мучить разговорами.
- Эй, полковник! Прими правее… Степан Никифорович, а можете рассказать в двух словах, что вы изобрели такого, что сам Император за вами послал, да ОГПУ охотится? Только попроще… а то я засыпать начинаю от научных терминов.
- Можно и попроще… давайте-ка руками поменяемся, коллега. – Послышалась возня, носилки пару раз тряхнуло, Карина застонала. Полковник не так резво побежал, тоже интересно послушать, - Китайские ученые – молодцы. Весь научный мир, после изобретения фулифуда, только диву давался – как до этого не додумались раньше. Все просто, как дважды-два. Организм человека одновременно и совершенен, и убог. Общее количество дублирующих систем поражает воображение, но строение отдельных органов настоль примитивно, что удивлению нет пределов. Вот скажем, человеческий глаз, настолько плохо сконструированный орган, что…
По неспешной речи и особым – лекционным интонациям, сразу становилось понятно – любит Степан Никифорович выступать с речами. Любит и умеет. Заинтересовать и увлечь.
- …или другой пример – человеческий мозг. Более дурного устройства представить себе сложно. Знаете ли вы, что в центральной лобной части находятся отделы мозга, отвечающие за обоняние и… либидо? И это главные, если судить по расположению, отделы мозга! Сразу становится понятно, почему человечество столь высокое значение придает сексуальным отношениям. Ведь для разумного это неоптимально – половину жизни думать о том, кого оплодотворить, с кем лучшие года прожить. Впрочем, простите старика, отклонился от темы… Чтобы объяснить, какое открытие мы сделали, надо понять, как работает фулифуд. Начнем с азов: в человеческом теле существует одна «транспортная» подсистема – кровеносная и, как минимум, три другие системы – мышечная, нервная и мыслительная. Каждая из них получает энергию из общего «энерго-обогатительного комбината» - желудка.
Мы шли уже пятый час, словно первые весенние почки, начали одна за другой вылупляться звезды в чернеющем небе, выкатилась полная луна, ноги путала трава, да хлестали ветки по лицу. По всем расчетам выходило, что отмахали мы уже километров десять. Если не ошибаюсь, то осталось максимум три. Час пути.
Если ошибаюсь, то Карину не донесем.
- …выверенный китайскими учеными состав фулифуда, по недосмотру, или умыслу, сделал функцию получения энергии для мышечной системы превалирующей над задачами снабжения «топливом» других систем. Но даже не это самое печальное, ведь каждая из систем умеет аккумулировать энергию «про запас» - своеобразный резерв для форс-мажорных ситуаций, а фулифуд, заряжая одну из батарей, целиком разряжал другие. Не стоит забывать и о том, что с возрастом и износом систем, емкость «батарей» уменьшается – сказывается эффект памяти, ровно как и во всех иных аккумуляторах. Открытие фулифуда, поистине гениальная заслуга китайских ученых, но и одновременно – ларец Пандоры, дары которого ни в коем случае нельзя было выпускать в мир, без изобретения аналогичных, по сути, источников энергии для других систем – нервной и мыслительной.
Полученный в организме человека дисбаланс привел к снижению роли обделенных систем – люди стали испытывать меньше высших эмоций, на замену пришли вшитые в геном инстинкты, снизился общий уровень мыслительной деятельности. Именно это мы наблюдаем у реципиентов принимавших фулифуд в течение трех-пяти лет.
Наша заслуга невелика – мы открыли те самые два недостающих «кирпичика», позволяющие человеку получать из следующего поколения «батареек» полный энергетический комплекс для работы всех без исключения систем организма человека. Плюс еще кое-что…
Непутево-то как все! Какой я контрабандист? Тоже навыдумывал, лишь бы на месте не сидеть. Вон люди живут, открытия делают… работают по нормальному, опять же. Детей рожают, телевизор по вечерам смотрят, по ночам друг-друга любят. А не по лесу, с ранеными девицами и вражескими полковниками шляются.
Вот дойду до наших, всем так сразу и скажу: кончился Коля Перекати-поле. Был, да весь вышел. Ищите себе другого му…
И найдут ведь. Полна родина-матушка неуемными людьми.
Дойти бы только, глаза на ходу закрываются, сутки на ногах, не держат уже… только руки, клещами вцепились в носилки, даже от мертвого не отдерешь.
Да когда ж кончится все это! Сил нет никаких.
Мне показалось, или вдали слышен собачий лай?
Дойдем. Я верю в это. И страха нет. Только за Каринку беспокоюсь – донесем?
Я тебе обещаю. Дойдем. Покрепче сжал в руке ее кожаный ремешок, обмотанный вокруг жердины.
Мы обязательно дойдем и ты будешь жить.
Иначе просто не может быть.
Как только зашли в лес, стало еще темней, по листьям неназойливо зашуршал мелкий, освежающий дождь. Степан Никифорович размеренно нес какую-то заумь про приницпы работы человеческого тела и влияние на него фулифуда, но его уже не слушал даже полковник, до того все заколебались, что и тайны мадридского двора никого не заинтересовали бы.
Я резко остановился, веревка привязанная к рукам чекиста натянулась, тот споткнулся и чуть не растянулся на тропинке. Старички размеренно сипели открытыми ртами позади. Обернулся, показал подбородком – опускаем. Поставили носилки на землю, громко хрустнула сухая ветка, Карина без сознания, плохо.
Встряхнул пару раз руками, возвращая нормальный кровоток, поднял сжатый кулак в воздух, призывая к молчанию.
Черт. Не показалось. Мать твою! Собаки лают. Километрах в трех, может пяти. Они налегке, через двадцать минут нагонят.
То что это друзья нашего ОГПУ-шника сомневаться не приходиться. Кто еще может по нашему следу пойти? Значит получили приказ – брать нас, несмотря на угрозу жизни «балеруну».
Выходит, надо разделяться. Других вариантов нет.
- Дедки, милые мои, – перевел дыхание, собрался с мыслями. Плохо то как... они же сами хохлы, все одно им ничего не угрожает, в любом случае в живых останутся и они это понимают, но довериться придется. Иначе Карину не спасти, - Надежда только на вас. За нами идут его коллеги, - кивнул на полковника, - И скоро догонят. Церемониться не будут, меня и Карину здесь и закопают, - дождь усилился, задул ветер, стало зябко и я запахнул кожанку, - Поэтому, вы должны мне сейчас сказать, готовы дотащить ее до границы и передать нашим, или умываете руки? Даже если откажитесь, вреда я вам не причиню, обещаю.
Я переводил взгляд с одного старичка на другого, ученые в ответ спокойно смотрели выцветшими, почти серыми глазами.
Стоят, ни слова не говорят, выжидают чего-то?
На раздумия времени нет. Ну же, дедки, решайте!
Владимир Ильич сделал пару энергичных движений руками, разминая затекшие плечи, мелко семеня обошел носилки, встал рядом со мной, посмотрел еще раз в глаза и легонько толкнул плечом, типа – проваливай!
И все это без слов!
Они что, уже давно все порешили? Окуда знали-то...
Я отступил с тропки, ученые наклонились за носилками, у Степана Никифоровича громко хрустнуло в пояснице, когда они начали выпрямляться, а я стоял с отвисшей челюстью и не мог вымолвить ни слова.
Вот же люди. Потопали, покряхтели, носилки крепко держат, и донесут ведь!
Опомнился, дернул полковника за собой, догнал неспешно двигавшуюся процессию, прямо на ходу снял с руки часы и положил возле ног Карины на носилки.
- В часах есть электронный компас, двигайтесь строго на северо-восток. С вашей скоростью через час дойдете до границы. Там встретят. Удачи. И... спасибо, отцы.
Степан Никифорович ухмыльнулся, кивнул, не сбавляя шага, почапал дальше.
Взглянул сквозь ветви на небо – черное совсем, затянуло тучами, звезд уже не видать. Достал из кармана приготовленную на стоянке бензиновую смесь на машинном масле, всего поллитра в обычной пластиковой бытылке, сколько удалось нацедить. Взболтал, крышку немного открутил, так чтобы брызнуло струей. Щедро облил еле видимую тропку, близлежащие кусты, стараясь не попасть на себя. И задним ходом – по цыплячьи метров десять, веточками закидывая, а лай все ближе. Кинул пустую посудину далеко в кусты.
Этот запах собьет собачий нюх. Пора и нам бежать. Обернулся к чекисту:
- Полковник, альтернатива смерти у тебя только одна, - я дернул затвором автомата, вылетел патрон. Я поднял его, повертел между пальцев, - Изо всех сил стараться выполнить все, что я скажу.
- Щегол ты Коля, интересно даже, как ты выбираться будешь. Руки развяжи, - он повернулся спиной и вытянул связанные кисти, - По мокрому, да ночному лесу, я далеко не убегу, ноги переломаю со связанными руками.
Зашумели кронами, заскрипели стволами высоченные деревья, громыхнуло в небе, во рту снова пересохло.
Прав он. Но боязно. Он же приемчики всякие знает. Я со своей борьбой ему не чета.
Упер ему в поясницу ствол, снял верхний узел, отскочил на пару метров.
Он скинул веревки, обернулся, размял затекшие ладони. Лай все ближе, гонят нас как зверей.
- Вперед полковник, - махнул ему автоматом, показывая нужное направление, - Бегом!
Пусть одежду ветви-крюки рвут, наплевать на дождь и темный лес, все равно надо бежать.
Вот же, тля! Чтоб вам! Чтобы тварям, что за нами, чтоб пробрал вас паралич. Чтоб понос и насморк. Чтобы было вам не в мочь. Чтоб вы ноги поломали, ветку глазом насадили. Чтобы...
Вот и кончился этот дурацкий день.
Я бегу сегодня через страха слезы. Я бегу сегодня подыхать.
Корни склизкие узлами заплетают ноги - прыжок! А за ним еще, и снова – прыг, прыг, прыг!
- Правей бери! – хрипло ору.
Куртка липнет ко спине, автомат плечи натер, заколебал. Черное небо клеткой сквозь листья, дождь шарашит, давит к земле. Что за хрень на небе творится?
Впереди жутко затрещало, полковник резко вправо взял, я за ним. Эх, «Калашкников» за спиной. Сверху – труха, листьев снегопад, бросил взгляд левее, там осаживается дерева ствол, цепляя соседей, загибая их к земле.
Перекинул автомат на грудь, мокрой ладонью схватил пистолетную рукоять, надавил на спусковой крючок.
Тра-та-та. И не слышно выстрелов почти.
- Вправо-сука! Вправо-бери!
Тра-та-та. Воет и трещит вокруг.
А на пути темный лес стоит. Нам немного осталось, верст пять всего.
Пусть одежду ветер себе заберет, наплевать на ревущий ураган и собачий лай, рот открыл и дождя на бегу выпил сто грамм. Все равно я вас обману. Все равно ведь убегу.
Полковник вдруг дал галоп, побежал изворотливой змеей, я схватил автомат. Встал на секунду. Стрелять?
Приложил к плечу. Господи, прости.
Петляет сволочь. Все равно ему не уйти.
Выбрал ход курка. Выдохнул. Нажал.
Хрен! Заклинило.
Затвор! Свежий патрон. К плечу!
Хищно дулом вожу - ищу.
Не видать.
Вот педераст, все ж убег. Плевать. Бежать.
Мне хлестает рябинушка по лицу, груди, ногам. Отдаю орешнику, молодой сосне, по каплям кровь, из царапин даже на спине. Скольжу в мокрых насквозь кроссовках, больно падаю. Стукаюсь спиной о чертов автомат!
Вскакиваю. Ходу, ходу! Нечего лежать. Бежать.
Сердце ноет, просится домой. Нельзя.
Стонет ураганом лес, лязгает деревьями, рвет из почвы корни, он собрался в небо, тоже домой.
Ад.
Эх. Одолеют меня сегодня эти черти, мать их ети.
Ад на земле настал.
Пусть одежду пули рвут, наплевать на собачий азартный вой, пусть ужасен черный лес и глаза дороги не разберут, плевать. На все плевать!
Лучше я еще быстрей наддам. Больше ничего не надо.
Ни-че-го-не-на-до.
С наскоку продолбил грудью заросли кустов, не продохнуть. Бог покажет путь.
Там овраг. И я лечу. Жизнь как миг.
Хрясь. Через левое плечо. Бам-м-м.
Что-то туго давит в грудь. Вывернуло руку под автомат. Достать. Ам-м-м. Больно. Чертов автомат.
Сломана рука. Плевать.
Извернулся, уперся, ствол дурной на колено положил.
Эх. Доконали черти, мать их.
Погладил рифленую рукоять, ну давай родной, смертью ворогов угости.
Страшно. Жуть.
Тра-та-та.
Просто в кусты. Давай дедки. Я сделал все что мог.
Тра-та-та.
Воздух пахнет сладостно, после дождя.
«Калашников» строчит презрительно.
На жизнь плевать.
Тра-та-та.
Утром вспыхнет солнышко, ивушка помашет прутком. И еще грамм сто дождя в открытый рот.
Ветер воет! Дождь хлестает по лицу! Ну, где же вы, уроды! Я не боюсь.
Я. Уже. Вас. Не. Боюсь.
Тра-та-та...
* * *
Необычно яркое ноябрьское солнце отражалось мириадами солнечных зайчиков на неприбранном дворником снежном покрове больничного парка, глаза сами собой щурились, в спину поддувал совсем легкий ветерок и на душе было как то по-особому спокойно. По узким дорожкам, окруженные развесистыми тополями и кустами сирени, оставляя за собой следы домашних тапочек, прогуливались больные, негромко обсуждая между собой беды, приведшие их на больничную койку и скудность минздарвовской кухни.
Сзади раздался неясный звук, даже непонятно на что мы обратили внимание, но все разом обернулись к больничным воротам. Мелко перебирая ногами, активно жестикулируя в вечном ученом споре, да так непоседливо и мило, что в груди защемило, Степан Никифорович, наш взлохмаченный «эйнштейн», с букетом красных гвоздик в правой руке, и Владимир Ильич, разглагольствующий своим «прищуренным» голосом, с поводком в левой руке, приближались к нам. Между ними, не обращая внимания на суматоху, бежала маленькая собачонка на тонких, дрожащих на первом морозе ножках, из породы тех, при первом взгляде на которых, так и хочется пнуть, до того у них противный лай и наглый взгляд.
Эта нелепая процессия неспешно приближалась к нам, будто не замечая хмурого больничного парка, фигур в халатах, разрумянившейся Карины и во весь рот улыбающейся Лиды.
- Карина, с выздоровлением вас, - Степан Никифорович отвесил ей полупоклон и передал начавшие увядать гвоздики.
- И не смейте больше лезть под пули! – совершенно обывательским голосом, но очень хитро улыбаясь, Владимир Ильич опустился острой коленкой прямо в снег и подал ей конец поводка, - Пусть это делают ваши мужчины. И вот вам поводок на одного из них, - он перевел взгляд на меня и чуть слышно добавил, мне показалось, что только для меня добавил, - Поводок главного своего мужчины вы давно крепко держите в руках…
- Ой! Вот это да! – присев на корточки и подставив щеночку руки, Лида восторженно посмотрела на маму, - Ведь это наша собака, мам? Я всю жизнь мечтала о такой…
Я смотрел на них, крепко сжимал в потной ладони кожаную веревочку с нанизанным простым, медным крестиком, глупо улыбался и со все большей очевидностью понимал, что имели в виду старички под «восемь ноль восемь».
Ведь это так просто, оказывается.
Надо всего лишь любить.
Чтобы понять.