«Привет! Ты помнишь, что я не люблю писать писем, но вот не могу удержаться. Каждый вечер пишу тебе, каждый вечер отправляю новое письмо. У тебя, наверное, уже целая стопка этих дурацких писем ни о чем. Представляю, как ты заходишь в подъезд, как открываешь почтовый ящик (никогда не мог понять – зачем каждый раз проверять почту, если ее почти никогда нет? Ты же не выписываешь газет, да и письма приходят редко – так зачем, неужели нельзя проверять хотя бы раз в неделю?) – меня всегда так раздражала эта твоя привычка, а теперь кажется милой. Теперь я вообще на многое стал смотреть по-другому.
О чем я? А, так вот, ты заходишь в подъезд (кстати, почему в нем все время так грязно, и этот мерзкий запах,… зачем ставить стальную дверь толщиной в пять миллиметров и этот дурацкий домофон, если в подъезде от этого не становится чище?), открываешь почтовый ящик, и находишь мое письмо. Интересно, ты удивляешься? Думаю, первое время удивлялась, а теперь уже привыкла. Складываешь эти послания дома, в ящике стола – ты ведь по-прежнему не выбрасываешь никаких бумаг?
Но сначала, конечно, ты их читаешь. Любопытство – еще одно присущее тебе качество. Так сказать, имманентное свойство (побежала за словарем? Не надо, милая, это я так, к слову).
Только вот не могу понять, почему ты не пишешь в ответ? Совсем не твой стиль. Раньше ты в любой беседе всегда стремилась поставить точку. Победа любой ценой…
Ну, прости, прости. Не обижайся. Ты знаешь, я не хотел тебя обидеть. Никогда не хотел. Что бы там тебе не казалось.
Я же не люблю писать писем – вот и злюсь… Так скучно! Ответь, напиши хоть что-нибудь. А я напишу тебе завтра. И каждый день.
С надеждой на ответ, все еще твой… сама знаешь».
Он отложил ручку и откинулся на спинку стула. Письмо опять вышло каким-то… неромантичным, мягко говоря. Почему, почему она не отвечает? Неужели так сложно простить? Неужели они так и не смогут придти если не к примирению, то хотя бы к какому-то… согласию, что-ли? Хоть на время перестать злиться?
Пока голова была занята этими ненужными, вызывающими вечерние приступы мигрени мыслями, руки, привычные к этой работе, сложили из письма журавлика.
Он встал, взял журавлика в руки, и подошел к раскрытому окну. Поднимался ветер, как и всегда в это время. Брошенный в окно журавлик, подхваченный ветром, скрылся в темноте.
Теперь оставалось ждать ответа. Если и был другой способ связаться с ней, он его не знал.