Солдат ёська сила искусства

               
                Солдат  Ёська.
                (сила  искусства)


Минька был развит не по годам.               
- Минька, ты кем будешь, когда вырастишь?               
- Пролетарием! - четко произнес он, на зависть всем из песочницы.               
- Ну, это понятно! Я спрашиваю, что делать будешь, чем займешься?               
- Я буду пролетать, - без тени лукавства изрек Минька и, ударив несколько раз по жестяной формочке, добавил, - над всем.
               
Мальчишки, чувствуя явное превосходство, отодвинулись в сторону, но их место быстро заняли девчонки, падкие на всё необычное. А у Миньки за это время из-под снятой формочки появилась вполне реальная пирамидка.
               
- Дай якорь.               
Минька просил их всегда, как только мы встречались, и я, на всякий пожарный, носил пару негодных кармане.
-На.
Минька засопел от восторга, сощурил васильки глаз и как-то совсем уж мастерски «вмуровал» курсантский якорь точно в середину одной из сторон пирамидки.
    
- Это саркофаг – объявил он всем присутствующим, - я там жучка похоронил, фараона.    
- Сломалась что ли? – удивилась рядом сидящая девочка, не отвлекаясь от размешивания крупного песка в маленькой кастрюльке.               
- Кто? – Минька был удивлен не меньше.               
- Фала… - девочка подсыпала мелких камешков и продолжала помешивать в кастрюльке, - Не голит?               
- Сама ты – фара!               
Минька посмотрел на соседку с пренебрежением, и с силой ударил по своему изделию. Из песчаных руин выбирался живехонький жук.               
- Пошли купаться?!               
- Пойдем, если тебе родители разрешат.               
- А ты их попроси, скажи, что мы только намочимся…

   Как «намачивался» Минька, я знал, мокнул он до синевы и мелкой дрожи, и из воды его надо было вытягивать чуть ли не с боем. Но жара стояла знатная, а солнце в копейку на сиреневом небе не обещало послаблений. У Миньки были больные легкие. Его родители,  оберегая малыша от переохлаждений, к купаниям относились очень осторожно, но на этот раз – разрешили, снабдив наш поход шерстяным свитером и огромным пушистым полотенцем.

   Жара рябила воздух над раскаленной брусчаткой и размягчала асфальт. Севастополь, припав к ленивой морской волне, тихо и успокоено ждал вечерней прохлады, отсчитывая бой склянок на военных кораблях. И только большие виноградные улитки, выползая на каменные ограды,  обнажали до этого никем невиданную мякоть тела, бодаясь темными рожками с миражами полуденного зноя. За Домом Пионеров, где на шершавом от соли бетоне были в беспорядке разбросаны стоптанные сандалии детворы, стоял классический гвалт. Двум довольно дородным теткам, принимающим водный моцион, явно не повезло, пионерия на каникулах «рубила козла». Она, построившись в длинную шеренгу, не соблюдая ранжира, в метрах пяти от бетонированного берега, с «ефрейторским интервалом» в пять секунд, резво разбегалась, взмывала над их дрейфующими телами и в воздухе раскинув четыре конечности, и не меняя позы, накрывала морскую гладь всей плоскостью загорелых   тел. Дрейфующие телеса, по-лягушачьи растопыривали «бульонки», пытаясь сладить с взрывной волной… Но где там! Их плавучесть оказывалась в минусе! И им тут же приходилось производить в воде странные телодвижения, с натяжкой похожие – на умение плавать и издавать сигнал-окрик «наш путь в тумане». С берега это походило на бой китов с килькой.               
Минька с завистью посмотрел на «дикие просторы бомбометания» и вздохнул. Он-то плавать совсем не умел. Он умел только нырять. И мы свернули правее, к детской купальне, напрочь заросшей зеленой морской капустой и пищавшей переполненным инкубатором. Там, в небольшом уголке городского пляжа, с мелководья, в небесный зенит, были направлены десятки детских поп, а погруженные в воду головки с открытыми глазами выискивали под камнями морские клады. Вынырнув, они оглашали находку таким восторгом, который даже индейцам не снился, когда они выменивали золотые самородки на стеклянные бусы.  Место это называлось – лягушатник, и было оно в то время, почти под левым крылом бронзового орла, венчающим коринфскую колонну памятника Затопленным кораблям.               
Минька начал разоблачаться,  избавляясь от рубашки и штанов, задолго до места под «тенью» орлиного крыла, пришлось малость прислужить. Он, доскакав, так как сандалии быстро не снимались, до первых признаков мелководья бросился в пучину с таким победным визгом, что казалось – орел должен был выпустить бронзовый венок взмахнуть крыльями и улететь. Но орел усидел, сверкнув только желтым глазом на этот переполненный «аквариум», в котором появилась ещё одна попа в полосатых трусах нацеленная в точку кульминации летнего светопреставления.
               
Но, как известно, всё, что связано на этой земле с теплом заканчивается быстро. И мы, изнуренные жарой и психозом сессии, уехали на производственную практику. А вернувшись, должны были «глубинным бурением во множестве наук» оправдывать лакированные козырьки на фуражках. Четвертый курс – формация серьезных военных дядек!               

С Минькой я увиделся только поздней осенью. Он лежал обложенный грелками и потел под ватным одеялом.               
- Опять воспаление, - сокрушенно сказал отец, и добавил, – от беготни по лужам.         Минька ополоснул меня васильковым взглядом и равнодушно отвернулся.               
- Якорь принес? – спросил он в стену.               
- Принес. И апельсинов тоже. Что же ты, расхворался?!  - но Минька сопел в стенку и молчал, - Ты хоть к своему дню рождения выздоравливай.               
- А когда у меня день рождения? – он засуетился под одеялом и лег на спину, лукаво рассматривая потолок.               
- А то ты не знаешь!? Через десять дней.               
Минька, вытянул перед собой руки, растопырил пальцы, что-то подсчитывая, и опять сник. Видимо цифра десять ему показалась долгой.               
- Что бы ты хотел в подарок, бегающий по лужам?               
Он мечтательно прикрыл глаза подзором пушистых ресниц и замер. Подумав, загадочно произнес
- Ветер.               
Я не ожидал от него столь странного прошения и присвистнул               
- Ни чего себе, подарочек?! Это вентилятор, что ли?               
- Сам ты – вентилятор, - Минькина фантазия была проста и реальна, но только для него. И он выдал ей короткую характеристику, - Ветер, который дует. Понял?
Мне ни чего не оставалось, как только согласится.
 
Подарить ребенку ветер при тогдашнем несокрушимом Союзе  вечного и повсеместного дефицита в магазинах, конечно же, конечно же – было запросто! Входишь в любой магазин, зырк на прилавок, и вот он, везде, ветер! Конечно же, конечно же, уж чего-чего, а ветра у нас для покупателей того времени  везде было навалом!

  Томимый детскими фантазиями и вопросом подарка я зашел в мастерскую, где два моих сокурсника – Леха Солдатов и Валерка Осипов вот уже какой год изображали из себя Гефеста – бога огня и кузнечного дела. Крыльев они не ковали, но чеканку производили отменную. На этот раз они трудились над созданием интерьера для училищного  курсантского кафе «Бригантина», которое должно было воспитывать в будущих морских офицерах эстетический вкус официальных раутов и застолий. Дизайн его обличия должен был «чеканным железом» раз и навсегда выжечь в сознании посетителей дух вековых заблуждений, что, мол – «всё пропьем, но флот не опозорим».
Антураж создаваемого кафе должен был быть по-флотски строг и выдерживать золотую середину между кают-компанией и кафетерием «Буратино».В общем, работа была ответственная и  впечатляющая по колориту и ассоциациям. Искусство чеканщика это вам не гвозди ковать, тут должен быть дар - данный свыше,  помноженный на талант художника, сложенный с филигранностью ювелира с добавкой профессионализма жестянщика и с малым вычетом дипломата и режиссера – в постановки сцен военного бытия. Про режиссеров я не случайно. Ибо попробуйте совместить – две курсовые в неделю, два зачета в день, девушку, ожидающую за забором, стакан вина на вольном выпасе самоволки и присутствие на лекциях по восемь часов ежедневно, а тут ещё - легкая вуаль живущего в тебе творчества. Конечно же, нелегко, конечно же! И поэтому, когда мы обнаруживали Леху или Валерку в городе в неурочный час, каждый верил – живописец на пленэре, а если при этом они ещё и холодное пивко тянули с девушками, тут уж однозначно философия Дидро «…иногда природа суха, но искусство никогда не должно быть сухим», а влажным и теплым. Так что, мои друзья вполне соответствовали тому божественному и неуловимому, которое у людей бесталанных так и прет наружу, а у них - нет, во всем была норма и воспитанная сдержанность.
- Привет служителям Хариты по металлу!
Ребята посмотрели в мою сторону, улыбнулись и продолжали стучать молоточками, как гномы в пещере.
- Вопрос вам на засыпку, вы можете изобразить мне ветер?
- Запросто! – сказал Леха Солдатов, - Открой окно! – но тут же добавил -  И если есть, изобрази сигарету. Видишь, пашем как Золушки, за куревом сходить времени нет.
Мы закурили, и я рассказал им о фантазиях моего маленького друга.
- Да, задача!? – посмеялся Валерка, но подумав, подошел к столу и начал что-то быстро набрасывать карандашом на куске ватмана. Буквально через минуту он показал мне картинку из книги нашего детства; «Ветер по морю гуляет и кораблик подгоняет», только вместо кораблика дядька-ветер дул в рубку подводной лодки, - Как?!
- Ну, то, что ты рисовать умеешь – никто и не сомневается. Только что толку дуть в хвост «рыбе», если она без ветрил?!
- Ёся, нарисуй кружку пива – этот твой ветрогон хоть делом займется, пену сдует! – пошутил Лешка.
- Э, вы мне молодое поколение живописью не портите! От кружки до рюмашки только два шага!
- Через стакан! – уточнил Солдатов.
- Нарисуй уж кораблик, как и было, - я вспомнил ту картинку, и кораблик там был пузатый.
- Кораблик – это уже плагиат, - Валерка, по прозванью Ёська, стирал резинкой потаенный челн.
- Плагиат? Мне ж не на вернисаж!
- Ладно, - ответил Ёська, приходи завтра, - «будет вам и белка, будет и свисток!», только чеканить будешь сам, у нас работы-ы…
- Сам?! Да вы чо? Мне ж мамка в детстве руки сильно пеленала…
- Ну, тогда – подержите арбуз! А у нас времени в обрез, к концу месяца должны всё закончить, - вздохнул Солдатов и склонился над латунным  листом тонкого проката.
Но в день Минькиного рождения, на обеденном перекуре, Леша Солдатов подошел ко мне и сказал, чтобы я зашел к ним в мастерскую. Я зашел.
- Вот твой «Ветер», - Валерка протянул мне чеканку на белом металле.
На тонком листе фольги был мастерски выполнен офорт изображающий облако в форме головы в полную силу раздутых щек дующего дядьки-ветра, а на другом конце картинки, внизу, распустив парус «бабочкой» мчалась остроносая лодочка по бесконечным барашкам волн.               
- Теперь, нам ни кто не скажет, что это плагиат на изображение, - хохотнул Валерка, - Солдат эту каракатицу в каком-то журнале раскопал.
- А что, вполне приличная «шкурка от дыни», востроносая! - сказал Солдатов, забирая произведение из моих рук, - Протравить кое-где надо.
Пока он колдовал химией по выпуклостям картинки, я нашел в их шалмане твердую картонку. Вырезал под размер изображения и отдал мастерам.
- Прошу закатать «Ветер» для твердости, чтоб на стенку повесить.
Через пару минут подарок был тверд, кое-где затемнен, а кое-где зачищен под блик щедрого севастопольского солнца.
- Всё! - сказали мастера хором, - С вас кефир и огурчик.
- За этим не заржавеет! Но автографы, господа, автографы! И история вас будет вспоминать вечно!
Они перевернули офорт и по картонке подписали жирным фломастером  – Солдат Ёська.

К Миньке я зашел поздно вечером, когда детский щебет был уже не слышен в нашей соседней квартире. Минька встретил меня торжественно а, судя по его парадной одежде,  которая во многих местах была запачкана кремом и соками, я понял – вечеринка удалась! Поздравления он принял подобающе и философично, как и положено мужику в его пять лет. Пока его родители возились с горой посуды на кухне, мы украдкой в его комнате, схавали  большое мороженое, тайком мною внесенное, т.к. родителями, на сей продукт,  было наложено табу.  Потом он принимал подарки. Картинка с дядькой ветром его не вдохновила, а вот духовое ружье «мечта австралийского аборигена», купленное мной в «Детском Мире», ему очень понравилось. Он тут же начал выдувать из длинной пластмассовой трубки пушистый воланчик  с иголкой на конце, но тот не хотел втыкаться в мягкую мишень. Объем легких был маловат. Зато родители от «дядьки Ветер» были в полном восторге, и решили повесить его на стену у кровати своего чада, в ногах. Ага! Просыпается Минька – ветер! Ложится Минька – он же! Главное чтобы с кроватки не сдуло. А вот об этом я уже не узнал. Весной, его славные родители окончили институт и уехали куда-то в Приморье по распределению, естественно, забрав с собою свое сокровище с ветром.

Это было три года назад. Я, как и положено военному пенсионеру, лежал на диване с «великой думой о Флоте». Рижское лето за окном разгулялось так, что можно было сажать банановые плантации, а в мелком песке пляжей Юрмалы запекать яйца. Было душно в атмосфере, лениво на душе и ещё хуже на Флоте. От всех этих напастей не спасал даже японский кондиционер. Он периодически всхлипывал и устраивал в пространстве комнаты жуткий хаос воздушных потоков.  «Явно мстит за Курильские острова…» - подумал я, но тут раздался телефонный звонок. «Капитан, - приятный бархатный баритон из трубы, не представившись, грузил информацией, ни сколько не заботясь о собеседнике, т.е. мне, - очень хотел бы встретится. Не могли бы Вы незамедлительно прибыть в район рижского пассажирского порта. Там у причала Вы увидите белую потертую ветрами океанскую яхту по имени «Ольга», у трапа которой, Вас будет с нетерпением ждать слегка упитанный мужчина средних лет в соломенном сомбреро. Очень и очень прошу Вас, капитан, у нас на стоянку три часа», …и дальше труба запищала о конце связи. Я, конечно же, даже бы и не дернулся, так как  было в этом звонке что-то чересчур таинственное, а на пенсии это вредно, но меня очаровал слог незнакомца и ещё, и ещё «белая океанская яхта потертая ветрами»! Черт знает, за время своей службы мне довелось бывать почти на всех плавающих средствах, начиная от тузика кончая атомоходом, но вот на океанской белой яхте – никогда. И я поехал.

У трапа и действительно белой и величавой яхты стоял статный и вполне ещё молодой человек с откинутым на спину сомбреро. Подходя, я  встретился с ним глазами, но ни память, ни интуиция так и не смогли определиться – кто это? Хотя васильки его глаз и радостное нетерпение  выдавали что-то до боли знакомое. И не дойдя пяти шагов, я услышал
- Якорь принес?
Все всплыло сразу и мгновенно – это Минька!
Минька, по всей видимости, был хозяином этой яхты. Я видел, с каким почтением пропускали нас немногочисленные моряки в желтых одеждах, на майках которых читалось только последнее слово «Ольга», два нижних – были сплошь иероглифы. Минька вырос. Это был совсем не тот, что в детстве вездесущий сверчок, а солидный с чуть поседевшими волосами молодой человек, широк в плечах и по-спортивному подтянут.
- Как жизнь, Михаил Викторович? Как родители? – я как-то не отважился начать новое знакомство с фамильярности.
Он распахнул двери просторной каюты, пропуская меня вперед.
- Да всё пучком, командор, …а родители – вот.
Я вошел в каюту, где на стене висел огромный портрет моих севастопольских друзей с траурной черной лентой на углу.
- Располагайся, - он пододвинул огромное кресло, плетенное из манильского троса, к полированному овальному столу, - сейчас и помянем.
- Как это случилось? Извини, что так… - я подошел ближе к портрету, это была их фотография на второй день свадьбы. Я знал их на четыре года больше, чем Миньку.
- Седьмого апреля четыре года назад, обрушались своды пещеры, они увлекались спелеологией, погибло семь человек, - Минька налил четыре рюмки и две накрыл черным хлебом.
Выпили молча. Минька нажал потайную кнопку и через секунды в каюте нарисовался маленький, пухленький малаец с гастрономической тележкой, он ловко и бесшумно сервировал стол и так же тихо удалился.
- Прошу – одарил меня Минька васильковой теплотой, бросая кубики льда по стаканам, - водка, джин, виски…
- Без разницы. А ты как – увлекаешься? – я спросил, памятуя о друзьях,  на правах старшего.
- Нет, - улыбнулся Минька, - нет у меня к этому склонности, да и некогда, - но он довольно ловко разлил виски, и оно солнечными ручьями облизало голубоватый лед.
- А чем занимаешься? Помнится, ты хотел стать пролетарием и пролетать – над всем!
Минька рассмеялся.
- Бывает, что и пролетаю! – он жестом предложил мне сесть, - Я по специальности океанолог, и занимаюсь вопросами вулканизма в океане. А в мирской жизни – у нас с женой туристический бизнес – дайвинг, морские круизы, …сейчас это выгодно.
- Дайвинг? А как же твои проблемные легкие?
Минька опять засмеялся, подкладывая в мою тарелку что-то экзотическое.
- Помнишь, ты подарил мне «Ветер» в исполнении солдата Ёськи, -  откровенно говоря, я уже и забыл об этом, но для приличия кивнул, - вот он то и убрал все проблемы.
Минька встал, прошел вглубь каюты, и щелкнул выключателем над рабочим столом. И я увидел на стене отделанной желтой древесиной  сандала знакомый офорт, дядька ветер дул в паруса, и моя память вернула былые времена.
- Кстати, твой солдат Ёська изобразил тут уникальный кораблик, и редкостный на картинах маринистов, - Минька снял чеканку со стены и принес мне, - отдыхали тут у меня богатенькие специалисты и захлебывались от восторга. Всё примерялись купить, но я не продал.  Это  мой талисман! А лодочка эта называется караколой и в 19 веке на ней в моря выходили индонезийцы.
- Мудреное название! Но причем тут эта чеканка и твои легкие?
- О! Это баллада о роковой любви! – и он, смутившись, начал теребить салфетку, - В пятом классе я безнадежно влюбился, - и Минька залился здоровым румянцем, - её звали Ольга, и она занималась в секции подводного плавания. Тогда это было модно. Поплелся в эту секцию и я. Но чтобы туда попасть, нужно было пройти медицинское обследование, на котором меня благополучно и отшили. Слез в подушку было – море разливанное! И вот однажды просыпаюсь, а этот «Ветер» на стене дуть перестал и у лодочки паруса обвисли. Смотрю и глазам не верю. Я ему мысленно: «Ты что?» - а он мне, – «Сам дуй. Я устал». Я стал дуть… - да, да, на полном серьезе! Дул, наверное, полчаса, даже в школу опоздал. Надул до такой степени, что голова кругом и в глазах паучки в разлет! Но такая картинка повторялась каждое утро… Хорошо ещё, родители не видели, они раньше меня на работу уходили, иначе, не знаю, чем бы это обернулось. И дул я так до седьмого класса, каждое утро, ежедневно. А в седьмом, смотрю, пацанва, что с Ольгой в секции занималась начала уж как-то на неё заглядываться, а я, вроде, и по боку. Они там и с аквалангами уже плавать начали… Гордые! А я, словно мышь полевая, не из их питомника… Я опять на медицину пошел давить, чтобы справку в секцию дали. Но как нестранно, прошел все их спирометрии и прочие анализы, и справку мне дали и в секцию приняли, без замечаний. Так что – по сей день я без патологий. Спасибо твоему солдату Ёське! И спасибо силе его искусства!
- Ну, Минька! Ты молодчага! Ну, что? За питомник!
 Мы сдвинули стаканы, как и подобает при русском застолье.
- Всё хорошо, что хорошо кончается, Минька. Вот только почему ты  авторов сего шедевра в единственном лице называешь?
- Как почему? – удивился он, - Так вот же написано, - и он перевернул картинку, - Солдат Ёська…
- Мил человек, - я тоже посмотрел на чуть выцветшую надпись, - Солдат Ёська – это два человека, некогда мои однокурсники по Голландии – Солдатов Алексей и Осипов Валерий! Оба талантливые и художники и чеканщики. В настоящее время – честно отслужив, первый – трудится на ниве научных центров  в Подмосковье, а второй под Питером – продолжает заниматься живописью. Достойные и уважаемые люди. Это они на твое пятилетие тебе «Ветер» соорудили, по твоей просьбе… Ты хотел, чтобы я подарил тебе ветер, я и подарил.
- Правда что ли?! Авторов оказывается двое?! – Минька слегка оторопел. 
- Да. Но память у тебя – девичья. Сколько с того момента лет прошло…
Я попытался быстренько подсчитать оплавленными от жары мозгами, но Минька вдруг сказал
- Стоп! Это мы сейчас узнаем…
Он опять нажал потайную кнопку, и через секунды в дверях появился тот же упитанный малаец. На большом подносе он внес в каюту сияющий медный кофейник и бутылку коньяка. Минька взял бутылку развернул её этикеткой ко мне и среди мелкого бисера французских надписей я обнаружил цифру 30.
- Специально для тебя покупал, тридцатилетней выдержки.
- Спасибо! Спасибо, дорогой. Тридцать лет – это ж целая эпоха! Но ты вот что-то про Ольгу замямлил.
Минька опять метнулся к своему рабочему столу и принес цветное фото в рамочке. На нем чарующе красивая блондинка сидела рядом с Минькой, а между ними на их коленях сидел мальчуган лет пяти – копия Минька в песочнице.
- Вот моё семейство, - важно сказал он, - сын Виктор и жена Ольга. Так что, ныряем мы с ней с седьмого класса вместе…
- Очаровательно, мой юный друг! Так, когда я смогу лицезреть вас всех  в Риге?
- Приедем, обязательно приедем, - Минька заулыбался, - приедем вчетвером, две недели назад у нас родилась дочка! Но я всё в морях, не видел её ещё.