Одесское мореходное училище (часть вторая)
4. НА ПРЕДПОСЛЕДНЕМ КУРСЕ
Перед первым сентября по училищу издавался приказ о переводе курсантов на следующий курс. И вот я уже стал курсантом 3-го курса. Третий курс уже был ближе к выпускному, чем к младшим. Когда четвёртый курс уходил на практику, третий автоматически становился старшим на специальности.
Мы начали изучать два основных наших предмета: "Организация грузовых работ" и "Организацию движения флота". Первую дисциплину от начала и до самого конца вёл наш начальник отделения Лев Абрамович Гринберг, а вторую начал читать тихий и даже несколько застенчивый Старостенко. Он приехал в Одессу из Дунайского пароходства.
В это время на экранах одесских кинотеатрах шёл незамысловатый музыкальный немецкий фильм "Дитя Дуная" с участием известной Марики Рёкк. Я смотрел его вместе с Яшей. Марика Рёкк там тоже пела и танцевала, как в "Девушке моей мечты", но "Дитя Дуная" не производила эффекта внезапно разорвавшейся бомбы. Старостенко мгновенно получил среди курсантов кличку "Дитя Дуная".
Старостенко сменил Андронов, зять начальника высшего мореходного училища, а его, в свою очередь, сменил аспирант водного института Спиридон Михайлович Топчий. Он и довёл нас до государственных экзаменов.
Мы начали изучать военные дисциплины. Преподаватели военного цикла (цикл в среднем учебном заведении -это примерно тоже самое, что кафедра в высшем) подполковник Терехов, капитан 3-го ранга Хомутов, старший лейтенант Геннадий Александрович Дмитриев и другие. Они отличались по интеллекту, по культуре, по выправке.
Дмитриев был волжанином, нетороплив в движениях, окал по-волжски. Он вёл наш основной профилирующий предмет- "Военные сообщения", сокращённо "Восо". Рассказывал доходчиво, не торопясь, медленно перемещаясь по классу. иногда глядя куда-то вверх в одну точку. Вот так, глядя в одну точку, но не иногда, как Дмитриев, а постоянно, читал нам в институте курс «Гидравлические машины» доцент Чебыкин, грузный пожилой и с большой отполированной суковатой палкой, на которую он, стоя, опирался. .
Дмитриев, слушая ответ курсанта, мог по-бабьи махнуть рукой и окнуть: "У тебя чердак не в порядке!" Это означало, что курсант что-то не то говорит. Или Геннадий Александрович говорил: "Черепная коробка у тебя не варит". Мог он на уроке рассказать и поучительную притчу. Вот одна из них:
-Вот- протягивал он звук "о"- стоит философ у окна в морозный день и наблюдает. Видит он, что летит воробей, мороз за окном нешуточный, замёрзла птица и упала на обледенелую дорогу. Тут корова идёт и шмяк горячим блином, прямо на воробья угодила. Корова прошла, а воробей в теплом дерьме обогрелся, высунул свою головку, крутит ею и от радости "чирик -чирик"-чирикает. Откуда ни возьмись замёрзшая и голодная дворняга бежит. Слышит чирикание и видит что-то мелкое в дерьме вертится. В другое время мимо пробежала, а сейчас схватила воробья в пасть и нет птицы.
Мы все с неподдельным интересом слушаем старлея, даже не представляя к чему он ведёт. А он не торопится дальше рассказывать. Тоже подошёл к окну нашей угловой аудитории, постоял, посмотрел на восстанавливаемый после войны дом напротив, тот самый, что очень похож на дом по Преображенской № 4.
Постоял и только после этого продолжал:
-Ну простой человек никаких выводов не сделал бы, а философ, он на то и философ, чтобы жизненные выводы делать. И сделал он их три:
-Первый, не тот тебе всегда враг, кто дерьмом тебя обложил
-Второй, коль в дерьме оказался, то не чирикай
-Третий, и не тот тебе всегда друг, кто из дерьма тебя тащит.
Запомнилась эта притча на всю жизнь, но жизненный оказался только второй вывод.
В конце октября у меня случился элементарный понос. Но проходил день за днём, а желудок не восстанавливался. Мне разрешили временно питаться дома, чтобы обеспечить строгую диету. Мама в это время была в Ленинграде, гостила у бабушки, а папа варил мне диэтические супы и каши. Положение не улучшалось или улучшалось на короткое время, и я снова страдал поносом. Заболевание без видимых причин становилось хроническим.
Подошёл Новый 1951 год. Встречу разрешили организовать в коридорах училища, они были у нас широкими, высокими и отделанные дубовыми панелями. Огромная и красивая ёлка стояла в актовом зале. Марк Чернышёв, курсант судостроительного отделения изготовил пригласительный билет на новогодний вечер. Их размножили фотографическим способом. Такой памятный билет долго хранился у меня.
В 1951 голу судостроительное отделение было целиком переведено в Архангельское мореходное училище, чтобы иметь возможность на тех же площадях преобразовать судоводительское и судомеханическое отделения в военно-морские. Это позволяло скрытно готовить офицеров за счёт бюджета Министерства Морского флота. Когда Сталин умер и Хрущёв демобилизовал из армии и флота один миллион триста тысяч воинов, то в первую очередь были демобилизованы выпускники таких отделений, как имеющих только среднее образование. Многим это демобилизация поломала судьбу.
А тогда, в новогодний вечер, я со своим однокурсником Ваней Неженцевым, который потом поменял свою фамилию на Ракитянский, сначала пошли в оперный театр на прелестный балет Минкуса "Дон Кихот". Я те годы почти каждую неделю ходил на театральные постановки. После окончания отличного спектакля с участием одесской примы-балерины Рындиной мы отправились в родное училище встречать Новый год. Но парадный вход в учебный корпус был уже наглухо закрыт. Нам пришлось перелезть во двор училища через высокие металлические ворота с пиками, устремлёнными вверх специально для таких перелазчиков, как я с Ваней.
После Нового года я одну из ночей спал в экипаже. Наша рота тогда размещалась в доме № 1 по Лермонтовскому переулку. В этом доме туалет находился во дворе. Ночью я проснулся, и как был в одних трусах, сбежал с третьего этажа во двор. Проснувшись утром, я почувствовал острые боли в боку при вдохе. Я обратился в училищную санчасть, оказалось, что у меня односторонний сухой плеврит. Я отпросился домой и заболел надолго почти на 3 месяца, а потом оказалось, что на всю жизнь.
Существует морская поговорка: "Хорошо питаться- нечего бояться" Мне думается, что в результате диеты мой организм ослабел, и поэтому я простудился. Я лежал дома, меня лечили, но видимых результатов не было. Ко всем моим бедам добавилось воспаление среднего уха. Воспаление стали лечить уколами пенициллина. В результате прекратился продолжавшийся месяцами понос, но ухо пока не выздоравливало ,хотя пошло на поправку.
Сухой плеврит продолжался. Особенностью сухого плеврита является то, что он может неоднократно повторяться. У меня болезнь то отступала, то проявлялась снова. Так продолжалось долго. Откровенно говоря, я пал духом от безысходности происходившего со мной.
Занятия на третьем курсе в училище шли полным ходом , а я пропускал занятия. Ко мне стал приходить мой сокурсник Валя Радич и приносить конспекты. Я переписывал лекции и возвращал конспекты Вале. Он меня здорово тогда выручил.
Своё 18-тилетие я встретил дома в кровати. Вечером пришла Лиля и Валя . Мне до чёртиков надоело болеть и очень хотелось, выздороветь, но прежде, чем я встал с кровати прошло ещё много времени. И вот, наконец, этот день наступил. Я пошёл на занятия и к началу весенней сессии ликвидировал все задолженности и сдал все зачёты.
Плеврит, по-видимому, прошёл, но время от времени без видимых причин стали появляться резкие боли то в левом, то в правом боку, отдающие в плечо. В эти дни мне трудно было лечь или сесть, смеяться. Боль буквально сгибала меня и я не мог разогнуться. Дыхание становилось прерывистым. Никакие лекарства не помогали, но проходило некоторое время, и боли бесследно исчезали до следующего беспричинного приступа, выводившего меня на неделю из работоспособного состояния.
Меня тогда смотрели различные врачи, проверяли в тубдиспансере, бывая там, я а очень боялся заразиться туберкулёзом. Мне делали рентгеновские снимки, глотал бариевую кашу и мне делали просвечивание, сдавал многочисленные анализы. Диагноз тогда, как и во все последующие годы, установить не смогли, но решили, что это остаточные явления от перенесенного сухого плеврита.
Эти приступы сопровождали меня регулярно. После операции аппендицита они стали менее мучительны. Какая связь – непонятно. С годами приступы стали реже и даже был такой счастливый период, когда они временно прекратились. Потом они снова стали повторяться почти еженедельно. Я стал исследовать внешние причины, например, переноска тяжестей, сквозняк, переживания….никаких причин не установил. Боли, выводившие меня из нормального физического состояния, возникали совершенно неожиданно, перемещались по торсу в течение трёх-четырёх дней и исчезали.
Началась экзаменационная сессия. Надо было сдавать очередные шесть экзаменов. К экзаменам я готовился дома, но завтракал и обедал в училище. После завтрака, когда я из училища шёл домой, то, проходя по Сабанееву мосту, наблюдал как две девочки на балконе 3-его этажа готовились к выпускным школьным экзаменам. Их тогда было 13. Это были Ита и соученица, хозяйка балкона.
Когда наступало время обеда, я снова отправлялся в училище и после обеда возвращался. Таким образом, я получил приятную возможность трижды в день видеть Иту. Девочки по моим наблюдениям отвлекались от занятий, когда я по другой стороне улице проходил мимо, и исподтишка поглядывали на меня, обмениваясь, надо полагать, мнениями.
Я сдал все шесть семестровых экзаменов на пятёрки и снова свалился в жестоком приступе болей. А в это время всю мою роту отправили на военные сборы на бывшей матке подводных лодок, а потом учебном корабле Черноморского флота -"Волга". Когда приступ прошёл, мне пришлось оформляться на сборы уже самостоятельно через военкомат Водно -транспортного района. Он тогда находился на Военном спуске за Сабанеевым мостом. Военкомом был полковник, Герой Советского Союза Шейкин, который жил в доме № 2 той же коммунальной квартире, что и Марик Кригер. Сначала пришлось отправиться в Кагановический райвоенкомат и получить приписное свидетельство, потом снова возвратиться в Водно -транспортный. Но всё же в тот же день я сумел получить от Шейкина подписанное им предписание..
Я быстро собрался и отправился в Военную гавань. Там я стал ждать шлюпку с "Волги". В 16 часов к причалу подошёл шестивесельный ял с мотором. Он захватил нескольких офицеров и меня. Ял, резко разрезая носом серую, чуть колеблющуюся гладь воды, устремился на внешний рейд к "Волге". Мы красиво подошли к спущенному трапу учебного корабля, окрашенного, как все военные корабли, в шаровый цвет.
На "Волге" для нашей роты и роты судостроителей был отведен носовой трюм, переоборудованный для жилья. "Волга" была испанским судном под именем "Хуан Себастьян Элькано", которая была оставлена в Советском Союзе после трагических событий 1936-1938 г.г. В те годы в Испании разразилась революция, свергнувшая королевскую власть, в результате чего, как и в России в 1918 году,, возникла гражданская война. Советский Союз стал помогать поборникам республики оружием, военными советниками. В защиту королевской власти выступил испанский генерал Франко. Он получал помощь от Гитлера и Муссолини. Это была репетиция будущего сражения военной техники Германии и Советского Союза.
Материальная помощь республиканцам перевозилась судами Черноморского пароходства и судами республиканской Испании. Таким судном, принадлежавшим республике, и была нынешняя "Волга". Это был относительно большой корабль, на котором, кроме палубных орудий, были установлены новейшие средства судовождения, как, например, недавно тогда изобретённый гирокомпас. Сущность его заключалась в том, что вращающийся с огромной скоростью волчок удерживал заданное ему направление и таким образом заменял магнитный компас, ликвидируя его недостатки. А недостатками являлось подверженность показаний компаса влиянию магнитного поля самого судна и внешних природных магнитных полей.. Поэтому при определении истинного курса корабля надо было учитывать девиацию и склонение.
Вместе с курсантами Одесского мореходного училища летом 1951 года на "Волге" проходили практику также слушатели Московской политической академии имени В.И. Ленина и курсанты Севастопольского высшего военно-морского училища. Для ясности в принятой терминологии хочу пояснить, что термин «судно» означает торговое судно, а «корабль» -военное.
Ночью корабль снялся с бочки. Когда утром колоколом громкого боя объявили тревогу, то я увидел на палубе большое количество офицеров, разбегавшихся по боевым постам в соответствии с боевым расписанием. Нас также расписали по боевым постам и по приборкам. Мне и Гене Цапкову досталась уборка ванных помещений офицерских кают на спардеке.
Вся жизнь на корабле осуществлялась по сигналам. Первым утренним сигналом был сигнал побудки команды, вторым в 7 часов- завтрак. Завтрак- это ежедневно кусок белого хлеба, порция сливочного масла и чай с колотым сахаром. После завтрака следовал сигнал о проворачивании механизмов. Если, к примеру, я был приписан к палубному орудию, то я вместе с орудийным расчетом должен был проворачивать все механизмы орудия и убедиться в их полной исправности.
Потом снова сигнал о построении на палубе и в 8 часов традиционный подъём флага, а на стоянке дополнительно и гюиса на носу корабля, поскольку "Волга" была кораблём 2-го ранга, то есть крупным кораблём. После подъёма флага объявлялась приборка, и вся команда приступала к работам по заведованию и к занятиям в соответствии с расписанием.
В училище на втором курсе мы уже учили судовождение. Преподавал нам начальник судоводительского отделения Михаил Фёдорович Шаповалов. Запомнился он мне тем, что задавая вопрос курсанту, обычно говорил: ему : «Ну, гусь лапчатый, отвечай!» Этот "гусь ты лапчатый" почему-то присутствовало в большинстве его обращений к курсантам.
Мы шли в видимости берегов и учились практическому судовождению: брали пеленги, определяли скорость корабля и его положение на карте по трём пеленгам, по крюис -пеленгу, т.е по одному пеленгу и счислению. Все теоретические знания требовали тренировки , практики, и мы ее получали пока "Волга" курсировала вдоль крымско-кавказского побережья. Тогда я впервые услышал такие названия, как мыс Лазарева, Пицунда. Пустынная тогда Пицунда стала впоследствии фешенебельным, почти международным курортом. Мы несколько дней почему-то стояли на траверзе этих мест, а потом пошли к Батуми.
На траверсе мыса Хако, известного, как Малая Земля, мы принимали воинскую присягу. День был солнечный и ветреный, в районе Цемеской бухты почти всегда присутствуют ветры. Нас построили в две шеренги на палубе. Мы были в парадной форме. Вызывали по списку, каждый на два шага выходил впереди строя и торжественно зачитывал текст присяги, а потом расписывался и после поздравления возвращался в строй.
В 12 часов раздавался сигнал на обед, и бачковые бежали на камбуз занимать очередь. Следует отметить, что все курсанты, как и матросы, для питания были разбиты на пятёрки. Такой пятёрке следовал бачок первого блюда, потом бачок второго, а потом в эту же посудину после ополаскивания наливали компот. Каждый день из пятёрки назначался бачковой, который должен был стараться обеспечивать своих едоков бачками с первым блюдом и вторым, хлебом, маслом, сахаром и не в последнюю очередь. А потому должен был быть поразворотливее, как только подавался соответствующий сигнал.
После обеда команде предоставлялся отдых, а затем снова следовали занятия. Их проводили пожилые мичмана-сверхсрочники, которых офицеры уважительно называли по имени и отчеству. Каждый из них имел на корабле свою каморку. Один мичман рассказывал нам об устройстве артиллерийском орудии, другой о судовом такелаже.
В 5 часов подавали сигнал на ужин, По составу блюд это был тот же обед, но без вкусного компота. Таким образом, каждый день службы соответствовал одному съеденному компоту, и поэтому появилась приказка: "Осталось служить ещё...например, 25 компотов".
А служить на корабле мне в целом было нетрудно, за исключением, например, когда мне пришлось работать на камбузе. В этот день надо было встать на полчаса раньше общекорабельного подъёма, перетащить из холодильника на камбуз сливочное масло в картонных ящиках и замороженные мясные туши. Они были очень холодные, тяжёлые и скользкие. Потом надо было чистить картошку и мыть котлы. При моём небольшом росте приходилось одной рукой держаться за край котла и маневрировать, чтобы не оказаться там внутри полностью. Одновременно второй рукой я мыл его внутреннюю жирную поверхность.
В 7 часов вечера по распорядку раздавался очередной сигнал о вечернем чае. К чаю был только белый хлеб на этот раз уже без масла да колотый сахар. После чая вечер был свободен от сигналов аж до отбоя. Я использовал свободное время в основном для чтения, благо, что на корабле была приличная библиотека. Читал всё больше стихи русских классиков Никитина, Тютчева и искал созвучия своей неразделённой любви.
Командиром нашей курсантской команды, а командой на флоте называется любое отдельное подразделение, был капитан 3-го ранга Ляшенко, по кличке "Атюг". Кличка происходила как -будто из-за того, что он спросил у кого-то, как правильно писать "отюг" или "атюг". Не знаю, каково было его образование, Лященко числился среди преподавателей нашего военно-морского цикла, но говорил он безобразно, например, мне он скомандовал:
-Шиф! До обед на шкафуть рыб чистить, после обед у льяла!
Шкафут-это верхняя палуба корабля, рыб- это рыба, а льяла -это места у днища корабля, где скопляются пролитое машинное масло, вода. «До обед»-означало до обеда.
После почти месячного плавания зашли в Севастополь. Стали в бухте на внешнем рейде напротив Бельбека. Меня и ещё несколько человек отправили на берег. Надо было что-то получить со склада, расположенного на Бельбеке, и погрузить. Мы ждали команды сопровождающего нас мичмана, когда увидели, что на песчаном берегу перекатывался какой-то матрос. Он бросался в воду, потом выскакивал, как ошпаренный кипятком, громко стонал, испытывая муки, снова катался на мокром песке. Подошедший к нам мичман сказал, что матрос выпил технического спирта. Не знаю, чем кончились муки этого матроса потому, что мы возвратились на рейд, на «Волгу». Но этот катающийся по песку матрос по сей день стоит перед моими глазами.
Мы возвратились на корабль. Вдали с палубы была видна лихая шлюпка под парусом на темно-синей поверхности моря с белыми мелкими барашками от ветра. Солнечный диск, как надраенная медяшка, уже садился в воду. Вдруг швербот резко развернулся и быстро пошёл по направлению к "Волге". "Баба"- вдруг раздался истошный крик на палубе и, наверное, все 120 курсантов прижались к одному борту, рассматривая женщину под парусом. Прошло уже не меньше месяца, как мы не видели ни одной женщины. Морячка была, откровенно говоря, страшновата, как "дуло пистолета", пошутил кто-то, но мы смотрели на неё, раскрыв рты то ли от неожиданности, то ли от восторга от её появления. Корабль немного накренился в сторону единственной женщины на седых просторах моря, отвесив ей небольшой поклон..
Мы, кстати, уже знали, что метацентрическую высоту, есть такая характеристика остойчивости судна, можно определить методом кренования. Мы учили это по предмету "Теория и устройство корабля" Для этого выстраивают вдоль одного борта большое количество людей, предварительно взвесив их, и по команде заставляют быстро перебегать с одного борта к другому.. При этом измеряют угол крена судна. От нагрузки и производят соответствующие расчёты, чтобы определить метацентрическую высоту
Корабль снова направился вдоль уже хорошо знакомых берегов. Настроение у моих однокурсников становилось с каждым днём всё более задиристым. Стоило кому-то по какому-то малейшему поводу сцепиться, как ругань разгоралась в коллективе, как огонь рвётся вперед по сухим веткам дерева. Я не понимал причину такой интенсивной возбудимости и беспричинной агрессивности. Позже я прочитал у А.И. Гончарова в "Фрегате Паллада" о том, что при длительном отсутствии внешних впечатлений люди становятся раздражительными и несправедливыми друг к другу.
На втором нашем морском переходе от Севастополя к Батуми курсанту моего взвода Вале Алексееву сделали операцию аппендицита. Валя впоследствии закончил ОИИМФ и работал в порту на 2-ом районе стивидором. А другой наш курсант, Лёня Другак ничего после мореходки не кончал, но зато работал диспетчером этого же района. Это объясняется, наверное, тем, что пока Валя учился, компанейский одессит Лёня продвигался по службе. и стал начальником Вали.
В Батуми, наконец, нам разрешили в организованном порядке сойти на берег. Сох-ранившаяся коллективная фотография запечатлела это событие, не оставив точной даты. Это было настоящим коллективным лекарством. Уже с утра следующего дня беспричинные наскоки друг на друга и массовая грызня прекратилась
Снова переход из Батуми в Севастополь. В белом и очень чистом Севастополе нас повели в Дом офицеров на концерт солистов Большого театра СССР. Так как я увлекался оперой, то знал почти всех ведущих солистов Большого и Одесского театров. Я с упоением слушал оперные сцены. Особенно мне запомнилась в исполнении Веры Михайловны Фирсовой арии Розины из "Севильского цирюльника" Дж. Россини.
Мы уже выпивали свои последние компоты на "Волге". Пора было демобилизоваться и отпарывать с плеч голландок флотские полупогончики «ЧФ». В Одессу нас доставил старинный крейсер "Красный Кавказ" со встроенными в его борта орудиями С командой там плавал бурый медведь, который ловко ходил по металлической палубе и развлекал, как в цирке, матросов.
Во время службы на корабле у меня ни разу не было приступа, но стоило мне только возвратиться домой, как он жестоко меня сковал на несколько дней. . Это была неразрешимая загадка. Начался летний отпуск..
Дома, как обычно летом, было полно гостей, постоянно жил мой двоюродный брат Владик. Я с ним встречали девушку-художницу из Ленинграда, которая привезла к нам на лето Софу. У этой девушки был замечательный голос, я всегда не равнодушен к красивым голосам. Она нам с Владиком пела оперные арии, а мы, как в импровизированном зрительном . зале сидели на полу.Потом девушка поломала руку и ей наложили гипс. Мы проведали её один раз в больнице и почему-то больше с ней не встречались.
В июле у Яши внезапно отец. В начале августа я вышел погулять и встретил Яшу. Он в этот день успешно сдал очередной вступительный экзамен в институт. Мы вышли из нашего тупичка, спустились по Казарменному переулку и вышли на улицу Гоголя Я увидел, что навстречу нам на другой стороне улицы по направлению к воротам своего дома идёт Ита. Гусаровский фотоаппарат у меня был с собой, и я начал издалека лихорадочно её фотографировать.. Однако она прошла мимо своих ворот и пошла дальше по Сабанееву мосту. Яша уже поотстал, а я продолжал идти за ней и где-то около бубличной на Екатерининской нагнал.. Я окликнул её, и мы пошли вместе.
- Боже мой!- пронеслось в моём мозгу. Что происходит? Я иду рядом с Итой впервые через 5 долгих лет, как я её знаю, и разговариваю с ней. Она держалась просто и приветливо, чего нельзя было сказать обо мне, я был скован и не интересен.
Мне надо было сказать, что я хочу ее сфотографировать, и это было бы лучшим поводом, чтобы разговориться и предложить снова встретиться, но я совсем забыл, что собирался её фотографировать. О чём я болтал, не помню, наверное, это был безтемный разговор, поэтому и не запомнился. Мне казалось, что я выгляжу в её глазах в бывшем папином перелицованном для меня пиджаке с карманом на груди справа, а не слева, как положено, не лучшим образом. И эта мелочь тоже лишала меня уверенности. в себе.
Напротив недавно открывшегося нового широкоэкранного кинотеатра имени Фрунзе. Ита вежливо попрощалась, перешла улицу и мгновенно исчезла в дверях. Наверное, пошла к маме . сообщить о результате очередного сданного экзамена. в институт.
Я остался стоять, не зная, что дальше делать. Всё так быстро свершилось. Но вдруг я почувствовал, что со мной произошло что-то необычное, мне стало как-то легко, я как-то освободился от наваждения, что-то тяжёлое вырвалось из моей груди и вылетело напрочь. Я утратил скованность и ощутил себя свободным..
Закончились вступительные экзамены в институты, и Лиля пригласила меня на дачу в кооперативе "Солнечное" между 11 и 12 станциями Большого Фонтана. Вечеринка была посвящена успешному поступлению Лили на санитарно-гигиенический факультет Одесского медицинского института. Собрались её друзья.
В ознаменование счастливого поступления Лили были сожжены на импровизированном костре книжка экзаменационных билетов и какие-то ещё бумаги, наверное черновики. . От Лили мы возвращались с 12 станции в город весёлые и шумной компанией пешком, трамвай уже не ходил.
В конце августа я второй и последний раз в своей жизни разговаривал с Итой. Я шёл по Екатерининской улице по направлению к Сабанееву мосту, когда увидел впереди Иту. Я после первого разговора с ней чувствовал себя уже непринуждённо и позвал её. Она остановилась, я подошёл и дальше мы пошли вместе. Я поинтересовался, куда она поступила, и она сказала, что на гидротехнический факультет Строительного института. В то время, когда были провозглашены великие сталинские стройки коммунизма, вновь открытый гидротехнический факультет был очень престижен. Потом и сам строительный институт переименовали в Гидротехнический.
И вместо того, чтобы поздравить красивую девушку с поступлением, я несколько раз повторил с полу -вопросом и полу -утверждением: "И будешь сваи забивать?!" Ничего более умного в этот момент мне в голову не пришло. Теперь я понимаю, что она в то время переживала, как и её поступившие в институты сверстники, эйфорию поступления и услышать от меня такое примитивное восприятие её будущей специальности ей было неприятно. Она сухо попрощалась и перешла на другую сторону Сабанеева моста , чтобы идти домой.
5. ВЫПУСКНИК
Начались занятия на выпускном, 4-ом курсе. Снова новые предметы, некоторые из них читали преподаватели ОИИМФа. Это "Морское право", которое блестяще излагал нам В.А. Ясиновский. Василий Афанасьевич обладал феноменальной памятью, на следующее занятие он знал всех курсантов нашей группы по именам. Кроме него к нам по именам в училище никто не обращался. Родной брат Василия Афанасьевича был известным профессором-терапевтом.
"Экономику морского транспорта» сначала читал институтский преподаватель с большими часами на руке. Такие кировские часы выпускались ещё до войны, с решёточкой, чтобы случайно не разбить стекло. Завершив нам задиктовование какого-нибудь абзаца, он обычно говорил: "Поставим точку и таким образом мы убьём сразу двух медведей, если запишем ещё такое предложение".
Большая классная доска у нас в аудитории разворачивалась относительно горизонтальной оси. Всё тот же Жора Мулярчук, отличный художник, на тыльной стороне доски нарисовал крупным планом охотника с двустволкой в руках, а несколько поодаль двух медведей. Жора рисовал очень точно, он, например, перерисовал с конверта для пластинки замечательную американскую кинозвезду Дину Дурбин.
Опознавательным знаком для узнавания преподавателя экономики были также его огромные зарешёченные часы. Начался урок. При изложении нового материала преподаватель записал всю лицевую сторону доски и развернул её, чтобы продолжить объяснение. В классе стояла выжидательная тишина Преподаватель внимательно посмотрел на возникший на доске рисунок. "Талантливо!"- сказал он и попросил дежурного стереть с доски. В дальнейшем, на своих занятиях о двух медведях, которых следовало убить, не вспоминал. Это был наглядныё урок возможного реагирования преподавателя при необычных обстоятельствах, возникших на уроке.
Его сменил Иван Савватьевич Голованов. Потом он проработал в училище до 90 годов начальником заочного отделения. Он был очень въедливым и нудным сотрудником. А тогда на уроке он выбрасывал вперёд свой длинный палец и задиктововал очередную сталинскую цитату: «Наши планы-это не планы прогнозы, а планы -директивы…» Сталин был «большой учёный» и в экономике, и в языкознании, и в биологии и других науках. .Все должны были его цитировать, как потом Хрущёва, потом Брежнева.. Время было такое и для бывшего фронтовика, инвалида войны.
Главным развлечением в моей жизни в это время стали танцы, которые еженедельно проводились по субботам и воскресеньям в г-образном коридоре учебного корпуса на первом этаже. Но об этом следует рассказать особо. На танцы приходили девушки. Это было событием в нашей сугубо мужской жизни от понедельника до пятницы. Сначала, ещё на третьем курсе увлеклись танцами ребята нашего взвода, которые участвовали в училищной художественной самодеятельности, а затем это увлечение стало повальным.
Танцы позволяли познакомиться с девушкой, провести время, как говорится, показать себя, посмотреть на других. Да и сами танцевальные па в обнимку с девушкой были источником новых ощущений и впечатлений.
У нас во взводе желающих обучали танцам на каждой перемене между уроками уже умевшие, заядлые танцоры, которые не ограничивались училищными танцами, а бегали также на танцевальную площадку в парк имени Шевченко, на так называемый «майдан». Я с любопытством наблюдал упражнения своих товарищей в танцах, но дальше этого мой интерес не простирался, потому что больше интересовался книгами и театральными постановками.
В училище, наряду со стенгазетой, списком наряда, в каждой учебной аудитории на стене висел так называемый табель успеваемости учебной группы. Он представлял собой ватманский лист бумаги, разграфлённый таким образом, что слева сверху вниз были записаны фамилии курсантов по алфавиту, вверху вправо шёл перечень изучаемых предметов. В клетках, полученных в результате пересечения горизонтальных и вертикальных линий, ответственный за ведение табеля комсомолец выставлял оценки, которые получали курсанты по предметам в течение каждой недели семестра. И вот какой-то шутник вверху свободной колонки надписал "танцы" и проставил против каждой фамилии оценку. Мне, как нетанцующему, в свободной клетке кто-то выставил двойку.. Она выглядела вызывающе на фоне всех остальных моих отличных оценок. Некоторые преподаватели, устав на уроке слушать курсантов сидя за столом, прохаживались по аудитории и иногда останавливались у пресловутого табеля успеваемости.. Как назло, моя двойка попадала в поле зрения и вызывала у них недоумение, по какому предмету я умудрился получить двойку.. При этом в аудитории раздавался общий хохот, и я смущённо объяснял, что двойка по танцам выставлена "танцующей общественностью" нашего взвода. Были и такие преподаватели, что включались в "игру".
Мне это надоело, и я решил научиться танцевать и, как все, начал учиться на переменах в аудитории. Моим учителем стал наш помкомвзвода Андрей Фомин, который на втором курсе на спор выпил на практике в Николаеве бутылочку тройного одеколона. «Тройной»- это название. Вообще то он не выпивал.
Прошло немного времени, и Андрей заявил, что я готов для дебюта, но перед этим для храбрости необходимо выпить вина. За этим дело не стало, так как на углу Греческой и Канатной улиц притаился в небольшом подвальчике винный магазин. Он у курсантов имел кличку "метро". Перед началом танцев мы по нескольким ступенькам спустились в "метро", выпили по стакану разливного из бочки красного креплённого вина, которое называлось «Червоне мицне» и закусили леденцом. Пока обсасывали по леденцу Андрей меня спрашивает:
-Как ты думаешь, какое вино полезнее, красное или белое?
-Не знаю-отвечаю я, а сам уже думаю о том, как я сегодня вечером буду на танцах дебютировать.
-Красное- убеждённо сказал будущий кандидат наук.
-Сам подумай! Вот пьёшь ты белое, писаешь белым, пьёшь красное тоже писаешь белым. Значит, если пьёшь красное, в организме что -то остаётся.
Через несколько минут мы уже были в учебном корпусе. Такие танцы, как танго, фокстрот, вальс в то время не поощрялись, поэтому их разбавляли бальными танцами, как па-де-грас, па-де-катр, и я добавлял к этому перечню мною придуманное "па-де-что".. Настроение после выпитого вина и леденца было залихватское. Я присмотрел двух девушек, стоявших у выступа стены. Одна была повыше ростом, а другая пониже, совсем худенькая, всё у неё было такое нежненькое, незакалённое в наших "бацалках" (так курсанты называли танцы, а танцевать, значит бацать) существо.
Девушки-завсегдатаи назывались танц -крошками, они уже не по одному году протирали подошвы своей обуви об натёртый паркет нашего широкого, высокого и светлого коридора. Выждав, когда зазвучала мелодия вальса, я, немного охмелевший от выпитого стакана креплённого вина, как галантный кавалер "подкатил" к той, что пониже ростом и протянул руку. Она, конечно, не догадывалась, что я дебютирую, и без малейшего опасения положила свою тонкую и лёгкую руку на моё плечо. Я впервые в жизни обнял такую тонкую и грациозную девичью талию и начал осторожно разворачиваться, чтобы войти с ней в плотный табун топающих и шаркающих ногами пар.
Но это оказалось для меня не так просто, как казалось. Подавшись напору толпы, я, разворачиваясь, зацепил её телом за выступающий угол коридора. Мне стало стыдно за свою неуклюжесть, я извинился и снова попытался повернуться, крепко прижимая девушку к себе. И на этот раз я снова умудрился девичьим плечом задеть злополучный выступающий угол коридора. Я предположил, что она в ответ на это оттолкнёт меня, обругает, но к моему большому удивлению, она только кисло улыбалась, по-видимому, дожидаясь, когда закончится танец и можно будет отвязаться от выпившего мальца.
Но после временных неудач дальше всё пошло нормально, дебют танцора свершился, и я на следующий день потребовал от курсанта, ведущего учёт успеваемости в группе, чтобы он немедленно исправил неудовлетворительную оценку в табеле успеваемости на стене. Тот выставил мне «тройку». Я "загорелся" танцульками и стал с нетерпением ждать танцевальных вечеров в училище. Я становился завзятым танцором, у меня появились знакомые девушки, как правило, это были девушки моих сокурсников, с которыми они постоянно танцевали и потом, после танцев, провожали домой.
В это время в Одессе завершали строительство нового взамен разрушенного в войну железнодорожного вокзала по проекту архитектора Л.М. Чурсина. Если здание старого вокзала, как вокзала конечной железнодорожной станции, было в плане пэ-образным, то вновь сооружённое было гэ-образным, открытым в сторону Куликова поля. В старом вокзале перроны были закрыты от дождя и солнца навесами, в новом их, к сожалению, не было.
Нас привели на очистку перронов вокзала от строительного мусора. Руководила работой и нами молоденькая железнодорожница в офицерских железнодорожных погонах с одним просветом и остроумный Гена Цапков иначе, как "Товарищ железнодорожный генерал с одним просветом" к ней не обращался. Мы все смеялись, а девушка смущалась.
Наконец, состоялось открытие нового вокзала для ознакомления с ним горожан. Я с Яшей отправились посмотреть новостройку. К арочным входам вокзала медленно двигалась густая очередь. Внешне здание выглядело очень помпезно. Я с Яшей не спеша поднялись по ступеням, вошли в центральный круглый вестибюль. Посередине вестибюля струился серебром фонтан. Мы прошли сначала направо, в так называемый, зал отправления с билетными кассами. Из него был вход в другой зал. Из этого второго можно было выйти на улицу или зайти в ресторан. По левую сторону от фонтана находился зал прибытия с обязательным для всех больших вокзалов залом для депутатов Верховного совета, а практически апартаментов для приезжающего и отъезжающего начальства.
Потом мы поднялись по центральной лестнице на второй этаж . Это были ничем не примечательные залы ожидания. Потом спустились в цокольный этаж, предназначенный для камер хранения ручной клади. Тогда вокзал нам показался очень просторным. Но шли годы, помещения вокзала перестраивались, менялось их назначение, убрали фонтан, в который по традиции бросали монетки. Вокзал стал маленьким, грязным и провинциальным.
После нескольких месяцев учебных занятий нас направили в Одесский порт на диспетчерскую практику.. Я был распределён в главную диспетчерскую. Иначе говоря, на центральный пульт оперативного управления жизнью такого сложного организма, как Одесский порт. Я попал в смену, которой руководил старший диспетчер Безман, в прошлом судоводитель. Много судоводителей уходят с судов и в дальнейшем оседают на берегу, в частности в порту.
Безман был невысокого роста, лет 45, плотный и очень приятным в общении человеком, внешне напоминал известного артиста, уже пожилого Бернеса. Безман не суетился, смену вёл уверенно и, на мой взгляд, легко. Мне кажется, что я у него многому научился. Среди разнообразных обязанностей, возложенных им на меня, он поручил мне также ведение двух журналов, один входящих, а другой - исходящих телефонограмм.
Я как-то задремал на смене под утро и, когда раздался телефонный звонок, спросонья перепутал журналы, входящую телефонограмму записал в журнал исходящих. Безман на моё признание в грехе, наверное, исходя из собственного опыта, сказал: "Больше ты никогда не перепутаешь". Как в воду смотрел, так оно и было.
Мне нравилось работать с Безманом, и он был доволен моим серьёзным отношением к работе. Его помощник- сменный диспетчер, с которым он обычно вёл смену, был в отпуске.
Трудно было дежурить в ночные смены по 12 часов, но я тогда не знал, что после окончания института я три года буду работать посменно в таком 12-ти часовом режиме. Особенно тяжело было работать когда повторялись мои легендарные приступы болей в боку.
Некоторые врачи утверждали, что это междурёберная невралгия. При приступе я даже безобидно посмеяться не мог, что-то ущемлялось внутри, и я издавал какие-то
нечленораздельные звуки. Я втыкал себе ниже рёбер большой палец, и только он облегчал моё трагикомическое положение при смехе..
По окончании практики Безман дал мне очень хорошую характеристику, утверждая, что я прирождённый эксплуатационник. Но я твёрдо решил идти учиться на механизаторский факультет ОИИМФа. Среди курсантов ходила поговорка, что курица не птица, эксплуатационник не моряк, но муха тоже самолет. Но если серьёзно, то мне эксплуатационник не казался инженером и потом я предполагал, что, будучи инженером- механиком, я всегда сумею работать эксплуатационником. Жизнь подтвердила правильность моего предположения на примере таких инженеров-механиков, как Г.Л Лычковский (начальник 1-го погрузо-разгрузочного района Одесского порта), Ф.Д. Романовский, одно время также работавший начальником района в Ильичёвском порту и другие, с которыми меня столкнула в дальнейшем моя трудовая деятельность Бывший министр морского флота Тимофей Гуженко был выпускником механизаторского факультета Одесского инститьута инженеров морского флота.
После окончания диспетчерской практики мы снова возвратились в училище. Я продолжал увлекаться оперными и балетными спектаклями и почти еженедельно посе-щал спектакли театра и приезжавших солистов. Я слышал тогда Огнивцева, видел Раису Стручкову и Лапаури в "Бахчисарайском фонтане" Асафьева.
Не помню каким образом у меня оказалась контрмарка-записка главного администратора театра известного в Одессе Ароновича. Я стал возобновлять её под копирку и беспрепятственно проходить в оперный театр. Особенно мне нравились такие оперы, как "Русалка" Александра Даргомыжского, "Травиата", "Риголетто" и "Аида" Джузеппе Верди, "Кармен" Жоржа Бизе (настоящее имя Бизе-Александр), "Фауст" Шарля Гуно с Вальпургиевой ночью. Я отмечаю Вальпургиевую ночь, потому что в последующие годы умудрились ставить "Фауст" в одесском театре без этого блестящего балетного дивертисмента.
Эти спектакли я посещал многократно и однажды познакомился в ложе с "живой" Микаэлой -артисткой, которая исполняла эту роль в опере «Кармен» и пришла послушать свою дублёршу. В оценках она не стеснялась, попутно объясняя мне, в чем заключаются ошибки и неточности исполнительницы партии.
Продолжал я ходить и на спектакли других одесских театров. На входе в театр имени Советской Армии я обратил внимание на полную женщину-контролёра, которая решительно расправлялась с пытающимися войти в театр безбилетниками. Эта была Ада Наумовна Левина, моя будущая тёща, которой я многим обязан.
Наступил Новый 1952-ой год, а за ним зимняя экзаменационная сессия и очередные 6 экзаменов. По завершению семестра я обычно получал похвальную лист и мою фотографию вывешивали на училищную доску почёта. На этот раз мне. не дали лист. Не могу сказать, что это меня сильно обидело, но задело, ведь я закончил семестр с пятёрками по всем предметам и на практике меня хвалили.
-Не могу я тебя дать -ответил мне Лев Абрамович, подразумевая, что я понимаю сложившуюся антисемитскую обстановку в стране. В 1951 году впервые многим отличникам-выпускникам одесских средних школ по национальному признаку не дали причитающихся им Золотые и Серебряные медали. Среди таких была и моя будущая жена. Она рассчитывала на Серебряную медаль.
На зимних каникулах я на неделю поехал поездом в гости к к нашим дальним, но близким по духу родственникам в Сосновку, расположенную неподалёку от Черкасс, в дом со всеми удобствами среди высоких сосен и сугробов чистого снега. Считается, что воздух, насыщенный сосновыми фагоцитами, убивает туберкулёзную палочку. Эта поездка оставила у меня хорошие воспоминания и ощущения, что из юноши я становлюсь уже молодым человеком.
Последний семестр начался с плавательной практики. Она была необходима, так как по квалификационной характеристике, которая прилагается к учебному плану эксплуатационной специальности, предусматривалось, что техник-эксплуатационник может работать не только в порту, но и в пароходстве.
Я и еще несколько курсантов из моего взвода были направлены на пассажирский турбо-электроход "Вячеслав Молотов", ранее бывший польским судном под названием "Ян Собески". Практика заключалась в дублировании обязанностей матросов, в основном мы стояли вахты на руле. Оказалось, что это не простое дело. Судно на волне всё время "рыскает", т.е. уходит то влево, то вправо от заданного курса и, как правило, благодаря ньютоновскому закону инерции (каждое тело стремится сохранить состояние покоя или прямолинейного равномерного движения) стремится возвратиться на заданный курс.
Если этого не знать, то при каждом рыске будешь торопиться перемещать руль, чтобы возвратить судно на заданный курс. А так как в это время судно само стремится возвратиться на заданный курс, то получается усиленный рыск, но уже в противоположную сторону. Неопытный рулевой непрерывно перекладывает руль, а за кормой судна остаётся его зигзагообразный след.
О таком рулевом говорят, что он здорово расписался, а это означает и потерю скорости судна, и перерасход топлива. Всё искусство заключается, как говорят артисты, "уметь держать паузу", не торопиться сразу после рыска перекладывать руль. Я тоже вначале практике в Черном море оставлял длинную и замысловатую роспись.
Одновременно с нами на судне проходили плавательную практику студенты эксплуатационного факультета ОИИМФа. Среди них были две девушки, одна миловидная по фамилии Безуглая, а вторая погрубее, фамилии её не запомнил. Я часто болтал, то с одной, то с другой и встретился с ними потом в институте, когда начал там учиться.
Мы заходили в порты Ялту, Новороссийск, Сочи, Туапсе, Сухуми, Батуми. В Севастополь вход разрешали только на внешний рейд. В Батуми мы поехали посмотреть известный Ботанический сад, долго бродили среди диковинных деревьев, потом с большим трудом срезали на память для удочек по большой бамбучине и только поздно вечером сумели поездом добраться до города.
В Сочи я покупал для семьи длинные бруски-батоны сливочного масла, весом около двух килограмм.. В Одессе всегда что-нибудь огтсутствовало из повседневного обычного набора продуктов питания. 13 февраля я был в рейсе и поздравил папу с днём рождения по радиотелеграфу.
В Одессе из печати были на слуху фамилии известных капитанов дальнего плавания, таких, как Гогитидзе, Ман, Письменый, Кнаб (с сыном Кнаба-Олегом, очень приятным парнем, я учился в одном классе 43 школы) и другие. На "Вячеславе Молотове" капитаном в то время был Гогитидзе. В Новороссийске судно попало в бору, есть такой периодический ураган в Цемесской бухте и ещё один, подобный ему, кажется в Сицилии. Ветер дул с такой силой, что меня, когда я проходил по палубе, чуть не сдуло за борт, если бы не релинг (металлическое ограждение на палубе). Судно каждый раз вздымалось на высоту 8-миэтажного здания и резко падало вниз. На мостике стоял Гогитидзе, и я слышал его голос со специфическим грузинским акцентом:
-Фи, такая пиляка! Все глаза закакани.
Я был удивлен, я почему-то полагал, что капитан такого высокого класса должен быть большим интеллигентом. Эти знаменитые капитаны так называемого Лойдовского класса тогда имели только среднее образование. Только после создания Высших мореходных училищ их выпускники получали диплом инженера-судоводителя.
Вдруг поступило распоряжение министерства о срочном перегоне "Вячеслава Молотова" на Дальний Восток. Нас списали с турбоэлектрохода и для продолжения практики направили на теплоход "Украину", бывшую румынскую "Трансильванию". У румын осталось второе однотипное судно "Бессарабия". Меня назначили старшим в группе практикантов. На стоянке в одном из портов нас попросили помочь в перегрузке колотого сахара в мешках. Мы потом ещё долго грызли молодыми зубами сахарные булыжники.
В день моего девятнадцатилетия "Украина" стояла в Сухуми. Как сообщали проспекты, в прелестном Сухуми самый полезный воздух для тех, кто переболел плевритом, значит для меня. Я с Ваней Неженцевым по случаю именин отправились в ресторан. Там мы впервые попробовали национальное блюдо "чахохбили", которое -напоминало куриный суп с большим количеством костей.
Когда практика закончилась, мы снова приступили к занятиям, но жили уже не в экипаже, а на училищном учебном судне "Иван Сусанин",. Его в шутку называли "Полтитаника". "Титаник" имел 4 трубы и 2 мачты, а "Сусанин" ровно половину, то есть две трубы и одну мачту. Судно стояло в порту, но не имело постоянного причала. Мы на нём ночевали, а утром строем шли в учебный корпус. Иногда "Сусанин" выходил в море выбросить мусор и возвращался в порт. Я жил с Геной Карпинским в двухместной каюте с двухъярусной койкой.
В начале мая 1952 года в училище были получены места назначения на работу после того, как мы закончим училище. О. том, как происходило распределение на работу, я написал отдельный рассказ, который так и назывался «Распределение». Приведу его здесь:
РАСПРЕДЕЛЕНИЕ
Был уже конец чудесной весны 1952 года, когда нам, выпускникам эксплуатационного отделения стали известны места назначения на работу после окончания Одесского мореходного училища.
В пятом послевоенном выпуске нас было 74, и 5 из них заканчивало по высшему разряду, то есть с дипломами с отличием и занесением на училищную Доску почёта. Среди этих пяти был и я. В соответствии с существовавшим тогда положением я имел право сразу после окончания училища поступать в любое высшее учебное заведение без вступительных экзаменов.
А время тогда было такое, что всех греков из Одессы уже выселили, а евреев стали ограничивать в поступлении в высшие учебные заведения под разными совершенно нелогичными предлогами. Но до искусственных "завалов", на вступительных экзаменах, как было потом, ещё не дошло.
У меня по всем изученным предметам были пятёрки, ни одной четвёрки, и я даже не задумывался о том, что могу не получить официального направления в институт. Наш начальник отделения Лев Абрамович Гринберг, человек умный и прагматичный, всё же настоял, чтобы я, на всякий случай, выбрал себе место назначения на работу. Я удивился его настойчивости, но не имел повода не верить в его доброжелательность и выбрал должность техника на одесской исследовательской станции от министерского научно-исследовательскую института. Лев Абрамович, умудрённый жизненным опытом, по-видимому, лучше понимал окружающую обстановку и обстановку в стране.
Выбор места работы и, следовательно, проживания, как принято стало говорить намного лет позже, это было судьбоносное решение для каждого выпускника учебного заведения, но вряд ли требовало, чтобы из Москвы, из министерства морского флота для распределения техников приезжала представительная комиссия во главе с начальником главного управления кадров министерства Хаюровым.
Распределение происходило в просторном кабинете начальника училища Владимира Кузьмича Захарова, всеми уважаемого капитана дальнего плавания, никогда, в отличие от многих других в нашем училище, не повышавшего голоса, что не мешало ему отлично руководить. Мне это запомнилось на всю жизнь, и я в своей дальнейшей трудовой деятельности всегда старался ему подражать даже в самых экстремальных обстоятельствах.
По вызову я в остро отглаженных чёрных брюках и белой форменке твёрдым заученным шагом прошёл в кабинет и доложил, что прибыл за назначением. Кабинет был заполнен чиновниками высокого ранга, сверкавшими нарукавными нашивками различной толщины на форменных кителях чуть ли не до локтя.
К концу жизни Сталина почти все ведомства имели форменное обмундирование и персональные звания: финансы, связь, шахтёры, студенты-геологи, железнодорожники, да всех и не перечтёшь.. Особенно мне запомнилось одно, на мой взгляд, забавное звание на железной дороге- "генерал-директор тяги". На морском флоте тоже были своеобразные перлы. Вся советская страна была как единый военный лагерь, готовый к борьбе за мир во всём мире.
Я замер по стойке «смирно». Пока зачитывали мои данные я с удовольствием смотрел в широко распахнутое окно за спиной начальника училища. Оно выходило на Канатную улицу и были видны белые с рыжинками свечи каштанов. Они с любопытством заглядывали в огромное окно. За ними просматривались освещенные ярким ласковым весенним солнцем длинные балконы трёхэтажного дома напротив. Когда четыре года назад я пришёл в училище на первый курс, этот дом, разрушенный во время войны, стоял без крыши и чернел закопченными глазницами окон. Через них просматривалось в зависимости от погоды голубое или серое небо. А вот теперь его восстановили со всеми довоенными архитектурными деталями. Интересно было рассматривать лепнину и загадочные монограммы на фронтоне. Но я впервые обратил внимание, что этот дом своей архитектурой внешне похож на дом, где жили мои родители. «Наверное, один архитектор проектировал»- подумал я.
Хаюров медленно оглядел меня и лениво спросил, куда бы я хотел получить назна-чение.
-В Одесский институт инженеров морского флота -чётко ответил я.
-А на Сахалин? - с лёгким металлом в голосе снова спросил Хаюров.
Я и сегодня не всегда знаю, как лучше ответить в некоторых ситуациях, но тогда что-то подсказало мне ответ:
-Если надо, я поеду, но мне очень хотелось продолжить своё образование в институте.
Хаюров, будто не слыша ответа, уже в упор глядя на меня, дождавшись конца моей фразы, повторил вопрос:
-А на Сахалин?
Мне стало не по себе. В голове мгновенно пронеслось, что придется расстаться с родной моему сердцу Одессой, с родителями, друзьями, с учёбой на стационаре. Всё в один момент рушилось. Впереди, как видение, вставал из-за полоски хмурого моря скалистый берег и имя ему было Са-ха-лин.
Я снова повторил ответ, а Хаюров снова повторил вопрос, не добавляя ни одного слова, кроме, «А на Сахалин?». Не могу припомнить, сколько раз повторялся этот диалог в присутствии молчавших, как статисты, членов комиссии, пока не услышал примирительную реплику Захарова.:
-Давайте направим его в институт.
-Ладно-ответил Хаюров.
Не знаю уж каким по счёту чувством я уловил, что если бы я повёл себя иначе, то не видать мне в этот год института и не миновать Сахалина. Если бы я отказался, то Хаюров мог бы настоять на своём. Но я не отказывался, я просил и это позволило ему согласиться с предложением Захарова. Спасибо Владимиру Кузьмичу. Я с облегчением вздохнул, подписал назначение и снова, чеканя шаг, вышел из кабинета Захарова. Моя судьба на ближайшие пять лет была определена, я отделался лёгким испугом.
Дальше распределение продолжалось без заминок, как по заранее заданной программе, пока в кабинет не промаршировал мой однокашник, одессит Жора Мулярчук, "подпольный" хохмач-юморист по присвоенной ему в нашем взводе кличке "Малярчик". Высокий, стройный Жора прекрасно рисовал и рисовал с удовольствием, а не по принуждению. А, кроме того, он умел красиво выбивать чечётку. В борьбе в те времена с "засильем" иностранных слов в русском языке чечётка называлась ритмическим танцем. Широко пропагандировались бальные, например, па-де-катр, вальс, а танго и фокстрот, именуемые соответственно медленным и быстрым танцами в музыкальном сопровождении не запрещались, но допускались очень ограниченно. Они считались неприемлемыми для настоящего советского патриота.
Но я отклонился от своего рассказа, просто вспомнилось, с чем только наша коммунистическая, та, которая на лозунгах была единая с народом, не боролась.
После зачтения Жориной анкеты ему предложили подписать назначение в Петропавловск на Камчатке.
-А это где?- с инсценированной наивностью спросил он.
Кто-то из членов комиссии, ничего не подозревая, не поленился, встал с мягкого дивана, подошёл к развешенной почти на всю стену большой карте Советского Союза и пальцем небрежно ткнул в точку на южной оконечности Камчатки. Жора тоже подошёл к карте, сощурил маленькие глазки, как это делают близорукие, внимательно посмотрел, качнул птичьей головой и неожиданно проговорил:
-Так там же льды кругом, а у меня насморк.
Высокая комиссия опешила от подобной наглости, не понимая, кого им представили, идиота или издевающегося над ними. Хаюров покраснел, взбычился и рявкнул во весь голос:
-Ты что издеваешься? Вон отсюда!
Жора, как ни в чём не бывало, вышел из кабинета. Ему терять было нечего, дальше Камчатки был только остров Сахалин, а там теплее. Московские члены комиссии после грозного рыка Хаюрова ещё некоторое время помолчала, а потом стали возмущаться,, но Захаров своим спокойным тоном пояснил приезжим, что Мулярчук ещё недостаточно серьёзный парень, любит "похохмиться", не задумываясь о последствиях. Он попросил комиссию не придавать этому фиглярничеству большого значения, и он уверен, что когда парень начнёт работать, то будет работать хорошо. Комиссия продолжила свою работу
Жора поехал в Петропавловск по назначению, но вскоре заболел там свинкой. Это заболевание не в детском возрасте, говорят, очень опасно для мужчин и Жору отпустили на "материк", к родителям в Одессу. В дальнейшем он ушёл плавать и дослужился, кажется, до капитана судна. К этому времени насморк, надо полагать, уже прошёл.
Но не так просто сложилась дальнейшая судьба многих хороших людей в училище. Во-первых, вскоре после моего поступления в институт, из Москвы в училище поступил запрос, почему и на каком основании я был направлен в институт, а не на работу, как будто Хаюров не присутствовал на распределении и не было соответствующего постановления комиссии по распределению.
А, во-вторых, через несколько месяцев в училище была направлена комиссия то ли горкома, то ли обкома партии для проверки состояния учебной и воспитательной работы. Комиссия, что называется "копала" с усердием, достойного лучшего применения, выискивая факты и фактики. По завершению работы проверочной комиссии в училище был устроен настоящий погром руководящих и педагогических кадров.
Это старейшее в Одессе морское учебное заведение выпускало высокопрофессиональных специалистов, что подтвердила сама жизнь. Многие выпускники тех лет заняли впоследствии и хорошо себя проявили на ответственных должностях. Но кого это могло интересовать, раз была соответствующая установка. За неправильный подбор кадров были уволены начальник училища, его заместитель по учебной работе, начальник моего отделения и целый ряд высококвалифицированных преподавателей-евреев. Но, чтобы это не так бросалось в глаза, были уволены и два преподавателя, национальность которых официально называлась коренной, в отличие от евреев. Евреи за несколько столетий жизни на Украине на взгляд наших партийных идеологов, не считались коренной национальностью.
В марте 1953 года умер Сталин, но несправедливо уволенные преподаватели в училище не возвратились. Некоторые из них за время хрущёвской оттепели успели защитить диссертации и перейти работать в институты.
Прошло много лет, я после работы в Одесском порту уже давно работал преподавателем в училище и временно подменял начальника отделения, когда в его кабинете вдруг появился Лев Абрамович. В этот год в училище поступал его внук и в этот день он сдавал первый вступительный экзамен. Лев Абрамович был на пенсии, или, как было принято говорить, «на заслуженном отдыхе» и пришёл "поболеть" за мальчишку. А пока шёл экзамен, мы беседовали. Он вспомнил, 52-ой год и пошутил, что я послужил как бы камнем, который, обвалившись в горах, вызывает последующий камнепад. Дело было, конечно, не во мне, это была целенаправленная политика. Сталин в то время исподволь готовил проведение широчайшей акции против так называемых лиц еврейской национальности.
Прошло, отшумело распределение. А так как учебный год ещё продолжался, то по субботам и воскресеньям продолжались танцевальные вечера в коридорах учебного корпуса. В один из таких субботних вечеров Коля Неженцев он же Ваня Ракитянский (какое его настоящее имя, какая настоящая фамилия я и пор сей день не знаю, он начинал учиться со мной как Николай Неженцев, а закончил, как Иван Ракитянский) неожиданно появился на танцах с Наташей Степанчук, с моей бывшей одноклассницей по 4-ому классу Чирчикской школы. Расстались мы 8 лет назад, когда я закончил начальную школу и с родителями переехали в город Калинин, сегодня снова Тверь.
Она за это время, конечно повзрослела, похорошела и из симпатичной девочки превратилась в привлекательную девушку. Наташа сразу же узнала меня и рассказала, что живёт в Одессе на квартире, а вообще-то её дядя –Макар Анисимович Посмитный, известный на всю Украину председатель колхоза-миллионера (то есть колхоз, который в год получает несколько миллионов рублей дохода) в Березовском районе Одесской области. Он был Героем Социалистического труда и кавалером многих орденов. О Посмитном в областной газете писали не раз. Он был в государственной табели о рангах если не колхозным маршалом, то генералом армии наверняка.
После танцев Коля-Ваня и я провожали Наташу домой. Она жила в доме на углу Александровского проспекта и теперь улицы Бунина. О проспекте много раз упоминает Михаил Львов в своём объёмном и, на мой взгляд, и мало талантливом романе "Двор". К Наташиной квартире надо было пройти через ворота во двор со стороны улицы Бунина.
Наташа направилась к крыльцу, на котором сидела худенькая девушка с очень серьёзным взглядом красивых серых глаз.
-Соседка, зовут Аллой -представила её нам Наташа.
Мы познакомились и уже на следующий день я с ней стал проводить свободное время. Мы гуляли по городу, ходили в кино и на танцы, ездили в Аркадию на пляж, когда были одновременно свободны, потому что и у неё, и у меня вскоре начались государственные экзамены. Алла также с отличием заканчивала медицинское училище на улице Ришельевской и надеялась сразу же поступить в медицинский институт.
Стояла летняя одесская жара, когда мы приступили к сдаче государственных экзаменов. Их было шесть: английский язык, устройство и теория корабля, морские порты, организация и механизация грузовых работ, организация морских перевозок и военно-морская подготовка. Экзаменационная комиссия была очень представительная, председателем был бывший начальник Черноморского пароходства, а тогда начальник Центрального конструкторского бюро № 4 Пахом Михайлович Макаренко.
Алла жила с мамой, отчимом и маленьким братишкой в двухкомнатной квартире в бельэтаже. У неё была своя комната с общим ходом, но я чаще появлялся у неё через окно, которое смотрело на Александровский проспект. После революции проспекту присвоили имя Шмидта, после войны- Сталина, а после его смерти стал проспектом Мира. У Аллы был патефон с пластинками. Прошло столько лет, но я помню, что с такими городскими романсами, как "Отвори потихоньку калитку", "Гори, гори, моя звезда!" "Моя душечка, моя ласточка" или "Левая, правая, где сторона? Улица, улица, ты, брат, пьяна!" меня познакомил аллин патефон.
Алла была умненькой девушкой с как будто бы застывшим выражением лица, улыбка редко задерживалась на её губах, может быть, это было с чем-то связано, я этого не знал и не интересовался. Мы очень быстро нашли общий язык и интересы, у нас установились приятельские отношения. Душевно я ещё не был свободен от чар Иты., -
А Наташа Степанчук, "посмитнова племянница" вскоре куда-то бесследно исчезла и больше я её никогда не встречал.
На всех шести государственных экзаменах я получил пятёрки и с учётом предыдущей успеваемости закончил училище с отличием и занесением на училищную Доску почёта.
Таких, как я, в пятом выпуске нашей специальности было ещё 4 курсанта, но только у меня в выписке к диплому, прилагавшейся к нему, не было ни одной четвёрки. Наши фамилии вместе с фамилиями выпускников-отличников других специальностей и лет долго "украшали" стены вдоль парадного трапа на второй этаж, пока замполит Назаренко не приказал в 90 году снять эти полированные доски.
Я пошёл объясняться с Назаренко, но разумного, на мой взгляд, объяснения его действиям от него не получил. Просто в то время а стране и в училище, в частности, в связи с горбачёвской перестройкой наступила для руководителей такого ранга пора нигилизма и вседозволенности.
Я торопился сдать документы в институт, чтобы не было формальной причины в отказе, а выдача дипломов задерживалась из-за того, что их ещё не подписал председатель ГЭКа. Мне дали неподписанный диплом, и я помчался в Пале-Рояль, где размещалось ЦКБ-4. На счастье, Макаренко оказался на месте, он приветливо принял меня и, не медля, подписал диплом. Справка о праве поступления в институт, благодаря нашему секретарю учебной части, была у меня уже на руках. Со мной был папа. Мы очень торопились и поэтому остановили такси на углу Канатной и Греческой. Отсюда и появилось выражение, что я въехал в институт на автомобиле.
Я впервые оказался в Одесском институте инженеров морского флота. В старинном парке до революции в здании института размещался институт благородных девиц. Мощные стены, длинные высокие коридоры и аудитории с огромными окнами -всё это производило впечатление солидности и монументальности. Мы сдали документы в приёмную комиссию и получили расписку. Теперь оставалось только ждать извещения о зачислении на механизаторский факультет. Мы, теперь уже не торопясь, возвращались по Торговой улице домой. По дороге зашли на Новый базар и купили спелых абрикос. Дома в гостях у нас была Зинаида Николаевна, а ведь она первая научила меня читать.
Вечером я гулял с Аллой и пригласил её на выпускной вечер, который должен был состояться в ресторане "Красный". Я был бесконечно счастлив не так отличным окончанием училища, как поступлением в институт. В ресторане за длинным столом по правую руку сидела Алла, а по левую наш всеми уважаемый преподаватель Дмитриев. Мы выпили, и он искренне меня напутствовал своим волжским окающим говором: "Ты еврей, Володя, ты должен хорошо учиться". Но тогда я не придал большого значения его словам.
В то время я ещё был уверен, что национальность в социалистическом государстве, многонациональном и интернациональном, никакого значения для честного советского труженика не имеет. Хотя тогда уже успел некоторым диссонансом прозвучать подхалимский тост Сталина за великий русский народ, за его долготерпие.
Потом я провожал Аллу домой, будучи не к совсем трезвым, забыл свою форменную фуражку в ресторанном гардеробе и на следующий день пришлось её выкупать у гардеробщиа. .
Впереди был отпуск. Профком училища выделил мне путёвку для лечения в Аркадии, но эта путёвка предусматривала проживание в частном доме. Путёвка захватывала неделю в сентябре, когда начинались занятия в институте, но изменить срок начала лечения в августе, как я понимал, было зряшным делом.
Перед началом лечения в Аркадии я получил извещение, что зачислен в институт и 1 сентября должен явиться к 9.00 на занятия.
Аркадия в 1952 году была не такая, как после реконструкции.. Главная аллея с пальмами от конечной остановки трамвая к морю почти не изменилась, но в 52 году справа от главной аллеи, если идти к морю, пляж по площади был совсем небольшим и дальше в сторону 10-ой станции Большого Фонтана простирался дикий берег с рыбацкими куренями.
Море напротив курзала подходило близко, но было непригодное для купания из-за наброшенных камней. Слева от курзала шла в сторону города узкая и длинная полоска пляжа, называемого почему-то Офицерским, вся в скалах и скалках и также с наброшенными большими камнями. Зато море в этом месте было абсолютно чистое с крабами и морскими коньками в прозрачной воде
Поселили меня в частном домике, где в одной комнате жило человек шесть мужчин, а в другой примерно столько же женщин. . Было, что муж жил в одной комнате, а жена в другой. Удобства, разумеется, были все во дворе, включая рукомойник с соском и туалет типа сортир. Питались мы в курзале, а между жильём и курзалом находился лечебный корпус.
Помню, что одна молодая привлекательная женщина из тех, кто жил в частном секторе, она работала провизором в аптеке Гоевского на улице Садовой, рассказывала мне, что её муж настолько ревнует, что не разрешил ей взять в Аркадию красивые платья. Я ей выразил сочувствие и сказал, что она и так хороша. Задним умом я думаю, что их у неё тогда, наверное, красивых платьев и не было.
Мне приписали ряд процедур и среди них "укутывание", то .есть. меня плотно закутывали в мокрые простыни, по-видимому, для лечения межрёберной невралгии, но это сразу привело к очередному приступу с очень резкими болями. От укутывания пришлось отказаться.
Я гулял, бродил по Аркадии, познакомился с симпатичной и миниатюрной девушкой-киевлянкой, тоже только что поступившей в институт. Но что-то неосознанное мне в ней не нравилось, и я не ответил ей взаимной симпатией. Кроме Иты мне пока ещё никто так не нравился, как она. Неожиданно я увидел её с подружкой в Аркадии, они сидели на скалке напротив курзала и о чём-то болтали. Ита редко бывала одна. Она была уже студенткой второго курса. но и я уже тоже был студентом. В тот тёплый и солнечный пляжный день у меня был снова очередной приступ сильных болей в боку, и я прошёл мимо. Неудобно было подходить к ним, будучи нездоровым
А с Аллой я постепенно расстался. Начавшиеся занятия в институте всецело поглотили меня. Наши встречи становились всё реже и реже, а потом и вовсе прекратились. Лишь одна её фотография осталась напамять. Но заслышав "Калитку", или "Моя душечка", или "Улицу", которая, брат пьяна, я вспоминаю иногда скромную, приветливую и добрую девушку по имени Алла и очень жалею, что никогда после не поинтересовался её дальнейшей судьбой, хотя по стечению обстоятельств почти 30 лет прожил буквально в нескольких кварталах от дома её родителей.
На фотографии в первом ряду сидят слева-направо: Нудьга П.К. второй - Никольский В.М -преподаватель русского языка и литературы,Сапрыкин А.П -начальник судомеханического отделения, Мицевич Г.О -заместитель начальника училища по учебной работе, Резников А.Я-начальник судостроительного отделения, Шаповалов М.ф -начальник судоводительского отделения, Подзолов Г.Г -начальник эксплуатационного отделения.
Стоят: первый- Брагин Н.Н-преподаватель английского языка, второй слева Метельницкий -главный бухгалтер училища,третий- преподаватель Андрикевич, пятая -преподаватель русского языка и литературы Минчина А.М, седьмая-преподаватель химии Горовник В.С., восьмая -Маракина Ю.А.- преподаватель математики, рядом с ней Фукс Т.А-преподаватель истории, а за ним десятым- преподаватель Гумовский,двенадцатая преподаватель математики Кошелева Е.М., тринадцатый --преподаватель электротехники Захаров В.М, пятнадцатый- преподаватель Сачковский Г.С, шестнадцатый_ преподаватель Гринберг Л.А.