Посвящается Ларочке С.
А судьба у меня оказалась - еврейская…
(невыдуманная история)
В ранней юности я думала, что сам человек – творец своей судьбы, что действительно лишь относительно. Теперь я – фаталистка, и в этом убедила меня вся моя жизнь.
Говорят, что «человек предполагает, а Господь располагает», а еще говорят, что все люди произошли от Адама и Евы, которые были евреями, значит… Впрочем, не будем углубляться в историко-философские дебри. Я просто хочу рассказать о своей жизни.
Родилась я в Казахстане и все мое детство прошло под звуки папиной разудалой гармони (он работал массовиком-затейником в каком-то заводском клубе) и под мамины слезы (приходя с работы отец бил ее нещадно, иногда доставалсь и мне, - так, для профилактики).
В один прекрасный, а, может и не очень, день мама схватила меня и старый чемодан, и никому не сказав ни слова, сбежала от пьянчужки отца, от тяжелой работы на заводе и от жгучих казахских степей. Мы долго тряслись в поездах и, наконец, приехали к маминой двоюродной тетке в город Мариуполь (бывший советский Жданов). Мама устроилась на работу, меня определили в школу и купили новую форму. Жили мы в рабочем общежитии, а по выходным ходили купаться на Азовское море. Тетка помогала, чем могла, и все было бы ничего, но вскоре мама вышла замуж за местного металлурга. Через год у меня родился брат, а еще через три мы получили новую трехкомнатную квартиру.
Мама любила меня, а дядя Вася относился ко мне и к брату с грубоватым простодушием забитого работой мужика. Он тоже любил выпить, но правда, в меру и только по выходным и праздникам. Родители были увлечены обустройством квартиры, покупкой модной мебели и ковров. Они считали, что раз мы с братом накормлены, одеты и ходим в школу, значит, все замечательно. Ни о каком духовном развитии и дополнительном обучении не могло быть и речи – все это стоило денег, которые были нужны на покупку хрусталя и золота.
Когда мне минуло пятнадцать, мой отчим как-то с пьяных глаз разглядел во мне вполне оформившуюся женщину и начал приставать. Мое состояние было трудно описать словами, а мать не верила ни единому моему слову. Жизнь превратилась в кошмар. Я неплохо шила и любила красиво одеться, а это вызывало в местном мужичье вполне конкретные физиологические реакции. Когда я возвращалась из кино или с пляжа, в подъезде меня подстерегало дворовое хулиганье, а в квартире – похотливый отчим. Кстати, атмосфера жизни нашего города очень хорошо передана в нашумевшем когда-то фильме «Маленькая Вера».
Еле-еле закончив восьмой класс, я удрала к другой тетке в Полтаву, поступив в швейное ПТУ. Жила в женском общежитии, занималась, а по выходным мама привозила или передавала поездом мне продуктовые посылки. Я была почти что счастлива! Наконец-то я избавилась от грязных приставаний соседских бандитов и отчима, и от маминых бесконечных нотаций! Я смогла без всяких опасений перекрашивать волосы, делать макияж и носить модные юбки и сарафаны с открытой спиной. Здесь, в тихой провинциальной Полтаве, только гуси да старые бабки могли осудить мой «вызывающий» внешний вид.
Преподавательницы в ПТУ относились к нам хорошо, девчонки в общежитии были разные, но с ними было гораздо легче и интереснее, чем с мариупольским рабочим людом. Мы ходили на дискотеки, встречались с парнями, устраивали капустники и показы моделей одежды… Но время учебы закончилось, и мать с отчимом, переживавшие за мой моральный облик и будущее (я собиралась выйти замуж за одного ушедшего в армию полтавского парня), забрали меня домой в Мариуполь, который я ненавидела всеми фибрами души.
К тому времени я уже поняла, что не хочу быть швеей и даже модельером. Я увлеклась историей и целые дни проводила в библиотеках, раскапывая редкие книги, и предаваясь различным фантазиям на историческую тематику. Двухлетнее пребывание в полтавском общежитии и самостоятельная жизнь закалили мой характер, и теперь я могла дать отпор охамевшему отчиму и соседским гопникам.
У меня была цель – поступить на истфак в университет, но где-то подальше от Мариуполя. Недолго думая, я выбрала московский престижный ВУЗ, благо, советская власть, которой все сейчас так недовольны, предоставляла всем одинаковые права и гарантии, а главное – бесплатное обучение и медицинское обслуживание!
Но поступить оказалось не так-то просто. Два года я работала на заводе в многотиражной газете, два года зубрила историю и английский, два года ездила поступать в Москву, и эти же два года отбивалась от отчима и многочисленных заводских ухажеров.
Вышеупомянутые пытались меня бить, насиловать, подкупать, угрожать, но я дралась, как заправский хулиган, призывала на помощь милицию, устраивала истерики, и даже ходила жаловаться в партком. Кстати, именно заводской партком, как это ни смешно звучит, помог мне сохранить девственность, и смог хоть как-то оградить меня от этого сексуального беспредела, который процветал в нашем приморском городе.
К этому времени у меня выработалось устойчивое отвращение к абсолютно всем мужчинам со славянской наружностью, но несмотря на это я все же, как все девушки, мечтала выйти замуж за единственного и неповторимого.
Я поступила в университет с третьей попытки и это событие стало одним из самых счастливых в моей жизни! Странно, но когда я приезжала на каникулы в Мариуполь, ко мне уже никто не приставал, мало того, меня стали уважать и даже побаиваться, ведь теперь я была – студенткой самого престижного в стране ВУЗа и комсоргом курса.
Студенческие годы пронеслись очень быстро. Я овладела думя языками, получила диплом, но в личной жизни у меня никак не складывалось. Во-первых, я почему-то влюблялась только в иностранцев (кубинец, испанец, был даже один негр), за что часть сокурсников-славян считали меня попросту ****ью, а во-вторых, в итоге все возлюбленные меня бросали и уезжали к своим зарубежным невестам. Я горько рыдала, но изменить ничего не могла.
После получения диплома я, как и многие мои однокурсники, с помощью мамы купила себе московскую прописку и поселилась жить в огромной грязной коммунальной квартире в комнате своего фиктивного московского супруга, которой он не пользовался по причине того, что проживал в квартире у своей будущей настоящей жены.
К тому времени подруга познакомила меня с мужчиной, которому и стало суждено стать той единственной, пускай и достаточно трагической моей Судьбой. Его звали Исаак, он был на восемнадцать лет меня старше, занимался каким-то таинственным и непостижимым для меня бизнесом (купля-продажа всего в особо крупных размерах), был толстым, вечно раздраженным подданным Австрии и одновременно Израиля, но жил почему-то то в Германии, то в Москве.
Родом он происходил от черновицких (то есть отечественных) евреев, был вывезен то ли в Германию, то ли в Израиль любящей мамочкой, преподавательницей фортепиано и большой эстеткой еще в семидесятые годы, никогда не был женат, хотя был откровенным бабником, но самое главное – он был абсолютно бесплоден, что и подтверждали медицинские эксперты ведущих клиник Германии.
Короче говоря, мы не вызвали в друг друге особых симпатий, но я решила попытаться очаровать его и попросту раскрутить на …деньги. Исаак был довольно богат и посему перспективен для многих моих однокрусниц, которые точно также, как и я, вырвавшись из провинции и, получив образование и фиктивную московскую прописку, мечтали о собственном жилье и о богатом женихе.
Несмотря на полноту, маленький рост, отвратительный характер и наличие восьмидесятилетней и ужасно доставучей мамаши, в Исааке было что-то цельное, сильное, глубокое, то, что притягивает женщин и то, что, как правило, именуют внутренним стержнем и шармом. А бесплодие Исаака было дополнительным плюсом для женщины, которой нужны были от него только деньги. После непродолжительной борьбы за Исаака с двумя моими приятельницами, я победила.
Мы стали встречаться. Вдобавок ко всем «прелестям» Исаак оказался полуимпотентом, к тому же его постоянно мучали мигрени, он без конца курил, и что самое ужасное – он был до безобразия жаден! Деньги на колготки и лифчики приходилось выклянчивать, он не любил тратиться в ресторанах, постоянно ворчал, что в Москве баснословные цены на жилье, а когда у него порвались туфли и я предложила купить ему новые, в «Березке» (тогдашние магазины для иностранцев), он сумрачно на меня посмотрел и … сдал туфли в ремонт.
Подруги завидовали, другие осуждали, а я страдала и уговаривала себя: «Ну, потерпи еще немного, еще немного». Мне очень нужны были деньги на стажировку в Германии, а союз с Исааком открывал для меня все двери к успешной карьере.
Однако Исаак не собирался меня «осчастливливать» в материальном плане, а тем более – жениться. Но жизнь уже научила меня бороться. За два года наших встреч мне удалось излечить его от импотенции и съездить с ним в Германию и Австрию, где мне страшно не понравилось. После чего он заявил мне, что все было замечательно, сунул тысячу долларов за двухлетние сексуальные услуги и сказал, что собирается навсегда покинуть Россию, где «подзалетел» на большую сумму и ему надо скрыться. Где – мне знать не положено.
Я провожала его в аэропорту и рыдала, как последняя дура оттого, что мне придется опять жить в коммуналке, работать непонятно где, добывая себе средства к существованию и влачить жалкий образ жизни историка, который в постперестроечной России стал абсолютно ненужным и лишним звеном…
Тогда я не знала самого главного, я не знала, что меня ждут ужасные, голодные и серые годы, что я не смогу работать, и буду вынуждена чуть ли не побираться только лишь потому, что, улетая в неизвестность, бесплодный Исаак оставил мне свой главный и самый дорогой для меня подарок – плод нашей любви, мою будущую дочь Анну.
Итак, я забеременела. Наверное, немецкие врачи ошиблись, или так распорядился Всевышний, но э т о случилось. Я поехала к маме, и после долгих переговоров, мы решили рожать. Даже состарившийся отчим поддержал меня и пообещал посильную помощь.
Холодной зимней ночью, в мариупольском роддоме появилась на свет моя дочка – вся синяя и худая, ее тянули щипцами и после этого обещали мне всяческие неприятности по невропатологической линии. Первый год я провела в Мариуполе, занимаясь ребенком на иждивении у родителей. Приезжали подруги, поздравляли, привозили подарки. Отчим даже бегал за молоком на детскую кухню, а мы с мамой стирали пеленки. Брата забрали в армию, и мы все очень за него переживали.
Все было бы ничего, ведь мама собиралась на пенсию по выслуге лет, и обещала растить Анечку, а я поехала бы устраиваться на работу в Москве, а там оно, глядишь, как-то бы было. Я написала письмо московским знакомым Исаака, у которых был с ним контакт с просьбой передать о рождении дочери, но Исаак ответил мне через знакомых, что так как он бесплоден, ребенок не его, и знать он нас не хочет…
Когда Анечке исполнился годик внезапно умерла моя мама. Я в полубессознательном состоянии кормила Аню и готовилась к похоронам. А отчим выпил водки, пошел в морг и потребовал у врача вырвать у мамы изо рта золотые коронки, «чтоб золото зря не пропало». После поминок на девятый день, когда ушли гости, он вновь попытался меня изнасиловать, но брат, приехавший со службы на похороны к матери, побил его. Утром отчим выгнал нас из дому прямо на улицу – меня с годовалым ребенком на руках и своего собственного сына.
Брат должен был вернуться на службу, срок выделенный ему командованием истекал, а я пошла к юристу, который объяснил, что никаких прав на жилплощадь отчима я не имею, так как уже давно прописана в Москве, что можно отсудить часть имущества, но это длительный и дорогостоящий процесс. Короче, юристы и судьи хотели денег. А их у меня не было.
С помощью тетки и подруг я сумела вывезти в московскую коммуналку кое-какие мамины вещи и теплый ковер для Анечки, положила цветы на мамину могилу, и села в поезд. Теперь Мариуполь навсегда перестал существовать для меня.
Я должна была развестить со своим фиктивным московским мужем-военным, так как тот собирался жениться. Когда мы вернулись из суда, я рассказала ему о своей ситуации и попросила не выгонять меня, пока я не подыщу себе работу и жилье. Анечку и без того слабенькую, я должна была сдать в ясли. Андрей (так звали фиктивного супруга) оказался добрым и благородным человеком. Он внимательно посмотрел на сосущую палец Аню и… пошел к нотариусу оформлять на меня дарственную на свою комнатенку, правда, предупредив о том, что если супруга или теща будут справляться, то надо сказать, что он мне ее продал за кругленькую сумму.
Друзья помогали мне чем могли, но выжить было практически невозможно. Аня болела, а кто будет держать на работе вечно сидящую на больничном мамашу? По ночам я стирала вонючим хозяйственным мылом ползунки и кофтенки, утром бегала на молочную кухню и по собесам – выбивала пособие на ребенка, которого хватало ровно на несколько банок детского питания.
Орущую Аню я запирала одну в комнате или оставляла на соседа-рецидивиста, который недавно вышел из тюрьмы. Он постоянно пил, нигде не работал, но иногда по жалости приносил Аньке ссохшихся яблок или кусочек сала. Потом его убили и я долго бегала по московским коммунальным службам, уговаривая забрать в морг гниющий в соседней комнате труп.
Я сменила несколько работ, но нигде не смогла прижиться – Аня хронически не ходила в детский сад из-за бесконечных детских болезней. Пришлось искать любовников, которые худо-бедно подкармливали, и даже иногда дарили Ане одежду, игрушки, а меня водили в ресторан. Было гнусно, противно, но иного выхода у меня не было.
Потом я пережила тяжелую операцию, и молодой, с откормленной красной мордой хирург, дыша на меня перегаром, рычал: «Плати двести баксов или я не буду тебя оперировать!» Трехлетняя дочка осталась при этом одна в коммуналке, а деньги, слава Богу, привезла хирургу подруга…
В течение всех эти кошмарных лет, я пыталась разыскать Исаака и показать ему фотографию Ани, как две капли воды похожей на него! В итоге мне помогли его московские знакомые, и выслали ему фото дочери и письмо, в котором писали, чтобы он помог мне хочь чем-то, если уж не хочет признавать свое отцовство.
…Когда моей дочери исполнилось пять лет(!) и я, как-то выжив, стала подобно стали, в Москву приехал Исаак. В то время я уже работала и даже неплохо зарабатывала, снимала однокомнатную «хрущевку» недалеко от метро, у Ани была няня, а мой сводный брат, отслужив в армии и отвоевав у отца часть жилплощади, изредка даже присылал мне посылки с подарками для племянницы.
Позвонили знакомые и сказали, что дали Исааку мой адрес. Я решила не открывать. Но почему-то не смогла… Исаак пришел. Мы сидели за столом и смотрели друг на друга. Мы стали совсем чужими, и я так и не смогла объяснить ему, ч т о пережила за все эти годы. К тому же, зная его жестокость (как-то он даже выставил за дверь в мороз свою почти девяностолетнюю мать, прилетевшую к нему в Москву из Вены) я не надеялась на понимание и сочувствие.
Однако произошло чудо. Исаак заплакал и обнял Аню. Потом он купил для нас трехкомнатную квартиру почти что в центре Москвы и увез на все лето в Израиль.Наш медовый месяц прошел на берегах Средиземного моря, а Анька радовалась новым нарядам и игрушкам. Но счастье было недолгим, моя судьба вновь дала мне под дых.
Мы вернулись в Москву и прожили в нашей новой квартире втроем ровно восемь месяцев. Как-то ночью я проснулась от какого-то странного звука. Исаак лежал, закатив глаза без сознания. Скончался он в больнице уже под утро, а потом вяснилось, что оказывается, мой муж Исаак долгие годы страдал страшной болезнью – раком мозга, и только после смерти своей старой матери, узнав о том, что ему самому остались считанные месяцы, и получив письмо от московских знакомых, решил приехать к единственной и незаконнорожденной дочке…
Исаак оставил Ане наследство: небольшую, но дорогую квартиру в Израиле и деньги, на которые мы благополучно жили с Аней в Тель-Авиве пару лет, а я осваивала новую профессию – косметолога.
Сейчас мы с дочкой живем в Израиле, я работаю в частном косметическом салоне, Аня учиться в школе, московскую квартиру мы сдаем иностранцам, у меня появились новые друзья, но я не забываю всех тех, кто помогал мне в нелегкие годы: друзей, брата, теток и даже своего старого, спившегося отчима, - все же моя мама его за что-то любила?
Правда, иногда я просыпаюсь по ночам от кошмаров, когда мне снится Мариуполь, московская коммуналка, мамина смерть и морда хирурга, исполосовавшего меня за двести долларов вдоль и впоперек… Но это все, будем надеяться, в прошлом. И, как говорит Нина Русланова в одном известном фильме: «Судьба у меня – еврейская», и она мне очень-очень нравится.