Мне было не более двух лет, когда я впервые узнал о существовании математики. К тому времени я уже знал названия многих чисел, но еще не говорил ни "папа", ни "мама". Когда меня просили произнести "мама", я набирал в легкие воздуха и выдавливал из себя первый слог:
- Ма...
Затем следовала долгая и мучительная пауза и повторение попытки.
Наконец, в один прекрасный день Флорио произнес все слово целиком:
- Математика!
Всеобщее изумление: откуда ребенок знает о математике!?
Здесь необходимо одно пояснение. Я был последним пятым ребенком в семье, и моим воспитанием занималась моя старшая сестренка Софи. Это она мне внушила - наверное, из ревности - что у меня нет родителей, а вместо них есть только она, Софи (наверное, в роли папы), и неизвестная тетя Математика (в роли мамы). Родители долго не могли понять, почему это я называю их по именам.
Когда я просил Софи показать мне мою "маму", она говорила:
- Научись считать до ста, и тогда покажу.
Когда я научился считать до ста, Софи требовала, чтобы я научился считать до тысячи, потом - чтобы научился складывать, вычитать, умножать. И так продолжалось до бесконечности.
Здесь надо сделать еще одно пояснение. Я родился в семье потомственных математиков. Как в роду Баха все были музыкантами, так в роду Фаустино все были математиками, и обучение детей математике начиналось с самых ранних лет. Впрочем, родители в основном занимались тремя старшими сыновьями, а наше с Софи воспитание было пущено на самотек. Софи подражала старшим братьям, а я, в свою очередь, перенимал от нее все математические сведения. Когда я пошел в школу, я уже умел довольно сносно брать производные и интегралы. В этом нет ничего удивительного - ибо для того времени и того круга людей, к которому принадлежала моя семья, раннее знакомство с математикой считалось вполне нормальным явлением.
Софи была моей путеводной звездой и, в некотором смысле, моей первой женщиной. Я переживал ее как данность, как характеристику бытия, как неотъемлемую природную составляющую. У каждого дяди обязательно есть своя тетя, каждому папе полагается своя мама, а каждому мальчику, полагается своя Софи. Мне было странно видеть, что у некоторых детей нету Софи.
- Ты что, холостой? - недоуменно спрашивал я.
Сама же Софи была далека от того, чтобы считать меня своим мужем. Все-таки полтора года - огромная разница! Скорей всего, я был для нее нечто вроде живой куклы для битья. В наших детских играх и выдумках я служил ее пассивным орудием.. Она росла излишне мужественной, а я - излишне женственным. Так, она ни в чем не уступала мальчишкам: ни в играх, ни в борьбе, ни в математике; она дралась с ними, вступалась всегда за меня, а про себя я даже не помню, чтобы когда-нибудь с кем-нибудь дрался. Наверное, я вообще не умел драться. Каждый день она обучала меня математике, наши занятия протекали очень плодотворно, но если я вдруг чего-нибудь не понимал, Софи без лишних объяснений и угроз давала мне крепкую затрещину. Она вообще никогда не объясняла, только показывала один раз, как надо делать, и требовала, чтобы я повторял урок. Иногда, видя мою непроходимую тупость, она молча избивала меня. Но в защиту ее метода воспитания я должен сказать, что она никогда не унижала меня и не называла дураком или тупым.
Когда мне было около семи, и Софи уже ходила в школу, я стал вдруг свидетелем того, что никак не укладывалось в моем сознании. Я не знал, куда мне деться от своего непонимания происходящего, и пытался даже спрятаться в темном чулане, притворяясь больным. Весь мир разбивался вдребезги на моих глазах. Я готов был провалиться от горя и стыда.
Софи подошла к моей кровати с намерением заняться математикой, а я хмуро отвернулся от нее к стенке.
- В чем дело, Флорио? Ты не хочешь со мной разговаривать?
- Вчера... - произнес я, не подымая на нее глаз, - я видел, как ты после школы шла с незнакомым мальчиком!
Софи моментально догадалась: "Ну, и глупый же он! Считает меня своей женой!" Я видел серьезное выражение ее лица, видел, как медленно подымается рука, чтобы отвесить мне оплеуху, и уже зажмурил глаза. Но тут произошло нечто неожиданное. Она вдруг тихо опустила руку, задумалась на секунду и сказала:
- Не волнуйся, Флорио, я твоя. Больше этого не повториться.
Она сдержала свое слово. Больше я ее не видел ни с тем, ни с другим мальчиком, никогда. Вскоре я понял, что был неправ и напрасно обижался на сестру. Прежде чем стать супругами, будущие муж и жена обязательно договариваются между собой, потом женятся и играют свадьбу. Я же никогда не договаривался с Софи, и кроме того, брат никогда не женится на своей сестре. Тем не менее, Софи сдержала свое слово, и наш незаконный, но от этого не менее счастливый "брак" продолжался еще целых семь лет. Примерно с тринадцати-четырнадцати лет наши пути внешне начали расходиться, но внутренняя дружба, наш внутренний союз сохранились до последнего дня.
Когда мне было семь лет, и я пошел в школу, произошло еще одно событие - я впервые встретил свою будущую жену. Я увидел ее во сне. Она шествовала мне навстречу по берегу моря, может быть, даже прямо по воде, и от ее ослепительной красоты маленький Флорио невольно попятился и закрыл руками глаза. Она была настолько красива и так прямо смотрела на меня, что, не выдержав потрясения, я сразу проснулся. Однако одного мига мне хватило, чтобы запомнить видение на всю жизнь. От нее исходило какое-то свечение юности и силы, а своим лицом она напоминала Софи, но была старше и имела грудь, как у взрослой женщины. Меня поразила красота ее неприкрытого тела, и какой-то внутренний голос в темноте словно так мягко шепнул: "Математика!" Я сказал "в темноте", потому что после пробуждения я несколько секунд ничего не видел. Лишь постепенно ко мне возвратилось зрение и понимание, кто я и где нахожусь.
Наверное, начиная с этого момента я действительно стал понимать, кто я такой, или, по крайней мере, предощущать свой будущий путь. У нас в семье бытовала легенда, что самый великий математик в нашем роду еще не родился, и каждый появляющийся на свет ребенок начинал думать, что это он. Теперь, после видения во сне, я окончательно убедился, что бремя великой ответственности выпало на меня. Я раз и навсегда определился в своем призвании и выбрал математику своей профессией, однако не это было самое главное. Словно пробиваясь солнечным лучом через толщу утреннего тумана, в моей груди впервые зародилось стремление к женщине. Я уже видел ее и воистину знал, что она придет!
Или уже пришла? Что если Софи и есть та женщина, которую я видел во сне? Этот вопрос я не раз задавал себе. Что если Софи станет со временем такой же божественно красивой? Что если Софи есть земное олицетворение Ее? С трепетом и нетерпением день за днем, месяц за месяцем, год за годом я наблюдал, как Софи взрослеет, как очертания ее тела понемногу приобретают те линии и формы, которые я видел на божественном прообразе. Ох, как я ею гордился! Сомнений не было. Бок о бок со мной росла настоящая богиня. Родители не могли понять, откуда у младшего брата такая любовь, такое почитание к сестре и, наверное, даже завидовали ей. Я же им ничего не рассказывал, и они еще абсолютно не ведали, кто в их роду самый главный математик. Свои надежды они возлагали, в основном, на трех старших сыновей, и если бы не мои очевидные успехи в школе, они бы даже не подумали о моем математическом образовании.
Лет в одиннадцать я решил посвятить Софи в свою тайну, и заодно испытать ее.
- Знаешь, Софи, - сказал я, - ведь я видел во сне тетю Математику.
Софи не надо было повторять одно и то же по нескольку раз, она всегда понимала все с полуслова. Мы тогда сидели на камнях на берегу моря и смотрели вдаль. Как настоящий любовник, я держал ее руку в своей - необычайно романтическая сцена. Перед нами раскинулась необозримая волнующаяся синева моря с белыми барашками волн, которые наступали на нас, возникали и исчезали. На горизонте, как всегда, виднелось несколько силуэтов большегрузных судов. Мы любовались этой картиной, приходили сюда и любовались ею почти каждый вечер.
- Флорио... - глубоко вздохнула Софи, прикусив нижнюю губу. Так она делала всегда, когда во время занятий собиралась наказать меня за мою глупость. И повернулась к морю, показывая рукой.
- Флорио, видишь там далеко такая большая волна?
- Да, - сказал я.
- Представь себе, что волна это ты. Вот она бежит, бежит, все приближается и приближается. Ты ведь еще видишь ее?
- Да, вижу!
- А теперь посмотри! Где она теперь? Море поглотило тебя. Тебя нет!
Она улыбнулась, а я вопросительно посмотрел на нее.
- Тебя нет. Это так просто! Ты был, и тебя нет. Ты был волной, а теперь ты море. Море - это ты. И скалы - это ты. И пароходы, и деревья, и дома - это тоже ты. И математика - это тоже ты. И я - это тоже ты. Ты - это все. Понимаешь?
- Понимаю, - нахмурился я, силясь уловить ее мысль. - А кто же тогда ты?
- Я же тебе только что сказала, что я это ты.
Ах, Софи, Софи! Как же ты верно сказала тогда! По своей детской наивности я не придал значения твоим словам, подумал, что это какая-то отговорка, какая-то игра слов, а на самом-то деле все так и вышло. В точности! Только через много лет мне стал понятен смысл твоих слов!
А Софи продолжала учить:
- Все изменится, Флорио! Сначала ты изменишь мне. Потом ты изменишь Математике. Ты будешь постоянно всем всегда изменять. Но ты никогда не изменишь то, что я это ты. Понимаешь?
- Да, - кивнул я.
- Никогда не верь взрослым. Никогда не верь тем, кто умнее тебя. Иди только своим путем. Спорь с ними, не соглашайся, поступай наоборот. Никогда никого не слушайся, изменяй всех, но не изменяй себе. Не будь как эта волна, которая думала, что с такой же силой она дойдет до самого берега. Хорошо?
Хорошо-то хорошо, моя дорогая Софи, но на мой вопрос ты так и не ответила. Ведь я хотел знать: та ли ты женщина, которую я видел во сне?
В чем смысл ее монолога? Что не быть чем-то и кем-то, а быть всем?
Какое отношение имеет это все к математике? Что не надо быть математиком?
Теперь я начинаю думать, что она все-таки сказала мне самое важное и ответила на все вопросы.
И все-таки я не мог согласиться, что когда-нибудь изменю той прекрасной божественной женщине, которая в потоках света в откровенном виде шла по берегу моря и которая все больше принимала черты Софи по мере того, как она взрослела.
Годы шли.
Софи первая изменила родовому математическому призванию. Три старших брата уже учились в университете, все на математических специальностях, а она после школы вдруг подалась в летное училище. Тогда была такая возможность - в летчики брали девушек. Последовала страшная драма с родителями. Подумайте только! Девушка из такой интеллигентной семьи пошла летчиком, солдафоном! Софи и не подумала слушаться родителей, настояла на своем. Такая пламенная натура, преобладание звука "эф" в имени и фамилии (как, впрочем, и у меня), врожденная потребность круто, на всей скорости менять курс, стремительность во всем, жажда пространства и кругозора. Куда уж ей математиком! Родители этого не понимали.
Когда началась война, всех нас призвали. Также и я ушел "воевать" со второго курса университета. Вернувшись назад с войны, мои братья тоже изменили математической карьере. Старший стал военным инженером, он разрабатывал на государственном заводе какое-то сверхсекретное оружие, второй брат остался после войны служить во флоте, третий увлекся геологией и уехал на север, и только я после службы в армии возвратился в родной университет, получил ученую степень и стал профессором математики.
А Софи не вернулась. Единственная женщина из нас... Ее самолет был сбит над вражеской территорией. Тело не нашли, место захоронения - тоже. А я в это время стоял со своей частью в тылу, веселился и развлекался, веселился и развлекался. За всю войну я не сделал ни одного выстрела по неприятелю. Родители решили не сообщать мне страшную новость, правомерно опасаясь, что я свихнусь или застрелюсь от горя. Целых два года я жил в мире, в котором уже не было ее, и ничего, абсолютно ничего, не подозревал. Ведь, у нас с ней не было потребности переписываться, мы настолько хорошо понимали друг друга, что нам не о чем было писать. Она была всегда здесь. Я верил в ее бессмертие, а она - в мое. Я не мог ни на минуту представить, что ее может не быть.
Сейчас мне семьдесят восемь лет, но до сих пор ее смерть не укладывается в моей голове.
У нее не было своего парня, не было мужчины, она ни за кого не собиралась замуж, и мир очень быстро и благополучно о ней забыл, как будто ее не было вообще на земле. Только я не могу забыть. Выходит, она сдержала слово, которое дала мне в свои семь лет, что кроме меня у нее никого не будет. Да, у нее не было никого, кроме меня, и она ни разу не изменила мне, и жила, по сути, только ради меня. Через нее в мою жизнь вошли божественность и красота мира, а сама она исчезла из этой жизни навсегда. Куда и зачем она делась? Я никак не могу осилить это своим грешным математическим умом. Я дохожу до границы мыслительного понимания, за которой кончается мой разум, а также кончаюсь я сам. Меня здесь больше не существует, я не есть я. И тогда на долю мгновения мне открывается смысл ее высказывания: "Я - это ты".