- Войдите!
Голос прозвучал холодно, отстранённо. И Коновалов подумал, что, наверное, напрасно пришёл сюда. Мало ли в каких кабинетах ещё можно попытать счастья. Он сильней толкнул дверь, и едва не ворвался в тесный, пасмурный какой-то кабинет. Из-за большого, «обкомовского» древнего стола, зябко кутаясь в ажурную коричневую шаль, ему навстречу поднялась женщина. Обычная тётка неопределённых лет, очочки, нос с горбинкой, седоватые волосы коротко острижены. Взгляд из-за очочков в металлической оправе – тоже металлический. Холодный, неприязненный.
- Здравствуйте, я хотел бы… - начал, было, Коновалов, но женщина требовательно протянула унизанную серебряными кольцами руку:
- Давайте.
- Как, прям сейчас? – удивился Коновалов.
- А вам прелюдия нужна? – жёстко спросила тётка.
Коновалов решил, что уж эта-то мегера точно «зарежет» плоды всех его трудов и поёжился.
- Соблаговолите присесть, - не меняя тона, произнесла мегера, и тонкие её губы сжались в ниточку.
Коновалов послушно плюхнулся на потёртый стул напротив хозяйки кабинета и в очередной раз пожалел, что пришёл сюда. Между тем, неприятная особа опустилась на обитое потрескавшимся дерматином кресло и положила перед собой тоненькую стопку коноваловских листочков.
Она слишком быстро листала для того, чтобы прочесть. И Коновалов понял, что все его красоты, все обороты и фразы, вымученные им бессонными ночами, просто не воспринимаются этим редакционным автоматом, случайно втиснутым в женскую оболочку.
- Конъюнктура, сударь мой, - сурово сказала женщина, откладывая в сторону перелистанное. – Если всё таково, зря трудились.
Коновалов покосился на заголовок забракованного тёткой. «Длинный рубль». Рассказ, написанный им под впечатлением какого-то фильма. А он-то думал, что раз на современную тему…
В отвергнутую стопку переместилась и «Головная боль» и, вслед за ней, «Кофейные барышни». В лежащей перед редакционным автоматом стопке оставалось всё меньше листочков, и соответственно этому таяли надежды Коновалова. Зря он пришёл сюда, ох, зря! После этого фиаско с неделю не сядет за компьютер. Сейчас ещё и нравоучения читать начнёт…
Женщина привычным движением стащила с носа очки, протёрла их замшевой салфеткой и снова водрузила на место. Один за другим, Коноваловские рассказы перемещались в соседнюю стопку, этот процесс длился и длился, вызывая у автора едва ли не физическую боль. Коновалов вспомнил, что в окололитературных кругах эту женщину почему-то называют доньей Хуанитой, что про неё говорят, будто она одинока, пережив какой-то личный крах, и что она – очень привередливый критик. А он самоуверенно направился прямо к ней, идиот. К чёрту в зубы. Костеря, на чём свет стоит, себя и злобную мегеру донью Хуаниту, Коновалов не мог усидеть на месте. Он порывисто протянул руку, пытаясь спасти от поругания хоть то, что осталось, но ледяной, змеиный, какой-то взгляд женщины пригвоздил его к месту.
Если бы она рявкнула «сидеть!» и щёлкнула хлыстом, это бы, наверное, не возымело того парализующего действия, которое оказал её взгляд. Чувствуя, как взмокла под воротником и галстуком шея, Коновалов положил поднятую было руку на колено и замер. А мегера продолжала перекладывать листочки, затрачивая на просмотр каждого не более нескольких секунд. Но вот её холодный взгляд споткнулся обо что-то, она вгляделась пристальней, поднесла страничку ближе к глазам. Коновалов нетерпеливо заёрзал на стуле, отчего тот жалобно скрипнул. Но на этот раз женщина не обратила на него никакого внимания. Она внимательно перечла страничку, вернулась к началу и ещё раз перечла. Затем – другую, третью, и так – до конца, весь пустяковый рассказ «Дождь», написанный Коноваловым в ненастный грустный день, в который чувства сами собой лились на бумагу.
- Вы это сами написали?
Стальной взгляд из-за очков в стальной оправе пригвоздил Коновалова к стулу.
- То есть, как? – проблеял Коновалов неуверенно, оскорблённо у него не получилось.
- Ну, мало ли… - пожала плечами под коричневой шалью тётка.
- Конечно, сам!
Жиденькая стопка листочков легла на новое место.
- Неплохо, - резюмировала мегера.
Коновалов был согласен, «Дождь» - всего лишь неплохо. А что же остальные вещи, о которых он был высокого мнения? Они, похоже, донью Хуаниту нисколько не интересовали. Она равнодушно просмотрела всю стопку до конца и протянула её Коновалову.
- «Дождь», если вы не возражаете, я оставлю, - голос мегеры немного смягчился, в нём уже не было столько металла, как вначале. – Гонорар мы платим небольшой, на наших хлебах не разбогатеете. Сами понимаете, русская словесность сейчас не в большом почёте.
- А что же – остальное? – несмело поинтересовался Коновалов.
Донья Хуанита покачала коротко стриженой седоватой головой.
- Никогда не пишите для читателей, молодой человек, - грустно сказала она. – Не пишите так, как до вас написали другие. Пишите то, что нельзя удержать в душе, а не то, что представляется вам интересным и востребованным.
Коновалов рассердился. Откуда ей, критикессе, знать, как нужно писать? Да кто дал ей право судить о том, что стоило ему стольких бессонных ночей?!
- И не вымучивайте прозу, - словно услышав его мысли, добавила донья Хуанита. – Пишите легко, как дышите.
Спускаясь по обшарпанной редакционной лестнице, Коновалов продолжал полыхать гневом. Учительница нашлась! Отчитала его, как школьника за плохое сочинение. Но в глубине возмущённой коноваловской души уже шевелился червячок сомнения: а может, донья Хуанита права? Может правда, не стоило писать всю эту чепуху, навеянную надеждой на популярность? Не стоило, опиваясь крепчайшим кофе, выжимать из себя красочные метафоры и лихо закрученные сюжеты? Вот «Дождь» он действительно, не смог удержать в себе. Вырвался «Дождь» из него, как вырывается вздох от печальных воспоминаний. И в этом дожде было всё – синие глаза Наташи и его ранящая нежность к ней, одиночество тусклого осеннего вечера и ностальгия по счастливому прошлому. И – ни одной вымученной фразы. Но, выскочив из стеклянного подъезда, Коновалов тут же забыл о шевельнувшемся червячке сомнения. Зорким, «писательским» взглядом он поглядывал вокруг, стараясь подмечать всё, что может пригодиться для написания рассказов. А такого в жизни всегда немало…
… Стареющая одинокая женщина подошла к пыльному окну и глубоко затянулась сигаретой. Ей жаль было только что побывавшего в её кабинете жизнерадостного здоровяка, пишущего бездарные рассказы. Жаль было собственного, убитого на «хлебной» работе таланта. Жаль было того, что «Дождь» - останется единственным, достойным внимания творением бойкого графомана. Рассказ, написанный сердцем. Без лжи и конъюнктурных «красивостей»…