Я тебя не вспоминаю,
Для чего мне вспоминать?
Это только то, что знаю,
Только то, что можно знать.
Край земли. Полоска дыма
Тянет в небо, не спеша.
Одинока, нелюдима
Вьется ласточкой душа.
Край земли. За синим краем
Вечности пустая гладь.
То, чего мы не узнаем,
То, чего не нужно знать.
Если я скажу, что знаю,
Ты поверишь. Я солгу.
Я тебя не вспоминаю,
Не хочу и не могу.
Но люблю тебя, как прежде,
Может быть, еще нежней,
Бессердечней, безнадежней
В пустоте, в тумане дней.
(Георгий ИвАнов)
На зимние каникулы я всегда ездила в Москву. Москва была праздником: театры, музеи, хождение в гости.
Я занималась музыкой, поэтому по часу в день обязательно должна была играть.
Каждый день наносила визиты родственникам, и после рассказов о нашей жизни в Риге и чаепитий мне в любом доме открывали крышку пианино, чтобы я не забывала про музыкальные уроки.
Создавалось впечатление, что я приехала в Москву концертировать, передвигаясь от одних людей к другим.
Особенно хорошо было у бабушкиной сестры. В большой комнате, в которой всегда пахло апельсиновой цедрой, стоял рояль. Вместо крутящегося стула была скамеечка с деревянными колесиками по бокам для регулирования высоты. Я садилась на один край и играла. Бабушкина сестра, маленькая и сухонькая, в черной шелковой юбке и белой блузке, занималась своими делами, читала, делала какие-то правки в напечатанном ею же материале, неслышно ходила и выходила, а иногда подсаживалась ко мне на другой конец скамеечки, чтобы сыграть со мной в четыре руки.
Так было и в тот раз. Один из первых дней нового года клонился к вечеру, мягкий медовый свет от торшера заливал комнату. Стучал метроном, я играла какую-то особенно жалостливую пьесу, думая грустные думы, когда бабушкина сестра легко опустилась рядом со мной и, дождавшись момента, вступила со своей партией.
И тут же музыка приобрела какое-то особое звучание, казалось, меня ударили изнутри сотни ножей, я оторвала пальцы от клавиш, стала давиться слезами вперемешку со словами - «он не любит меня, он уехал».
Не помню, что говорилось тогда в утешение, но в качестве временного лекарства от любви мне была выдана кукла-испанка, украшавшая до этих пор рояль. Я увезла ее домой, установила на пианино, и она всегда напоминала мне о постыдном взрыве чувств.
Очень скоро в Москву было отправлено мое письмо: «Дорогая бабушка! Я выхожу замуж. Очень жаль, что тебя не будет. Но ничего. Возможно, это не в последний раз. Если он найдет меня, я все брошу и уйду с ним».
С тех пор, до самой своей смерти бабушкина сестра, посылая мне поздравительные открытки, каждый раз спрашивала в постскриптуме «ну что? не нашел он тебя? а ты не забыла его, моя бедная?»
И мои ответы летели, как эхо – «не нашел, не забыла…»