-81-
«Я однолюб, но многоеб»
Никита М.
ГЛАВА 3
МЕСТО: Россия ВРЕМЯ: Самый конец 20-го века
Воронинская вернулась из лагеря, но не успела уехать в родной городок проведать маму. Она получила одновременно два приглашения в гости.
У Голубева родители обосновались на даче, и Макс мечтал увидеть Ирину у себя дома, да еще с ночевкой.
Борщев позвал девушку сообщением на пейджер. И вот Воронинская сидит на диване у Ивана Ильича, рассматривает фотографии, гладит Бонапарта по стриженой голове, пьет кофе и от полного счастья ее отделяет только одна мысль: «через несколько часов обещала быть у Макса». Не то, чтобы фотографирование являлось страстью историка, даже на хобби не натягивало, но количество снимков, как говорится, внушало. Все они были аккуратно распределены по альбомам, отображая хронологию жизни Борщевых вообще, и Ивана Ильича в частности. От старых черно-белых карточек, вставленных в уголки, до высококачественных снимков под прилипчивой «магнитной» пленкой, сделанных на «Олимпусе». Вот первомайская демонстрация 1940 года в деревне, где школьница Ольга Смирнова в платке очень напоминает внешне маленькую Воронинскую. Если бы Ирина когда-нибудь надевала платок, то обратила бы внимание на собственное сходство с матерью Борщева. Вот Ваня, только что окончивший институт, на юге в Евпатории со своим дружком Сашкой Фуняевым, зарытые в песок так, что торчат одни головы. Знаменитый снимок: джигит на белом коне в папахе и бурке с кинжалом на боку. В качестве лихого наездника угадывается Иван Ильич. Ирина добралась до фотографий, где были и жена, и сын Борщева.
Неожиданно на балконе послышалось стрекотанье, возня и хлопанье крыльев. Боня рванул первым, за ним хорошо среагировал профессор. Успел перехватить собаку и увидел следующую картину. В собачьей миске для воды купался
-82-
попугай. Птица имела в основном ярко-зеленый цвет оперенья, выделялась красная «мордочка» и короткий синий хвост. Увидев человека с псом, вспорхнула на полку и осталась там сидеть, издавая при этом громкий крик. Иван Ильич отпустил Бонапарта, поскольку достать пернатую тварь собака уже не могла. Закрыл дверцы рамы. Путь обратно на волю был отрезан.
- Какой он красивый! Я даже не знаю, как такой попугай называется, но это точно, что не волнистый, – подоспела Ирина.
- Нужна клетка, – констатировал хозяин. – Я пойду у соседей поспрашиваю, а ты покарауль, чтобы Боня не обидел птичку.
Собака тем временем обследовала миску, большая часть воды из которой пошла на купание пришельцу. Зверь был явно возмущен случившимся. Прилетевший наглец не походил на тех, кого привык видеть во дворе Бонапарт. «Слишком яркий, слишком громкий, слишком наглый. Пожалуй, хуже, чем кошки. Несомненно, хуже. И достать его тяжелее. Маленький шибздик, а самоуверенный до предела».
Иван Ильич обошел уже шесть квартир, понимая малоперспективность занятия. С седьмой попытки повезло. Женщина попросила обождать, вынесла старую клетку, небольшую, обшарпанную.
- От канарейки осталась, – пояснила она, а потом добавила: – Продать прилетевшую птицу не желаете? А то я бы купила, если недорого, конечно.
Борщев смутился:
- Я ни о чем таком не думал. Я, если не оставлю себе, то просто отдам кому-нибудь. Мне кажется, сейчас купить в зоомагазине можно любое животное, было бы желание.
Женщина грустно улыбнулась:
- Говорят, что залетевшая птица счастье в дом приносит.
У соседки два года назад умер муж, а сын сидел в тюрьме. Иван Ильич прыгал с клеткой через ступени, обдумывал про счастье, которое купить все равно нельзя. Отказываться от него глупо. Возможно, знак судьбы это. Сидели они с Ириной, рассматривали фотографии, дошли до архива неудачной супружеской жизни, а тут на тебе – птица залетная.
Попугай находился на том же месте и орал бешено. Оставалось только поймать его. Ирина прыгала с поднятыми руками, закрывая зоны маневра пернатому. Иван Ильич носился с рубашкой, как с сачком по балкону, пытаясь накрыть летуна. Это удалось только тогда, когда птичка устала и не смогла вовремя поднять тельце в воздух.
В руках профессора через ткань с угрожающей частотой билось маленькое сердечко. Собственное сердце человека гулко стучало в грудной клетке, сжимающей болью реагируя на волнительную ситуацию. Давно не давала о себе
-83-
знать стенокардия. Борщев обращался к кардиологу постоянно, но скорее по привычке, без жалоб. Лекарства лежали в холодильнике, сейчас о них пришлось вспомнить. Не привлекая внимания девушки, засунув попугая в клеточный домик, Иван Ильич сходил на кухню. Для себя – таблеточку под язык, для птички – хлебушка.
К удивлению людей, голодное существо накинулось на кусок почти сразу. Адаптация к новой обстановке прошла молниеносно. Мужчина и девушка с умилением наблюдали за уплетающем хлеб попугаем.
- Соседка сказала, что птица, прилетевшая сама в дом, приносит счастье. Пусть это будет наша птица. На двоих. – Борщев посмотрел на Ирину.
- Хорошо, Иван Ильич, я согласна.
- Может быть, я отвезу тебя послезавтра на машине к матери? Зачем на поезде тащиться?
- Спасибо, не надо. Дорога длинная. Лучше за подопечными следите, их теперь у вас двое.
- Ну, тогда до вокзала точно провожу. А пока ты навещаешь малую родину, я займусь облагораживанием жилища прилетевшего талисмана. Как мы его назовем, кстати?
Воронинская озорно глянула на мужчину, выдала:
- А так и назовем – Талисман.
Иван Ильич заулыбался:
- Во всяком случае, ни у кого такого имени нет. Вокруг Кеши да Муськи сплошные. Скукотища и однообразие, примитивизм – одним словом.
Вдруг он замер и неуверенно произнес:
- А если это девочка?
- Все равно Талисманом будет. Хотя я чувствую, что с такой активностью и наглостью попугай явно мужчина.
Бонапарт при слове наглость перевернулся на другой бок. Если бы он мог кивать, то непременно согласился бы с Ириной. А если разговаривать, то выдал бы все, что он думает о новом сожителе.
Макс Голубев готовился к приему гостьи. Воронинская должна была впервые посетить квартиру своего парня. Она сама отказывалась до этого случая от приглашений. Может стеснялась, а скорее противилась встрече с родителями. Знакомиться в качестве невесты ей явно не хотелось. Любой контакт с ними, даже мимолетный, походил бы на смотрины. Это при условии, что Макс не водит новых девушек в дом часто. Ирина невестой себя не ощущала, тем более сегодня, когда планировала завершить эпопею с Голубевым. Нет, ничего
-84-
категоричного говорить не собиралась. Послезавтра ей ехать, затем перерыв на месяц, а дальше загадывать не стоит. Найдется способ отлучить настырного юношу от соблазнительной пассии. В глубине сознания Ирина даже допускала ночевку. Отвальную или на посошок. Как больше нравится?
Голубев дернулся на звонок в дверь. Он заждался Воронинскую. Сегодняшнее свидание обещало стать знаковым. «Если она согласилась прийти вечером, когда родители на даче, значит, есть шанс на то, что будет полноценный половой акт». Переживания за содеянное с Зонтиковой потеряли остроту. Не последнюю роль в этом сыграла сохранившаяся чудом тайна. Ирина ничего не знала. События, связанные с загадочным исчезновением Соколова и его болезнью, отодвинули все остальное на задворки обсуждений.
Только девушка переступила порог, как Максим обнял ее и поцелуем приклеился ко рту, жадно, соскучившись, не оставляя шансов на сопротивление. Воронинская ответила взаимностью. Оторвались друг от друга с неохотой. Ирина попросила передышки и сняла обувь. В эту минуту она уже хотела остаться, поэтому решила не торопиться:
- Может, покажешь, как живешь, где спишь, что ешь? Экскурсию проведешь? Я девушка свободная, гордая, так просто не дамся. За мной надо красиво ухаживать. Начинайте, сэр.
Макс включился в игру, затараторил обходительно. Надел тапочки на ножки гостьи. Повел по квартире, столик на двоих приготовил заранее, расстарался. Напиток оставлял желать лучшего: клюквенная настойка – это, конечно, не мартини. Но студент – не профессор. Персики и конфеты сглаживали слабое алкогольное представительство на столе.
- Родители точно не появятся? – остатки волнения Воронинской сказывались.
- Не боись, подруга, у них отпуск только начался. Теперь предков из деревни калачом не выманишь. Хата в нашем распоряжении. Жалею только, что ты уезжаешь.
- Покажи мне фотографии родителей и сестренки, – Ирина уселась на диван. После первой рюмки захотелось ослабить напор кавалера и распределить силы. Позади были эмоции, связанные с Иваном Ильичом. Они еще не улетучились, выдавали себя легкой усталостью.
- Вот, гляди. – Макс притащил кипы снимков, частично оформленные в альбомы, но в основном собранные в кульки.
Отец Голубева широко был представлен на фотографиях, смотрелся ярко. Военно-морская форма шла ему. Мама не так часто мелькала. В основном на фоне мичмана-мужа, начиная со свадебных снимков. Хронология перепуталась основательно, перемешались и детские, и гарнизонные, и такие, что не вызывали никакого интереса. Незнакомые люди в одних и тех же
-85-
обстоятельствах. Ирина откладывала быстро в сторону подобные запечатленные моменты жизни. Один за другим, один за другим. Множество. Стоп … Она замерла. С очередной фотографии смотрели две головы, которые словно лежали не поверхности песка. Одна из них принадлежала Ивану Ильичу, а вторая Сашке Фуняеву. Ирина перевернула снимок. Точно, надпись подтверждала, сомнений никаких: «Евпатория. 1975 год». Несколько часов назад Воронинская рассматривала такую же фотографию в квартире Борщева. Взяла себя в руки и уже спокойно поинтересовалась, догадываясь об ответе:
- А это кто изображен?
- Батя со своим другом детства. – Макс ничего не понял и не заподозрил.
Ирина автоматически продолжала перебирать снимки, но мысли о другом. Искала способ узнать о несоответствии фамилий отца и сына, Фуняева и Голубева. Идея пришла быстро, как только в руки попался момент свадьбы родителей Макса:
- Скажи-ка, а у мамы твоей, какая девичья фамилия была?
- Да такая же, как сейчас. Голубева. Батя закомплексовал по поводу своей. С рождения он – Фуняев. Я узнал об этом во втором классе случайно от тетки, живущей в Подмосковье. После свадьбы там дикая история была. Дед по отцовской линии сильно возмущался, потому что род прерывался. Остальные – девки, и вся надежда только на то, что у бати мальчик родится и фамилию продолжит. Я родился, но уже Голубевым.
- А ты как себя чувствуешь в связи со всеми обстоятельствами?
Макс пожал плечами:
- Никак. Я за первые годы жизни привык и потрясений в восемь лет от известия не испытывал. Тем более что Фуняев, действительно, не фонтан. Батя – человек впечатлительный. Маманя рассказывала, что он очень обрадовался, когда она дала добро на перемену. У них на подводной лодке куча заморочек была, чтобы это осуществить, но отец как упертый, довел все до конца, И изменился, с ее слов, постепенно, но сильно. Увереннее стал себя чувствовать, что ли.
Воронинская думала, решалась: раскрыть тайну второй головы на пляжном песке или, может, этого не делать вовсе? Максим не узнал на пожелтевшей карточке Борщева двадцатипятилетней давности. Узнают обычно по глазам. На фотографии они были зачехлены очками от солнца.
Внезапное открытие, внедрение в семейную загадку и обнаружившаяся связь между Иваном Ильичом и отцом сокурсника Голубева повлияли на девушку. Ей стало грустно. Ирина передумала оставаться на ночь, и отдаваться в таком настроении тоже не хотелось. Сказать или не сказать? Вернулась к судьбоносной фотографии. Максим не реагировал на приближающийся
-86-
обратный отсчет, не понимал. Ирина пальчиком ткнула в одну из голов на песке:
- Знаешь, кто это?
- Приятель отца, я же говорил, – чуть встревожился молодой человек.
- Борщев Иван Ильич, профессор. Ну, тогда он, конечно, еще никакой не профессор, – девушка стала запинаться.
- А ты откуда знаешь? – Макс по-прежнему не понимал, что происходит, но тревога заполняла голову, путая мысли, мешая сосредоточиться.
Судьба преподносит нам сюрпризы, мелкие и крупные, приятные и не очень. Иногда помогает, иногда создает трудности, подталкивая к преодолению, но даже в таких случаях можно почувствовать направляющую руку судьбы, в каком-то смысле заботу. Если, конечно, во все это верить.
В сумочке Воронинской раздался сигнал пейджера. Вздернулся Макс, удивленный. Достала Ирина черную коробочку, прочитала сообщение от профессора: «Купил новую клетку, корм, купалку. Талисман в восторге».
- А это у тебя откуда? – Голубев обалдел окончательно.
От загадочных происходящих событий, от неизвестности. Тревога позволяла ему только задавать вопросы. Она пригвоздила тело к дивану,
налила свинцом руки, ноги. Каждая клеточка организма ощущала тяжесть и бесполезность сопротивления. Ирина нанесла удар ниже пояса:
- Пейджер мне подарил вот этот человек, – она снова указала пальчиком на голову Ивана Ильича на снимке.
Нокдаун. Начался отсчет. Макс соображает: «Надо что-то делать, надо отвечать». Два, три… «Нет ясности в голове». Пять, шесть… «Не сходится, ничего не сходится. Этого не может быть. Не сходится, так как я не понимаю, что означает сказанное». Восемь, девять… Нокаут. Не оправился Голубев от удара. Продолжал сидеть. Молчали оба. Атмосфера нуждалась в слове. Пустячном, любом.
- Что пишут? – юноша указал на пейджер.
- Максик, миленький, ты очень хороший, давай не будем доводить до абсурда, усложнять ничего не будем. Какая разница, что там написано? Мне с тобой было хорошо.
- А с ним, со стариком, лучше что ли?
- Дурак, мы с ним даже не целовались ни разу.
- Интересно получается, прелестная девушка предпочла импотента. Уж не деньги ли виноваты? Так сказать, корысть победила чувства.
Ирина завелась со знаком минус, вспыхнула, не стала сдерживаться:
- Какие чувства? Окстись, Макс. Может заявишь, что любишь меня?
- Может, и люблю. Разве невозможно поверить в такое?
-87-
- Тогда почему раньше молчал? Про любовь говорят, когда не сказать – невозможно. Промолчать, значит, скрыть, почти предать.
Максим искренне, удивленно расширил глаза:
- Это что получается? Меня еще и предателем выставили. В том, что ты ушла к историческому пердуну, я виноват, выходит. Спасибо, Ирочка, за философский трюк, за ловкое умозаключение. Прежде, чем смыться, необходимо обосрать человека с музыкой. Заметь, не какого-нибудь человека, не чужого.
Воронинская встала, пора было прекращать бессмысленный спор. Макс вскочил, схватил за плечи, прижал к себе, зашептал:
- Вот возьму силой, никуда не отпущу. Зачем тебе Борщ? А мы поженимся, Ирка, ей богу.
Несмотря на словесную угрозу насилия, реально ничем подобным от сказанного не веяло. Наоборот, Воронинская почувствовала слабость и мужское бессилие. Сама обмякла в объятиях, на короткий кусочек времени потеряла контроль:
- Ты что, предложение мне делаешь?
- Делаю.
Ирина посмотрела в глаза Голубеву, поцеловала парня в губы:
- Поздно уже. Ты хороший, но у нас ничего не получится.
Воронинская шла в направлении общежития и думала о словах Макса, задевших ее. Почему она, девушка, предпочла мужчину, годящегося ей в отцы. Неужели продалась за материальные блага? Нет, эта мысль была ей противна. Тогда, может быть, влюбилась? Ирина ощущала комфорт и спокойствие рядом со старшим партнером. Но спокойствие и страсть находятся на разных полюсах душевного баланса. Зачем обманывать себя? Любовью не пахло, во всяком случае, пока. Тогда почему? Не найдя определенного ответа, девушка все равно успокоилась. Она поставила точку с Голубевым.
А что оставалось делать Максу? Не абстрактно, не вообще, а сугубо сегодня, теплым летним вечером. Варианты выхода из создавшейся фрустрации разные. Он выбрал экзотический. Читателю не догадаться, о чем идет речь. Человек сделал то, что большинству не приходит на ум, а если и приходит, то тут же и уходит, как глупая мысль. Человек позвонил в службу экстренной телефонной психологической помощи. Он знал о существовании такой, так как друг Василий работал в ней. Сегодня было Васино дежурство. Поэтому, если объективно, то за помощью Голубев обратился не к «телефону доверия», а к другу. Предстояло проверить давно сидевший в голове вопрос: «Как действует такой психотерапевтический способ и помогает ли он народу в принципе?» Проверка не удалась, Васька мгновенно узнал голос корешка:
-88-
- Максюган, это ты? Никак вешаться собрался, иначе вряд ли позвонил бы?
- Здорово еще раз. Не дождетесь, гражданин будущий психолог, но проблема есть, и вся надежда на вас.
По большому счету, Василий Кличко не имел права работать консультантом «телефона доверия», потому что еще учился в том же университете, что и Макс, но на другом факультете. Однако настырный украинец Кличко сумел окончить какие-то курсы, сумел обаять начальство и в качестве консультанта подвизался на девять месяцев под псевдонимом «Герман». Новенького оценили быстро, как только он согласился дежурить в новогоднюю ночь. Остальным, матерым психологам и психиатрам, было в падлу париться на работе в лучший праздник всех детей и взрослых. Василий напросился на «трудное дежурство» сам. Тогда Макс в первый и единственный раз побывал в месте, адрес которого засекречен для обывателей.
«Никто не должен знать расположение «телефона доверия», никто не должен знать консультантов в лицо и их настоящих имен. Мы подобны разведчикам, бойцам невидимого фронта», – разглагольствовал психолог Кличко перед Голубевым и еще двумя девицами в районе двух часов в новогоднюю ночь. Он размахивал кружкой с шампанским, вдохновенно излагая тост: «Лишь избранные получают доступ в святая святых. Вам, товарищи, оказано высокое доверие, вы получили уникальную возможность прикоснуться к сердцу, в котором сфокусированы людские страдания и откровения. Появился шанс – дышать в унисон с представителями славной психологической братии. Да, здравствует гармония, пусть всегда будет солнце, выпьем за любовь, с Новым Годом!»
Шампанское пенилось, парни и девушки смеялись, играли в бутылочку, с упоением слушали сочные рассказы Василия из разряда: «А вот еще был случай!». Заливал Кличко классно, дополняя опыт старших коллег художественными придумками. Отключенный телефон мочал. После очередной партии засосных поцелуев Макс удалился со своей барышней восвояси, а секретный работник Герман до утра обхаживал гостью на диване. Результатом «трудного дежурства» явились миру пять использованных презервативов.
Автор возвращается.
- Здорово еще раз. Не дождетесь, гражданин будущий психолог, но проблема есть и вся надежда на вас, – эти слова произнес Макс.
- Значит, так. Ни слова больше. Немедленно приезжай ко мне, захвати все, что есть захватить. Проблему надо решать.
- Почти целая бутылка клюквенной настойки подойдет?
- Фи, молодой человек, похоже, вы угощали даму, но безуспешно, – в проницательности Кличко отказать было нельзя.
-89-
Голубев вздохнул, и провода через половину города донесли этот вздох до уха специалиста. Специалист, он же друг, он же бывший одноклассник, протянул руку помощи:
- Не будем гнушаться никаким зельем в такую тяжелую минуту. Жду.
Странно, но иронический тон, сопровождаемый шутками-прибаутками, благотворно подействовал на Макса. Васька будто бы разметал трагическую ноту в настроении. Сводил тяжесть переживаний к минимуму. Он не говорил, что вся проблема ерундовая и яйца выеденного не стоит, наоборот, словесно только подчеркивал значимость, но делал это весело и непринужденно, заражая оптимизмом собеседника. Не последнюю роль в быстром сближении играл простой и понятный язык, на котором общался Кличко со всеми.
Его коллеги-психологи зачастую любят вставлять в разговоре словечки и обороты, отдающие какой-то искусственностью. Человек, употребляющий сложные слова, демонстрирует свое превосходство над окружающими. Вырываясь из такого рта, слова образуют оболочку, и говорящий надувается, словно пузырь, мечтая взлететь, подняться над целым миром, но вместо возвышения обычно взрывается, так как оболочка оказывается непрочной, мыльной, ненастоящей. За искусственностью остро чувствуется равнодушие к проблемам собеседника. Человек слышит: «вербальный уровень притязаний», «витальные установки» – и постепенно понимает, что специалиста в большей степени интересует собственный образ, имидж «знайки», нежели страдания клиента. К тому же, не понимая многих слов, обыватель чувствует себя тупым. А кому приятно находиться в таком самоощущении? Вот и получается: чем опытнее и значительнее мнит себя специалист, чем сильнее выпячивает это наружу, тем меньше шансов, что пациент придет вновь. Не возвращаются люди туда, где им было плохо.
Василий Кличко в нарушение всех профессиональных правил ждал гостя, своего друга Максима Голубева. Звонков было мало, да и те в основном информационного и хулиганского толка. Одному консультант по телефону сообщил о том, где можно снять похмельный синдром, другого отшил, так как на заднем плане фоном в трубке хихикала компания, и розыгрыш проглядывал белыми нитками. Через три минуты после появления Макса, когда еще и расположиться толком не успели, а уж начать разговаривать тем более, в кабинете раздался телефонный звонок.
Женщина. Василий представился Германом. Специалист начал выслушивать вежливо, буднично, монотонно, привычно вставляя фразы в монолог клиента. Голубев не улавливал содержание разговора. Неожиданно Кличко прервался,
-90-
глаза его горели, он попросил подождать женщину одну минуточку и, прикрыв трубку ладонью, зашептал Максу:
- Тихонько бери вот этот наушник, он спарен с моим аппаратом, будешь подслушивать и помалкивать.
Маленькая пластмассовая коробочка, тесно прижатая к уху, позволила тайно проникнуть в разговор двоих. Вспомнилась пошлая шутка: «Третий не лишний, третий – запасной». Женщина средних лет жаловалась Герману на одиночество.
Очень распространенная жалоба. Совсем неконкретная, но в то же время понятная. Когда мужа нет, а сын служит в армии, когда на дискотеку не пойдешь, потому что вот-вот стукнет сорок, а танцевальные вечера «Для тех, кому за…» вызывают тошноту. Когда посещение ресторана – событие ввиду материальной ограниченности, остается одно – звонок «телефону доверия». За помощью. Спасите, мол, от одиночества. Отчаяние и невидимость подталкивают к бешеной откровенности.
Женщина спрашивала у Германа:
- А ваша служба может прислать мужчину на дом?
Герман отвечал:
- Вообще-то, подобный вид помощи не предусмотрен кодексом «телефона доверия», но иногда бывают исключения.
Макс напрягся. Женщина продолжала наседать:
- Нельзя ли сделать исключение применительно к моему случаю?
Герман оттягивал решенный для себя вопрос:
- В принципе, конечно, можно. Для этого требуется урегулировать проблему – добиться согласия напарника. Так как я сам не имею права покинуть пост, то выбор падает на коллегу. Он молод, но подает большие надежды. Не хотите ли, Тамара, поговорить с ним? ( Женщину звали Тамара ).
Она выразила готовность. Голубев захлопал глазами, стал вертеть пальцем у виска, намекая другу на безумный характер идеи. Василий отложил трубку на стол и отошел в угол комнаты, увлекая за собой Макса:
- Давай быстренько узнавай адрес, бери остатки своей «клюковки» и шуруй оказывать сексуальные услуги одинокой дамочке.
- Она же старая, что я с ней делать буду?
Кличко такая постановка развеселила:
- Это ты молодой. Не старая, а опытная. Женщина в самом соку. И делать не ты с ней, а она с тобой будет. Кстати, слышал такую поговорку: «Клин клином вышибают». Так вот, тебе сейчас снять стресс с помощью другой женщины не повредит.
Макс еще волновался от неожиданного поворота событий:
- А вдруг она страшная?
-91-
Василий ответил:
- Существует энное количество «клюковки», которое стирает границы между прекрасным и обыденным, которое уравнивает всех и расширяет диапазон приемлемости.
Консультант подтолкнул Голубева к телефону. Договорились быстро, волнение Макса улетучилось. Невидимый собеседник – это еще проще, чем случайный.
Перед тем, как позвонить в дверь к Тамаре, Голубев хлебнул алкоголя из горлышка. После нажатия кнопки шаги послышались очень быстро – гостя ждали.
Дальнейшие события развивались странноватым образом.
Женщина боролась с ощущением, что рядом сидит приятель ее сына. В течение жизни она имела близость с двумя десятками мужчин. В прошлом даже был случай, когда возраст партнера перевалил за семьдесят лет, но значительно моложе – это впервые. Обратившись к «телефону доверия», Тамара не предполагала, что столь юные психологи там работают.
«Клюковка» Макса стояла в стороне, в деле фигурировала водка. Опытная дама, соорудив закуску, объяснялась в предпочтении водки, особливо из морозилки:
- Стекло бутылки должно быть покрыто наледью, чтобы проявлялось соответствие с фразой – «запотевший пузырь». Льется такая водка медленно, не торопится. Тягучая на взгляд, она спокойно заливает рюмки, но не до краев. Переполнять, чтобы тут же разлить – это фигня, да и только. Опрокидываешь ее, родимую, внутрь, а зубы ломит от холода. И тут же закусить, но горяченьким. Я, если бы знала, что у меня такой гость сегодня будет, супчик бы сварганила. Первейшее дело – горяченький бульон, а не огурцы, грибы или салат какой. Но самое паскудное, когда водку запивают. Придумали в перестройку соки разные, лимонады и прочее. Терпеть не могу, когда вслед за рюмкой водки в нутро запускают что-нибудь сладенькое.
Чем больше они сидели и выпивали, тем сильнее Тамара хотела юношу. А что молодой человек? Голубев помалкивал до поры. Сначала ему захотелось расколоться, что он никакой не психолог. По мере увеличения концентрации алкоголя в крови желание быть честным прошло. Макс лихо отвечал на вопросы, врал по мере необходимости. Единственная неясность, боронившая мозги студента, – неопределенность поведения партнеров в данной ситуации. Не хотелось, чтобы неравный возраст перешел в категорию «неравный секс». В процессе возникла пауза. Тамара смотрела в глаза Максу и молчала. Юноша не отвел взгляда, решил ответить тем же. Женщина спросила:
-92-
- У тебя девушка есть?
- Уже нет.
- Как это уже?
- Недавно расстались.
- Сколь недавно?
Голубев опять соврал:
- Неделю назад.
- Почему?
- Она меня бросила.
- Почему?
- Нашла другого.
- А чем тот лучше?
- Я не знаю, чем он лучше, но знаю, что он намного старше.
Тамара замешкалась. Почудился намек на возраст.
- Какое интересное совпадение: я тоже взрослее тебя, и значительно.
- Да, любопытно.
- И что будем делать?
Безотрывочный женский взгляд, конкретный вопрос вызвали эрекцию, именуемую адекватной. Мощное кровенаполнение пещеристых тел члена символизировало возникшее сексуальное возбуждение. Поэтому Макс ответил:
- Совершать половой акт.
Тамару сдернуло с кресла то же самое возбуждение, которое усилилось от откровенного ответа. Она подошла, лизнула Голубева в ухо со знанием дела, по-собачьи. Максиму понравилось. Хозяйка оторвалась от юноши:
- Котенок, я сейчас пойду в душ, а ты присоединяйся, если хочешь.
В ванной стояли голые и поливали водой друг на друга. Намыливали губку и устраивали чистоту на разных участках кожи и в самых укромных местах.
- Какой ты красивый, котенок. А я нет. Вон космы висят, лохматая, – Тамара указала на лобок. – Слушай, а давай ты меня побреешь!
Она выскочила из ванной, достала из ящика бритвенный станок и крем. Вернулась. Макс не возражал, хотя подобными манипуляциями никогда не занимался. Генитальный цирюльник сидел на дне ванной, клиентка стояла, разведя ноги. Парикмахер пробовал шутить:
- Какую прическу желаете мадам?
- Я на любую согласна, котенок, ты такой милый. Можешь сбрить все.
- Похоже, что по-другому просто не получится.
Рука Макса, мало того, что была неопытной, еще и находилась вод воздействием хмеля. Тамара демонстрировала наплевательское отношение к
-93-
результату работы, так ей нравился процесс. Она перебирала волосы на мужской голове и почесывала за ушами своего «котенка». Необычность прелюдии на этом не закончилась. Хозяйка захотела в туалет по малой нужде.
- А можно мне прямо здесь, в ванной? Не хочу от тебя уходить.
- Тогда я тоже буду писать в ванной. – Заявил Максим.
- Вот здорово! Давай попробуем одновременно.
Партнеры напряглись. В условиях ожидания задача добиться синхронного диуреза оказалась не такой простой. Но все равно получилось. Струи попадали на ноги, это не было противно. Соломенный цвет мочи смотрелся «золотым душем» на белой эмали ванной.
Простыня отдавала свежестью и белизной, когда спустя несколько минут они валялись на кровати. Хозяйка к встрече гостя явно готовилась. Все, что успела сделать, пошло в плюс. А то, что не успела, например, побриться, – тоже пошло туда же.
В самом сексуальном действе ничего особенного не было. Соскучившись по мужчине, Тамаре нравилось все. Она даже не расстроилась, что при первом акте разрядки не получилось. Дала знать о себе и водка, и перерыв в половых отношениях. Зато через полчаса, когда «котенок» восстановился, в пору было замяукать самой от бурного радостного взрыва. Внутри прокатилась волна, сотрясая мышцы и напрягая голосовые связки. Биение таза сфокусировалось на входе влагалища, перешло в судорожное сжатие. Член Макса был плотно охвачен на несколько секунд, взят в плен. Но как чертовски приятно было пленение. Оргазм зрелой женщины – мощный и яркий, прогнозируемый в принципе, но всегда неожиданный и новый. Такого двадцатилетний герой-любовник еще не встречал. А ведь был и третий раз.
Не первый, когда утоляешь жажду быстро, залпом, лишь бы успеть, но не приводит такая спешка к насыщению. Не второй, размеренный, глотками проникающий в организм и приводящий к умиротворению, к ощущению счастья. А третий, управляемый и неторопливый, вносящий ясность в расстановку сил. Такой, потребности в котором вроде бы и нет, но она возникает и нарастает по мере действа. Вместе со вторым разом ушло ожидание неудачи. Каждый уже получил свое. Каждый знал, что хочет. Можно было подумать об изысках.
Тамара сдерживала движения Голубева, прижимала его к себе, не позволяла шевелиться. Сначала Максу такое поведение казалось странным. Потом он понял и принялся давить пенисом на неведомую зону влагалища, которое реагировало. Дышало и даже, невероятно, но стало доить, словно корову, член парня. Лежали молча, прижимаясь на пределе возможностей. Затишье перед бурей. Чутко пытались не пропустить момент, когда разрядка начнет
-94-
раскручивать свой маховик. Тамара застонала первая, Максиму хватило двух фрикций, чтобы поплыть. Необыкновенная, гармоничная концовка. Сюреалистичная картина в действии. Сломать такую гармонию может любое движение, поэтому боялись нарушить статичность, продлевали мгновения. Всему хорошему есть конец. Во всех смыслах. Тишину нарушила женщина:
- Ты ко мне еще когда-нибудь придешь, котенок?
- Да, конечно.
- Поцелуй меня.
Макс выполнил пожелание.
- Слушай, а ты не уходи, давай до утра оставайся, – Тамара очень просила.
- Ладно, не уйду, – молодой человек не знал, что такое – испытание утром
(кем? чем? Творит. падеж).
Легкомысленно согласился. Была глубокая ночь, идти в темноту не хотелось. Уснули не сразу, но все-таки. Тамара не отпускала сокровенное, держала, зажав в ладошке. Уставшее орудие не могло сопротивляться, отдыхало покорно и горделиво. Так и встретили солнце, пробившееся через стекло ранним утром. Оно разбудило Макса внезапно. Приперло встать и тут же уйти. Не завтракая, не нежась в постели, тем более, ни в коем случае не вступая в близость. Голубев еще не видел Тамару, боялся повернуть голову, никак не хотел видеть. Она проснулась, ощутив его тревогу. Притворилась все еще дремлющей, повернулась на другой бок, отпустив Максима, который выскользнул из постели и, взяв одежду, быстро и бесшумно стал собираться. Даже в туалет решил не идти, так торопился покинуть этот дом. Второй кроссовке оставалось только зашнуроваться, когда в дверном проеме возникла Тамара:
- Если надумаешь, приходи. У меня сыну еще год служить.
Макс кивнул, сказал:
- Спасибо.
Замок поддался быстро, словно находился в одной компании союзников с мужчиной, со всеми мужчинами, уходившими в спешке по утрам.
- Спасибо, – произнесла Тамара, позвонив «телефону доверия».
Герман-Василий поглядел на часы, до конца смены оставалось больше часа. Зевнул, выматерился про себя и улыбнулся, засыпая вновь.
-95-
Редкая реакция посетила Голубева в ответ на сексуальное вторжение. Ему остро захотелось увидеть родителей. Ехал на далекую дачу автобусом, и путь не казался изнуряющим. Макс анализировал свою раздвоенность. Ощущение вины перед Ириной, которая, несомненно, бросила его. Должен быть обижен, ничем не обязан, но стоит ей сейчас поманить пальцем, и он побежит не раздумывая. Будет ходить, как привязанный, и даже согласен, не дотрагиваться без разрешения. С другой стороны, Макса явно притягивают похотливые представительницы прекрасной половины, с легкостью разрушая каноны верности и ответственности.
«Голова в одну сторону смотрит, член – в другую», – недоумевал двадцатилетний пассажир рейсового пригородного автобуса. «Примерно через час я увижу батю и, обязательно спрошу про Борщева. Мистика какая-то, индийский фильм – да и только».
Макс знал про отца не много, особенно про пору, когда тот числился Фуняевым. Не ведал про удивительные способности Саньки – попадать в различные истории. И уж тем более не знал, что много раз Александра Голубева, в «девичестве» Фуняева, пытались соблазнить мужчины соответствующей ориентации. Он как магнит притягивал «голубое племя» к себе, сталкиваясь с ними в самых неожиданных местах и обстоятельствах. После одного, страшно сказать, очередного такого случая у Александра появилась пикантная реакция отторжения, впоследствии закрепившаяся и сильно досаждавшая Фуняеву.
МЕСТО: Советский Союз ВРЕМЯ: Конец 60-х
История начиналась в Москве. Лето. Очень раннее утро. Метрополитен. Парню – восемнадцать. На скамейку в поезде рядом подсел гражданин обычной наружности. Это уже потом, став Александром Зосимовичем, научился различать в массе обладателей женоподобной походки,
специфической манеры речи и жестикуляции. Гражданин пару раз бросил взгляд на молодого человека и спросил:
- А что означает этот значок у тебя на лацкане?
-96-
Вежливый провинциал объяснил про изображение герба города, из которого он, Санька, приехал. Неизвестный возьми, да и без предисловий давай выяснять:
- А скажи мне, красивый юноша, много ты в городе своем уже девчонок испортил?
Как вы помните, Фуняев лишился девственности поздно, поэтому вопрос вызвал недоумение, как минимум. Ответ прозвучал соответствующий:
- Никого я не испортил.
Похоже, москвича не очень интересовало существо ответа. Он напирал, возбуждаясь все больше:
- А у тебя как далеко брызгает, когда ты кончаешь?
Александр пожал плечами, встал, решил отойти от назойливого и откровенного мужика, чтобы избежать дальнейших расспросов. Гражданин не унимался:
- Куда ты? Не убегай. Я могу тебе сделать настолько хорошо, как никогда не сможет сделать ни одна девушка. Оближу и обсосу так, что всю жизнь вспоминать будешь. Пойдем, попробуешь.
Соблазнитель быстро дотронулся рукой до гульфика Фуняева:
- Ого, уже напрягся. Не бойся, плохого не будет, никто тебя обижать не собирается.
Сашка отодвинулся в сторону, было ужасно стыдно оттого, что член действительно набух.
- Мне пора выходить, – соврал юноша и стал пробираться к двери.
Гражданин не отставал. Перед выходом успел прижаться к ягодицам Фуняева и зашептал:
- А хочешь, засунь мне свой хрен в задницу. Я люблю таких красивых мальчиков, люблю, когда они дерут мою попку вдоль и поперек, когда дрочат мне прямо на лицо.
Маньяк мелко дрожал. Александр почувствовал, как передница гражданина уперлась как раз напротив анальной дырочки. Несмотря на брюки, Фуняева имели.
Нестерпимо захотелось срать. Слава богу, станция. Санька выскочил из вагона и побежал к эскалатору. Он не оглядывался, взлетел наверх со скоростью человека, который вот-вот может обделаться. Понесся по улице, куда-то свернул, перешел на быстрый шаг. Терпежа при беге уже не хватало. Преодолел еще сотню метров. Оглянулся по сторонам. Улица ответила пустотой – ни одного человека. Фуняев присел к углу дома и насрал. Выпустил из себя зловонную массу, освободился от всего
гадостливого, что создал своим появлением гражданин обычной наружности. Куча получилась солидная. Бумаги под рукой не оказалось, но был носовой
-97-
платок, чистый, беленький. Он остался лежать наверху коричневого холмика. Александр отметил неудобства подтирания материей, удовлетворенно выдохнул и стал торопливо застегивать брюки. Удивительно, но никто не видел его акта дефекации. «Куда интересно меня занесло?»
Фуняев двинулся в обратном направлении, ища глазами таблички на домах. Наконец, одна попалась, на ней явствовало: «ул. Арбат». Так состоялось знакомство провинциального юноши со знаменитой улицей, так появилась пикантная невротическая реакция в столице нашей Родины. Этот способ реагирования на сложные ситуации нет-нет, да и вылезал. Причем организм сам определял, какая ситуация простая, а в какой – пора реагировать. Определял по известной только одному ему, организму, логике. Не то, чтобы это происходило часто, но всегда не вовремя.
Например, однажды мичман Фуняев перемещался из отсека в отсек на подводной лодке. Субмарина стояла у пирса в обычном межпоходном режиме. Два студента-медика проходили военную подготовку на данном корабле. Каюта для доктора была, естественно, одна. Поэтому студенты по очереди влезали в свою нору, укладывались на единственную койку и проводили время как могли. Также по очереди они вылезали из докторского укрытия, исключительно задом вперед. По-другому не получалось.
Так вот, мичман Фуняев перемещался по подводной лодке и застал следующую картину. Капитан первого ранга Кошкин стоял с тревожными глазами и лицезрел, как предписанные доктора один за другим выползают из очень тесного помещения. Когда обе задницы завершили маневр и обладатели оных вытянулись по стойке перед командиром, Кошкин высказал опасение:
- А не внесете ли вы мне на лодку элементы педерастии?
- Никак нет, не внесем, – студенты пробубнили слитно и покраснели густо.
Казалось бы, что и случилось? И уж точно никакого отношения к проходящему Фуняеву это не имело, но организм предательски напрягся, и позыв к испражнению стремительно начал набирать обороты. Александр быстро поприветствовал командира и рванул вверх по трапу. Капитан первого ранга что-то крикнул, похоже, призывал остановиться, но обосраться под носом у командира хуже, чем все остальное. Чем любое взыскание.
Мичман успел миновать часового, пронесся, как готовая взорваться торпеда. Направление – ближайшая сопка. Деревьев, достойных того, чтобы за ними спрятаться, не было. Тундра как никак. Карликовые березы – плохое укрытие для мичмана военно-морского флота Советского Союза. Фуняев прыгнул за камень – огромную глыбу базальта. Сидя на корточках, приходил в себя. На обратной стороне камня скрытой от глаз красовалась надпись, заботливо выведенная неизвестным: «Все пройдет, когда женишься!»
-98-
Вот так, слово в слово.
После этого случая Александр бракосочетался через три месяца с новенькой библиотекаршей. Честь и хвала оракулу, который своей надписью предвидел будущее Фуняева. Действительно, статус мужа и отца, а также изменившаяся фамилия, благотворно сказались на умении сдерживаться. Став Голубевым, Александр Зосимович какое-то время продолжал находиться в состоянии тревожного ожидания. А вдруг? И когда оно состоится? Но оно все не шло и не шло, поэтому страх уменьшался, съеживался и, наконец, отступил под воздействием активного образа жизни.
Забота о прокорме семьи, о воспитании детей затмила собой мелочность личных проблем и победила. Оказалось, что во многих случаях отдавать и дарить гораздо приятнее, чем получать. Александр даже вывел для себя формулировку: «Дарю, не прошу ничего взамен и испытываю от этого кайф, значит – люблю». На самом деле он немножко лукавил перед самим собой. Кое-что взамен получать хотелось очень, даже обязательно. Безусловно, это не относилось к материальным ценностям. Как всякий нормальный человек, Александр нуждался в ответной любви в самых различных ее проявлениях, а точнее сказать доказательствах. Конечно, чувства не теорема, однако и не аксиома. Зыбкое предположение относительно взаимной любви затвердевает на глазах, как только появляется доказательство. И снова через некоторое время превращается в жидкую консистенцию, снова человек мечтает о ласковом слове, о поглаживании, о телефонном звонке или сексуальной инициативе какой-нибудь.
МЕСТО: Россия ВРЕМЯ: Самый конец 20-го века
Максим появился на даче в разгар спора. Отец сидел за столом на веранде напротив соседа. Множественные пустые пивные бутылки свидетельствовали о том, что время не властно, когда сталкивается с принципиальной постановкой вопроса.
- Нет, ты послушай, уважаемый Александр Зосимович. Когда мы считаем до двадцати, то имеем в виду, что третий десяток начинается с числа двадцать один, а сама двадцатка относится еще к предыдущему десятку.
- Значит, ты думаешь, что Ельцин дурак, когда объявлял, что уходит на пороге двадцать первого века. Уважаемый Семен Сергеевич, получается,
что все человечество уже того, перешагнуло в новый век, а вы засиделись в
-99-
старом. Отстаете.
- Ельцина обманули, – серьезно и с сожалением сказал сосед, пытаясь разорвать очередного леща.
- Дай мне рыбину сюда, – Голубев-старший схватил ее за хвост и несколько раз долбанул по столу. Часть бутылок опрокинулась.
- Ты, батя, так стол сломаешь, – Максим зашел на веранду под звучные удары леща.
Семен Сергеевич поднялся, протянул руку Голубеву-младшему:
- Пусть скажет подрастающее поколение. Разрешит наш спор, так сказать.
- Пусть, – бывший мичман был уверен в поддержке сына. – Скажи, Максим, когда начинается новый век и тысячелетие: в двухтысячном или в две тысячи первом году?
Сосед поставил стакан перед юношей и наливал пивка, не спрашивая, будет ли тот.
- Конечно в следующем, две тысячи первом, – юноша отпил пену.
- А почему они все праздновали миллениум, мать их ети? – Не унимался Александр Зосимович. – Весь мир, понимаешь, фейерверки пускает в честь выдающегося события, а тут два умника сидят и говорят про обратное.
- А это, батя, происходит из-за денег. Сначала они срубили бабулек на одном переходе из века в век, на ложном. Потом объявят, что на самом деле ошибочка вышла, и снова праздник по той же программе.
- Так, значит, считаешь, сынок. Уделал отца. – Лещ, разорванный в клочья, испытал на себе всю горечь поражения Александра Зосимовича.
- А где маманя? – Макс никак не собирался вступать в спор с отцом.
- Ушла к Рите, они там про бабские свои дела сплетничают.
Жена Семена Сергеевича Маргарита Львовна, статная блондинка и красавица, возрастом значительно моложе всей этой дачной компании. Приветливая и спокойная, она не любила пьяных застолий. А мужа любила. Мужем он был вторым, мужчиной – пятым, а настоящей привязанностью, пожалуй, первой. Предыдущий брак не состоялся довольно быстро. «Молодая, глупая, сама виновата, что выскочила после месяца поцелуйчиков в подъезде», – так говорила двадцатидевятилетняя Маргарита. Подробностей для всех не высказывала. Семен Сергеевич конечно знал. Жалел жену, не обижал и старался не изменять. В общем, не делал всего того, чем грешил первый суженый. Детей пока не завели, но подумывали всерьез, несмотря на шестой десяток будущего отца. Злые языки твердили о расчете со стороны Маргариты, не хотели верить в чувства. Когда до нее доходили такие сплетни, женщина мило улыбалась, пожимала плечами и произносила: «Завидуют наши заклятые друзья». Избегала конфликтов умело, старалась удовлетворить те немногие прихоти, которые
-100-
посещали мужа. Милые сердцу радости волновали обоих. Семена Сергеевича – по-мужски, с потребительским оттенком. Маргариту Львовну – по-женски, с нереализованным материнским инстинктом.
По воскресеньям супруг усаживался в ванную и блаженствовал оттого, что нежные молодые руки натирали его губкой с головы до ног. Не мочалкой какой-нибудь синтетической, а натуральным морским продуктом, вывезенным с Кипра. Магазин в Лимассоле, специализирующийся на продаже губок, произвел неизгладимое впечатление на супругов Лукьяновых. Неизгладимым оно оставалось до вечера тех же суток, пока Маргарита не испробовала действенность приобретенного. В ванной пятизвездочного отеля губка и женские руки превратили впечатление в «гладимое». С тех пор оно закреплялось еженедельными моционами.
Последовательность процедуры оставалась неизменной. Сначала голова, точнее лысина. Поглаживания по макушке сопровождались стандартными словами: «Помоем нашу умную головушку, она устала слушать ерунду на работе. Чтобы глупости не приставали к ней, чтобы посторонняя грязь не липла, а оставались только собственные светлые мысли». Семен Сергеевич каждый раз хихикал, слушая это, потом поглаживания рук воспринимались, как гипнотические пасы, и веселость сменялась умиротворением. Апофеозом расслабляющих манипуляций становился массаж ступней. Эффект от трущей губки и от целующих кожу пальцев был выше, чем сексуальное проникновение в женщину. Оргазма, безусловно, Семен Сергеевич не испытывал в этот момент, но сравнивать несколькосекундную разрядку с длительным кайфом от разминания уставших ног считал некорректным. Разные категории переживаний. В первом случае – короткая яркая вспышка, а во втором – ощущение абсолютной любви и доверия. В первом – обладание женщиной, победа над ней за счет выстрела. Во втором – поражение, приятное донельзя. Слабость мужчины, возведенная в удовольствие.
Семен Сергеевич вспоминал маму, ухаживавшую в детстве за маленьким и больным. Ему нравилось, как она ставит градусник, как дает микстуру, как сидит у постели и гладит руку. Еще мама иногда целовала пяточки и приговаривала всякие приятные глупости. Сеня любил болеть. Чертовски приятно чувствовать, что ради тебя готовы на бесконечную заботу, на самоотдачу, на сопереживание – на все. Каждое воскресенье, сидя в ванной, он возвращался в детство, становился маленьким Сеней на несколько минут.
-101-
А ещё Семен Сергеевич Лукьянов, депутат и бизнесмен, любил минет. «Кто же его не любит?» – спросите вы. И будете правы. Минет нравился даже больше, чем массаж ступней. И в этом никакого открытия нет. Маргарита Львовна тоже любила минет. Она тащилась от собственного умения и наслаждения мужа. Оральные ласки доводились до конца, чуть солоноватый вкус эякулята был приятен и волновал женщину. Вот так в
очередной раз на даче они доказывали себе, что есть счастье в жизни, во всяком случае, временное. А из сиюминутных ощущений и складывается большая постоянная величина, сопоставимая по размерам с самой жизнью.
Семен Сергеевич полусидел-полулежал в полутьме второго этажа. Рита на коленях доставляла радость мужу и себе. Методика была отработана до мелочей. Кроме чистой техники женщина обладала талантом и подходила к делу творчески. Придумать что-либо новое в оральном сексе невозможно, но каждый раз вносить свежую струю за счет эмоций и настроения получалось. Маргарита тихонечко постанывала, лаская пальцами мошонку. Головка члена терлась о щеку партнерши. Еще немного, и проникновения пениса станут глубокими до основания. Если будет надо, Маргарита введет указательный палец в задний проход мужу. Когда Семену Сергеевичу трудно было закончить, она, таким образом облегчала задачу ему и себе. Но это чуть впереди, да и то нечасто, а пока – игра на флейте. С разнообразными пассажами, воспроизводящими мелодию наслаждения.
Гармонию, царившую на кровати Лукьяновых, прервал храп Семена Сергеевича. Маргарита Львовна опешила, остановилась, не поверив ушам, и попыталась разглядеть лицо любимого. Оно спало. В то время, когда один ротик трудился, другой издавал булькающие звуки, в большей степени, походившие на образование пузырей на губах засыпающего младенца. «Разбужу и прибью», – первое, что подумала обиженная Рита. Но она уже много лет не делала того, что думала. В народе это называют женской мудростью, поэтому Семен Сергеевич продолжал сладко сопеть и видеть любопытный сон.
Сон.
На соседнем участке между грядок прогуливался Александр Зосимович Голубев. Он был в странном одеянии: желтом берете с помпоном, больших черных ботинках и белых носках, а также клетчатой шотландской юбке. Приходившие на участок люди интересовались урожаем, хвалили помидоры и самого хозяина. Цокали языком при виде шикарной юбки. Во сне Семен Сергеевич увидел себя, подошедшего к Зосимовичу и спросившего соседа о
-102-
странной для российской глубинки одежде. Голубев пояснил, что, дескать, это столичная мода, что депутат Лукьянов ничего не понимает в современных тенденциях моды, а стало быть, и в политике. Затем Александр Зосимович задрал юбку, показал голую задницу под ней, и почти сразу побежал в одинокую будку на краю дачного участка, именуемую туалетом.
Успел или нет, узнать Семену Сергеевичу не пришлось, так как он проснулся. Рядом, отвернувшись к стенке, лежала жена. А он без трусов, но прикрытый заботливо простынкой, ощущал половинчатую эрекцию. Мужчина попытался вспомнить: «Кончил или нет?». Отложил размышления до утра, решив узнать об этом завтра.
Жарким летним днем жизнь на даче не замирает. И работа кипит, и короткий купальный сезон испытывает на себе повышенную нагрузку страждущих северян. Равнинная река бурлит, будто преодолевает пороги. Пороги движутся, хохочут, подныривая друг под друга, и всячески выражают радость от свидания с водой. Похожее, но еще более масштабное чувство одолевает обычного труженика, когда он один раз в году, а то и реже, встречается с морем. После изнурительного трансфера в поезде при виде бескрайней водной массы волнение охватывает грудную клетку. Некоторые аккуратно заходят в волны, боясь нарушить сладостные мгновения прелюдии. Другие торопятся с разбега ворваться и нырнуть в пучину, потому что слишком томительным было ожидание. Может, и поэтому зарождаются на курортах необычные романы. Яркие и бушующие, изменчивые и зовущие, как само море.
Речка в своем магнетизме конечно уступает. Она своя, она близко, встреча с ней доступна в течение всего лета. Младшие поколения с незрелой сексуальностью доросли до реки и пользуют ее активно. Старшие смывают усталость и пот по инерции, дабы дать облегчение организму. Умиляются от некоторых тихих заводей, видя кувшинки и лилии. Больше смотрят, много говорят, не торопятся разбить водное зеркало. Готовятся к погружению тщательно, воспринимая его не как очередное, а особенное. Как еще один подарок природы, и принять его надлежит с благодарностью.
Похожее возрастное разделение ощущается и в приеме пищи. Хозяйки пытаются собрать за обедом всех одновременно, испытывая повышенную ответственность в дачный период. Потом в холодные будничные дни останется только выяснять, кто поел на работе и что? Удалось ли найти время мужу, и не забыло ли чадо использовать деньги по назначению? А здесь летом, сидя на веранде, не ограничивая никого во времени, наблюдаешь за поглощением еды быстрыми детскими ртами и смакующими движениями отцов.
-103-
Макс отложил разговор-сообщение о Борщеве со вчерашнего дня на сегодняшний. Сестренка уже доканчивала компот. Не нарушил, но поколебал идиллию появившийся Семен Сергеевич:
- Приятного всем аппетита!
Не выпуская ложки, Александр Зосимович чуть скривился:
- Семен, я тебе сколько раз говорил, чтобы ты не желал этого самого – приятного.
- Говорил, а почему – не объяснял.
- Присаживайся, суп будешь?
- Да нет, спасибо, я только что поел.
- Ну тогда – компотик и слушай, запоминая.
Александр Зосимович хлебнул из ложки и поведал о своей ненависти к правилу хорошего тона: «На подводной лодке едят вместе, но не всегда собираются одновременно. Сидишь за столом, и всяк входящий желает приятного аппетита, а в большинстве случаев – просто приятного. И ты должен ответить ему, как вежливый человек и как потенциально боевой товарищ. Мало того, что отвечать с набитым пищей ртом неудобно, а смолчать нельзя, так еще весь этот словесный понос повторяется, когда по очереди выходят из-за стола, поев. Бывало десятки раз за одну трапезу нажелаешься этого приятного, а он возьми – да и пропади. Вот ты сейчас, можно сказать, вернул меня из состояния заслуженной пенсии на берег Баренцева моря в воспоминания совсем нерадужного свойства. Осознаешь вину?
- Осознаю, – кивнул Семен Сергеевич.
- Не будешь больше «приятного» желать?
- Не буду, – подтвердил сосед Лукьянов.
- А по стопарю за достигнутый консенсус?
- Нет, нет, не сейчас, я как раз зашел попросить косилку, под кустами траву подравнять, поработать немного хочу.
Сосед редко просил что-либо, поэтому добрый Александр Зосимович рад был оказать услугу:
- Конечно бери, об чем базар, а уж вечерком мы, даст бог, завершим трудовой будень профилактикой атеросклероза.
Захихикал Семен Сергеевич, вспоминая, что употребление пива накануне привело к засыпанию в интимный и ответственный момент.
Мужчины Голубевы остались вдвоем. Макс начал:
- Ты раньше, батя, ничего такого про свое отношение к «приятному аппетиту» не высказывал.
- А ты раньше, сынок, не спрашивал ничего такого.
- Тогда я частично попытаюсь восполнить пробел и спрашиваю.
-104-
Максим сделал небольшую паузу.
- Знакомо ли тебе имя – Борщев Иван Ильич?
Голубев-старший на секунду задумался, потом расплылся в улыбке:
- Конечно, вспоминаю. В юности мы дружили, даже на море один раз вояж совершили. Потом разошлись пути-дороги. А ты по какой надобности спросил об Иване?
- Он у нас историю преподает, между прочим, профессор, и не только.
- Да, когда я его в последний раз видел, то он в аспирантуру поступил.
Александр Зосимович погрузился в свои воспоминания и совершенно пропустил «и не только». Побыв короткое время в «подводном» состоянии, мичман дал себе команду на «всплытие» и уточнил:
- Откуда про Борщева узнал через годы, через расстояния?
- Мы с ним соперники, батя.
Голубев-старший лихорадочно стал сам додумывать о значении слова «соперники». Сосредоточиться не получалось.
- Объясни, Максим.
- Все просто, как в кино. Мы ухаживаем за одной девушкой, значит, мы по разные стороны линии любовного фронта.
Голубев-младший рассказывал в настоящем времени, словно и не было разрыва с Ириной. Будто оставила она Максу надежду на возвращение. Странное дело, вроде не касалось Александра Зосимовича напрямую услышанное, но волнение взбудоражило живот. Давно забытый кишечный прилив подал сигнал: на выход.
Семен Сергеевич стоял между кустами с палкой в руках. Леска легко срезала траву, возбуждаясь от каждого прикосновения мужчины к включателю. Со стороны газонокосильщик напоминал минера. Лукьянов бормотал стихи в тему: «Раззудись плечо, размахнись рука…». Поэтическое настроение расстроил сосед Голубев. Александр Зосимович выскочил из дома прыжками. Метнулся к туалету. «Практически дежа вю. Сон в руку», – произнес вслух Семен Сергеевич. Огляделся, не услышал ли кто? Постояв еще немного и отложив «миноискатель», вернулся к Маргарите в дом, чтобы поведать о вещем сне.
Во-первых, примерный муж всегда все рассказывал. Во-вторых, необходимо было загладить вину за ночной казус. Любопытная информация – хороший способ отвлечь обиженного от грустных мыслей.
Жена Семёна Сергеевича обожала мистику, предсказания и гадания. Она была суеверной. Думала, что верующей, а на самом деле – суеверной. Ее жизнь облегчали ритуалы и обряды. Цифры и сны, идолы и амулеты – все это гармонично вписывалось в современное, насыщенное поведение Маргариты Львовны. Параметрические штучки контрастировали с французскими духами и
-105-
выделяли мадам Лукьянову среди многих мадам.
Рассказ Семена Сергеевича всколыхнул сердцевину сознания и разбил корочку обиды. Живот приятно заныл в самом низу. Рита автоматически облизала губы. Мужчина пошел к дверям, закрыл их на ключ, когда вернулся, жена уже сидела на коврике и снимала трусы:
- Давай прямо здесь, я хочу дико. Приласкай свою лисичку.
Пожалуй, это было и не по-депутатски, но Лукьянов овладел женой на полу, быстро, без прелюдий и проволочек. Так подсказало нутро самца, и так захотела Маргарита Львовна. Оргазма она не испытала, но удовлетворение получила.
Оргазм – трудно удерживаемое явление. Вот он есть, а вот уже куда-то делся. Ковать женское счастье на основе изменчивой физиологии, как бы сладостна она ни была, не разумно. Насытиться Маргарита сможет чуть позже. Поднимется на второй этаж, достанет из загашника латексную елду с шестью режимами вибрации и никто не отвлечёт ее от фантазий. И уйдет ноющее ощущение внизу живота, разбежится волной по телу, исчезнет вовсе, чтобы возродиться через время из ниоткуда.
И уйдет короткое лето, которое не дотягивает даже до календарных сроков. Иногда тужится изо всех сил полтора-два месяца, пытаясь согреть людей, подарить солнечную ласку. А чаще выслушивает про себя обидные слова, плачет от несправедливости еще больше, проливая слезы дождя и фыркая неприятными порывами ветра. Им бы, людям, поддержать старающееся лето, приободрить признанием заслуг, но не тут-то было. Дачники борются за урожай, урбанисты погружаются в крытые бассейны, и все вместе норовят пройтись по ранимой летней душе бранными выражениями. Дескать, не то нынче, не теплое, никакое. Раньше сахар слаще был, а бабы моложе. Находятся такие, что в принципе не верят и уезжают в дальние страны. Греются, лечатся, отрываются от изможденного северной широтой коллектива. Все многочисленнее становится группа отщепенцев, разучившихся бороться с комарами, вдохновляющихся от пейзажей с пальмами и людей в белых одеждах. По очередям в туристических агентствах с требованием очень южного направления можно судить не только о растущем уровне благосостояния, но и о прогрессирующем нежелании терпеть и мучиться. Ждать, когда у тебя под балконом среди берез появится коралловый остров, становится невмоготу, и человек торопит события. Двигается сам к знойной мечте и двигает близких.
(окончание следует)